ТОЛЬКО ТЫ И Я 8 страница

– Ледяные. Жестокие. С кровяной или огненной обводкой, не знаю.

– Что он делает? Он неподвижен?

Люк осклабился, повторив гримасу старика из туннеля. Это было отражение того, что сидело у него в мозгу.

– Он танцует… Он танцует во тьме. И волосы светятся у него над головой.

– А руки? Вы видите его руки?

– Скрюченные. Переплетенные на животе. Они похожи на его искривленные губы. Все его члены поражены сухоткой, – Люк улыбнулся, – но он танцует… Да, он танцует в тишине… И это Зло, которое действует… Во вселенской крови…

– Он с вами говорит?

Люк не ответил. Приподняв плечи, вытянув шею, он, казалось, к чему-то прислушивался. Не к словам гипнотизера, а к тому, что вещает старик из глубины жерла.

– Что он вам сказал? Повторите, что он вам сказал.

Люк прошептал что-то невнятное. Зукка повысил голос:

– Повторите! Это приказ!

Люк вскинулся, словно пронзенный невыносимой болью. Его лицо страшно перекосилось. Он прохрипел:

– Дина хоубэ овадана. – И повторил, перейдя на визг: – ДИНА ХОУБЭ ОВАДАНА!

Все помертвели. Вонь. Холод. Каждый, я в этом не сомневался, ощутил НЕЧТО. Некое ПРИСУТСТВИЕ.

– Что это означает? – все еще делал попытки Зукка. – Эта фраза – что она значит?

Люк сотрясся от хохота, глубинного, сокровенного. Потом его голова упала, он отключился. Гипнотизер окликнул его. Никакого ответа. Сеанс был окончен – «видение» Люка оборвалось на этой непонятной фразе.

Зукка дотронулся до своего наушника:

– Он в обмороке. Снимите аппаратуру и перевезите его в палату реанимации.

В полном безмолвии Тюилье и его ассистенты устремились к Люку. Остальные пока не шевелились. Мне показалось, что вонь и холод отступили. Их вытеснил звук голосов. Люди заговорили, чтобы немного ободриться. А главное, чтобы вернуться к реальности.

Вдруг мне послышался тихий шепот. Я повернул голову. Отец Кац, уперши взгляд в свой требник, бормотал на латыни: «…Deus et Pater Domini nostri Jesu Christi invoco nomen sanctum tuum et clementiam tuam supplex exposco…»

Быстрыми движениями он обрызгивал водой медицинскую аппаратуру.

Неизменная святая вода.

Экзорцист смывал следы дьявола.

– Смешно.

– Я тебе просто рассказываю, что произошло.

– Шуты гороховые.

Манон казалась простуженной – она говорила в нос. Я только что пересказал ей сцену в Отель-Дье. Она сидела на кровати в спортивном костюме, скрестив босые ноги. Она замечательно убралась в комнате. На одеяле не было ни единой морщинки. За несколько дней Манон выявила все непорядки в моей квартире и постоянно с ними боролась.

– Нет, там все принимали это всерьез.

– Вся моя жизнь прошла в окружении психов. Мать со своими молитвами, Белтрейн со своей аппаратурой… Но вы, легавые, вы еще хуже!

Она запросто причислила меня к своим притеснителям. Я сделал вид, что ничего не заметил. Манон раскачивалась на кровати, вцепившись руками в ступни. Из полумрака проглядывали округлость ее щеки, полоска лба, недобрый взгляд. Снаружи беззвучно моросил серый дождь.

– Во всяком случае, – продолжала она, – бред Люка не доказывает, что я пережила то же самое.

– Конечно. Но убийство твоей матери, как ни крути, наводит на мысль о негативном предсмертном опыте. Убийца мог действовать под влиянием сходной психической травмы и…

– Ты подразумеваешь меня?

Я не ответил. Подцепив ногой стоявшую у стены картонную коробку, я придвинул ее к кровати и сел напротив Манон.

– Для судебного следователя – это всего лишь одна из версий, – продолжал я успокаивающим тоном. – Хотя она, похоже, и склонна верить в такого рода…

– Вы все ненормальные.

– Но у нее ничего нет, ты понимаешь? Ни малейшей зацепки, никаких мотивов…

– Значит, вам ничего не остается, как взяться за сиротку.

– Ты не должна беспокоиться. Маньян тебя уже допрашивала. Сарразен составил протокол. Все убеждены в твоей искренности.

Она недоверчиво кивнула головой. Ее волосы ниспадали двумя гладкими потоками. Просто иллюстрация к сказке.

– А Люк, он-то зачем этим занимается?

– Он хочет довести до конца свое расследование. Он убежден, что убийца твоей матери принадлежит к числу «лишенных света».

– И он уверен, что я из банды этих извращенцев. Он уверен, что я убийца.

Это был не вопрос, а утверждение. Она добавила:

– И ради всеобщего спокойствия я должна проделать такой же трюк, да? Порыться в своих воспоминаниях под гипнозом?

– Еще не пришло время.

Через мгновение я понял, что попался в ловушку. Манон хотела узнать, думал ли я о такой возможности, или, наоборот, эта мысль меня только возмутит. Своей спокойной реакцией я выдал себя с головой.

– Катитесь вы все к черту, – прошептала она. – Никогда не поддамся вашим бредням.

Она упала на спину и закрыла лицо подушкой. Джемпер у нее задрался, обнажив пупок. Я вздрогнул. Мной овладело желание. Но о его удовлетворении теперь не могло быть и речи. Я оказался в стане ее врагов.

Вдруг Манон села и отшвырнула подушку. Лицо ее было залито слезами.

– КАТИСЬ К ЧЕРТУ!

Я ехал к себе в Контору.

В новой взятой напрокат машине я собирался с мыслями. С самого возвращения в Париж я собирал данные об университетском образовании Манон и ее вероятном местопребывании во время убийства. Замошский сказал правду – у нее не было алиби. Тогда целую неделю ее никто не видел. Я расспросил по телефону швейцарского полицейского, который допрашивал ее перед тем, как она попала в руки Маньян. Манон встретили у двери ее квартиры 29 июня, через два дня после обнаружения тела Сильви. Она не смогла уточнить, что она делала в последние дни.

В отношении ее университетского образования поляк тоже оказался прав. По факсу я получил полный отчет о прослушанных ею курсах. Основная специальность – «биология, эволюция и природопользование», три дополнительно сданных предмета – токсикология, ботаника и энтомология. А также факультатив по фармацевтике. Это ничего не доказывало, за исключением того, что Манон была достаточно компетентна, чтобы терзать человеческое тело так, как было истерзано тело ее матери…

Корина Маньян наверняка все это знала, но против Манон не было никаких улик. Пришлось прекратить разработку этой версии. Маньян даже собиралась закрыть дело. Но теперь вмешательство Люка всколыхнуло все подозрения. Видела ли Манон «что-то» в 1988 году, когда находилась в коме? Изменило ли ее это давнее переживание так же, как Агостину? Спровоцировало ли оно шизофрению, которая привела к раздвоению личности?

Я вошел к себе в кабинет и бросил на стол кипу бумаг, которую вынул из своей почтовой ячейки. У меня на автоответчике было несколько сообщений, два из них – от Натали Дюмайе. Она хотела знать, чем закончился утренний сеанс. После моего возвращения комиссар все время меня шпыняла. Она была недовольна моим исчезновением и лаконичными объяснениями, которые я ей представил.

Я тут же вышел из кабинета.

Лучше сразу же освободиться от этого груза.

Я в нескольких словах описал произошедшее. В заключение посоветовал ей обратиться за дополнительной информацией к Левен-Паю. Я уже пятился к выходу, когда она предложила мне чаю. Я отказался.

– Закройте дверь.

Она произнесла это с улыбкой, но тоном, не терпящим возражений.

– Садитесь.

Я уселся в кресло напротив нее. Она обратила ко мне свой знаменитый ясный взгляд:

– Что вы обо всем этом думаете?

– Это компетенция психиатров. Надо знать, проходит ли такое без последствий и…

– Речь идет как раз о последствиях. Вы полагаете, Люк не пострадает?

Я сделал неопределенный жест. Возвратившись, я доложил ей лишь о некоторых результатах своего расследования. Об общности дел Симонис, Джедды и Рихиимяки. Я рассказал о сатанинских убийствах, но не упомянул ни о «лишенных света», ни о «Невольниках». Однако она продолжала:

– Я не верю в дьявола. Еще меньше, чем вы. Потому что я не верю даже в Бога. Но можно себе представить, что такая галлюцинация перерождает того, кто ее видит, и толкает его на совершение преступления… особого рода.

Я не ответил.

– Я лишь формулирую ваши собственные выводы.

– Я вас не знакомил со своими выводами.

– Косвенным образом познакомили. Вы выявили три убийства в четырех точках Европы, совершенные одинаковым способом. По меньшей мере в двух случаях мы знаем убийц. Каждый из этих людей пережил негативный предсмертный опыт. Это ведь так, не правда ли? Я молчал. Она продолжала:

– И Люк сейчас как раз находится в таком состоянии – полного… перерождения.

– Ничто не указывает на то, что он переродится.

– По-моему, все признаки налицо.

– Вы судите слишком поспешно.

– У вас другая гипотеза?

– О ней еще рано говорить.

– Рано? А я думаю, что даже поздновато. Вас заждались другие дела. Вы должны вернуться к работе.

– Вы мне сказали…

– Ничего подобного. Я вам уже предоставила неделю отпуска. Вы исчезли на десять дней, а возвратившись, так и не взялись за работу. Вы хотели узнать причину самоубийства Люка. Теперь нам все про него известно. Дело закрыто.

– Дайте мне еще несколько дней. Я…

– Как ваша подопечная?

– Моя подопечная?

– Манон Симонис. Подозреваемая в убийстве собственной матери.

– Вы не знаете фактов, – ответил я, напрягаясь. – Манон не подозреваемая. Доказательств нет. Нет мотива.

– А если она пережила негативный предсмертный опыт, как ваша итальянка или эстонец? В подобных случаях мотив сводится к психической травме.

Я молчал.

– Я не собираюсь ее впутывать, Матье. Я только хочу вас предупредить. Корина Маньян сделала представление в Судебную полицию. Они мне звонили. Она готовится еще раз допросить Манон Симонис.

– На каком основании?

– Все из-за авантюры Люка.

– Почему Манон должна ответить не так, как в первый раз?

– Спросите это у Маньян.

– Они предполагают ее загипнотизировать? Ввести ей какое-нибудь лекарство?

– Повторяю, я ничего не знаю об этом. Но Корина Маньян говорила о психиатрической экспертизе.

Я кусал себе губы. Дюмайе добавила:

– Опасайтесь ее, Матье.

– Вам известно что-то еще?

– Она связалась с прокуратурой Кольмара и запросила досье Давида Обердорфа.

– Это еще кто?

– Тип, который убил священника в декабре девяносто шестого. В припадке одержимости.

Я поднялся и пошел к двери:

– Абсурд. Эта баба – ненормальная.

– Матье, подождите.

Я остановился на пороге.

– У меня все же есть хорошая новость. Кондансо, парень из Службы собственной безопасности, закрыл дело Субейра.

– Каково его заключение?

– Попытка самоубийства. Это все упрощает, не правда ли? Люк отделается несколькими визитами к психиатру.

– А Дуду и другие?

– Против них ничего нет. Левен-Паю постарался.

Я уже поворачивал ручку двери, когда Дюмайе сказала:

– Кстати, вы ведь копались в убийстве Массина Ларфауи?

– Ну и что?

– Вы ничего не обнаружили?

– Ничего сверх того, что обнаружил Люк и его люди.

– Правда?

Либо у Дюмайе есть свои источники, либо она читает мои мысли. Я ей ничего не говорил про ибогу. Пришлось уступить:

– Возможно, есть связь с делом Симонис. Со всей серией убийств.

– Какая связь?

– Мне нужно время.

– Так или иначе, Маньян будет действовать. Заполните пробелы в вашем досье, пока она сама этого не сделала. С помощью тайн вашей подружки.

13 часов

Я закрылся в своей клетушке на задвижку. Теперь я хотел уладить один вопрос, который терзал меня с утра. Я набрал прямой номер префекта Резерфорда в Ватикане. Несмотря на пасмурный день, свет я не включил.

Через минуту я разговаривал с заведующим библиотекой. Казалось, он не был расположен нозволить мне поговорить с ван Дитерлингом. Мне пришлось намекнуть на «важное открытие», чтобы он наконец соизволил соединить меня с кабинетом его преосвященства.

– Что у вас, Матье?

Хриплый голос фламандца. Без преамбулы, без приветствия. Хорошо хоть так.

– Я продолжаю свое расследование, ваше преосвященство. Мне нужно кое-что у вас выяснить.

– А вы не хотите сначала проинформировать меня?

Со времени моего визита в Ватикан я не подавал никаких признаков жизни. Кардинал продолжал:

– Возможно, вы переметнулись в другой лагерь?

Это был прозрачный намек на мое пребывание в Польше.

– Я не принадлежу ни к какому лагерю, – ответил я твердо. – Я иду своим путем. Когда я узнаю правду, я сообщу ее вам.

– Что вам уже известно?

– Дайте мне еще несколько дней.

– Почему я должен вам верить?

– Ваше преосвященство, я позволяю себе настаивать. Я близок к главному открытию. Я занимаюсь новым «лишенным света».

– Как его имя?

– Через несколько дней.

Кардинал хрипло усмехнулся.

– Я еще вам доверяю, Матье. Не знаю почему. Что вы хотите выяснить?

– Вы расспрашивали Агостину Джедду о ее предсмертном опыте?

– Разумеется. Мои специалисты провели с ней несколько бесед.

– Она вам говорила о том, кого видела в глубине туннеля?

Я почувствовал, что он колеблется.

– Что вы хотите знать? Спрашивайте прямо.

– Как выглядел собеседник Агостины?

– Она говорила о бледном молодом человеке, очень высоком. По ее словам, он парил в туннеле. Подобно ангелу. – Он повторил с оттенком удивления: – Ангел – это ее собственное выражение.

– Она не говорила о старике?

– Нет.

– Она не упоминала о светящихся волосах?

– Нет. Это описание, которое вам дал ваш «лишенный света»?

Я проигнорировал вопрос:

– В этом ангеле не было ничего устрашающего? Никакой зловещей черты?

– То есть вы хотите сказать, что это чудовище. По словам Агостины, у него отсутствовали веки, а рот был растянут зажимами, какими пользуются дантисты. Все зубы торчали наружу, острые, как клинки. Я вспоминаю еще одну деталь… Она упоминала что-то похожее на искусственный член, огромный, из алюминия… Или фантастический гульфик. Вы встречались с Агостиной: вы знаете, какими нездоровыми желаниями она одержима.

– Это все? Никаких других ужасов?

– Вам этого недостаточно? Ее описание было очень точным. Само по себе это уже ново.

– Ново?

– Вспомните: прежде «лишенные света» не могли описать своего искусителя. Теперь их память удерживает подробности. Это одна из сторон происходящей перемены.

– А почему, по вашему мнению, каждый из этих людей изображает дьявола по-своему, совсем не таким, каким мы привыкли его представлять?

– «Легион имя мне, потому что нас много». Сатана любит принимать разные обличья. Но сущность всегда одна.

– Каждый «лишенный света» видит особое существо, словно специально созданное для него.

– Что вы хотите сказать?

– Этот образ мог прийти к ним из их прошлого. Своего рода психическая конструкция, собранная из их воспоминаний.

– Мы об этом думали. Мы исследовали историю Агостины. Никого похожего на бледнолицего ангела. Никаких ртов с расширителями и зубами вампира. К чему вы клоните, Матье? Вы полицейский. Так работайте на земле.

– Мы на ней, матушке, и находимся, ваше преосвященство. Я вскоре вам снова позвоню.

Я стал рыться в своих записях. Фуко оставил мне координаты психиатра Раймо Рихиимяки: Юхи Валтонена. Я набрал десять цифр, включая код страны. Это был номер мобильного телефона – где бы он ни находился, я его достану.

Послышался гудок. Выпал ли уже в Таллине снег? Я ничего не знал об этой стране, кроме того, что она – самая северная из стран Балтии. Я представил себе серые берега, черные скалы, темное и ледяное море.

– Хеллоу?

Я назвал себя по-английски. Мужчина свободно продолжил на том же языке. Он уже разговаривал с Фуко. Он был в курсе нашего расследования и был готов мне помогать. Слышимость была хорошая. Словно отполированная морским ветром. Я тут же задал ему вопрос о предсмертном опыте Раймо.

– У него были какие-то воспоминания, – подтвердил психиатр.

– Он вам описал того, кто ему являлся?

– Раймо говорил о ребенке.

– О ребенке?

– Скорее о подростке. О ком-то очень юном, толстеньком, плавающем в темноте.

– Описал ли он вам его лицо?

– Насколько помню, да. Раздавленное лицо. Или изуродованное. Раймо говорил о свисающих клочьях мяса. Морда окровавленного бульдога…

Еще один кошмар. Но ничего общего со стариком Люка и с ангелом Агостины. У каждого «лишенного света» свой собственный демон.

Я продолжил свою мысль:

– Не думаете ли вы, что это видение было ему внушено кем-то из его окружения?

– Каким образом?

– Может, из памяти выплыл чей-то забытый облик, искаженный бредом?

– Нет, я интересовался его прошлым. Никого похожего рядом с ним никогда не было. Да и разве такой кошмар встречается в реальности?

Мой психоаналитический след завел в тупик. Валтонен продолжал:

– У вас есть другие свидетельства подобного рода?

– Да, несколько.

– Мне было бы интересно с ними познакомиться.

– Ради бога, только чуть позже. Когда у меня будет больше времени, я пошлю вам всю документацию. Обещаю.

– Спасибо. У меня последний вопрос.

– Говорите.

– Все ваши другие свидетели стали убийцами?

Я подумал о Люке. И против воли, о Манон. И сухо ответил:

– Нет, вовсе нет.

– Тем лучше. В противном случае это походило бы на эпидемию бешенства.

Поблагодарив его еще раз, я разъединился.

14 часов

Пора было подбивать бабки.

По-настоящему браться за расследование и завершать его.

Пора было допросить Люка.

Теперь Люк находился в специализированном клиническом центре Поль-Гиро в Вильжюиф. В данном случае слово «специализированный» было эвфемизмом, означавшим «психиатрический». Люк сам подписал распоряжение о помещении в эту лечебницу на «непринудительное лечение», то есть он мог выходить когда хотел.

15 часов

Я добрался до клиники, когда день уже начинал меркнуть. Сколько хватает глаз – черная ограда, отделяющая обширную территорию от пригородных особнячков. Паскаль Зукка, психиатр-гипнотизер, объяснил мне, где найти Люка. Я вошел в ворота, повернул налево и пошел по аллее, вдоль которой стояли двухэтажные постройки. Каждый корпус напоминал самолетный ангар – бежевые стены и выпуклая крыша.

Я отыскал корпус 21. Сестра в регистратуре взяла связку ключей и повела меня в глубь здания. Длинное помещение, разделенное переборками, в которых были двери с круглыми окошками, напоминало внутренность подводной лодки. Нужно было пересечь отсек, чтобы попасть в другой: в столовую, телевизионную комнату, мастерскую трудотерапии… Все было совершенно новое – желтые стены, красные двери, белые потолки с встроенными светильниками. Мы беззвучно шагали по черно-серому линолеуму.

У каждой двери женщина доставала ключ. Мы шли мимо пациентов, которые плохо вписывались в сверкающий современной отделкой интерьер. Они были еще не «отремонтированы». Большинство смотрело на меня, открыв рот. Лица без выражения и пустые глаза.

У одного мужчины выпирало вбок бедро, словно выдернутое из сустава. Другой пациент, согнутый пополам, сверлил меня злобным глазом, в то время как второй его глаз созерцал пол. Я шел, стараясь не смотреть на этих бедняг. Самыми жуткими были те, в ком не замечалось ни проблеска сознания. Серые, потухшие существа, чья болезнь пряталась глубоко внутри. Невидимая глазу.

Один из больных поманил меня рукой, перед ним стояли бумажные фигурки. Открывая очередную дверь, женщина прокомментировала:

– Дантист. Он здесь уже полгода. Целыми днями складывает из бумаги фигурки. Его зовут Оригами. Он убил жену и троих своих детей.

В следующем отсеке я наконец спросил:

– Я не заметил звонков тревоги. У вас нет такой системы?

Женщина протянула мне связку ключей:

– Достаточно дотронуться любым ключом до любого металлического предмета в этом помещении, чтобы включить тревогу.

Наконец мы дошли до палат. У седьмой из снабженных окошками-иллюминаторами дверей медсестра остановилась:

– Здесь.

Она еще раз повернула ключ.

– Он заперт?

– Это он сам попросил.

Я вошел в палату. Медсестра закрыла за мной дверь и заперла ее. Люк был здесь, в окружении четырех белых голых стен. Пять квадратных метров для хождения, окно, выходящее в сад, и аккуратная кровать. Эта палата ничем не отличалась от любой другой больничной палаты. Я только заметил, что на оконной раме нет ручки.

Люк в теплом тренировочном костюме голубого цвета сидел за столиком, втиснутым в угол.

– Вкалываешь? – спросил я сердечно.

Он повернулся ко мне всем своим мощным торсом. В руке у него была авторучка. Бритый череп походил на голую планету, высушенную солнечными ветрами.

– Даю письменные инструкции, – вздохнул он. – Это важно.

Я взял единственное кресло и сел в метре от него. Вечерние тени проникли в комнату и медленно ее наводнили.

– Как себя чувствуешь?

– Выжат, опустошен.

– Они тебе дают лекарства?

Люк едва заметно улыбнулся:

– Да, кое-какие.

Он медленно завернул колпачок авторучки. Я машинально ощупал карманы. Люк понял мой жест и сказал:

– Ты можешь курить, но открой окно. Они дали мне эту штуковину для подъема задвижки.

Он кинул мне стержень с квадратным сечением, который входил в механизм и позволял открыть окно. Зажав «кэмел» в губах, я протянул ему пачку. Он отрицательно помотал головой.

– Я не притрагивался с тех пор, как проснулся.

– Браво, – сказал я не задумываясь.

Я щелкнул зажигалкой. Вдохнул дым всеми легкими, откинув голову назад, потом выпустил жаркое облако навстречу струе холодного воздуха. Люк пробормотал мне в спину:

– Спасибо, Мат.

– За что?

– За то, что ты сделал. Для Лоры, для меня, за расследование.

– Разве ты не на это рассчитывал?

Он хмыкнул:

– Конечно, на это. Я знал, что тебя заденет за живое мое самоубийство. Я мог спокойно подыхать… Ты рассказал бы правду всему миру.

– Не проще ли было дать мне полное досье, как Замошскому?

– Нет. Ты должен был до всего дойти сам. Иначе ты бы не поверил. Никто бы не поверил.

– Я до сих пор не уверен, что верю.

– Ты к этому придешь.

Я повернулся к нему и прислонился к окну.

– Люк, я хочу кое-что у тебя выяснить. Мне необходимо все расставить по местам.

– Ты же и без меня все выяснил.

– Мне хочется знать, каким путем шел ты. Вдвоем мы сможем лучше во всем разобраться.

Люк осторожно закрыл тетрадь, потом рассказал мне свою историю. Он не открыл мне ничего такого, о чем я не догадывался раньше. Все началось в июне прошлого года с убийства Сильви Симонис. Люк наблюдал за этим районом, известным активностью сатанинских сект. Он вел расследование так же, как я, только у него с самого начала установился контакт с Сарразеном. Мало-помалу он напал на след «лишенных света», Агостины Джедды, потом Замошского и Манон…

– А Массин Ларфауи?

– Вишенка на торте. Эта удача привалила в сентябре, когда я уже здорово продвинулся в деле. Я знал о «Невольниках». Я знал об ибоге. Мне оставалось лишь склеить отдельные кусочки.

– Ты нашел его убийцу?

– Нет. Это осталось загадкой.

– A Unital6?

Люк подавил улыбку.

– Обыкновенные мошенники. Ничего интересного.

– Зачем ты с ними связывался как раз накануне своего исчезновения?

– Это один из моих белых камушков. Для привлечения твоего внимания. И все.

– Как образок Михаила Архангела?

– Да, как многое другое.

Я не знал, пожалеть мне моего друга или дать ему в глаз. Я спросил:

– А какая у тебя информация о «Невольниках»?

– «Невольники» никакого интереса не представляют. Сатанисты, только чуть более жестокие, чем другие. И все. Единственная ценность, которую я через них обрел, – это ибога.

– В каком смысле?

– С ней можно было поэкспериментировать.

– Ты хочешь сказать…

– Что я совершил это путешествие, да. Несколько раз. В упрощенном варианте, с помощью инъекции. Мне помогли фармакологи.

Теперь я вспоминал непонятные следы уколов на руках Люка. Он провел репетицию за несколько недель до того, как проделал настоящее сальто-мортале.

– Ну и как? – спросил я ровным голосом.

– Ничего. Обычно мне становилось плохо. Но я не видел того, что надеялся увидеть.

– Где ты нашел эту траву?

– У Ларфауи. У него был запас черной ибоги. Убийца к нему не притронулся.

Таким образом, вопрос оставался открытым: почему убийца не обыскал дом наркодилера? Ему не нужны были наркотики? Он не имел никакого отношения к «Невольникам»? Или же его спугнуло присутствие проститутки?

Люк продолжал мечтательным тоном:

– Ибога помогла мне в одном. Она ускорила мое решение. Я понял, что, не рискнув шкурой, дьявола не увидишь. Демон не любит половинчатых решений, Мат. Он хочет, чтобы умирали. Он хочет сам решать, спасать или нет, появляться или нет.

Я не отреагировал на эти пустые рассуждения.

– Зачем идти на такую жертву?

– А какой выход? Негативный опыт – это краеугольный камень всего расследования. Черная сила, порождающая убийц. «Лишенных света».

– Значит, ты думаешь, что Манон – «лишенная света»?

– Без сомнения.

– Ты считаешь, она отомстила своей убийце, своей матери?

– Я не считаю. Я это знаю, и точка.

Люк посмотрел мне в глаза:

– Внимательно выслушай меня, Мат. Повторять я не буду. Любовь к Манон толкнула меня в бездну. Я посетил ад, как Орфей. Я рисковал своей жизнью. И своей душой. Все это я сделал ради нее. Ты будешь удивлен, но я молился, чтобы в глубине жерла ничего не оказалось. Это бы ее оправдало. Но произошло самое худшее. Я увидел дьявола и теперь знаю правду. Манон пережила то же, что пережил я, и она убийца.

Я выбросил окурок в окно. Я не хотел вступать в пререкания:

– Значит, ты тоже «лишенный света»?

– В процессе становления.

– Ты вызвал дьявола с помощью пары гнусных вещиц, окунулся в ледяную воду, и дело с концом?

– Я не обязан тебя убеждать.

– Ты присягнул Тьме?

– Я не могу ответить на этот вопрос.

Я невольно повысил голос:

– Кому ты собираешься мстить? Себе самому? Или начнешь резать кого ни попадя?

– Я понимаю твои сомнения. Ты следовал за мной до определенной черты. Я не рассчитывал, что ты переступишь через нее.

Он перевел дух, потом показал на свою тетрадку.

– В каждую свободную минуту я пишу. Я фиксирую все этапы своей эволюции. Скоро она завершится. Я окажусь по другую сторону. Тогда мне нельзя будет доверять. Останется только меня… изолировать.

На сегодня с меня было достаточно. Я сжал его плечо:

– Тебе надо отдохнуть. Я приду завтра.

Он схватил меня за руку:

– Погоди. Я хочу тебе сказать другое. Ты никогда не задавался вопросом, почему я был помешан на дьяволе?

– Каждое утро. С тех пор как я тебя знаю.

– Все началось в детстве.

Я вздохнул. Что еще он мне наговорит? Вдруг у меня появилась надежда, что он упомянет о старике, которого встречал в молодые годы. Старике, похожем на его видение, но он сказал:

– Ты помнишь моего отца?

Я вспомнил фотографию на его письменном столе: Николя Субейра, спелеолог-любитель, в комбинезоне и с фонарем на каске. Не дожидаясь ответа, он добавил:

– Большего мерзавца я в жизни не встречал.

– Мне казалось, ты им восхищался.

– В одиннадцать лет все мальчишки восхищаются своими отцами. Даже негодяями.

Я ждал продолжения.

– Он поднимал руку на мать, держал нас обоих в ежовых рукавицах. Для него существовали только его рекорды, только его достижения. Помню, у меня было воспаление тройничного нерва. Очень редкая болезнь у ребенка. Она вызывает жуткую боль. Отец прятал от меня болеутоляющие средства, противовоспалительные лекарства, он хотел меня закалить. Представляешь себе этого типа?

Чего я не представлял, так это связи между этой историей и помешанностью на дьяволе. Не стал ли Люк в конце концов принимать своего отца за злого духа? Он продолжал:

– Ты знаешь, как он умер?

– Он погиб в спелеологической экспедиции, не так ли?

– В одной из пещер в Пиренеях, в апреле семьдесят восьмого года. Неподалеку от Сен-Мишель-де-Сез. Он спустился на глубину свыше тысячи метров. Он намеревался пробыть под землей шестьдесят дней. Без часов и без контактов с внешним миром, полагаясь только на свои собственные внутренние часы. Он не поднялся на поверхность. Произошел обвал, и отец умер от недостатка кислорода, заблокированный в пещере каменными глыбами.

Я хранил молчание. По-прежнему никакой связи с Сатаной.

– Около тела спасатели нашли альбом с зарисовками. Когда я их увидел, Мат, я понял, что моя жизнь никогда больше не будет прежней.

– Что же там было изображено?

– Тьма.

– Не понял.

– Заточенный в пещере, отец каждый день зарисовывал то, что мог различить в тусклом свете фонарика. Сталактиты, очертания скал, черные впадины.

– Всегда одно и то же?

– Как раз нет. Время шло, и скалы изменялись. Сталактиты превращались в тянущиеся к нему когти.

Дата добавления: 2015-10-28