ТОЛЬКО ТЫ И Я 1 страница

Почерк был тот же, что в исповедальне. И я был уверен, что послание опять адресовано мне.

Я гнал на полной скорости прочь от Безансона. Мозг сверлила одна мысль: убийца может искупить свои преступления только кровью. Отныне вступает в силу закон возмездия. Око за око, кровь за кровь.

В уснувшей деревне я заметил телефонную будку. Я остановился и связался с безансонской жандармерией. Анонимный звонок. Новое имя в списке убитых. Почти рутина.

Потом помчался дальше.

Я был в полубреду. Дьявол хочет, чтобы я шел по его следу – я, и только я. «Я ЗАЩИЩАЮ ЛИШЕННЫХ СВЕТА». И он ждет меня где-то в долине Юра. Дьявол, который заботится о своих подопечных и мстит за них самым ужасным образом, а теперь еще убрал Сарразена, слишком любопытного следователя.

Скорее в гостиницу.

Комната, укромное место под замком, – и молиться, молиться за душу жандарма, а может быть, немного поспать. Я заметил у дороги здание с отключенной неоновой вывеской наверху. Я сбавил скорость. Это действительно была гостиница, вся увитая диким плющом. Одна-две звезды, для коммивояжеров.

Я разбудил хозяина и заставил проводить меня до самого номера. Скинул одежду и нырнул под душ, а потом в полумраке молился в одном нижнем белье. Я молился за Сарразена. Но прогнать свои сомнения до конца так и не смог. Несмотря на его страшную гибель, несмотря на наши добрые отношения, я все же подозревал, что жандарм был не во всем честен. Та самая треть вины…

Я продолжал молиться с удвоенным пылом, стоя на вытертом ковре. Через какое-то время у меня заломило колени, и только тогда я нырнул в постель, погасил свет и дал волю своим беспорядочным и лишенным логики мыслям.

Подобно цветным стеклышкам в калейдоскопе, в моем сознании возникали все новые и новые вопросы без ответов, что лишь усиливало беспокойство.

Потом всплыла тема Манон, которая заполнила все мои мысли. Я сосредоточился на ней, чтобы отгородиться от других загадок. Если она была на самом деле жива, какая у нее могла быть жизнь?

Постепенно я переключился с Манон на Люка. Продвинулся ли он в своем расследовании дальше меня? Нашел ли он Манон, живую, двадцатидвухлетнюю? Не это ли открытие толкнуло его на самоубийство?

Я проснулся на рассвете.

8 часов 30 минут

Я оделся и засунул свои вчерашние шмотки на дно рюкзака. Затем спустился в пустой ресторан гостиницы, чтобы выпить кофе, и бросил взгляд на утренние газеты. Об убийстве Бухольца и Мораза – ничего. Отсюда до Лурда около тысячи километров. Ничего и о Сарразене – слишком рано.

День передышки, и можно попытаться реализовать некоторые задумки.

Вернуться к истории спасения Манон.

Через полчаса я притормозил перед пожарной станцией в Сартуи. Голубое небо, белые облака. Все казалось спокойным. Новость о смерти Сарразена сюда еще не дошла. Никто не болтал во дворе, никто не говорил по мобильнику с выпученными глазами.

Просто обычная суббота, как любая другая.

Дрожа от холода, я обошел главный ангар. В правом крыле молодой человек с «ежиком» без энтузиазма поливал из шланга цементные плиты. Я окликнул его. Чтобы прекратить потоп, он выключил воду, что удалось ему не с первого раза, потом спросил фальцетом, устремив взгляд на мое удостоверение:

– Это по какому делу?

– Старая история, Манон Симонис. Утонувшая девочка, ноябрь восемьдесят восьмого года. Я ищу спасателей, которые достали тело.

– Для этого вам надо повидаться с начальником, он…

– В чем дело?

За спиной юнца появился крепкий мужчина. Лет пятьдесят, что хорошо было видно по его лицу, волосы в беспорядке, нос картошкой. На погонах блестели серебряные галуны.

– Майор Матье Дюрей, – сказал я воинственным тоном. – Я расследую убийство Манон Симонис.

– Чего ради? Срок давности давно истек.

– Появились новые факты.

– Вот те на. Какие?

– Не могу сказать.

Я чувствовал, что в любой момент могу засыпаться, но мне во что бы то ни стало нужна была информация. Остальное не имело значения. Офицер нахмурил брови. Тысячи морщинок разбежались от его глаз. Он заинтригованно спросил:

– Почему пришли к нам?

– Я хотел расспросить спасателей, которые участвовали в спасении ребенка.

– Я был в той команде. Что вы хотите знать?

– Вы помните, в каком состоянии было тело?

– Я не врач.

– Девочка уже была мертва?

Офицер бросил удивленный взгляд на своего подручного.

Я настаивал:

– Не было никаких шансов реанимировать Манон?

Теперь офицер выглядел разочарованным – он уделил внимание сумасшедшему.

– Бедняжка провела по меньшей мере час в воде, – ответил он, – температура ее тела опустилась ниже двадцати градусов.

– Сердце у нее не билось?

– Когда ее выловили, она не подавала ни малейших признаков физиологической активности. Кожа синюшная. Зрачки расширены. Что вам еще надо?

Я совершенно закоченел, но задал еще вопрос:

– Куда перенесли тело?

– Я не знаю.

– Вы не разговаривали с людьми из «Скорой помощи»?

Он перевел взгляд с меня на своего подручного и произнес:

– Все произошло очень быстро. У Службы скорой помощи был вертолет.

Я мысленно представил себе эту картину и вспомнил кое-какие факты.

12 ноября 1988 года, 19 часов. Проливной дождь. Жандармы обнаруживают тело в канализационном колодце. Спасатели тут же спускаются в шахту. Носилки поднимают наверх при свете прожекторов и мигалок. Медики из «Скорой помощи» решают использовать вертолет. Почему? Куда они доставили Манон? Офицер предположил:

– Они, должно быть, отвезли ее в Безансон. На вскрытие.

– А где базируется вертолет скорой помощи? – спросил я. – В Безансоне?

Мужчина посмотрел на меня внимательно, как будто хотел обнаружить скрытый смысл в моих вопросах, и объявил, качая головой:

– Воздушный транспорт им предоставляет частная фирма, находящаяся в Морто.

– Как называется?

– «Коделия». Но я не уверен, что тогда именно они…

Я кивком поблагодарил обоих спасателей и бегом бросился к машине.

Через полчаса я доехал до колбасной столицы, скучившейся меж гор. Вертолетный аэродром находился на выезде из городка, на дороге в Понтарлье. На круглой взлетно-посадочной площадке, у ангара из рифленого железа, стоял один вертолет.

Не доезжая ста метров, я сделал остановку и стал размышлять. Можно потерять все или сорвать банк: либо дежурные окажутся покладистыми и откроют мне свои архивы, либо моего удостоверения будет недостаточно, и тогда ниточка оборвется. Такой риск был непозволителен.

Я снова включил мотор, проехал аэродром и после первого поворота остановился под деревьями. Затем вернулся пешком и, подобравшись к ангару сзади, выглянул из-за угла. Трое мужчин спорили о чем-то, сгрудившись у вертолета. Если мне немного повезет, то может оказаться, что в офисе никого нет.

Я прокрался вдоль стены и нырнул в ангар – одно помещение в тысячу квадратных метров. Два наполовину разобранных вертолета напоминали насекомых со сломанными крыльями. Никого. Слева ступеньки вели в застекленную мансарду. Наверху тоже никакого движения.

Я взбежал по лестнице и толкнул стеклянную дверь. На столе в центре стоял «спящий» компьютер. Я нажал на клавишу пробела. Экран засветился, и на нем появился ряд иконок с названиями. Мне повезло. Здесь все было аккуратно учтено: полеты, клиенты, среднее потребление керосина, журналы техобслуживания, счета…

Никакого пароля, никаких сложностей с классификацией, никаких незнакомых программ. Сверхвезение. Я щелкнул мышкой по иконке «Скорая помощь» и нашел досье на каждый год.

Мимолетный взгляд через стеклянную дверь – все еще никого не видно. Я открыл досье «1988» и пролистал до ноября. Полетов в районе было немного. Я нашел путевой лист, который меня интересовал:

F-BNFP

Джет-Рейнджер 04

18 ноября 1988 г.

19 ч 22 мин, вызов ХМ 2453: ССП/Больница Сартуи

Назначение: Городская станция очистных сооружений

Горючее: 70%

18 ноября 1988 г.

19 ч 44 мин, транспортировка ХМ 2454: ССП/Больница Сартуи

Назначение: филиал Лечебно-медицинского центра Водуа (ЛМЦВ), Лозанна, отделение сердечно-сосудистой хирургии

Контакт: Мориц Белтрейн, заведующий отделением

Горючее: 40%

Так вот оно что! Девочкой занимались не в Безансоне. Вертолет перелетел через швейцарскую границу и доставил ее прямо в Лозанну. Почему туда? Зачем везти утонувшего ребенка в сердечнососудистую хирургию?

Решение пришло молниеносно: я должен встретиться с медиком из «скорой помощи», который госпитализировал Манон Симонис. Идея отправить девочку туда могла исходить только от него.

– Какого черта вы здесь роетесь?

Слева в поле моего зрения появилась тень.

– Сейчас вам объясню, – сказал я с широкой улыбкой.

– Это будет непросто.

Мужчина сжал кулаки. Пилот или техник. Двухметровый гигант, весивший минимум сто кило и способный перенести вертолет на руках.

– Я полицейский.

– Нужно было придумать что-нибудь получше, парень.

– Позвольте показать вам мое удостоверение.

– Только пошевелись, прибью на месте. Что ты ищешь в нашем офисе?

Несмотря на критическую ситуацию, я думал только о своем открытии. Отделение сердечно-сосудистой хирургии в Лозанне. Почему именно туда? Был ли в том отделении волшебник, способный оживить Манон?

Тип подошел к столу и схватил телефон.

– Если ты действительно фараон, позовем твоих коллег из жандармерии.

– Никаких проблем.

Я думал о потере драгоценного времени: объяснения в жандармерии Морто, звонки в Париж, новость о смерти Сарразена, что обязательно добавит неразберихи. По меньшей мере, три часа за решеткой. Я проглотил свой гнев, скрыв его за улыбкой.

Прежде чем парень успел набрать номер, раздался звонок. Он поднес трубку к уху. Выражение его лица изменилось. Он схватил блокнот, отметил координаты и пробормотал:

– Сейчас будем.

Он положил трубку и перевел взгляд на меня.

– Можно сказать, тебе везет. – Он указал на дверь. – Убирайся.

Чудом спасен! Какой-то срочный вызов. Пятясь, я вышел на лестницу. На полпути парень меня обогнал. Он перемахнул через перила и рванул наружу, в одной руке держа листок, а другой вращая над головой на манер пропеллера. Тотчас же вся команда бросилась к вертолету. Когда лопасти пришли в движение, я уже был за пределами аэродрома.

Машина поднялась в воздух, а я продолжал идти. Вертолет слегка коснулся верхушек деревьев, срывая с них последние красные листья. Я посмотрел вверх, и мне показалось, что пилот, тот самый гигант, наблюдает за мной сквозь стекло кабины.

Я в свою очередь тоже стартовал, взметнув в воздух вихрь листьев и травы.

Лозанна.

Ключ находился там.

Филиал Лечебно-медицинского центра Водуа располагался в верхней части Лозанны, неподалеку от улицы Бюньон. Это было маленькое трехэтажное здание, окруженное японским садом. Серые камни и карликовые хвойные деревья.

Я прошел по центральной аллее. Туи были подстрижены по линеечке, круглые фонарики словно бы вырастали прямо из гравия. Все это умиротворяло, как настоящий дзен-сад, и в то же время вызывало беспокойство, как лабиринт в фильме «Сияние». Небо было затянуто облаками. В воздухе висела легкая дымка, похожая на пыльцу цветущей вишни.

Отделение сердечно-сосудистой хирургии находилось на втором этаже. Имя врача, который принял пострадавшую, отпечаталось у меня в памяти: Мориц Белтрейн. Прошло четырнадцать лет, оперирует ли он еще здесь? При входе в отделение находилось подобие маленькой регистратуры. Я увидел фигуру молодой женщины, выделявшуюся на фоне постера с видом швейцарской долины, и любезным тоном спросил, можно ли поговорить с доктором Белтрейном.

Женщина улыбнулась. Она была красивой, и это как-то до меня дошло, несмотря ни на что. Глядя на меня из-под густой пряди черных индейских волос, она грызла «Тик-так». Я настаивал:

– Он больше здесь не работает?

– Работает, главврачом, – наконец ответила она. – Его еще нет, но он зайдет. Он приходит каждый день, даже в выходные. В середине дня.

– Я могу подождать?

– Только если поболтаете со мной.

Я попытался включиться в игру и придал своему лицу веселое выражение. Не знаю, на что это было похоже, но мои усилия ее рассмешили. Она прошептала, крепко сжав мою руку:

– Меня зовут Жюли. Жюли Делёз. Я дежурю здесь только по выходным. А вообще учусь. Что касается разговора, вы не обязаны…

Я оперся локтями о стойку и искренне улыбнулся. Задал несколько личных вопросов – занятия, повседневная жизнь, развлечения в Лозанне. Каждый вопрос требовал от меня таких усилий, что я не слышал ответов.

Зазвонил невидимый мне телефон. Она протянула руку под стойку и ответила, затем подмигнула мне и взяла новый «Тик-так». У нее был матовый тон лица, какой накладывали актрисам, изображавшим индейских женщин в немецких вестернах шестидесятых годов.

– Это он, – сказала она, кладя трубку. – Он у себя в кабинете. Можете пройти туда.

– Вы его не предупредили?

– Это необязательно. Постучитесь и входите. Он симпатяга. Удачи.

Я попятился. Она спросила:

– Вы вернетесь?

Она прищурила глаза под черной блестящей прядью. Глаза были зеленые – светлого оттенка.

– Маловероятно, – ответил я. – Но я сохраню в душе вашу улыбку.

Ответ был единственно правильным. Ясным и оптимистическим. Она засмеялась, потом уточнила:

– Позади вас. Коридор. Дверь в глубине.

Я повернулся на каблуках и, сделав несколько шагов, забыл и девушку, и ее глаза, все. Я был теперь весь нацелен на следующий этап. На мой стук тут же ответили, и, поворачивая ручку двери, я прочел короткую молитву о Манон.

О живой Манон.

В белой комнате человек переставлял папки в металлическом шкафу. Он был коренаст, от силы метр шестьдесят пять ростом. Большие очки, длинная челка. Сходство с Элтоном Джоном было поразительным, только у него были седые волосы. Должно быть, ему было под шестьдесят, но его одежда – вытертые джинсы и фуфайка – скорее вызывала в памяти образ студента колледжа Беркли. На ногах у него были кроссовки «стен-смит». Я спросил:

– Вы ведь Мориц Белтрейн?

Он ответил утвердительно и указал мне на кресло перед своим письменным столом.

– Садитесь, – сказал он, не поднимая носа от досье, которое держал в руках.

Я не сдвинулся с места. Прошло несколько секунд. Я продолжал разглядывать хозяина комнаты. При взгляде на его фигуру казалось, что он непомерно много весит. Как будто у него был чрезвычайно плотный костяк. Наконец он поднял глаза:

– Чем могу быть полезен?

Я сообщил свои анкетные данные. Имя, место жительства, род деятельности. Выражение полускрытого очками и челкой лица хирурга было непроницаемым.

– Я повторяю свой вопрос, – сказал он без выражения. – Чем могу быть полезен?

– Я интересуюсь Манон Симонис.

Он расплылся в улыбке. Его широкие скулы коснулись оправы очков с блестящими зеркальными стеклами, за которыми не было видно глаз.

– Я сказал что-то смешное?

– Вот уже четырнадцать лет я жду кого-нибудь вроде вас.

– Вроде меня?

– Кого-то из непосвященных, кто наконец понял истину. Не знаю, по какому пути вы идете, но вы пришли по назначению.

– Она жива, не правда ли?

Наступило молчание. Для меня это было равносильно переходу на другую космическую орбиту. Виражу, который даст дальнейшее направление всей моей жизни. Все мое существование и даже в каком-то смысле вся вселенная зависели от ответа, которого я с нетерпением ждал.

– Она жива? Да или нет?

– Когда я впервые увидел Манон, она была мертва. Но не настолько, чтобы я не смог ее оживить.

Я почти упал на стул, после чего мне удалось произнести:

– Расскажите мне всю историю. Это очень важно.

Умоляющий тон меня выдал. Он был заинтригован и спросил:

– Для вас или для вашего расследования?

– Какая разница?

– На чем вы остановились в своем расследовании?

– Я вам отвечу, когда вы мне расскажете. То, что вы мне сообщите, определит значение всего остального.

Он покачал головой, видимо, подыскивая нужный тон. Поставив на место папку, которую все это время продолжал держать в руке, он глубоко вздохнул, как будто должен был подчиниться тяжелому долгу, и сел напротив меня.

– Вы знакомы с делом. Я хочу сказать, с его криминальной стороной. Вам известно, что анонимный звонок направил группу поиска к очистным сооружениям, где…

– Я знаю досье наизусть.

– Итак, жандармы поспешили к колодцам. Их сопровождала бригада медиков. Осмотрев девочку, медики из «скорой помощи» констатировали смерть. Неподвижные зрачки, остановившееся сердце, температура тела двадцать три градуса. Никаких сомнений не было. Но там был врач, его звали Борони, он работал у меня в прежние годы и знал о моей специализации.

– Какая конкретно у вас специализация?

С самого начала я не понимал, какое отношение кардиохирург может иметь к реанимации.

– Гипотермия, – ответил Белтрейн. – Более тридцати лет я интересуюсь физиологическими феноменами, вызванными холодом. Как, например, в подобных обстоятельствах может замедлиться кровоснабжение тела. Но вернемся к Манон. Тот человек, Борони, знал, что при сильном переохлаждении есть маленькая надежда даже в том случае, когда смерть установлена. Поэтому он действовал так, как если бы ребенок был жив. Он вызвал вертолет, который участвовал в поисках, и связался со мной в ЛМЦВ. Если считать время полета, организм ребенка не функционировал более часа, что сводило наши шансы к нулю. Но все же мою методику проверить стоило. Знаете ли вы, что такое АИК?

Слово пробудило смутные воспоминания. Белтрейн продолжал:

– В каждом операционном блоке имеется аппарат искусственного кровообращения с теплообменником, используемый для того, чтобы охладить кровь пациента перед серьезной операцией. Кровь больного несколько раз пропускают через этот аппарат, чтобы создать искусственную гипотермию.

Мои воспоминания обрели четкость. С помощью АИК спасли Люка. Просто невероятная ирония судьбы. Я закончил его доклад:

– И вы решили пойти обратным путем, то есть разогреть кровь ребенка.

– Совершенно верно. Я уже испробовал этот метод в первый раз в семьдесят восьмом году. На мальчике, умершем от удушья. Мальчика удалось реанимировать. В восьмидесятые годы эта техника применялась повсеместно во всех частях света. – Гордая улыбка скользнула по его лицу. – Именно я изобрел эту технику.

Он немного помолчал, чтобы я мог оценить величие его гения, а затем продолжил:

– В первый раз мы прогнали кровь Манон через аппарат, не повышая температуры, но насытив ее кислородом. При втором прогоне мы повысили температуру до двадцати семи градусов, потом до двадцати девяти… Когда кровь согрелась до тридцати пяти градусов, на мониторе зажегся огонек. Во время следующего цикла на экране появились колебания. При тридцати семи градусах сердечные колебания стали регулярными. После клинической смерти, длившейся более часа, Манон вернулась к жизни.

Объяснения Белтрейна пролили мне на душу бальзам. Впервые мне не рассказывали сказок о чуде, о Боге, о дьяволе – только о медицинском достижении. Казалось, доктор угадывал мои мысли:

– Выздоровление Манон похоже на чудо. На самом деле оно объясняется совпадением трех благоприятных факторов, в основе которых – возраст девочки.

– Какие это факторы?

– Прежде всего телосложение. Манон была щуплой девочкой. Она весила всего пятнадцать килограммов. Ее тело пришло в состояние пониженной активности. Сердцебиение стало замедленным – менее сорока ударов в минуту. Биохимические реакции также замедлились. Уровень поглощения кислорода клетками снизился. Этот момент был решающим. Мозг продолжал заторможенно функционировать, хотя уже не орошался кровью.

Белтрейн хотел продолжить свою мысль, но я его перебил:

– Вы говорите о заторможенном функционировании организма, но Манон уже утонула, не так ли? Ее легкие должны были быть заполнены водой.

– Как раз нет. Это второй положительный фактор. Девочка задохнулась, а не утонула. Ни одной капли воды не проникло в дыхательное горло.

– Объясните.

– Дети обладают «рефлексом ныряльщика». Вспомните о грудных младенцах. Когда их погружают в воду, у них инстинктивно смыкаются голосовые связки и не дают воде проникнуть в легкие. В колодце с Манон произошло нечто подобное, ее организм оказался огражден от влияния внешней среды и замкнулся сам в себе.

В фантасмагорическом видении мне представились внутренности Манон: красные и черные органы медленно пульсировали, сохраняя частицу жизни в ледяной воде. Белтрейн поправил очки.

– По поводу этого рефлекса имеются разные теории. Некоторые полагают, что мы унаследовали его от наших далеких предков, обитавших в воде. Когда дельфин или кит ныряет в воду, врожденный механизм немедленно перекрывает его дыхание, а кровь сосредотачивается около жизненно важных органов. Именно это произошло с Манон. На время своего погружения она превратилась в маленького дельфина. Можно сказать, она укрылась в глубинах своего организма. Пробудилась так называемая «прапамять».

Белтрейн снова замолчал, давая мне возможность переварить услышанное. Чудо этого выживания было еще более поразительно, чем он полагал. Одержимая девочка, убитая своей матерью, выжила благодаря глубоко сидевшей в ней памяти дельфина…

– Теперь важно, – продолжил он, – чтобы вы поняли самое существенное. Там не было борьбы.

– Вы хотите сказать, между Манон и ее убийцей?

– Нет. Между Манон и смертью. Она не отбивалась. Ее тут же охватил холод, и она окаменела. Именно этому она обязана своим спасением. Малейшее движение ускорило бы ее гибель. Можно сказать, девчушка приняла смерть. Это один из результатов моих исследований. Если согласиться на небытие, если поддаться ему, можно оставаться в подвешенном состоянии в некотором… промежуточном мире. Между жизнью и смертью…

Я размышлял над этой критической паузой в жизни девочки. Кто видел Манон во время «периода замирания»? Вероятно, дьявол? Но пока я сосредоточился на физиологии:

– Вы говорили о трех факторах.

– Люблю я полицейских, – улыбнулся он. – Вы внимательные ученики.

Он причмокнул:

– Третий фактор имеет отношение к полному выздоровлению Манон. Несмотря на то что жизнь в ней теплилась, можно было опасаться серьезных последствий. Однако когда девочка пришла в себя, она прекрасно соображала. Никаких проблем с речью. Никакой путаницы в мыслях. Только небольшая амнезия. Но мозг работал отлично.

– И как вы это объясняете?

– Еще раз – возраст. Чем моложе мозг, тем больше в нем клеток и тем многограннее его возможности. Мозг девочки, безусловно, пострадал, но включились другие, неповрежденные его участки, куда и переместились умственные способности. Это явление называется мозговой подвижностью. Наблюдались случаи, когда у детей, перенесших травму, вся умственная деятельность переносилась в одно полушарие.

Упоминание об амнезии дало мне повод задать чисто полицейский вопрос:

– Когда она пришла в себя, помнила ли она, что с ней произошло? Говорила ли она что-нибудь о том, кто напал на нее?

Он жестом отмел эту мысль:

– Вопросов об этом я ей не задавал. Это дело полиции.

– Они ее допрашивали?

– Да. Но она не помнила, что случилось на очистной станции. Это довольно частое явление после выхода из комы. Амнезия может даже быть сознательной. В некотором роде мозг пользуется травмой, чтобы скрыть неприятный эпизод.

Манон стерла из памяти эту ужасную сцену. Но ее мать, должно быть, все еще находилась в состоянии шока. Она должна была увидеть в этой амнезии второй шанс для себя. И их совместное будущее. Если бы Манон не вспомнила ни о чем, все могло начаться сначала. На все воля Божья…

Белтрейн, словно угадав мои мысли, подхватил:

– Когда я сказал о воскрешении Манон ее матери, она приняла странное решение. Не объявлять об этом. Может быть, она боялась убийцы. Или шумихи в прессе, не знаю. Во всяком случае, мы договорились с судебным следователем, прокуратурой, отделом расследований, чтобы они не распространялись о произошедшем.

– Я проводил расследование в Сартуи и не нашел ни малейшего следа ее тайного существования.

– И не случайно. Манон осталась здесь, в Швейцарии. Ее бабушка и дедушка обосновались в Лозанне.

– Вы имеете в виду родителей Фредерика, отца Манон?

– Да. По-моему, Сильви, ее мать, была сиротой.

Банковские переводы в Швейцарию. Дед с бабкой, богатые промышленники, не нуждались в этих деньгах, но Сильви хотела сама содержать дочь. Клубок тайн начал потихоньку разматываться.

– Вы продолжали наблюдать Манон?

– Я никогда не терял ее из виду.

– Что она делает? Я хочу сказать: какая у нее была жизнь?

– Нормальная. Радостная, как у всей швейцарской молодежи. Манон – девушка веселая.

– Она где-нибудь училась?

– Она изучала биологию. В Лозанне. Теперь учится в аспирантуре.

Я почувствовал укол в груди. Белтрейн говорил о Манон Симонис в настоящем времени. Девушка где-то жила, дышала, смеялась. Но у меня появилось какое-то непонятное дурное предчувствие.

– А где она теперь?

Врач молча поднялся и встал у окна. Я повторил прерывающимся голосом:

– Где она? Я могу с ней встретиться?

– В этом-то и проблема. Манон исчезла.

Я вскочил на ноги:

– Когда?

– После смерти своей матери. В июне прошлого года. Манон допрашивали французские жандармы, а потом она испарилась.

Не успев появиться, призрак улетучился. Я в отчаянии плюхнулся в кресло:

– Вы что-нибудь знаете о ней?

– Нет. Убийство ее матери пробудило в ней страхи детства, и она убежала.

– Мне надо ее найти. Обязательно. Есть ли у вас какие-нибудь соображения на этот счет? Может, какой-нибудь след?

– Ничего. Все, что я могу сделать, – это назвать вам ее фамилию, под которой она живет в Швейцарии, и адрес в Лозанне.

– Она сменила фамилию?

– Конечно. После своего воскрешения. Ее мать пожелала, чтобы она все начала с нуля. – Он чиркнул пером по рецептурному бланку. – Уже четырнадцать лет Манон Симонис зовется Манон Виатт. Но эти сведения вам ничем не помогут. Я это хорошо знаю. Она достаточно умна, чтобы не дать застигнуть себя врасплох.

Я положил в карман ее координаты. Образ Манон не сочетался с портретами других «лишенных света».

– У вас есть ее фото? Более или менее новое?

– Нет. И никогда не было. Я вам сказал, что Манон вела нормальную жизнь. Это не совсем верно. В ней жил страх перед убийцей ее детства. Здесь, в Лозанне, ей пришлось пройти несколько курсов психотерапии. Она ранима, очень ранима. Мать и бабушка с дедушкой ее опекали. Даже повзрослев, Манон продолжала от них зависеть. При малейшем передвижении она принимала преувеличенные меры предосторожности. Ее квартира была настоящим сейфом. А от фотоаппаратов она бежала как от чумы. Она не хотела, чтобы ее фотография была где-то напечатана, не хотела оставлять никаких следов. А жаль! – Он сделал паузу. – Мне ее сейчас ужасно не хватает.

Ну вот и приехали.

– Зачем вы мне все это рассказываете? – произнес я удивленно. – Я вам даже не показал свое служебное удостоверение.

– Доверяю.

– С чего бы это?

– Скажите спасибо вашему другу.

– Какому другу?

– Французскому полицейскому. Он предупредил меня, что вы приедете.

Значит, Люк меня и здесь обскакал. И он был уверен, что я пойду по его следам. Неужели он уже тогда готовился к самоубийству? Я ощупал карманы. У меня была с собой его фотография, правда несколько помявшаяся в кармане.

– Вы имеете в виду этого человека?

– Да, Люка Субейра.

– Вы ему все это рассказали?

– У меня не было необходимости. Он и сам знал немало.

– Он знал, что Манон жива?

– Да. Он шел по ее следам.

Не иначе как его направлял Сарразен. Жандарм выложил ему все, что знал. Почему ему, а не мне? Мог ли Люк дать ему что-то взамен? Или у него был способ нажать на жандарма?

– Что еще он вам говорил?

– Какой-то бред. Он был… в экзальтации.

– В каком смысле?

– Вы сами, не в обиду будь сказано, несколько взвинченны, но состояние вашего друга граничило с патологическим. Он утверждал, что исцеление Манон – чудо. Причем совершенное дьяволом! Как и исцеление другой девушки. На Сицилии.

– Что вы об этом думаете?

У Белтрейна вырвался сухой смешок:

– Я и слышать об этом не хочу! Я посвятил свою жизнь уникальному методу реанимации. Я вложил весь свой талант, все свои знания в эти исследования не для того, чтобы мои достижения приписали сверхъестественному вмешательству!

– Люк вам говорил о путешествии в небытие?

– Конечно. По его словам, дьявол общался с Манон, пока та находилась в коме.

– Что вы думаете об этой гипотезе как ученый?

– Абсурд. Нельзя отрицать опыт людей, перенесших клиническую смерть. Но в нем нет ничего сверхъестественного или таинственного. Банальный биохимический феномен. Что-то вроде помрачения рассудка.

– Объясните.

– Клиническая смерть приводит к прогрессирующей асфиксии мозга. На пороге смерти мозг не снабжается кровью. И тогда происходит массивное высвобождение нейромедиатора глютамата. Предполагается, что мозг, реагируя на эту перенасыщенность, высвобождает другое вещество, которое и вызывает «вспышку».

Дата добавления: 2015-10-28