Сартуи проклятие над городом 4 страница

– Ну-ка, отведайте вот это, – воскликнул Мариотт, снова ставя сковородку на стол. – Макароны с перепелкой и сморчками. Фирменное блюдо!

К нему снова вернулось хорошее настроение. Теперь я разглядел его лучше. У него были светлые дружелюбные глаза, окруженные сеткой морщинок, и розовая кожа. Редкие волосы белым облаком окружали макушку, и он их все время приглаживал.

– Весь секрет, – прошептал он, – заключается в кориандре. Несколько щепоток в самом конце и… готово! Разом проявляются все оттенки вкуса.

Он наполнял наши тарелки осторожно, словно вор, перебирающий похищенные драгоценности. Несколько минут мы молчали, наслаждаясь едой. Макароны были восхитительны. Вкус ржи, терпкость сморчков и свежая нотка пряностей создавали контрастные сочетания с приятной горчинкой.

Священник заговорил снова, теперь уже на общие темы. Его приход сокращается, город пустеет, зима очень ранняя. Он говорил с явным местным акцентом – раскатывая согласные. Особенно его занимал один вопрос:

– У вас шины зимние? Вы должны об этом подумать.

Я кивнул в ответ, продолжая жевать.

– Контактные! – он взмахнул вилкой. – Вам нужны контактные шины!

За сыром он завел разговор о другом занимающем его вопросе: о роли спорта в деле духовного спасения молодежи. Я воспользовался паузой между рокфором и брессанским сыром, чтобы упомянуть о теме моего «репортажа» – Сильви Симонис.

– Я плохо ее знал, – попытался уклониться Мариотт.

– Она не ходила на службы?

– Конечно ходила…

– Ревностная католичка?

– Даже слишком.

– Как это?

Мариотт вытер рот и отпил глоток красного вина. Он продолжал улыбаться, но теперь в нем чувствовалось напряжение.

– На грани фанатизма. Она верила в возврат к истокам.

– Служить мессу на латыни? Вы это имеете в виду?

– Послушать ее, так лучше было бы по-гречески!

– По-гречески?

– Представьте себе, старина! Она была увлечена ранним христианством, когда наша церковь еще делала первые шаги. Почитала никому не известных святых и мучеников. Я даже не знал их имен!

Я пожалел, что не был знаком с Сильви Симонис. Нам было бы о чем поговорить. Такая пылкая вера могла стать мотивом убийства: убийца – апостол Сатаны – выбрал истинную католичку.

– А что вы думаете о ее смерти?

– Не пытайтесь вовлечь меня в этот разговор, молодой человек. Не хочу я ворошить подобные воспоминания.

– Ее похоронили по церковному обряду?

– Естественно.

– И с вашего благословения?

– Почему бы нет?

– Но говорят, она покончила с собой…

Он натянуто усмехнулся:

– Я ничего не знаю об этой истории, но кое в чем совершенно уверен: это не самоубийство. – Он сделал большой глоток, приподняв локоть. – Только не это!

Я незаметно перевел разговор на другое:

– Вы уже служили здесь, когда была убита ее дочь, Манон Симонис?

Он вытаращил глаза, потом нахмурил брови. Вся эта мимика выражала приступ гнева:

– Сын мой, я предоставил вам кров, разделил с вами трапезу – так не пытайтесь что-то у меня выведать!

– Простите меня, я задумал сенсационный репортаж о Сартуи и об этих двух громких происшествиях. Я не могу не задавать вопросы. – Я подвинул стоявшее возле меня блюдо с фруктами. – Съешьте что-нибудь на десерт!

Он выбрал мандарин, помолчал немного и, наконец, проворчал:

– Вам ничего не удастся узнать об убийстве Манон. Эта история покрыта мраком.

– А что вы думаете о версии детоубийства?

– Полная чушь, как и все остальные. Может даже, самая дикая.

– Вы помните, как на это отреагировала Сильви? Вы оказали ей поддержку?

– Она предпочла укрыться в обители.

– В какой обители?

– Богоматери Благих дел.

Мне бы следовало догадаться самому. Обитель давала духовное убежище людям, переживающим траур. Выходит, Марилина ловко меня провела. На самом деле она прекрасно знала Сильви, раз та в 1988 году жила в монастыре.

Отдельные штрихи стали складываться в общую картину. Убийца принес Сильви Симонис в жертву Сатане, потому что она была ревностной христианкой. Он оставил ее тело на освященной земле – в парке у монастыря Богоматери Благих дел. Мотивом, возможно, было что-то вроде профанации. Но какое отношение это имеет к убийству ребенка? Не был ли убийца матери также и убийцей дочери?

– Сильви Симонис, – продолжал я, – похоронена в Сартуи?

– Да.

– А Манон?

– Нет. Нет, в то время мать предпочла избежать шумихи и тому подобного…

– Где же ее могила?

– По ту сторону границы, в Ле-Локле. Вы больше ничего не хотите?

– Нет, спасибо, – ответил я. – С вашего разрешения пойду спать.

Мариотт очистил мандарин и толстыми красными пальцами, не спеша, разделил его на дольки. – Вы знаете дорогу.

– Хорошо устроился?

Фуко не скрывал веселого расположения духа. Я посмотрел на свои ноги, свесившиеся с короткой кровати, на фотографии альпинистов на стене, на балдахины в соседнем ряду, похожие на избирательные кабинки.

– Со всеми удобствами, – сказал я в трубку. – Какие новости?

– Сцапали цыгана. По делу ювелирши в Ле-Пере.

– Он признался?

– Едва не благодарил нас за арест. Беднягу преследует призрак жертвы.

– А по Ларфауи?

– Пока ничего. Тут мы на территории Наркотдела, и…

– Забудь об этом.

Я обрисовал ему ситуацию. Расследование, которое Люк вел в Юра; убийство Сильви Симонис; предположение о сатанинском преступлении.

– Что я могу для тебя сделать?

– Поищи аналогичные убийства в департаменте Юра и по всей Франции.

Я уточнил основные подробности ритуала и добавил:

– Мне удалось раздобыть протокол вскрытия. Завтра утром я вышлю его Свендсену. Тебе тоже стоит на него взглянуть – пополнишь свой криминалистический опыт.

– Я могу пропустить его через нашу поисковую систему?

Система анализа насильственных преступлений была новой компьютерной системой баз данных, содержащих сведения об убийствах на территории Франции. Своего рода аналог знаменитой американской системы VICAP, но наше устройство пока еще было несовершенным.

– Да, – сказал я. – Только отправь секретные сообщения во все отделения полиции и жандармерии Франции, кроме Франш-Конте. А по этому району позвони только в отделение судебной полиции в Безансоне. Не хочу, чтобы жандармы пронюхали о нашем вмешательстве.

– О'кей. Это все?

– Нет. Наведи справки обо всех, кто в здешних краях разводит насекомых.

– Каких краях?

Вытянувшись на короткой кровати, я достал путеводитель:

– Во всем Франш-Конте: Верхняя Сона, Юра, Ду, территория Бельфор. Да, и заодно позвони в Швейцарию. Мы ищем энтомолога. Возможно, специалиста по Африке. Включи сюда ученых-любителей и просто любителей…

Пауза. Фуко записывал.

– А потом?

– Составь список химических лабораторий по всему региону. Посмотри, может, найдутся еще и ботаники – специалисты по грибам, мхам и лишайникам. И профессионалы, и любители.

Я искал такого подозреваемого, который соответствовал бы всем этим характеристикам, и надеялся, что собранные сведения сойдутся на одном имени.

– Узнай также, – продолжал я, – все о монастыре, превращенном в приют.

Я по буквам произнес название: Богоматерь Благих дел – и назвал точный адрес.

– А по самому убийству, – снова заговорил Фуко, – нет более точных данных? Протоколов допросов, сведений, собранных у соседей?

– У жандармов все это есть, но скажу тебе честно, мне здесь не рады.

– А ты уверен, что Люк работал именно по этому делу?

Ни один человек пока не узнал его по фотографии. Я не нашел ни единого следа. И все же я ответил:

– Уверен. Работай. И ни слова в Конторе. Завтра созвонимся.

Теперь я набрал номер Свендсена и в нескольких словах изложил ему факты. Казалось, швед весьма скептически отнесся к тому, чтобы Вальре мог профессионально провести вскрытие.

– У меня есть протокол и кое-что для анализа. Я все тебе перешлю завтра утром.

– По почте?

– Поездом.

Я просмотрел расписание скоростных поездов, которое узнал по телефону.

– Я передам папку проводнику скоростного поезда, который отправляется из Безансона в семь пятьдесят три. В двенадцать десять он прибывает на Восточный вокзал. Ты должен быть на платформе и все забрать. Я хочу знать твое мнение. Как, по-твоему, убийца добился такого результата.

Чтобы подбодрить его, я добавил:

– И не стесняйся советоваться.

– Ты что, издеваешься?

– Сначала прочитай протокол. Тебе понадобится энтомолог, а также ботаник. Я посылаю тебе скарабея – хищное насекомое, живущее в Африке, и образчик светящегося лишайника, которым убийца набил грудную клетку жертвы.

– Крутое дело.

– Круче не бывает. Ублюдок обладает всеми этими познаниями. Ты начнешь с нуля. В точности представь себе, что он делал. Каждый этап его ритуала. Мне нужно «Рассуждение о методе» убийцы, усек?

– Хорошо, я…

– Завтра утром будь на вокзале.

Отключая телефон, я обратил внимание на завывания ветра, который задувал в створки окна. Свист был как от кипящего чайника. Я выбрал одну из кроватей в правом ряду и отодвинул полог, чтобы положить туда свою сумку с ее опасным содержимым.

Несмотря на усталость, я решил помолиться. Преклонил колени в изножье кровати возле натянутого занавеса и стал читать «Отче наш» – самую простую и самую светлую из молитв. «Отче наш» – это посох, с которым я прошел весь свой жизненный путь, от первых месс, когда так немели колени и нетерпеливое желание поскорее бежать играть заставляло бормотать молитву скороговоркой. Это великое погружение во времена учебы в Сен-Мишель-де-Сез, когда я осознал, сколь велика моя вера. Это усердная молитва будущего священника, воспламененного перезвоном римских колоколов. А затем страстный призыв там, в Африке, посреди трупной вони и скрежета мачете. И наконец, молитва полицейского, которую я на всякий случай произносил во всякой встречной церкви, чтобы очиститься от совершенных мною злодеяний.

Отче наш, Иже еси на Небесех!

Да святится имя Твое…

В коридоре раздался пронзительный звук.

Подскочив от неожиданности, я прислушался. Ничего. Я опустил глаза и только тут заметил, что держу в руках свой пистолет. Рефлекс опередил сознание. Я прислушался снова: ничего. Наверное, сработал сигнал пожарной тревоги.

Но в тот момент, когда мое тело снова начало расслабляться, звук повторился: долгий, скрипучий, настойчивый. Я рванулся к двери. Пока я ее открывал, снова все стихло. Остановившись на пороге, я выглянул в коридор. Никого не видно. Слева – противопожарная дверь дома священника, справа – застекленная дверь пристройки. И никакого движения.

Мое внимание привлекла кабинка в нескольких метрах от запасного выхода. И тут я понял, что это был за звук. Звонок в исповедальне. Занавеска одного из ее отделений покачивалась.

Должно быть, отец Мариотт спал крепким сном. Я спрятал за спину свой «USP Heckler amp; Koch» и медленно двинулся к кабинке, но, не дойдя метров пять, остановился. Сквозь занавеску пробивался зеленоватый свет. Я хотел было снова взяться за пистолет, но передумал и молча пошел вперед.

Схватившись за край занавески, я резко ее отдернул.

Кабинка была пуста, только на задней стенке виднелась надпись.

Я инстинктивно узнал то, что было прикреплено к черному дереву.

Тот самый светящийся лишайник, которым была набита гниющая плоть Сильви Симонис.

Надпись гласила: «Я ЖДАЛ ТЕБЯ».

На поверхности воды качалась наживка. Я проследил глазами за леской и разглядел в листве удочку. Кажется, эту ее заостренную часть называют «шелком», что придавало еще больше легкости всей сцене. Было около десяти часов, и нейлоновая леска весело поблескивала в утреннем воздухе…

В то утро, обнаружив зловещую надпись, я обыскал весь дом и пристройку, но никого не нашел. Тогда я разбудил Мариотта, он предложил самое простое объяснение: «Вандализм. Обыкновенный вандализм». Мне не составило труда убедить его не вызывать жандармов. По его словам, это было уже далеко не первое проявление враждебности к нему и его пастве.

Я предложил свои услуги, чтобы счистить «граффити». Мариотт не возражал. Он ушел спать, а я в одиночестве соскреб совершенно свежий лишайник, предварительно сфотографировав надпись. Когда вспышка цифрового фотоаппарата осветила надпись «Я ЖДАЛ ТЕБЯ», я лишний раз убедился: эта фраза адресована мне.

Заснуть снова я не смог, поэтому включил ноутбук и стал подробно записывать все, что произошло после моего приезда. Хороший способ отвлечься от мыслей о том, кто написал те слова в исповедальне.

Я объединил имеющиеся изображения с новыми снимками и отсканировал документы: протокол Вальре, план региона, где я теперь пометил все места и всех людей, которых я посетил, а также заметки Плинка.

В шесть часов утра я разыскал в кабинете священника ксерокс и сделал две копии протокола вскрытия: один для Фуко, а другой для Свендсена, потом приготовил для шведа посылку – образцы светящегося лишайника из исповедальни, скарабея и лишайник, найденный в теле Сильви.

Я колебался, отсылать ли распятие – самое обычное и скорее низкого качества. В конце концов решил оставить его у себя. Отпечатки пальцев я попытался снять сам, но конечно, ничего не обнаружил. Запекшуюся кровь я положил в пакетик – для анализа.

В полседьмого утра я уже ехал в сторону Безансона. В голове неотступно крутились вопросы, ответа на которые пока не было. В семь часов, наглотавшись пыли, я добрался до вокзала Безансона и стал ждать проводника нужного мне поезда. Такой способ пересылки я перенял у репортеров, которых встречал в Руанде: они отдавали свои пленки летчикам или стюардам регулярных рейсов.

Отдав посылку, я выпил кофе в привокзальной закусочной. Мне стало лучше – свежий воздух, холод и дневной свет сделали свое дело. Потом я направился к горам на поиски Жан-Клода Шопара, корреспондента газеты «Курье де Юра». Мне не терпелось заняться убийством Манон Симонис, случившимся четырнадцать лет назад, которое я считал неотъемлемой частью своего расследования.

– Месье Шопар?

Трава закачалась, из нее показался человек в камуфляже, стоящий по колено в воде. На нем были оливкового цвета болотные сапоги и такого же цвета комбинезон на лямках; лицо закрывала бейсболка цвета хаки. Соседи предупредили меня, что с утра по субботам «Шопар щупает форель». Пригнувшись, чтобы меня не было видно из-за листвы, я подошел ближе.

– Месье Шопар? – повторил я шепотом.

Рыбак бросил на меня гневный взгляд. Он зажал удочку под мышкой и, освободив руку, задвигал пальцами: сначала изобразил ножницы большим и указательным пальцами, потом прижал кулак ко рту. Я ничего не понял.

– Вы месье Шопар?

Свободной рукой он помахал в воздухе. Жест, видимо, означал: «Ладно уж». Затем он поднял удочку, отряхнул ее и направился к берегу, раздвигая ветки. Я хотел было ему помочь, но он даже не взглянул на мою протянутую руку и, цепляясь за камыши, выбрался на твердую почву. На поясе у него висели две металлические корзинки для рыбы, обе пустые. Вода текла с него ручьями.

– Вы что, не знаете языка глухонемых? – спросил он густым низким голосом.

– Нет.

– А я его выучил в центре для глухонемых. Готовил репортаж неподалеку от Бельфора. – Он откашлялся и вздохнул: – Если я вам скажу «ловить рыбу», что вы мне ответите по ассоциации?

– Утром. В одиночестве.

– Вот-вот. И еще в тишине. – Он отцепил корзины от пояса. – Ясно, куда я клоню?

– Прошу прощения.

Он пробормотал что-то неразборчивое, отогнул голенища сапог и скинул их одним махом, затем отстегнул на лямках пряжки и выбрался из комбинезона, словно гигантская бабочка из кокона. Под комбинезоном на нем была гавайская рубашка и холщовые брюки, на ногах – новехонькие кроссовки фирмы «Найк».

Я закурил. Он неодобрительно покосился на меня:

– Тебе не говорили, что это вредно для здоровья?

– Неужели? Ни разу не слышал.

Он зажал в уголке рта «житан»:

– Вот и я тоже.

Я дал ему прикурить и присмотрелся к нему: лет шестьдесят, массивный, волосы с проседью торчат из-под бейсболки, словно солома, трехдневная щетина напоминала железные опилки, даже из ушей торчали волоски. Настоящий дикобраз, зарывшийся в собственные иголки. На квадратном лице очки в толстой оправе. Выступающий подбородок придавал ему сходство с морячком Папаем.

– Так вы действительно Жан-Клод Шопар?

Он снял бейсболку и отвесил мне церемонный поклон:

– К твоим услугам. А ты кто такой?

– Матье Дюрей, журналист.

Он захохотал. Вытащив из кустов железный сундучок, он убрал туда сапоги и комбинезон.

– Мальчик мой, если хочешь, чтобы твоим россказням поверили, придумай байку получше.

– Не понял!

– Я тридцать лет проработал в разделе происшествий. Это тебе о чем-нибудь говорит? Легавого я чую за версту! В общем, если хочешь получить ответы на свои вопросы, будем играть в открытую, усек?

Выговор у него был не такой, как у Мариотта: те же рубленые гортанные звуки, но без тягучести, присущей речи священника. Я уже забеспокоился, не утратил ли я свой талант к перевоплощению.

– Ладно, – признался я, – я из парижской уголовки.

– Так-то оно лучше. Ты здесь по делу Симонис?

Я кивнул.

– Официальная командировка?

– Скорее полуофициальная.

– Тогда тебе здесь нечего делать.

Он нырнул в свой сундучок и извлек оттуда желтоватую бутылку:

– Отведаешь моего «десертного винца»?

– Что-то я не вижу здесь десерта.

Он снова засмеялся. В другой руке он держал два стакана, постукивая ими, будто кастаньетами.

– Слушаю тебя, – сказал он и наполнил поставленные на траву стаканы.

Я вкратце рассказал ему о расследовании Люка, о его самоубийстве, об уликах, которые привели меня сюда, изложил свою гипотезу о том, что существует связь между делом Симонис и этим актом отчаяния. В конце рассказа я показал ему фотографию Люка, ожидая в очередной раз услышать: «Никогда его не видел». В ярких солнечных лучах жужжали насекомые. День обещал быть великолепным.

– Насчет смерти Сильви, – сказал он, отхлебнув вина, – я толком ничего не знаю. Этим делом я не занимался.

– Почему?

– Досрочный уход на пенсию. В «Курье» решили, что я выдохся. А тут как раз подвернулось это дело. Отличный предлог, чтобы списать Шопара в архив.

– Но почему именно из-за этого дела?

– Они вспомнили, как я увлекся первым делом. И сказали, что я слишком пристрастен. Вот и послали другого репортера. Совсем зеленого. Он-то не станет воду мутить.

– Они хотели избежать лишней шумихи?

– Вот-вот. Тут дело политическое. Не стоит бросать тень на репутацию нашего края. Ну я и решил откланяться.

Я поднес стакан к губам – местное желтое вино. Кстати, отличное, но у меня не было настроения для дегустации.

– Но ведь вы наверняка провели собственное расследование?

– Это не так-то просто. Из жандармов ничего не вытянешь.

– Даже у вас не получается?

– Особенно у меня. Старые офицеры, мои приятели, уже вышли в отставку. Из Безансона прибыла новая команда. Полные придурки!

– Такие, как Стефан Сарразен?

– А он самый главный придурок.

– А родня Сильви? Их вы не расспрашивали?

– У Сильви никого не было.

– А муж у нее когда-нибудь был?

– Сильви давно овдовела. Она уже была вдовой, когда убили Манон.

– Отчего он умер?

Шопар ответил не сразу. Он поставил пустой стакан, аккуратно разложил поплавки, крючки и лески по отделениям сундучка. И снова взглянул на меня:

– Тебе нужна вся история с начала до конца, так ведь?

– За этим я сюда и приехал.

Журналист положил набор крючков в одно из отделений:

– Фредерик Симонис разбился на машине в 1987 году.

– Несчастный случай?

– Какое там! Пьян был в стельку.

Ничего себе семейный портрет: муж-пьяница погиб в автокатастрофе, малолетнюю дочь утопили в колодце. А теперь и сама часовщица убита самым зверским образом. Все эти случаи связывал только сам факт смерти. Казалось, Шопар почувствовал, что мне не по себе.

– Фредерик и Сильви познакомились, когда учились в Политехническом институте в Бьенне, в кантоне Берн. Самый прославленный институт часового дела в Швейцарии. Они были совсем не похожи. Он папочкин сынок из богатой безансонской семьи. Она дочь вдовца, часовщика из Нанси, который умер, когда ей было тринадцать лет. И талантом они были не равны. Он как специалист никуда не годился, хотя родители и помогали его карьере. Она получала государственную стипендию. Упорная и очень одаренная. Руки у нее были золотые, как говорят в наших краях. В часах она разбиралась как никто.

– И они были счастливы в браке?

Рыбак захлопнул сундучок:

– Да, как ни странно. По крайней мере, поначалу. Поженились они в восьмидесятом году. Потом родилась Манон. И все пошло наперекосяк. Фредерик спивался, а Сильви горбатилась в одной мастерской, работала на такие фирмы, как «Ролекс», «Картье», «Жеже Ле Культр» – в общем, самые известные. Собирала драгоценные часы для арабских принцев и банкиров. Единственным, что их связывало, была дочь. Они в ней души не чаяли. А камнем преткновения стали родители мужа. Сильви они никогда на дух не переносили. После смерти Фредерика они даже попытались отнять у нее Манон. Но только зубы обломали. Со всем своим богатством они ничего не могли поделать. У матери была безупречная репутация.

– А почему после гибели Манон Сильви не уехала из этих мест? Расследование, слухи, обвинения, воспоминания… Почему она не попыталась укрыться от всего этого? Ведь теперь ее ничто не удерживало в Сартуи.

Шопар снова наполнил свой стакан:

– Все этого и ждали, но никто не мог на нее повлиять. К тому же она только что купила старый дом, очень известный в наших местах: «Дом с часами». Его строили несколько поколений знаменитых часовых мастеров. Для Сильви это была настоящая победа: она открыла собственное дело, заперлась в доме и копалась в своих механизмах. Дела ее шли в гору, несмотря на постигшее ее несчастье, несмотря на враждебное отношение окружающих.

– Враждебное?

– В Сартуи Сильви никогда не любили. Жесткая, одаренная, высокомерная. А главное, чужая. Она приехала сюда из Лотарингии. Когда в 80-х здесь был экономический спад, она нашла работу по ту сторону границы. Окружающие сочли это изменой. Не говоря уже о том, что после смерти девочки полгорода считали ее убийцей. Даже несмотря на алиби.

– Что за алиби?

– Когда произошло убийство, ей в больнице Сартуи удаляли кисту на яичнике.

Шопар поднялся, прихватил свои удочки и сундучок. Я предложил свою помощь. И он сунул мне в руки обе корзинки для рыбы. Я пошел по тропинке следом за ним.

– По-вашему, оба убийства как-то связаны между собой?

– Нет, это одно дело. И убийца один и тот же.

– Но насколько мне известно, они были убиты по-разному…

– Между двумя убийствами прошло почти четырнадцать лет. За это время вполне можно усовершенствоваться, не так ли?

Я пошел быстрее, чтобы идти рядом с ним.

– Но какой у него был мотив? За что он так ненавидел семью Симонис?

– В этом, сынок, и состоит ключ к разгадке. В любом случае нельзя раскрыть убийство Сильви, не разобравшись в обстоятельствах убийства Манон.

– Вы можете мне в этом помочь?

– Спрашиваешь. Целый год я каждую неделю писал об этом убийстве. У меня все сохранилось.

– Можно мне взглянуть?

– Считай, что ты уже начал, сынок!

«Курье де Юра», 13 ноября 1988

Дата добавления: 2015-10-28