Книга четвертая

Предел неизмерим. Его нельзя оттенить коврами, потому что нам не удалось бы устлать все дороги мира великолепием лепестков обезглавленных цветов или благоухающими, даже специально надушенными и окрашенными опилками разграбленных гигантских лесов. Нам не удалось бы скрыть счастья, пришедшего словно из другого мира, такое оно странное и такое большое. Поэтому мы больше не будем разбрасывать оттенки – ни розовые, ни какого-либо иного цвета. Лучше будем вести себя так же, как Никто, Отшельник. И, если сможем, постараемся немного проникнуть в странную природу его Блаженства, чтобы лучше понять его, когда в пупке луны, отраженном в зеркалах воды, затмения разожгут Знание того, что находится за пределами «здесь». (Нужно срочно поместить воду в воду, чтобы луна снова купалась там.)

----------000----------

Пусть каждый, кто бы он ни был, если он не может развести костер, пусть посадит зеркало воды, чтобы луна снова купалась в пупке мира.

----------000----------

Святая Мария, Богоматерь, Дева Гуадалупская с Тепейякского холма…

…Мать Вечной Жизни. Хлеб вечной жизни дай нам сегодня. История не кончается никогда, это историки частенько кончаются. Это болтуны. Это скоморохи. Это забава Империй, которые указывают им, чтό говорить, о чем, когда и в котором часу. Но судовой журнал весьма краток, он не обращает внимания на детали, он – что-то вроде перечня критикуемых фактов и не отмечает ни их произвола, ни их воли, ни их благоразумия, ни их робости, ни их дерзости, ни характерных оттенков, ни интриги, не говоря уж о страсти к жизни или тоске, о восторге Святого или о совершенных и невыразимых, чистых и жизненно важных деяниях шамана, Делателя Америк.

----------000----------

Они похожи на тени, сосредоточенные и упрямые, старающиеся не дать Хуану Диего выйти на свет. Размышления поверхностного стороннего наблюдателя происходят словно в состоянии Комы. Но как это возможно, чтобы оказался стертым с карты тот, кто ее создавал, ее Делатель? С другой стороны, его слова и действия пропитаны нагуалем, и это удивляет. Владычица Небесная, Дева Гуадалупская с Тепейякского холма не имеет никакого отношения к мечтам того, кто бредит происхождением мира или его концом. В свободное время Она является смертным – вот так, запросто. В эти часы глубокой ночи, предшествующей рассвету предчувствуемого дня, никто не видит тебя во сне и не мечтает о тебе, Дева-Богоматерь, потому что все вышли из твоего чрева и забыли свои корни, своих предков, заблудившихся и потерявшихся, но тут является шаман, который «занимается именно тем, что вспоминает».

У стариков мира – мораль – есть странная и стародавняя жалость к самим себе, как будто они - дурачки с безумными разноцветными шарами, наполненными газом, это потому, что они сами чересчур состарились, а если нет, пускай они сходят к этому старому мошеннику, Монаху-Чужестранцу, и приобщатся к химере. Или пусть понаблюдают, как ведет себя молодой поэт и старый Покровитель обеих Америк, шаман. (Прозрачное поведение.)

Пассаж о Божественном Искупителе (Исступление Страсти)

- Много – это сколько? Мало – это сколько? Сколько и когда нам нужно, чтобы отделиться от самих себя и отдаться миру в счастье и любовных встречах?

Эй! Кто ты?..

- Я просто брожу сам по себе.

Как истолковать последние знания человеческой науки, которые объявляют Сатурн безжизненной планетой, Нептун – тем же самым, а Андромеду – чистой фантазией, которая рассыпается в руках, как звездная пыль?

- Им следовало бы зайти сюда, где мои дороги, бутоны, гигантские утесы, желудочки вскрытого стрекозьего сердца, которыми я питаюсь. А знаешь ли ты, друг, я не знаю, кто ты, как могу я, вот такой, каким ты меня видишь, ловить стрекоз?.. старый лис, легкая добыча, тайная слюна, старый мошенник, улитка; на самом деле я даже не представляю себе, как это ты питаешься стрекозами.

- Не стрекозами, я же не хищник, только сердцем стрекоз.

Но скажи, ты действительно говоришь мне правду? А если ты говоришь правду, значит…

- Ты ведь употребляешь в пищу икру рыб, икру крабов, сердцевину пальмовых побегов, шкварки, молоко?..

Да, я ем это.

- Значит, ты не знаешь, чтό ешь. Скажи мне, как ты добываешь то, что ешь. Потому что я, когда ем икру, подстерегаю лосося. Я подкарауливаю этих рыб и ставлю ловушки в морских ущельях, а потом я распластываю их, разрезаю их тела. Прежде чем разрезать их тела, я задерживаю дыхание и вдыхаю их души, я глотаю части этих тел, желтоватые от такого количества икры. Я ем мою икру в гамаке, на пастбище.

Если кто-нибудь разрежет и съест меня, он обнаружит внутри моих костей, в их тайниках, желтовато-серое вещество, это что-то вроде виртуальной икры.

Я собираю пальмовые побеги, кожуру выбрасываю, а себе оставляю их внутреннее тело и сосу, ем, глотаю их сердцевину, свежую и полную волокон. Для этого есть миллионы посаженных растений, дающих зрелую, веселую кору. Чтобы приготовить шкварки, я режу свиней (таких красивых и послушных), я убиваю их. Потом я вынимаю их внутренности, отделяю голову, снимаю шкуру и очищаю ее. Я ее сушу, потом кладу эту шкурку в растительное масло и ем шкварки, такие вкусные, такие питательные, завернутые в кукурузные тортильи, вместе с авокадо и лимоном. Королевское лакомство. А чтобы получить молоко, я кормлю коров, ухаживаю за ними, сосу их вымя, забираюсь между их ног и дою вымя, которое взрывается восхитительным Млечным путем, это целый пир.

- Ничего себе! А я-то считал себя гурманом. Ты просто привел меня в экстаз. Мне захотелось есть. А знаешь, я умею становиться фанатиком еды, я добиваюсь того, что стрекоза ползет ко мне, потому что я могу предложить ей ароматы, приводящие ее в безумие страсти, и она глотает зелье, мою слюну, она просто превращается в королеву вакхического великолепия. И тогда она идет на риск – не так, как твоя свинья, которая кажется тебе такой красивой, и не так, как корова, которая позволяет тебе сосать себя, а ты ведь не ее теленок.

- Я возбуждаю ее, я стараюсь, чтобы все ее либидо взорвалось. И тогда я получаю стрекозу, охваченную безумной страстью, туманящей ей мозг, и тогда я пью мед с ее губ, а потом жду, потому что мед моей желчи проникает в ее божественные мозги и сводит ее с ума, и тогда я приближаюсь – как можно тише и спокойнее, иногда мне это удается, а бывает, что стрекоза освобождается и становится костром. Но когда она становится медлительной, неразумной и тщеславной, я говорю ей на ушко: скажи-ка, кто самое прекрасное насекомое в лесу?.. и она сходит с ума, потому что я лижу ей головку и поедаю ее мозги (потом я их выплевываю), а потом, когда я уже могу делать с ее божественным трупиком все, что мне заблагорассудится, я предаюсь своей извращенности и соблазняю все чувствительные части ее тела, чтобы затем одним восхитительным глотком проглотить стрекозье сердце. Я закрываю глаза, убираю рожки, прячусь в свою ракушку и там вхожу в Блаженство, уделенное мне Святым-шаманом за то, что я – его улитка. (Поэтому находят столько высохших трупиков улиток, забившихся в свои ракушки, потому что мы одним рывком преодолели расстояния, отделяющие нас от Бога!)

- Досточтимая улитка, ты слышала что-нибудь о Хуане Диего?

- Конечно, ведь это мой Святой покровитель с тех самых пор, как я стала видеть его слепыми глазами.

----------000----------

Бесконечность столь же велика, сколь неведомы пределы жизни, когда она проникает туда, пробивая насквозь горизонты, дерзкая и прекрасная – время от времени извлекая – из болотного ила орхидею, лотос или безмолвное дыхание орла. Но кто питает эту птицу, чтобы внушить ей мысль подняться к стратосфере? Что она ест, кто она?.. Каждое перо на шее, спине и крыльях гигантского орла – это заходящие солнца и всходящие рассветы, это лунные затмения, которые отделяются и оседают на каждом пере, окрашивая его зимней лазурью. Каждое двенадцатое декабря орлы разрывают пределы своих полетов и сливаются с ледяным воздухом высот, а там их ждет Дева-Мать, ждет, как шамана – Священного младенца, покоящегося в лунной колыбели, и оттуда каждой зимней порой, двенадцатого декабря, Она забирает орлов с собой.

----------000----------

- Привет.

- Привет.

- Что ты здесь делаешь?

- Откуда бы я ни шел, мой путь – путь паломника. Сегодня ночью мы будем петь Ей маньянитас*.

_________________________________

* Маньянитас (исп. mañanitas) – мексиканские серенады, исполняемые по утрам (mañanita дословно означает «утречко»).

Это моя Пресвятая Дева-Мать Мария Гуадалупская с Тепейякского холма. Та самая Дева-Мать, которая возвышается на горе моего сердца, подобно сердцу орла.

- Кто ты?

- Индеец яки. Один из многих.

- Ты идешь издалека?.. Это ведь очень далеко.

- С Плутона, прикинь-ка.

- А зачем ты пришел сюда?

- Чтобы узнать ее. Чтобы танцевать для нее.

- Для чего?

- Для того, чтобы возблагодарить ее и сказать, что мы здесь, на ее холмах и в пропастях, в ее долинах, и попросить, чтобы Она не забывала о нас.

- Ты пришел, чтобы попросить Ее о чем-то?

- Нет, ни о чем, я пришел благословить Ее. Сказать Ей: будь Благословенна в женах.

- А потом?

- Я вернусь.

- У тебя есть при себе деньги?

- Зачем мне деньги?

- Разве ты не ешь?

- Нет, я не ем.

- Почему?

- Потому, что я странствую по Ее благословенной земле и пришел, чтобы увидеть Ее, мою Смуглую Деву. Я пришел, чтобы сказать Ей с нежностью и любовью, так, как я всегда говорю с Ней: будь благословенна. Вот и все.

- Это правда все?

- Нет, есть еще кое-что.

- Ты можешь сказать мне, о чем речь?

- Чтобы Она пошла со мной. Если захочет. Здесь много людей. Людей, которые любят Ее, и людей, которые Ее не любят. Я приглашаю Ее пойти со мной. Уйти.

- Это все?

- Я не знаю, услышит ли Она меня, и это все. Я хочу, чтобы Она была благословенна и чтобы ушла со мной.

- А если Она и вправду уйдет с тобой?

- Тогда я брошу вас тут, как последнее дерьмо, так же, как вы бросили нас; брошу, чтобы вы, странствуя, добрались до моих долин и вершин, если сможете и если захотите. И чтобы Она сама посмотрела, какая хижина придется Ей больше по вкусу. Эта, на Тепейяке; или моя.

(На задней стене моей хижины и в моей руке – зажженная свеча и тени, подвижные, недвижные, тени от света свечи, а Хуан Диего отдыхает в мягком полумраке хижины, а я настороже и не сплю.)

----------000----------

- Послушай, ты слышал что-нибудь о Хуане Диего?

- Ты спрашиваешь меня или ты пьян?..

- Я спрашиваю тебя, и я не пьян.

- Хуан Диего живет в моей хижине.

- Спорим, что нет?

- Спорим, что да!

- А как ты можешь мне это доказать?

- Приходи ко мне в хижину.

- А если я не захочу идти?

- Значит, не пойдешь, и все. Других вариантов нет. Выбирай.

- Это далеко?

- Нужно дойти до вон того дома слева, свернуть, а потом идти все прямо и прямо, до следующего холма.

- Спорим, что нет.

- Спорим, что да.

- Ну, ладно, ладно. Ты хотя бы знаешь, кто такой Хуан Диего?

- Я же сказал тебе: он живет у меня в хижине.

- Ну, не то чтобы я тебе не верю, но… ты, случайно не пьян? Или что-нибудь еще?

- Я не пьян и не что-нибудь еще. Теперь ты мне скажешь, что я не знаю, кто живет в моей хижине.

- Спорим, что не знаешь.

- Спорим, что знаю.

- Послушай…

- Как ты меня достал!

- Ну так скажи, какой он – Хуан Диего?

- Такой же, как мы с тобой, только не такой недоумок.

- Ну, спасибо.

- Да не за что.

----------000----------

Хуан Диего входит в длинную пещеру – настоящий туннель, как будто спроектированный так, чтобы он мог удлиняться бесконечно, настолько, насколько Хуан Диего захочет проникнуть. (Это похоже на жизнь, бьющуюся в Мехико.)

- В темноте… [sic].

- На ощупь… [sic].

- Там нужно останавливаться, делать паузы, потому что если их не делать, то сходишь с ума из-за темноты или срываешься в несуществующие пропасти.

- [Sic].

- А еще там нужно раздеться. Хуан Диего раздевается. В этом потоке тьмы он с поразительным спокойствием укрощает свое бесконечное желание напитаться этим мраком, который так близко – только руку протянуть, и он протягивает, и вот он у него на ладони, как твердый розовый, укрытый кожурой плод, и ему хочется вынуть мякоть этого плода и вонзить в нее зубы. Тогда ему приходится «прикрывать» свое поведение и хватать руками темную бесконечность пределов пещеры. Потом Хуан Диего прикасается к бездне, подобной его сердцу. И оно раскалывается, озаренное. (Нужно понимать, понимая, и слышать, слушая об этих действиях Святого-шамана, занятого своими привычными повседневными делами.) Охваченный внутренним восторгом, Хуан Диего делает шаг в бездну и содрогается. Он думал, что шагнет в бесконечность пещерных глубин, а шагнул в пещерную воду, как в зеркало своих висков, различая твердый пол пещеры под покровом хрустальной воды. Хуан Диего улыбается и идет по воде… Что поддерживает его отражение – водяной покров или пол пещеры?.. он дошел до центрального холма и в этом темном свечении увидел крест. (По календарю нынешнего мира это происходило миллион лет назад.)

Дата добавления: 2015-10-24