Список использованных источников

Имя и образ в поэме Н. В. Гоголя «Мёртвые души» // (Материалы по русско-славянскому языкознанию: международный сборник научных трудов / Воронежский государственный университет. – Воронеж: Изд.-полиграф. центр Воронежского государственного университета, 2010. – С. 85–96). ISBN 978-5-9273-1775-2

Гоголевский текст многослоен и подобен археологическому раскопу: чем шире и глубже поле исследования, тем более наглядной становится жизнь человека в напластовании веков, тем более обстоятельной и всесторонней является получаемая информация.

Так и в тексте «Мёртвых душ» за внешними сюжетными коллизиями, имеющими очертания авантюрного романа, и социальными картинами дворянско-помещичьей России первой половины XIX века, до отмены крепостного права, следуют полные глубинного смысла информационные пласты, которые и позволяют воспринимать всё произведение вне хронологических и пространственно-этнических рамок, придавая «Мёртвым душам» вневременную и всечеловеческую значимость.

Исходные, значимые понятия для всего творчества писателя – человек и путьчеловека, своего рода история бытия человеческого, человеческой жизни, смыслчеловеческогосуществования. Поэтому за вторым планом поэмы – социальным (первый – приключенческо-авантюрный) – скрывается наиболее глубинный и, как нам представляется, самый значимый для самого писателя план, в котором проецируется ведущая идея всех его произведений – идея нравственно-философская.

Если подходить к рассмотрению «Мёртвых душ» в аспекте сути человеческой жизни, показанной наяву и в мыслимом идеале, то за «одетыми» в русские одежды и поданными в конкретных этнических, пространственно-временных очертаниях героями следует усматривать образы-символы, явившиеся результатом долгих раздумий. Поэтому они полны напряженной мысли, связанной с авторской позицией, гоголевским видением мира и человека в этом мире, идущего по ложному и неправедному пути.

Отсюда – один из центральных у Гоголя мотивов-образов, мотивдороги. Давайте же вслед за Павлом Ивановичем Чичиковым отправимся в «дорогу» и мы, ведомые авторской идеей, зная заранее «маршрут» путешествия по фамилиям владельцев имений, посещаемых Чичиковым: Манилов – Коробочка – Ноздрёв – Собакевич – Плюшкин.

Фамилии эти – факт гоголевского языка, в котором нет полых, пустотелых слов. Для Гоголя были важны как звучание слова, звуковая материальная фактура, так и смысловая сторона, семантика.

Гоголь отличался умением «поворачивать» слово так, чтобы при этом извлечь из него максимальный художественный эффект [6. С. 308–321]. При создании образов писатель находил такие слова, посредством которых как бы ненароком сами по себе раскрывались неуловимые и невидимые черты характера.

Сущность же образа передавалась самым главным словом, связанным с образом, – именем, фамилией, но передавалась не прямо, непосредственно, открыто и прямолинейно, а путем заключения имени в глубинный художественный контекст. Вот почему имена героев Гоголя невозможно «прочитать» сразу, с ходу.

Для осмысления имени необходимо установить его внутреннюю связь с образом, а самого образа – с контекстом, в котором подаются также иные образы, и контекстом всего произведения в целом. Литературные имена такого типа мы называем скрытоговорящими.

Применительно к произведениям Гоголя подобные имена характеризуются еще и подчеркнутой неоднозначностью, обусловленной тем, что именование героя может осознаваться самим Гоголем на разных «срезах» текста, на разных его информационных пластах.

Фамилии помещиков в «Мёртвых душах», являющиеся наряду с именем и фамилией Чичикова предметом нашего рассмотрения, подаются в последовательности, имеющей художественно-аллегорическую и философскую значимость. «Прочтение» фамилий может осуществляться в двух планах – реальном и аллегорическом, иносказательном, при этом второй план связан с первым и часто обусловлен им.

Так, фамилия первого помещика, к которому наведывается Чичиков, – Манилов – образована Гоголем излюбленным его способом – от диалектного слова, в данном случае – манила (то же – мануйла, маниха, манщик, манильщик), имеющего целый спектр значений: «тот, кто манит (обнадеживает, обещает), но обманывает, водит на посулах; тот, кому что-то чудится, мерещится, видится; обманщик, надуватель; льстивый угодник»; ср. манливый «заманчивый, соблазнительный», манный «блажной, шальной, безумный»; манить, манивать «подзывать каким-либо знаком», «звать посулами, лестью, обнадеживать, обещать» [1. С. 297–298].

Отличительная особенность Манилова – неопределенность его характера. Первое впечатление оказывается весьма «манливым», обманчивым, ускользающим, и уже готовое, как будто твердое, почти сложившееся суждение («Какой приятный и добрый человек!») сменяется решающим, полным недоумения восклицанием: «Черт знает что такое!».

Обманчивая, неопределенная сущность Манилова – «ни то ни сё» – обычно интерпретируется как никчемность, обусловливающая непрактичность, бесхозяйственность, внутреннюю пустоту, леность мысли и праздную мечтательность – всё то, что свойственно Манилову и составляет суть маниловщины, одного из типических свойств человеческого мира.

Однако, читая Гоголя, следует помнить о скрытом смысле большинства его ключевых фраз и придуманных им имен. Вот и образ Манилова наряду с его скрытоговорящей фамилией полон глубокого философского подтекста, объясняемого несомненной перекличкой поэмы с историей человеческого рода, которую имел в виду Гоголь при создании «Мёртвых душ», и даже с реалиями первой половины XIX века.

Мертвая душа, по Гоголю, – это физически живой человек, живущий исключительно ради плоти и материального начала, забывший о духовной пище, духовно-нравственном начале жизни; человек с заснувшей душой и совестью [3. С. 10–13].

История человека и человечества являет собой извечную борьбу плоти и духа. Дух борется с плотью и будет вечно побеждать, а плоть – вечно восставать против. Плотская жизнь всегда грешна и такою пребудет вовек. «Отнимите у человека духовное, и что останется от него? Жалок и мерзок станет тогда человек, раб суеты сует», – отмечал писатель Дмитрий Балашов в историческом романе «Младший сын».

Начало духовной, а, следовательно, и нравственной смерти всегда связано с искушением, с манящей, заманчивой и соблазнительной явью, искрящейся радужной перспективой, рисуемой в воображении или обозначаемой льстивыми угодниками, которые весьма щедры на обещания и искушают посулами.

Манилов был первым, кого посетил Чичиков на своем пути к манящей цели. Образ Манилова в этой связи воспринимается как олицетворение обманчивой соблазнительности. Любезность и обходительность, сахарная приятность Манилова, его улыбки и слова, наконец, бесплатно отданные им Чичикову мертвые (убылые реально) души сродни дьявольскому искушению. Сама фамилия Манилов, этимологически соответствующая неопределенности характера героя, при более глубоком ее «прочтении» воспринимается как символ миража, а, следовательно, и как предупреждение герою (Чичикову), сделавшему только первый шаг по ложному пути.

Неоднозначность фамилии Манилов становится еще более очевидной, если принять во внимание выявляемое некоторыми исследователями отчетливое типологическое сходство между вымышленным помещиком Маниловым и... государем-императором Александром I [4].

Это сходство прослеживается в целом ряде эпизодов поэмы (портрет Манилова и реальный облик императора Александра Павловича; черты характера вымышленного персонажа и русского самодержца; их мечты, проекты, планы; детали быта).

Обращается внимание и на «отчасти греческие» имена сыновей Манилова – Фемистоклюс и Алкид. Гоголь в данном случае явно пародийно намекает на обстоятельства наречения самого императора Александра и его брата Константина. Их нарекла бабушка, императрица Екатерина II, имея в виду «греческий проект», разрабатывавшийся ею и Г. А. Потёмкиным, в соответствии с которым планировалось воссоздать под эгидой России Восточную, или Греческую империю после окончательного разгрома Турции.

Имя старшего из внуков Екатерины, данное в честь святого благоверного князя Александра Невского, должно было напоминать также о вселенском наследии Александра Македонского. Имя же второго внука, крещенного в память святого равноапостольного римского императора Константина Великого, в 330 году новой эры окончательно перенесшего столицу своей империи в Византию (в то время город на берегах пролива Босфор у Мраморного моря, названный императором в честь самого себя – Константинополем), свидетельствовало о замысле Екатерины и Потёмкина непосредственно. Третьему внуку, Николаю, бабушка дала имя, никогда до той поры не встречавшееся ни в династии Рюриковичей, ни у Романовых и означавшее из греческого источника «побеждающий народ».

Закономерен вопрос: для чего Гоголю понадобилось пародийно изображать в подтексте поэмы «Мёртвые души» ряд фактов из жизнедеятельности государя, да и самого его «воскрешать» в комичном образе Манилова?

На наш взгляд, писатель в искусно скрытой параллели между Маниловым и Александром I продолжал обобщать на конкретных примерах идею об извечном искушении человека сойти с духовно-нравственной стези на «манливый» путь к материальной цели. Но почему все-таки – император Александр?

Скорее всего потому, что этот любезный, обходительный и кроткий человек, соблазненный льстивыми угодниками, ступил на безумный путь приобретения власти ценой согласия на убийство своего отца – императора Павла. Желание власти, как и сама власть, грешны, и владеющий властью должен понимать это, хотя бы для своего спасения своей души.

Не исключено и то, что образом пустого «прожектера» Манилова писатель завуалированно намекнул на праздные мечты и несбывшиеся планы Александра I даровать России конституцию и демократические свободы по образцу европейских государств. Глубинный исторический подтекст «Мёртвых душ» и намеки эзоповским способом на реальных политических деятелей начала XIX века заставляют искать в тексте поэмы и гоголевскую пародию на французского императора Наполеона.

Образ Наполеона незримо присутствует в «Мёртвых душах», поскольку действие в поэме, в соответствии с авторским замечанием, происходит «вскоре после достославного изгнания французов». «Проклятым Бонапартом», ругаясь, называет чубарого коня, запряженного с двумя другими в бричку Чичикова, кучер Селифан. Наполеон определялся в России в канун Отечественной войны 1812 года как антихрист, враг рода человеческого, ужасный корсиканский людоед-оборотень. В каждом подозрительном субъекте склонны были видеть переодетого Наполеона. Неудивительно, что чиновники и дворяне губернского города NN находят внешнее сходство с Наполеоном загадочного для них Чичикова (особенно, если «поворотится и станет боком, очень сдает на портрет Наполеона»).

Внешнее (пусть только и кажущееся!) сходство красноречиво дополняется сутью Чичикова, которую можно образно определить как «синдром Наполеона». Что же это за «болезнь»?

В восприятии фигуры французского императора в России, помимо уже отмеченной, была и другая сторона, поэтически озвученная А. С. Пушкиным в «Евгении Онегине»: «Мы все глядим в Наполеоны». В этой фразе подчеркивается вечная сущность человеческой природы – стремление быть или казаться выше, сильнее, известнее; упорное желание ловить свою «птицу счастья», ждать улыбки судьбы, надеяться на счастливый случай и миг удачи, на возможность стремительной метаморфозы.

«Маленький капрал» Наполеон в одночасье вознесся из толпы безвестных, «серых» людей и превратился во властителя Европы. Кто-то считал этот случай прихотью судьбы. Иные трактовали метаморфозу Наполеона как игру случая. Были и такие, кто склонен был объяснять произошедшее сделкой с дьяволом.

Гоголь, полунамеком проводящий параллель между своим героем и Наполеоном, отмечает темное и скромное происхождение Чичикова, подобно происхождению Наполеона. Обстоятельства жизни рано воспитали в Павле Ивановиче тайное желание выбиться в люди. У него была своя карьера, свой «трон», которого он стремился достичь, для чего не щадил сил и не гнушался никакими средствами. Аналогично восходил к власти и Наполеон.

И все-таки Наполеон – это не Чичиков, а Чичиков – не Наполеон. Он всего лишь «наполеончик» (обратим внимание на повторяющееся Чи-чик в фамилии Чичиков ), маленький, средненький и весьма посредственный по своим достоинствам человечек, обычный авантюрист, способный на паскудное служение животной силе.

Недаром Гоголь, во-первых, именует Чичикова Павлом в этимологическом значении «малый» (Павел Чичиков – «маленький наполеончик»), а, во-вторых, отмечает внешнюю неопределенность героя («не красавец, но и не дурной наружности», «ни слишком толст, ни слишком тонок», «нельзя сказать, чтобы стар, однако ж и не так, чтобы слишком молод»). Во всём – безличность и середина, начисто исключающие наполеоновскую пассионарную страсть, но вполне достаточные для накопления копейки.

На этом поприще Чичиков воистину внутренне «многолик». Он, умея по-особому к каждому подойти, тонко рассчитывает свои ходы и приспосабливает к характеру собеседника манеру общения и самый тон речи. В этом его умении менять обличья есть что-то подобное на то, что приписывалось императору Наполеону в воображении русских людей первой половины XIX века. Изображая Чичикова, скупающего мертвые души (фиктивных, не существующих уже крепостных), Гоголь, как можно полагать, пародийно высмеивает восприятие Наполеона «аки дьявола во плоти», имевшего два естества – сатанинское и человеческое, и происходившего от ада и греха.

Одна из самых характерных примет гоголевского видения мира и стиля – юмор. Творчество Гоголя насквозь проникнуто юмором, основой которого были поразительная наблюдательность писателя и глубочайшее понимание им человека. Однако и комическое у Гоголя нередко имеет неожиданный скрытый подтекст. Вспомним весьма смешной эпизод поэмы, когда Павел Иванович Чичиков пожаловал в гости к Манилову. Хозяин и гость уже несколько минут стоят перед дверями гостиной, взаимно упрашивая друг друга пройти вперед.

«Сделайте милость, не беспокойтесь так для меня, я пройду после», – говорил Чичиков. «Нет, Павел Иванович, нет, вы гость», – говорил Манилов, показывая ему рукою на дверь. «Не затрудняйтесь, пожалуйста, не затрудняйтесь. Пожалуйста, проходите», – говорил Чичиков. «Нет уж, извините, не допущу пройти позади такому приятному, образованному гостю». «Почему же образованному?.. Пожалуйста, проходите». «Ну да уж извольте проходить вы». «Да отчего ж?». «Ну, да уж оттого! – сказал с приятною улыбкою Манилов. Наконец оба приятеля вошли в дверь боком и несколько притиснули друг друга».

Что это? Шутливый эпизод? Комика? Исследователи сопоставляют прочитанное в «Мёртвых душах» с рассказами очевидцев встречи Наполеона и Александра I в 1807 году на Немане. Императоры встречались на плоту, принадлежавшем Наполеону, но на берегу России. При входе в палатку возникла заминка, вызванная тем, кому пройти первым. После долгих уговоров друг друга Александр, прекращая церемонные пререкания, предложил войти вместе. Так как дверь была достаточно узкая, оба государя вынуждены были тесно прижаться друг к другу, чтобы войти одновременно [4].

Естественный юмор, впрочем, не мешал Гоголю смешивать смешное с горькой иронией, оттенять в смешном серьезное и даже очень грустное и весьма печальное по своим возможным последствиям.

Пародируя в образе Чичикова русское восприятие Наполеона, писатель создает эффект смеха даже самой внешней стороной фамилии своего героя. В закономерной словообразовательной паре Чичиков – от Чичик внешние, вызывающие улыбку звуковые ассоциации, по всей видимости, индивидуальные у каждого читателя, воспринимающего этот звуковой ряд, но непременно связанные с чем-то мелким и незначительным, какой-то мелкой пташкою, возможно, затемняют ассоциативный, как это также бывает у Гоголя, смысл (ср. чечениться – «ломаться, чваниться, жеманиться, ужиматься», «щегольски, изысканно одеваться»; чеченя – «щеголек») [2. С. 603].

Вспомним, что Гоголь постоянно отмечает внешнюю опрятность героя, его любовь к чистоте, хорошему, модному костюму. Чичиков всегда тщательно выбрит, надушен, напомажен; всегда на нем чистое белье и модное платье «коричневых и красноватых цветов с искрой» или «цвета наваринского дыма с пламенем».

Но эта внешняя опрятность, чистота Чичикова разительно контрастирует с внутренней грязью и нечистоплотностью героя-приобретателя. Смешно, по-птичьи звучащую фамилию носит явный хищник, способный перейти от покупки мертвых душ к охоте за душами живых.

Обратим внимание на значимость цвета при упоминании излюбленного костюма Павла Ивановича – коричнево-красный, дым с пламенем. Не является ли это, с одной стороны, ассоциацией с пожаром Москвы, который устроил Наполеон (не будем забывать, что Чичиков – это «маленький Наполеончик»), а с другой стороны, предвестием пути мертвой души самого Чичикова прямо в ад? Впрочем, хищники-накопители, подобные Чичикову, молящиеся одному-единственному для них Демону – деньгам, и есть самые настоящие исчадия ада.

Путь-маршрут Чичикова от помещика к помещику за мертвыми душами помечен знаковыми пунктами. От первого из них – Манилова – путешествующий герой добирается до второй остановки – Коробочки. Фамилия этой помещицы идеально соответствует одной особенности гоголевской ономастики, а именно «странному и необычному», по определению Ю. В. Манна, в именах и фамилиях некоторых персонажей [5. С. 120]. Однако вся необычность именования, как правило, превращается в естественность, стоит только внимательно вчитаться в созданный образ и осознать скрытоговорящий (подтекстовый) эффект фамилии.

Помещица Коробочка как домовитая хозяйка олицетворяет скопидомство, вещизм, накопительство, и фамилия этой «матушки», равнозначная прозвищу, ассоциируется с коробом, который может осмысляться как символ материального мира, достатка и богатства. Созданный Гоголем антропоним сочетает в себе выразительность с изобразительностью, которые усиливаются присущим автору вниманием к деталям, предметам, фактам.

Вспомним, как выглядит экипаж Коробочки, на котором она приехала в город. Гоголь называет экипаж «странным», поскольку «он не был похож ни на тарантас, ни на коляску, ни на бричку, а был скорее похож на толстощекий выпуклый арбуз, поставленный на колеса». «Арбуз был наполнен ситцевыми подушками в виде кисетов, валиков и просто подушек, напичкан мешками с хлебами, калачами, кокурками, скородумками и кренделями из заварного теста». Как видим, экипаж Коробочки также подобен и формой, и содержимым своим на короб.

Встреча с Коробочкой на том пути, который избрал Чичиков, сулит ему удачу, несмотря на то, что «крепколобая», «дубинноголовая» помещица, принимая мертвые души за какой-то ей еще не известный, но уже ходкий товар, проявляет нерешительность в сделке с Чичиковым, чем едва не доводит того до исступления.

Тем не менее Чичиков доволен, поскольку ощущает свое типологическое родство с Коробочкой. Характерна в этом плане реакция Чичикова на имя и отчество Коробочки: «Настасья Петровна? хорошее имя – Настасья Петровна. У меня тетка родная, сестра моей матери, Настасья Петровна».

Имя и отчество Коробочки странным образом оказываются идентичными имени и отчеству медведицы из известной русской народной сказки «Три медведя». Является ли это странное совпадение случайным или все же подчинено общему авторскому замыслу?

Как нам представляется, Гоголь данной антропонимической деталью реализует целый заряд присущего ему юмора. Путешествие героя после избранного им в пункте «Манилов» заманчивого, но и «манливого» (ложного) пути развивается по своеобразным сказочным канонам.

В настоящей сказке девочка, пойдя в лес, заблудилась и вышла к избушке медведей, находившейся в самой лесной глуши. В поэме «Мёртвые души» Чичиков, покинув имение Манилова, направился в деревню Собакевича, но сбился с дороги и «заехал в порядочную глушь», где и находилась деревенька Коробочки.

Существует еще одна вещь, способствующая установлению симпатии и некоторой степени родства между матушкой Коробочкой и Чичиковым, – шкатулка Павла Ивановича, своего рода «коробочка» со многими ящичками, предназначенная для складывания и хранения бумаг и денег. Мнение Коробочки об этой шкатулке однозначно положительное: «Хорош у тебя ящик, отец мой».

Выехав от Коробочки, Чичиков опять-таки «случайно» встречает Ноздрёва, неудержимого враля, хвастуна, хохотуна, драчуна, непоседу, « охотника погулять », героя кутежей, ярмарок, балов, попоек, карточных столов. Фамилия этого героя ассоциируется со словом ноздря («одно из двух наружных носовых отверстий»). От существительного ноздря образовано прилагательное ноздреватый в значении «с небольшими отверстиями, пористый», в диалектах имеется прилагательное ноздрявый – «исполненный скважин, дыр» [1. С. 553–554].

Отверстие, дыра как семантический центр фамилии Ноздрёв воспринимается нами в качестве намека на нравственную ущербность «очень недурно сложенного молодца с полными румяными щеками, с белыми, как снег, зубами, с черными, как смоль, бакенбардами», с лица которого «так и прыскало здоровье». Заметим, что ключевое слово в лексиконе Ноздрёва – «продулся».

«Ноздря» на пути Павла Ивановича к манящему материальному благополучию может пониматься как намек на неудачу, на препятствие в самом задуманном предприятии (герой наш чуть было не оказался битым Ноздрёвым в прямом смысле) и одновременно как символ «дырявости», морального изъяна во всем деле Чичикова.

Фамилии помещиков, таким образом, представляются нам как своеобразные именования инстанций на пути человека, избравшего целью сугубо материальный идеал. Многозначительным фактом является запланированность маршрута: от Манилова (от манящего, но и обманчивого начала) – к Собакевичу. Посещения Коробочки и Ноздрёва были не запланированы Павлом Ивановичем, случайны, но, тем не менее, их следует рассматривать в качестве знаковых остановок на маршруте Чичикова, олицетворяющего неправедный путь человека, живущего одними лишь материальными интересами.

К Коробочке Чичиков попал, сбившись с дороги, что может рассматриваться как первое предупреждение о ложности, ошибочности всей жизненной цели Павла Ивановича.

Встреча с Ноздрёвым, лишь случайно не закончившаяся избиением героя, еще более рельефно прогнозирует крах задуманного предприятия, служит решающим предупреждением Чичикову, следующему, невзирая на препятствия, намеченным путем. Его путь – это путь человека (и человечества!) к духовному оскудению.

В этой связи весьма значим образ Собакевича. Фамилия данного помещика связана со словом собака, хотя сам Михаил Семёнович Собакевич кажется Чичикову «весьма похожим на средней величины медведя», даже имя у него «по странному сближению» медвежье, и привычка неуклюже наступать собеседникам на ноги – тоже медвежья (в переносном, конечно же, плане). А фамилия – «собачья»! Да и речь Собакевича по сути своей похожа на собачий лай: свою «конуру» он хвалит, а на других в разговоре с Чичиковым откровенно лает.

С собаками Чичиков встречается еще у Ноздрёва. У того – целая псарня, набор собак «всех возможных цветов и мастей». «Тут были все клички, все повелительные наклонения: стреляй, обругай, порхай, пожар, скосырь, черкай, допекай, припекай, северга, касатка, награда, попечительница». «Ноздрёв был среди их совершенно как отец среди семейства; все они, тут же пустивши вверх хвосты... полетели прямо навстречу гостям и стали с ними здороваться».

Приветствие собак, одна из которых, поднявшись на задние лапы, лизнула Чичикова прямо в губы, означает… признание своего: действия гоголевского героя продиктованы алчным желанием наживы, что напоминает проявление животных инстинктов.

Истинным олицетворением тела без души выступает в «Мёртвых душах» и угрюмый, медвежеподобный Михаил Семёнович Собакевич,. «Казалось, – пишет Гоголь, – в этом теле совсем не было души, или она у него была, но совсем не там, где следует, а, как у бессмертного кощея, где-то за горами и закрыта такою толстою скорлупою, что все, что ни ворочалось на дне ее, не производило решительно никакого потрясения на поверхности».

Собака – это, кроме всего прочего, еще и мифологический образ стража у ворот ада. Выехав от Собакевича, Чичиков направляется в имение Плюшкина, где мы видим окончательный, завершающий этап омертвения души, распада, разложения, смерти всего истинно человеческого, нравственного – этакий земной ад.

Плюшкин, раздавленный, расплющенный жизнью, совершенно выродившийся человек, утративший даже однозначный внешний облик, превратился в самую настоящую «прореху на человечестве». Вспомним, что Чичиков, впервые увидев Плюшкина, не мог понять, «какого пола была фигура: баба или мужик».

Имя Плюшкина (Степан), которое мы узнаем при упоминании его старшей дочери, Александры Степановны, этимологически означает «венок», «венец». Здесь несомненна гоголевская ирония: показывая, до какой «ничтожности, мелочности, гадости мог снизойти человек, мог так измениться», автор намекает на известное представление о человеке как венце творения. Плюшкин преподносится читателю как символический венец человеческого ничтожества.

Фамилия Плюшкин, связанная со словом плюшка в значении «маленькая сдобная булочка», которую, как известно, изготавливают, сдавливая, ударяя, делая плоским тесто, косвенно ассоциируется с изменением, трансформацией, раздавленностью, плющением духовного начала в человеке. Не исключена и косвенная ассоциация фамилии Плюшкина с глаголом плюхнуть(ся) («грузно, тяжело сесть, упасть»), что символизирует духовное падение героя.

Чичиков покинул владения Плюшкина в самом веселом расположении духа, не испытывая чувства омерзения. Одинаковая жизненная установка, пристальное внимание ко всему материальному объединяет этих героев. После посещения Собакевича Чичиков уже окончательно перешагнул границу, разделяющую души живые и мертвые.

Как видим, тема «омертвения» души человека реализуется во всех основных образах поэмы Н. В. Гоголя. Именование же главного героя, имеющее подтекстовую семантическую нагрузку, является существенным языковым средством для раскрытия этой темы и реализации основной идеи писателя – о возможности возрождения человека.

В каждом падшем человеке душа не вовсе умерла, поскольку по естеству своему бессмертна. Писатель шел от евангельской традиции, к которой восходит понимание мертвой души как духовно умершей. Гоголевский подтекст заглавия поэмы созвучен христианскому нравственному закону, сформулированному святым апостолом Павлом: «Как в Адаме все умирают, так в Христе все оживут» [цит. по работе: 2. С. 13].

Апостол Павел был изначально одним из гонителей Христа, а потом стал его ревностным последователем, проповедником христианства, указывавшим всем омертвевшим душам выход на прямую дорогу к Истине.

Мотив дороги (пути Павла Ивановича Чичикова), как мы отмечали, является сквозным во всей поэме «Мёртвые души». По пути потери исконной человеческой сущности идет главный герой произведения, имеющий отчество Иванович, обобщенно представляющее всякого русского человека (в связи с наиболее распространенным в России и этнически значимым именем Иван), да и, пожалуй, человека вообще.

Личное же имя героя – Павел, ассоциируемое с именем апостола и его жизненным путем, заключает в себе веру Н. В. Гоголя в духовное возрождение, убеждение в том, что путь к возрождению открыт для всех.

Список использованных источников

1. Даль, В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. / В. И. Даль. – М.: Русский язык Медиа, 2003. – Т. 2: И – О. – 2003. – 779 с., 1 портр.

2. Даль, В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. / В. И. Даль. – М.: Русский язык Медиа, 2003. – Т. 4: Р – g. – 2003. – 688 с., 1 портр.

3. Воропаев, В. А. Мёртвые души: кто они? (О названии поэмы Н. В. Гоголя) / В. А. Воропаев // Русская речь. – 2002. – № 3. – С. 10–13.

4. Гуминский, В. Гоголь, Александр I и Наполеон / В. Гуминский // Наш современник. – 2002. – № 3. – С. 216–231.

5. Манн, Ю. В. Поэтика Гоголя / Ю. В. Манн. – М.: Художественная литература, 1978. – 398 с., 1 л. портр.

6. Машинский, С. И. Художественный мир Гоголя: пособие для учителей / С. И. Машинский. – 2-е изд. – М.: Просвещение, 1979. – 432 с.

Дата добавления: 2015-10-28