Глава одиннадцатая. – Простите мне этот schvitz[40], – сказал судья, – но если я не выхожу на корт до полудня

– Простите мне этот schvitz ^[40], – сказал судья, – но если я не выхожу на корт до полудня, пробиться на него мне уже не светит.

Он провел обшлагом халата по лбу и помахал его полами. Сложением судья походил на котел: короткий, пузатый и пугающий в белой майке с треугольным вырезом и шерстяных свободных брюках. Он расхаживал по комнате, обмахиваясь лос-анджелесским «Календарем событий».

– Сукин сын таки задал мне жару – три сета вместо двух. Как правило, одного-двух. Но не сегодня. О нет. Я играл с ним не в полную силу, сам виноват. Однако тут уж ничего не поделаешь. Если каждый день в течение шести лет вбиваешь человека по уши в землю, то в конце концов проникаешься к нему не самыми лучшими чувствами. Игрок он кошмарный. Кошмарный. Подача, как у последнего feigelah ^[41]. Моя подача становится, что ни неделя, только лучше. Вы не поверите, но это так.

– Не сомневаюсь, судья, – сказал Уирли.

– Ну уж да уж, – ответил судья Капловиц. – Вижу, и юная леди головой покачивает. Ведь так, юная леди?

– Я верю вам, ваша честь.

– Сколько вам лет, юная леди?

– Тридцать шесть.

Услышав это, судья и сам покачал головой:

– Они с каждым днем все молодеют…

Он пнул попавшуюся ему под ноги ракетку плюхнулся в кресло и провел ладонью по своей голове, прилепив потные белые волосы к черепу Ступни его до пола не доставали.

– Помню время, когда и мне было тридцать шесть, – сообщил он. – Знаете, какой тогда был год, а, юная леди?

– Нет, ваша честь.

– Девятьсот пятьдесят четвертый. Вы в то время уже родились?

– Нет.

Судья подмигнул ей:

– Могу добавить, что мне это известно… – Он занялся тщательным досмотром своего стола. – Ну а как ты поживаешь, Стив?

– У меня все хорошо, судья.

– Отыграться не желаешь?

– Предложение очень любезное, – ответил Уирли. – Но, думаю, мне лучше не пробовать.

– В последний раз ты ни одного очка не взял.

– Совершенно верно, не взял.

– Пусть это тебя не тревожит, Стив, я все равно уважаю тебя как мужчину.

Судья наконец нашел, что искал, – ингалятор. Сделал два вдоха и на долгих тридцать секунд задержал дыхание.

– Бвуууу… Воняет эта штука хуже помойки, – пожаловался он. – Однако лучше все же нюхать ее, чем помирать.

– Совершенно верно, – сказала Глория.

Судья посмотрел на нее так, словно никакого ответа не ждал.

– Да, – сказал он, – да, юная леди, верно. Дожив до моих лет, начинаешь понимать: смерть вполне реальна. Разумеется, дело не в том, что во мне что-то разладилось. Но мои друзья?.. Пфф. Джентльмену, с которым я играю в теннис, тому, что подает, как feigelah, сорок девять лет. В прошлом году мы с ним вышли в полуфинал парного турнира нашего клуба. И все сбежались посмотреть на нашу игру, потому что мы были самой старой парой, когда-либо пробивавшейся так далеко. Не из-за него, он-то человек средних лет. Самыми старыми сделал нас мой возраст. Внучка пришла поболеть за меня с плакатиком «Убей их Капловиц».

Судья соскочил с кресла, схватил ракетку.

– Подавал я, – сказал он, показывая, как это делается, – потому что от него приличной подачи не дождешься. И представьте, при первом же ударе с лёта – все смотрят на нас, в том числе и моя внучка, – вы знаете, что он делает? – Судья помрачнел. – Сукин сын говорит: тайм-аут. А почему ему понадобился тайм-аут? Потому что у него сердечный приступ приключился.

Судья ударил ракеткой по ковру и показал пространству кулак:

– Я бы ему врезал. Если бы он не лежал на носилках.

– А вам удалось закончить игру? – спросила Глория.

– Закончить? Конечно, нет. Парный матч в одиночку не проведешь. Я попытался разжиться другим партнером, но они говорят: вы зарегистрированы вместе, значит, вместе и вылетаете. Я просил их, просил, они и слышать ничего не желали…

Усевшись в свое кресло, он покачал головой:

– Если хотите знать, в чем было дело, то таки мы побеждали перед этим три года подряд, и им надоело вывешивать на стене раздевалки имя Честера Капловица. Вот они и не позволили мне взять другого партнера – даром что моя внучка вызвалась составить мне компанию. Сукин он сын. Да я и один этот матч выиграл бы.

– Приятно слышать, что он вернулся на корт, – сказал Уирли.

– О, он поправился полностью, – ответил судья. – Собственно, я от него ничего другого и не ждал.

– Надеюсь, вы его не слишком сильно по корту гоняете, – сказала Глория.

– А его как ни гоняй, все слишком сильно будет, – сказал судья. – Вот, полюбуйтесь на него. – Он схватил стоявшую на столе обрамленную фотографию и протянул ее Глории: – Полюбуйтесь. Достаточно посмотреть на его руку чтобы понять, какая у него может быть подача.

Глорию фотография привела в замешательство.

– Это он?

– В полтора года, – сказал судья. – Только не говорите, что он – вылитый я. А то все это говорят.

– Так он – ваш сын, – сказала Глория.

– Наблюдая за его подачами, я иной раз думаю, что он – моя дочь.

– И вы довели вашего сына до сердечного приступа?

– Довел? Я его ни до чего не доводил. Он сам себя довел. – Судья отобрал у нее рамку. – Моя жена, да упокоит Господь ее душу, любила этот снимок. И заставила меня держать его на столе, хоть я и твердил ей: «Дотти, он мне не нравится, стоит мне взглянуть на него, я вспоминаю, какая у мальчишки паршивая подача». Однако ей хотелось, чтобы он здесь стоял, и потому, из уважения к ней…

Судья вылез из кресла.

– Вот у внучки моей подача фантастическая. На троих мужиков хватило бы. Такие штуки передаются через поколение. – Он положил рамку на стол, фотографией вниз. – Ладно, хватит о нем, поговорим о вашем деле.

Заняв место за столом, судья открыл папку и достал из нее заблаговременно посланную ему Уирли фотокопию свидетельства о смерти. Раскрыл очки для чтения, прочитал, шевеля губами, свидетельство, потом листок с заметками.

– Этот джентльмен, мистер Карл Перрейра, – судья взглянул на Глорию, – он ведь никому, кроме вас, не нужен. Это похоже на правду?

– Да, – подтвердила она.

– Угу. – Капловиц снял колпачок с лазоревого цвета автоматической ручки, промокнул мокрый лоб бумажным носовым платком. – И вы вернули сюда останки этого джентльмена?

– Съездила в Мексику и забрала их.

Судья присвистнул:

– Это ж черт знает какая даль.

– Да, ваша честь, вы правы.

– Вам, я так понимаю, нравится машину водить.

– Терпеть не могу, – сказала Глория.

– В таком случае вы очень великодушная женщина, раз решились проделать столь долгий путь.

Глория пожала плечами.

– А это то, что они вам дали. Свидетельство о смерти, отпечатанное на дерьмовой бумаге, и цепочка с крестиком. Это его цепочка?

– Вот тут я совершенно уверена, – сказала Глория.

Судья с интересом взглянул на нее:

– И готовы в этом поклясться?

Глория покраснела:

– Я… да. Сейчас?

– Я пошутил, юная леди. Клясться вы ни в чем не обязаны. – Он снова подмигнул ей и принял серьезный вид: – Вернувшись сюда, вы обратились к мистеру Уирли.

– Да.

– Ну-с, – сказал судья, – что и стало вашей первой ошибкой. Этот человек – не адвокат. Он даже и не человек. Верно, Стив?

– Полагаю, что верно, судья.

– Я знал Стива, еще когда он маленьким мальчиком был, – сообщил Глории Капловиц. – Его отец приходился мне другом. Настоящий южный джентльмен и единственный гой, заговоривший со мной в «Дель-Рио». Мы подали на этот ресторан в суд, и им пришлось открыть перед нами двери. Но разговаривать с нами они обязаны не были. А твой отец разговаривал, не правда ли, Стив?

– Правда.

– Что и принесло тебе огромную пользу, – сказал судья. И, указав ручкой на Глорию, прибавил: – Не говоря уж о вас.

– Я знаю, – согласилась она.

– Интересно, почему вы попросили о встрече со мной? Будь мистер Уирли настоящим адвокатом, он объяснил бы вам, что я ничего для вас сделать не могу. Он говорил это?

– Говорил, ваша честь.

– Ага, – произнес судья. И погрозил Уирли пальцем: – Ты опять за свое взялся, адвоката изображаешь. Ну что же, мисс Мендес, ваш консультант сказал вам правду. Дело мистера Перрейра перейдет в юрисдикцию государства – если оно захочет с ним связываться. И тем не менее вы здесь.

– Да.

– Вы хотите задать мне какие-то вопросы.

– В некотором роде, ваша честь.

– Что означает «в некотором роде»?

– Мне нужна помощь, – сказала она.

Судья положил ручку на стол.

– Система судов по делам о наследстве самостоятельна, независима и никакой помощи не предполагает.

– Это мне известно, – сказала Глория. – Но я подумала, может быть, у меня есть какая-то возможность сохранить…

Пауза.

– Сохранить что?

– Причастность. К этому делу.

Судья приподнял бровь:

– Деньжат желаете огрести?

– Нет, ваша честь. Карл значит для меня очень многое. Если я отдам его системе, в которой никто его интересы соблюдать не станет, мне будет казаться, что я его бросила.

– У него нет никаких интересов, мисс Мендес. Он умер.

Глория молчала.

– Вам хочется взять что-то на память из его дома? – спросил судья.

– Нет.

– Так что же тогда?

Она ответила, глядя судье в глаза:

– Я заботилась о нем в течение десяти лет.

Пауза.

Капловиц аккуратно сложил свидетельство о смерти. Под ним лежала фотокопия записки Карла.

– «Позаботься тут обо всем, пока меня не будет», – вслух прочитал судья. – Это последняя записка, полученная вами от него.

– Да.

– Полагаю, сказанное в ней относится к его бизнесу, мисс Мендес.

Глория кивнула.

– И это отнюдь не последняя записка самоубийцы.

Глорию слегка передернуло.

– Нет, ваша честь.

– Такое предположение вас пугает?

– Он этого не сделал бы.

– Люди обладают способностью удивлять нас, мисс Мендес. – Судья опустил записку на стол. – Но должен сказать вам следующее: я вам верю. Если вы говорите, что, по-вашему, случившееся не было самоубийством, склоняюсь к тому, чтобы поверить вам на слово.

– Спасибо, судья, – сказал Уирли.

– Я не с тобой разговариваю, Стив. – Очки Капловица сползли на кончик носа; он сдвинул их вверх и снова обратился к Глории: – Скажите, вы были близки с покойным?

– У нас были теплые, дружеские отношения, – ответила она.

Судья покивал. Глория не сомневалась, что он уже вложил в ее слова некий малопристойный смысл. Ей захотелось сказать: «Вы не понимаете, все было иначе».

– Он когда-либо обещал оставить вам что-нибудь после смерти?

– Мы ни разу об этом не разговаривали.

– Стало быть, отношения ваши были чисто платоническими…

– Да.

Судья произнес – одобрительно, со своего рода, как показалось Глории, благодушной понятливостью:

– И вам его здорово не хватает.

– Мы были очень близкими людьми.

Некоторое время судья молчал. Затем сообщил:

– Суд по делам о наследствах – это суд «права справедливости». Вам известно, что это значит?

– Нет.

– Это значит, что его решения предположительно отражают не только то, что хорошо и правильно, но и то, что справедливо. – Он снова взял записку: – Однако вот это никаких прав вам, мисс Мендес, не дает, вы понимаете?

– Да.

– Вы говорите, что блюли интересы мистера Перрейра и что лучше вас никто в нашем мире делать это не способен. Вы и вправду так думаете?

– Я это знаю, ваша честь.

– Вы это знаете, – повторил судья. – Однако и такое знание не дает вам особых прав, и я солгал бы, сказав, что в нашем городе найдется хотя бы один юрист, готовый предоставить вам право управлять собственностью мистера Перрейра.

Он встал, подбросил ногой теннисную ракетку, поймал ее в воздухе и начал замедленно помахивать ею, словно ударяя по мячу. Теперь он казался Глории не таким уж и комичным, скорее изящным. Под прозрачной кожей на запястьях проступали крепкие вены.

– В то же самое время сказать вам: идите гуляйте – такое представляется мне весьма несправедливым. У меня создается впечатление… Стив? Окажи мне услугу, оставь нас с мисс Мендес наедине – на пару минут.

Уирли, бросив на Глорию многозначительный взгляд, покинул кабинет.

Судья подождал, когда дверь за ним закроется, а затем сказал:

– Вы любили мистера Перрейра, мисс Мендес, не так ли?

Она промолчала; судья, похоже, одобрил и это.

– Вы правы, – сказал он, – меня это не касается.

Глория открыла рот, собираясь заговорить, однако судья остановил ее:

– Суд обязан назначить управляющего собственностью покойного, кого-то из числа его близких родственников. Если близкие родственники отсутствуют, – а вы утверждаете, что так оно и есть, – управляющим становится государственный администратор. Если государственный администратор за это по каким-то причинам взяться не может, суд предоставляет право управления частью собственности покойного его кредиторам. Если же отсутствуют и кредиторы, суд может избрать для этого любого другого человека. – И Капловиц указал пальцем на нее: – А это вы и есть, мисс Мендес. Любой другой человек.

Она кивнула. Своду законов присуща способность заставлять человека чувствовать себя мелкой сошкой.

– Если вам так не терпится замарать руки, мы, вероятно, могли бы подыскать для вас занятие. Вполне символическое. Вы приходите на слушание дела. Там мы беседуем с теми, в чьем производстве будет находиться дело, и выясняем, не удастся ли нам убедить их назначить вас… Не знаю, как это назвать. Специальным консультантом. По-моему, звучит неплохо. А по-вашему?

Глория снова кивнула.

Судья продолжал:

– Помимо прочего, на управляющего собственностью возлагаются попечительские обязанности. Вы знаете, что это значит? – Он пустился в объяснения, не дожидаясь ее ответа: – Это значит, что управляющий отвечает за сохранность бизнеса мистера Перрейра до тех пор, пока не будут решены все вопросы и бизнес не поступит в продажу. Вы утверждаете, что деловые обстоятельства мистера Перрейра известны вам лучше, чем кому бы то ни было, стало быть, вы, вероятно, способны исполнять эту обязанность наилучшим образом. Но опять-таки, нам придется подождать и посмотреть, что скажут люди, в ведение которых поступит дело о его наследстве.

Я хочу, чтобы вы ясно поняли одно: пока не обнаружится завещание, в котором сказано иное, вы не получите за все это ни пенни. Но если вас это устраивает…

Глория подтвердила:

– Устраивает.

Помолчав немного, Капловиц сказал:

– Похоже, случившееся причинило вам ужасную боль.

– Да.

Лицо судьи сморщилось, точно подушка. Он снова провел обшлагом рукава по лбу, и на этот раз Глория заметила вышитые на обшлаге слова: «Амхерст-колледж».

Судья, увидев, что она прочитала их, сообщил:

– Это мне внучка подарила.

Он выдвинул ящик стола, извлек из него флажок Амхерста, провел пальцами по печати колледжа.

– На школьном выпускном вечере внучка произносила прощальную речь от имени ее класса. И между прочим, это особый колледж, юная леди, в нынешнем году в него сумели поступить всего девятнадцать калифорниек.

Глория сказала, что она, должно быть, девушка очень умная.

– О да, очень… оратор на выпускном, редактор школьной газеты, постановщица пьесы. Работала в приюте для бездомных. Кормила их. Лучшая во всем. Она сказала мне: «Дед, я хочу стать юристом». «Да ну, Ребекка. С чего это?» Оказывается, она метит в Верховный суд Калифорнии. – Судья фыркнул. – Я объяснил ей, что это не подходящее для порядочной женщины место.

– Она вас послушалась?

– Я сказал: «Ты должна попасть в Верховный суд Соединенных Штатов. Калифорнийский – это ноль без палочки». – Он ухватил ракетку обеими руками, напряг и растянул трицепсы. – Целься повыше, сказал я.

– Уверена, ее ожидает прекрасное будущее.

– Чертовски верно.

Судья рысцой подскочил к кушетке, поставил на нее сильно похожую на картофелину ногу и принялся разминать подколенное сухожилие со свирепостью, заставившей Глорию поежиться.

– Вся в мать пошла, – сказал он. После чего убрал ногу с кушетки и водрузил на нее другую. – Мать была фантастической женщиной.

В голосе его звучало сожаление.

Глория не решилась спросить, что вынудило ее покинуть семью – смерть или развод. Судья ушел в свои мысли и только покряхтывал, сгибаясь и разгибаясь. А после сказал, обращаясь к своему колену:

– Вы… напоминаете… мне… ее.

Получив наконец свободу, нога Капловица ударила в пол так, точно в нее была вставлена пружина. Судья повращал ступнями, привстал несколько раз на цыпочки.

Глория молчала, не понимая, что от нее ожидается: ответ, выражение благодарности или смиренное опровержение. Она совсем уж собралась произнести что-нибудь нейтральное, однако судья – стоявший к ней спиной и разминавший квадрицепсы – опередил ее, сказав:

– Обстоятельства сложились весьма необычные, мисс Мендес.

– Я это сознаю, ваша честь.

– Вам известно, сколько мне лет?

– Да, ваша честь. Восемьдесят пять.

– Очень хорошо, – сказал он. – А известно ли вам, как долго я занимаю мой пост?

– Нет, ваша честь.

– Сорок семь лет. Я работал в суде еще до того, как родилась большая часть нынешних адвокатов и прокуроров. Думаю, от меня ожидали, что я помру гораздо раньше, иначе мне этот пост просто-напросто не предложили бы. Уверен, большинство юристов сказало бы вам то же, что сказал Стив: согласно букве закона, суд может сделать для вас лишь очень немногое.

Он выпрямился, потянулся.

– Да только я – не буква закона. И знаете, в чем состоит преимущество моих преклонных лет? Со мной никто не спорит.

Дата добавления: 2015-10-28