Ора», 16 сентября 1984 ЧУДО В КАТАНИИ В двенадцать лет она за одну ночь исцелилась от смертельной гангрены! 3 страница

В заключение я заранее благодарил его за согласие немедленно дать мне аудиенцию, написал номер своего мобильного и адрес пансиона. Я еще раз прочел текст, надеясь, что достаточно обосновал свою просьбу.

Я попробовал расслабиться под душем, пластмассовая кабина которого напоминала дезинфекционную камеру, потом при помощи фена попытался очистить одежду от пепла. Большая чистка была почти завершена, когда зазвонил телефон. Меня ожидали внизу.

По вестибюлю расхаживал дьякон, и его сутана прекрасно вписывалась в обстановку – потертый ковер, большая латунная плашка для ключей за стойкой. Сцена могла бы происходить и в XIX или даже в XVIII веке. Мужчина сунул письмо под сутану и тут же ушел.

21 час. Мне все еще не хотелось есть. Я не чувствовал желудка и вообще своего тела. Усталость была такой, что все другие чувства атрофировались. Поднимаясь к себе в комнату, я проверил мобильный телефон. Эсэмэска от Фуко: «Позвони мне срочно». Номер в памяти. Мой помощник не дал мне сказать ни слова:

– У меня еще одно.

– Что?

– Убийство с использованием кислот, укусов насекомых и прочей мутью.

Я рухнул на кровать.

– Где?

– В Таллине, в Эстонии. Это произошло в девяносто девятом году.

– Ты уверен?

– Вполне.

– Как ты на него вышел?

– С помощью Свендсена. Он обзвонил всех патологоанатомов, которых знал в Европе. Один из них в Таллине вспомнил аналогичную историю. Я со своей стороны проверил. Их полиция в рамках европейского сотрудничества представила самые свежие досье в Центральное бюро, в Брюссель, для внесения в международную картотеку. Действительно, в Эстонии имело место преступление, похожее на твое в Юра. На самом деле это в точности такое же преступление.

– Перечисли факты, обстоятельства.

– Виновник известен, это парень по имени Раймо Рихиимяки, двадцатитрехлетний рок-музыкант. Жертва – его отец. Это случилось в мае девяносто девятого года, расследование не вызвало затруднений. Отпечатки Раймо были на трупе и в рыбацкой хижине, где он пытал старика.

– А этот Раймо признался?

– Не успел. Укокошив отца, он пустился в кровавое турне по стране. Полиция поймала его только в ноябре. Раймо был вооружен, и его прикончили во время захвата.

Три похожих убийства в Европе: 1999 год – Эстония, 2000 год – Италия, 2002 год – Франция. Кошмар развертывался на карте Европейского сообщества. И я знал, что это только начало. Я продолжал:

– Ты разговаривал с эстонскими полицейскими?

– И да и нет.

– Как это так?

– Ну, понимаешь, они говорят по-английски. Но ты же знаешь мой английский…

– Они тебе прислали досье?

– Я его жду. У них есть в переводе на английский.

Интуитивно я спросил:

– С этим эстонцем до убийства происходил какой-нибудь несчастный случай?

– Откуда ты знаешь?

– Рассказывай.

– За два месяца до происшествия Раймо Рихиимяки подрался с отцом. Проклятые пьянчуги. Это произошло на отцовском баркасе – он был рыбаком. Раймо упал в воду. Когда его выудили, парень был синий от асфиксии и переохлаждения. Его удалось реанимировать в Центральной больнице Таллина.

– А дальше?

– Он очнулся совсем другим человеком.

– В каком смысле?

– Агрессивным, замкнутым, грубым. А до этого он был обыкновенным безобидным музыкантом, играл на бас-гитаре в группе неометаллистов-сатанистов «Черный век» и…

Я больше его не слушал, пораженный сходством этой истории с историей Агостины. Как и она, эстонец выжил после покушения на его жизнь. Как и она, он впал в кому. Как и она, он вернулся из небытия и отомстил тому, кто его пытался убить. Это было не просто такое же убийство, это было то же самое дело, с начала и до конца. Был ли он тоже «исцелен дьяволом»?

Я поблагодарил Фуко и попросил его прислать мне по электронной почте этот рапорт, когда он его получит. Я не стал его расспрашивать ни о чем другом, так как получил достаточную порцию информации на сегодняшний вечер.

Я закрыл мобильный телефон.

Это был конец этапа.

Я действительно расследовал серию.

Но не серию убийств, а серию убийц.

Это был не природный водоем, а большой бассейн под открытым небом. Прямоугольной формы, с краями из армированного бетона. Я стоял на вершине холма, возвышавшегося над ним, и ощущал, как трава щекочет мне лодыжки. Как всегда во сне, детали были смутными. Вроде бы я был тридцатипятилетним мужчиной, в мягком плаще, с пистолетом за поясом, и в то же время ребенком, в шортах, шлепанцах, с полотенцем, перекинутым через плечо.

Я собирался нырнуть в этот бассейн, но испытывал какое-то беспокойство. Цвет воды – бронзовый или стальной – воскрешал в памяти ощущение холода и еще вязкости. Все купающиеся были детьми – худыми, хрупкими, больными. Их белые тела блестели на солнце. Над всей картиной нависла угроза. Я спустился по склону, привлеченный водной поверхностью, превратившейся в гигантский магнит.

В этот момент я заметил, что все развернутые полотенца, разложенные на краю бассейна, оранжевые. Это был сигнал. Сигнал опасности. Может быть, это большие компрессы, пропитанные антисептическим раствором. Теперь до меня доносился смех детей, плеск воды. Кругом царило веселье, и тем не менее все звуки отдавались внутри меня разрывами, сигналами тревоги. Лишь я один знал правду. Я один различал смерть, которая бродила вокруг…

В этот момент я повернул голову. Полотенце на моем плече тоже было оранжевое. Я уже тронут этой порчей. Все предопределено. Моя смерть, мои страдания, м…

Телефонный звонок прервал мои рыдания.

– Алло?

– Джан-Мария. Ты спал?

– Ну да…

– Семь часов, – рассмеялся священник. – Ты забыл наш распорядок?

Я выпрямился и помассировал голову, взъерошив волосы. Мне только что приснился старый сон, преследовавший меня с юности. Почему он вернулся?

– Живо вставай, – сказал священнослужитель. – У тебя встреча через час.

– С кардиналом?

– Нет. С префектом Ватиканской библиотеки.

– Но…

– Префект только посредник. Он проведет тебя к кардиналу.

– Префект – посредник?

Префект в Ватикане был все равно что министр в светском правительстве. Джан-Мария снова рассмеялся:

– Ты же сам сказал: это важное дело. Если судить по скорости реакции, это действительно так. Кардинал попросил, чтобы ты захватил все документы расследования. Префект будет ждать тебя в садах библиотеки. Его зовут Резерфорд. Зайди с Порта-Анджелика. Дьякон тебя проводит. Удачи. И не забудь досье!

Несколько минут я сидел ошалевший, еще не стряхнув с себя сон. Сколько же лет я не видел этого сна? В годы юности он приходил ко мне каждую ночь…

Я оделся, затем потратил несколько минут, чтобы выпить чашку кофе в буфете пансиона. Кувшин из нержавеющей стали, стаканы из пирекса, нарезанный большими ломтями хлеб с маслом. Каждая деталь, каждое прикосновение напоминали мне семинарию. И в этом зале без окон тоже чувствовался Рим.

Со всех ног я помчался на площадь Святого Петра с досье под мышкой. Хочешь ты того или нет, живешь ли здесь или в другом месте, это зрелище каждый раз приводит тебя в восторг. Царственная базилика, колонны Бернини, сверкающая площадь, голуби, ожидающие туристов на каменных фонтанах… Даже чистое небо, казалось, участвовало в этом празднестве духа.

Я внутренне рассмеялся. Я вернулся в лоно церкви! В мир шелковых сутан и скрытых под ними лакированных туфель. Мир папской власти, церковных конгрессов и семинаров. Мир веры и богословия, но в то же время мир власти и денег.

Я прожил три года под сенью папского города. Тогда я был склонен к полному отречению от мира и отказался от всякой помощи родителей. Однако мне нравилось замечать на некоторых улицах свидетельства финансовой мощи Ватикана. Святой престол представлялся мне эдаким церковным Монако, только без тщеты и спекуляций. Невероятная концентрация богатств и привилегий, накопленных за века. Самый крупный земельный магнат в мире – Ватикан и его банк – не скрывали, что их капитал составляет более миллиарда долларов, а годовой доход превышает сто миллионов долларов.

У меня эти цифры должны были бы вызвать отвращение, у меня, сторонника нищеты и милосердия, но я видел в них знак могущества Церкви. Нашего могущества. В мире, где лишь деньги имеют вес, в Европе с ее агонизирующим католичеством эти цифры меня ободряли. Они демонстрировали, что католическую империю нельзя еще сбрасывать со счетов.

Я быстро шел мимо туристов, толпящихся перед входом в собор Святого Петра. На площади были возведены помосты и трибуны. Завтра, 1 ноября, без сомнения, состоится выступление папы перед публикой.

Раздался звон колоколов, голуби взметнулись в небо.

8 часов. Я ускорил шаг и, пройдя под колоннами Бернини, оказался на улице Порта-Анджелика. Мне навстречу шли секретари и писцы курии, одетые в черные костюмы с белым воротничком. На вопрос «Сколько народу работает в Ватикане?» папа Иоанн XXIII однажды ответил: «Не больше трети». У меня было бодрое настроение. Я снова влился в этот католический муравейник. Связанные с Агостиной страсти куда-то отступили, и я почти забыл, что стал целью таинственных убийц.

У ворот я показал свой паспорт швейцарским гвардейцам. Мне тут же выдали пропуск. Гвардейцы в костюмах эпохи Возрождения посторонились, и я прошел сквозь высокие кованые железные ворота.

Я проник в святая святых.

Дьякон провел меня по лабиринту зданий и садов. Бегом. Было 8.05, а опоздание при здешних порядках немыслимо. Меня оставили во внутреннем дворике у розово-желтого фасада дворца. Между квадратами газонов блестел круглый бассейн. Струи фонтанов круглились в радужном облаке капель. Противовес буйству цветов и тропических растений составляли два простых пандуса, ведущие к таинственным дверцам. Пахло солнцем и терракотой.

Мне не пришлось долго ждать. Открылась одна из дверей, оттуда выскочил человек в строгом черном костюме и легко сбежал по пандусу. Лет сорока, с рыжими с проседью волосами, в маленьких очках в роговой оправе, он идеально гармонировал со светлой охрой декора и фонтанами.

– Я префект Резерфорд, – произнес он на отличном французском. – Заведую Апостольской библиотекой Ватикана.

Он горячо пожал мне руку.

– Нельзя сказать, что вы пришли вовремя, – добавил он весело. – Завтра наш понтифик выступает на площади Святого Петра. И еще должно произойти назначение нового кардинала. Сумасшедший день!

– Я очень огорчен, – поклонился я. – Но дело не терпит.

Добродушным жестом он отмел мои извинения:

– Идите за мной. Его преосвященство пожелал принять вас в библиотеке.

Мы прошли через двор к зданию напротив. На пороге Резерфорд отступил:

– Prego.^[25]

Нас встретила тень и прохлада мрамора. Резерфорд отпер дверь и проскользнул в серо-белый коридор. Я шел за ним по пятам. Через черные переплеты проникало солнце. Мы были одни. Я ожидал услышать скрип подошв начищенных туфель моего гида, но мы шли почти в полной тишине. Я бросил взгляд вниз – на нем были туфли из мягкой замши абсолютно в тон цвету его волос.

Подобно святому Петру Резерфорд владел ключами от рая. У каждой двери он вертел в руках связку ключей и, найдя нужный, открывал ее. Я рискнул задать вопрос:

– Чем именно занимается его преосвященство?

– Вы просите о встрече и не знаете этого?

– Монсеньор Кореи в Катании просто записал мне его имя. При этом он сказал, что его преосвященство может помочь мне в расследовании.

– Кардинал ван Дитерлинг – заметная фигура в Конгрегации доктрины веры.

После II Ватиканского собора так стала называться Верховная священная конгрегация священной канцелярии – наследница Римской и Вселенской инквизиции. Входившим в нее давалось право определять границу между добром и злом, между догмой и ересью, выявлять отклонения от нормы и искажения генеральной линии. А случай Агостины был очевидным отклонением.

Снова ключ, снова зал, стены которого украшали большие фрески. Эта живопись своей пастельной нежностью напомнила мозаики античных вилл.

– Откуда родом Казимир ван Дитерлинг? – спросил я.

– Сразу видно полицейского, – улыбнулся префект. – Все-то вы хотите знать. Его преосвященство фламандец. Нам надо подняться и пройти через приемную Сикста V, чтобы не столкнуться с читателями.

– В такой час – и читатели?

– Несколько семинаристов. У них специальное разрешение.

Он снова зазвенел связкой. Мы вышли на лестницу. Поворот ключа – и мы в приемной Сикста V, называемой также Большим Сикстинским залом, просторной и золотистой в лучах утреннего солнца. В глазах запестрело от красок, фигур и ликов. На потолке и стенах не было и миллиметра незаписанной поверхности. Синева сводов казалась кричащей в обрамлении терракоты.

– Вам знаком этот зал, не правда ли?

Я кивнул. Я мог бы по памяти описать каждую сцену, каждую деталь росписи. Я проходил здесь сотни раз, направляясь в читальный зал.

Мы пересекли пустынное помещение, минуя стоявшие между пилястрами гигантские синие с золотом фарфоровые вазы, распятия, широкие чаши из полированного камня. Сквозь большие окна слева виднелся двор Бельведер.

В конце зала Резерфорд открыл еще одну дверь.

– Мы можем спуститься.

Все его предосторожности указывали на то, что встреча должна была сохраняться в тайне. Ниже этажом перед нами открылось новое пространство, заполненное картотечными шкафами с маленькими выдвижными ящичками с этикетками. Резерфорд обогнул один из шкафов. Потом остановился перед закрытой дверью и одернул пиджак. Когда он поднял руку, чтобы постучать, я задал ему последний вопрос:

– Вам известно, почему его преосвященство так быстро согласился меня принять?

– Вам самому это известно, не так ли?

– У меня есть некоторые соображения, но вам он что-нибудь сказал?

Улыбаясь, префект постучал в дверь. Взглядом он показал на досье у меня в руках:

– У вас есть нечто, что его интересует.

Кардинал Казимир ван Дитерлинг стоял у окна в просторном кабинете, заставленном копировальной техникой и растениями в горшках. Стол был завален папками, карточками, книгами. Без сомнения, это был стол префекта Резерфорда. Место, выбранное для встречи, подтверждало мое предположение: она проходила в тайне.

На кардинале было повседневное одеяние высшего сановника Ватикана: черная сутана с окантованной красным накидкой и красными пуговицами, малиновый кушак и шелковая шапочка на голове, тоже красная. Даже в этой будничной одежде служитель церкви не смотрелся буднично, как архиепископ Катании. Сразу видно – церковная аристократия.

Через несколько секунд кардинал соблаговолил повернуться ко мне. Это был гигант – такого же роста, как я. Возраст его определить было невозможно – где-то между пятьюдесятью и семьюдесятью годами. Удлиненное властное лицо, багровое от морского ветра. Он был похож на ирландца – тяжелый подбородок, светлые глаза под опущенными веками, плечи столь широкие, что ему бы бочки поднимать на улицах Корка.

– Мне сказали, что вы учились в семинарии.

Я понял, чего он хочет. Я должен играть по правилам. Я приблизился к нему и встал на колено:

– Laudeatur Jesus Christus, ваше преосвященство…

Я поцеловал массивный кардинальский перстень. Священник перекрестил мне голову и спросил:

– Какая семинария?

– Французское отделение Папской семинарии, – ответил я, поднимаясь с колена.

– Почему вы не завершили свое образование?

Он говорил по-французски с легким фламандским акцентом. У него был низкий голос, говорил он медленно, но очень четко. Я ответил с почтением:

– Потому что я хотел работать на улице.

– Что вы имеете в виду?

– На улице, ночью. Там, где царят порок и насилие. Там, где молчание Господа наиболее ощутимо.

Кардинал стоял, повернувшись ко мне вполоборота. Солнце заливало ему плечи и воспламеняло ярко-красный затылок. Его бирюзовые глаза были хорошо видны даже против света.

– Боюсь, что молчание Господа ощутимее всего в душе человека. Мы должны действовать именно в этой сфере.

Я склонился в знак согласия. Но тем не менее возразил:

– Я хотел работать там, где это молчание порождает поступки. Я хотел действовать там, где молчание нашего Господа оставляет свободное место для зла.

Кардинал снова повернулся к окну. Его длинные пальцы стучали по подоконнику.

– Я справлялся о вас, Матье. Вы играете в смирение, но нацелились на высший поступок – жертву. Вы сами над собой производите насилие. Вы стали антиподом того, чем являетесь на самом деле. И от этого испытываете тайное удовлетворение. – Он разрезал световой луч своими длинными пальцами. – Эта роль мученика сама по себе есть грех гордыни!

Встреча приобретала оттенок судилища. Я не был расположен сдаваться:

– Я стараюсь выполнять работу полицейского как можно лучше, вот и все.

Кардинал сделал жест, который означал: «Оставим это». Он повернулся ко мне. На нем, как на всех сановниках Святого престола, был наперсный крест; он висел на цепи, но был закреплен на уровне одной из бархатных пуговиц, отчего на черной сутане образовались две округлые складки. Один этот крест чего стоил!

– В вашем письме вы говорите о досье…

Я протянул ему картонную папку. Он молча пролистал ее. Остановился на некоторых документах, рассмотрел фотографии. Лицо его оставалось столь же невыразительным. Одно лишь дело Симонис как будто заинтересовало его. Наконец, положив документы на стол, он произнес:

– Садитесь, пожалуйста.

Не просьба, а приказ. Я повиновался, и он устроился за письменным столом, соединив руки:

– Вы хорошо поработали, Матье. Нам здесь не хватает следователей вашего калибра. Мы слишком заняты слежкой друг за другом.

Он схватил папку, протянул ее префекту, стоявшему рядом со мной, попросил по-итальянски сделать ксерокопии, добавив, что их нужно сделать здесь: «Никто не должен об этом знать». Его светлые глаза снова были устремлены на меня.

– Я узнал, что вчера утром вы встречались с Агостиной Джеддой.

Я подумал о трех тощих священниках, которых видел в пустыне, и о слежке церковников, на которую жаловалась Агостина.

– Что вы об этом думаете? – спросил кардинал.

– Она мне показалась очень… встревоженной.

– Что скажете о ее истории – чудо, затем убийство?

– Я не очень верю и в то, и в другое.

– Необъяснимое исцеление Агостины Джедды было официально признано Святым престолом.

Я должен был взвешивать каждое свое слово:

– Нет сомнений, что телесно она излечилась, ваше преосвященство. Но также очевидно, что рассудок ее не исцелен…

– Богом, конечно, не исцелен. Однако есть гипотеза…

– Я о ней слышал. Но я не верю в дьявола.

Кардинал криво усмехнулся, обнаружив неровные зубы, местами с темными пятнышками. Ксерокс позади нас принялся за работу.

– Вы христианин нового века.

– Я думаю, что Агостина больше всего нуждается в психиатре.

– Она прошла одну экспертизу, потом другую. С точки зрения специалистов, она в здравом уме. Лучше расскажите о совершенном ею преступлении. Есть ли у вас что сказать?

– Ваше преосвященство, я работаю в Парижской уголовной полиции. Убийство для меня – повседневность. Его раскрытие – моя специальность. У Агостины не было ни технических средств, ни необходимых знаний, чтобы совершить столь… изощренное преступление.

– И какова ваша версия?

– За убийством Сальваторе и Сильви Симонис стоит один и тот же убийца.

Прелат поднял брови:

– Почему Агостина Джедда призналась в убийстве, которого не совершала?

– Вот это я и пытаюсь разгадать.

– По мнению полиции Катании, она сообщила подробности, которые могли быть известны только убийце.

– Мне трудно это объяснить, ваше преосвященство, но у меня чувство, что эта женщина знает убийцу и по неизвестной причине его покрывает. Это моя гипотеза. У меня нет ни малейших доказательств.

Кардинал поднялся. Я рванулся, чтобы сделать то же самое, но он жестом приказал мне сидеть. Он обошел письменный стол и произнес:

– Вы можете продолжать расследование и быть нам очень полезны. – Он поднял слегка изогнутый указательный палец. – Вы можете идти дальше, но только под руководством…

Префект закончил ксерокопирование. Он положил копии на стол и вернул мне досье. Ван Дитерлинг кивком поблагодарил его.

Префект совершенно бесшумно отступил в сторону. Бирюзовые глаза снова обратились ко мне.

– По существу я с вами согласен, – прошептал кардинал. – Агостина не убийца Сальваторе. Мы знаем, кто убийца.

– Вы…

– Погодите. Я должен сначала вам кое-что объяснить. А вы, в свою очередь, должны отказаться от ваших… рационалистических убеждений. Они не достойны вашего ума. Вы христианин, Матье. Поэтому вы знаете, что разум несовместим с верой, это один из ее заклятых врагов.

Я не понимал, к чему он клонит, но у меня была уверенность, что я стою на пороге главного откровения. Ван Дитерлинг снова вернулся к окну:

– Прежде всего вы должны забыть о выздоровлении Агостины. Я говорю об исцелении ее тела. Ни у меня, ни у вас нет возможности судить, естественно оно или сверхъестественно. Но зато мы можем заинтересоваться ее умом. Это наша специальность! Наша абсолютная территория.

– Ваше преосвященство, простите меня, я не совсем понимаю, о чем вы.

– Перейду к сути. У нас есть внутреннее убеждение – я говорю как представитель Конгрегации доктрины веры, – что рассудок Агостины испытал на себе действие сверхъестественной силы. Соприкосновения.

– Соприкосновения?

– Знаете ли вы, что такое предсмертный опыт? По-английски это называется «Near Death Experiепсе», сокращенно NDE. Иногда также говорят: клиническая смерть.

Одно воспоминание пронзило мою память. Сведения, которые я почерпнул по этому поводу в Интернете, когда искал информацию о коме. Я подвел итог:

– Я знаю, что при приближении смерти некоторые люди видят галлюцинации и они у всех одинаковые.

– Знаете ли вы об этапах этих «галлюцинаций»?

– Человек в бессознательном состоянии вначале чувствует, как он покидает свое тело. Он может, например, наблюдать команду медиков, собравшихся вокруг его тела.

– А дальше?

– Человек испытывает ощущение, будто он ныряет в темный туннель. Иногда он там видит умерших родственников. В конце туннеля усиливается свет, который постепенно заливает все кругом, но не ослепляет.

– Ваши воспоминания очень точны.

– Совсем недавно я много прочел об этом. Но я не понимаю, что…

– Продолжайте.

– Согласно свидетельствам, этот свет обладает властью. Человек чувствует, как его наполняет невыразимое чувство любви и сочувствия. Иногда это чувство столь приятно, столь пьяняще, что человек в коматозном состоянии соглашается умереть. Обычно в этот момент голос возвещает, что время еще не пришло. Тогда пациент приходит в себя.

Ван Дитерлинг снова сел. Угрюмое выражение лица не соответствовало блеску его глаз:

– Что вы еще знаете?

– Очнувшись, человек прекрасно помнит об этом своем путешествии. Его отношение к миру после этого меняется. Прежде всего, у него уже нет страха смерти. Кроме того, он относится к окружающим с большей любовью, добротой, испытывая более глубокие чувства.

– Браво. Вы прекрасно владеете темой. Должно быть, вам известно мистическое значение этого опыта…

У меня было впечатление, что я сдал главный устный экзамен. Но я все еще не понял цели допроса.

– Впечатления всех свидетелей идентичны, – продолжал я, – но в разных культурах они толкуются по-разному. В христианском мире свет часто отождествляется с Иисусом Христом, который является истинным воплощением света и сострадания. Но этот опыт также описывается в «Тибетской книге мертвых». Также имеется, я полагаю, упоминание о жизни после смерти у Платона, в «Республике», в ней повторяются характеристики этого путешествия.

Пятно солнечного света передвинулось ближе к письменному столу, и на полу резче обозначились белые геометрические фигуры. Веки кардинала по-прежнему были опущены, его взгляд привлекла игра рубинов у него на руке. Он поднял глаза:

– Вы правы. Подобный опыт переживали повсюду, и число этих случаев не перестает расти именно благодаря технике реанимации, которая позволяет ежегодно вырывать у смерти тысячи людей. Знаете ли вы, что из пяти жертв инфаркта, по крайней мере, одна оказывается в состоянии клинической смерти?

Мне встречалась эта статистика. Кардинал медленно покачал головой, испытывая мое терпение. Наконец он произнес:

– Мы думаем, что после возвращения из Лурда Агостина прошла через подобное состояние прямо перед исцелением.

– Вы это называете соприкосновением!

– Мы считаем, что ее опыт был особенным.

– В каком смысле?

– Отрицательным. Негативный предсмертный опыт.

Я никогда ничего подобного не слышал. Ван Дитерлинг поднялся и нервным движением подхватил сутану:

– Бывают случаи клинической смерти, намного более редкие, когда больной испытывает очень сильную тоску. Его видения ужасающи. Приближение смерти его пугает, и он выходит из этого переходного состояния подавленным, испуганным. Иногда ему представляется, что он покинул свое тело, но в конце туннеля света нет. Только красноватые сумерки. Лица, которые он различает, ему незнакомы и, более того, искажены муками. А вместо любви и сочувствия его переполняют боль и ненависть. Когда он приходит в себя, его личность полностью меняется. Он становится беспокойным, агрессивным, опасным.

Кардинал говорил, расхаживая по комнате, опустив голову. Казалось, каждое слово вызывало в нем глухой гнев. Он продолжал:

– Нет необходимости вам объяснять метафизический смысл подобного опыта. Пережившие его не верят, что они созерцали свет Христа, но совсем наоборот.

– Вы хотите сказать: они думают, что встретили…

– Дьявола, да. В глубине небытия.

Через несколько секунд я прошептал:

– Я впервые слышу о подобном явлении.

– Это означает, что мы хорошо работаем. Уже много веков Святой престол прилагает усилия, чтобы информация о таких видениях держалась в секрете. Ни к чему укреплять веру в дьявола.

– Уже много веков? Вы хотите сказать, что существуют древние свидетельства?

К ван Дитерлингу вновь вернулась его жесткая усмешка:

– Пришло время вам познакомиться с «лишенными света».

– Как вы сказали?

– Со времен античности эти люди с негативным опытом клинической смерти назывались «лишенными света». По-латыни «Sine Luce». Те, кто выжил, побывав в преддверии чистилища. Здесь, в нашей библиотеке, мы собрали их свидетельства. Идемте. Для вас мы приготовили подборку.

Я не сразу поднялся. Я пробормотал себе под нос:

– На месте преступления, где нашли тело Сильви Симонис, была надпись на коре дерева: «Я ЗАЩИЩАЮ ЛИШЕННЫХ СВЕТА»…

Я услышал над собой хриплый голос ван Дитерлинга:

– Пора понять, Матье. Эти убийства образуют одно целое. Они принадлежат одному кругу. Адскому кругу.

Я повернулся к прелату:

– Выходит, Агостина – одна из «лишенных света»?

Кардинал подал знак префекту, который открыл дверь, потом ответил мне:

– Худшая из всех.

И снова коридоры.

Снова префект со своими ключами святого. Петра.

Мы странствовали по Ватикану под покровом тайны.

Но мы были не одни – нас сопровождали два священника атлетического телосложения. Кардинал, превосходивший ростом своих телохранителей, шел быстрой, энергичной походкой, придерживая сутану. Его наперсный крест, а может быть, четки, которые я не заметил, позвякивали в такт его шагам.

Еще одна лестница. Резерфорд отпер дверь. Теперь мы шли по подземелью. По моим оценкам, мы должны были проходить под двором Пинии. Я слышал о секретных архивах Ватикана – подлинных, а не тех, что открыты для исследователей. Запасниках, хранящих тайную память Святого престола.

Здесь уже не было ни картин, ни резьбы. Бетонные потолки голы и покрыты бороздками. Для освещения пользовались лампами в металлических сетках. Один за другим следовали залы, в которых на стальных полках плотными рядами стояли папки желтого или бежевого цвета. Хранилище выглядело как архив любой бюрократической организации. Я задыхался от запаха бумаги и пыли. Ни ван Дитерлинг, ни Резерфорд не снисходили до комментариев.

Еще одна дверь, поворот ключа.

За дверью обнаружилось погруженное в сумерки помещение высотой в человеческий рост. На стенах – полки с сотнями книг. Чувствовалось, что воздух здесь поддерживается в определенном состоянии и является объектом неустанной заботы. Резерфорд подтвердил:

– Температура здесь никогда не превышает восемнадцати градусов. Влажность тоже под контролем. Максимум пятьдесят процентов.

Я приблизился к серым переплетам с золотым тиснением на корешках. На всех было одно и то же слово: INFERNO,^[26] за которым следовало число: 1223, 1224, 1225… Позади меня раздался голос ван Дитерлинга:

– Вы знаете, что такое «преисподняя» библиотеки, не правда ли?

– Конечно, – ответил я, не спуская глаз с пронумерованных корешков. – Это помещение, куда ссылают запрещенную литературу: эротические книги, описания насилий, все сюжеты, не прошедшие цензуру…

Он приблизился и провел длинными пальцами по шеренге томов:

– Всем полицейским следовало бы быть интеллектуалами. Всем полицейским следовало бы учиться в семинарии… В Ватикане не плохо бы ввести такую специализацию. Здесь у нас находится «преисподняя в преисподней» – собрание всех книг о дьяволе.

Дата добавления: 2015-10-28