Немецкое командование приступило к депортации гражданского населения из Сталинграда. Через ряд пересыльных пунктов в нечеловеческих условиях людей гнали в Белую Калитву.

- Мама, я и сестрёнка Рая сидели в щели. У нас ничего не было кушать. Была только одна пшеница, мы её и ели.

Рая захотела пить, а воды у нас не было. Когда мама стала выходить из щели за водой, она упала и умерла. Мы с Раей плакали.

Мы остались без мамы, а немец так бомбил, даже страшно вспомнить. Я очень боялся и всё время плакал, а Рая не плакала. Утром взял Раю на руки и пошёл с нею, сам не знаю куда. Нёс её на руках, а вокруг ямы от бомб. Несколько раз падал с нею, чуть нос себе не разбил. Устал, иду и плачу, Рая тоже плачет, а мне стало тяжело идти с ней, и я подумал: оставлю её одну, а сам поищу людей. Хоть мне её и жалко было оставлять, но я ведь очень устал с ней. Я остановился и говорю: «Рая, ты посиди тут, а я сейчас приду». Она мне поверила и осталась. Я ушёл от неё и всё время думал о ней.

Шёл, шёл и увидел много людей, которых угонял немец из Сталинграда, не знаю куда. Меня одна тётя взяла за руку, и я пошёл с ней, а са всё думал о своей сестре Рае. Ведь настанет ночь, а она сидит и ждёт меня. У меня так слёзы и покатились, а тут ещё устал и стал плакать, ноги у меня распухли, дождь был, грязь, холодно. Туфли у меня были хорошие, красные, но порвались, голова замёрзла. Тут я вспомнил о своей шапке, которую не взял, а без неё мне было холодно. Какой-то дядя шёл со мной рядом и говорит: «Не плачь, мальчик, мы скоро дойдём и ляжем спать».

Погнал нас немец не в комнату, а в степь, ночевали под дождём. Утром мы дядя дал мне два сухаря, а сам ушёл. Больше он не приходил. Я его ждал, ждал и долго плакал.

- Нас всех вытурили из подвалов и погнали на вокзал. Было холодно, шли мы через Мокрую Мечетку, по дороге встречалось много валявшихся трупов, и наших, и немцев. Погрузили нас на платформу и повезли в Морозовскую. Говорили, что везут нас в концлагерь, и все думали, как бы туда не попасть. Когда поезд замедлил ход, мама спрыгнула с платформы. Бабушка покидала ей нас всех троих и спрыгнула тоже. Так мы оказались в незнакомом месте.

- Когда немцы стали угонять молодежь на работу в Германию, меня стали прятать от их облав. Чего только не приду­мывали! Даже зарывали в яме, присыпав землей. Однажды пришли немцы и стали меня искать. Мать плачет: «Нет ее!

Ушла куда-то еще несколько дней назад...» Тогда один из них, толи в отместку, толи просто, чтобы удовлетворить свою похоть, разодрав на Зине платье, стал тащить ее за ноги из землянки. Несчастная моя сестричка! От страха у нее наступил паралич сердца, и она умерла. Ей было тринадцать.

- Пошла на базар, вернее на то место, где был базар. Облава, меня схватили, бросили в открытую машину, там были только дети и женщина. Я поняла, что в кузове только дети еврейской национальности. Я сильно кричала, даже укусила конвоира. Наверное, я была не права, когда кричала, что я не еврейка. Женщина внезапно схватила меня и выбросила из машины. Не понимаю: или пожалела, или осерчала на меня. Конвоир стрелял мне в след, но не попал.

- Немцы нас всех подняли, стали сортировать, с малыми детьми сажали в машины, и подростков и взрослых повели пешком. И помнится мне такой случай: у одной женщины было 2-е младенцев, очень маленькие, новорождённые, немцы стали подсаживать женщин в машины, один немец держал в обеих руках детей, одного ребёнка отдал матери, а другого не успел, и машина тронулась, ребёнок запищал, он несколько постоял в раздумье, а потом бросил на землю и затоптал ногами. Я была очень впечатлительной девочкой, как я плакала, я просто надорвала своё сердце.

- Под угрозой расстрела всех жителей нашей и прилегающих улиц под конвоем погнали по пыльному степному безводному бездорожью. Никакого снисхождения к тому, что дети и старики не могут двигаться быстро, фашисты не проявляли. Видела, как забивали хлыстами отставшего от колонны дедушку. Мы, дети, пытались идти вместе со всеми, на руки к матерям не просились. Голод и холод мучили нас. И все-таки самое страшное даже не голод, а жажда. Губы потрескались, кровоточили. Ночью немцы привезли себе воды, а мама от отчаяния выхватила у пьющего немца фляжку и быстрым движением налила себе в рот, чтобы принести нам и дать по спасительному глоточку. Немец угрожающе закричал, но мама быстро скрылась в степной темноте. Мы боялись, что утром последует расправа, но маму, видимо, не успели запомнить.

- Насгнали на Калач. Немец, подойдя к маме и пнул её стволом винтовки и грубо толкнул её в спину: «Шнеллер!». Так мы тройкой и пошли. Лежавшую на дороге мину, мы заметили не сразу, а лишь тогда, когда конвойный остановил нас от неё в каком-то метре. Место, куда следовало отнести мину, немец показал винтовкой. Мама велела нам вернуться назад. Мы заплакали и еще сильнее ухватились за её юбку. Мама неожиданно перекрестила нас и решительно сказала: «Идемте!»

Мину взяла осторожно, словно бы грудное, больное дитя. Мелкими шагами пошла вперед в сопровождении нашего девчачьего «эскорта». Метр за метром мы все ближе были к цели. Наконец, наклонившись, мама положила на и обессиленная села рядом. Мы смотрели на неё и молчали. А на той стороне дороги, припав к земле, все еще лежала наша колонна, ожидая взрыва.

- Мама несла на руках умирающую сестренку, которой было два годика, а мне помогали идти старшие сестры и брат. Сестренка младшая еще в городе была ранена осколком в висок и теперь умирала у мамы на руках. Помочь ей мама ничем не могла. Только в Карповке маме удалось положить умершую сестренку в воронку от бомбы и прикрыть её куском железа от разбитого самолета. Конвоиры отгоняли жителей Карповки от колонны, чтобы кто-нибудь не дал детям куска хлеба. За общение был обещан расстрел. Из толпы какой-то мужчина крикнул маме, что обязательно засыплет девочку землей.

14 ДЕТИ КАПИТАНА ГРАНТА __________________________________________________________

Октября.

Дата добавления: 2015-10-24