|
Читайте также: |
подружками.
- В самом деле,-заметила одна из них,-я прекрасно помню этого старого
хрыча! У него такая рожа, что не скоро забудешь!
И в свою очередь приблизилась к Петру, чтобы разглядеть его получше.
Апостолу все эти разглядывания начинали уже действовать на нервы. Он
досадливо поморщился.
- Ну а этой... что от меня нужно? - проговорил Петр сквозь зубы.
- Ладно, ладно, без ругани! - осадила его служанка.- Здесь и не таких
видали! А тебя мы знаем как облупленного. Так что можешь не отпираться. Ты
один из тех, кто был с Иисусом из Назарета,- скажи, что нет!
Симон-Петр начал уже терять терпение.
- Послушайте!-сказал он.-Давайте говорить серьезно. Я вам официально
заявляю, что вы ошибаетесь. А если это шутка, то шутка дурного тона.
Разыгрывайте кого-нибудь другого, а меня оставьте в покое.
- Посмотрите на него! - не унималась служанка.- Молчал бы уж лучше или
рассказывал свои басни старым девам. А мы не первый раз замужем, знаете ли,
и нас не аист принес. Тебя видели вместе с твоим хозяином-богохульником, и,
что бы ты ни говорил теперь, никто тебе не поверит.
- В бога, в душу, в печенку и селезенку! - взорвался Петр, стукнув
кулаком по ближайшему столу.- Когда бабе что-нибудь втемяшится, у ней хоть
кол на голове теши! Говорю вам, что ничего не знаю, значит, не знаю, черт
вас всех побери!
Один из солдат, слушавший этот спор, спросил:
- В самом деле, ты не из этой братии? Серьезно?
- Конечно, серьезно.
- Ну тогда ладно.
На сей раз Петра оставили в покое, и около часу он мирно грелся у костра.
На свою беду, вообразив себя в полной безопасности, апостол вскоре
вмешался в общий разговор и начал отпускать разные заумные словечки. Так он
болтал до тех пор, пока другой солдат не воскликнул:
- Тысяча чертей! Ну конечно, он из шайки этого Иисуса! И не втирай нам
очки, старина, твой акцент тебя выдал: ты родом из Галилеи.
- Погоди-ка! - проговорил один из рабов первосвященника.- Ну конечно, ты
один из подручных этого плотника из Назарета! Я даже помню, что видел тебя
вместе с ним в саду этой ночью, отлично помню!
Петр чувствовал себя словно на горящих углях. Раб, который его уличил,
как на грех был родственником того самого Малха, которому апостол отхватил
ухо.
Тогда он решил сыграть ва-банк.
Со всем жаром принялся он уверять собравшихся, что явился жертвой
какого-то рокового стечения обстоятельств и не понимает даже, о чем идет
речь. При этом он божился и клялся, как только мог.
И тогда в соседнем курятнике закукарекал петух. Анекдот с петухом
остается весьма сомнительным для всех, кто хорошо знаком с историей и
обычаями Иудеи. В самом деле, существовал строжайший запрет содержать и
кормить кур в стенах Иерусалима, и правило это благоговейно соблюдалось
всеми.
По странному совпадению, Иисуса, вдоволь вкусившего солдатского юмора,
именно в этот момент вели через двор, чтобы снова доставить к Каиафе.
Проходя мимо Петра, учитель остановил на нем многозначительный взгляд.
Взгляд этот говорил:
"Ну что, Петр, теперь ты убедился, что я слов на ветер не бросаю? Я тебе
предсказал, что ты отречешься от меня трижды, прежде чем пропоет петух.
Слышишь? Петух пропел!"
Симон-Петр понял.
В отчаянии, ни о чем более не заботясь, выскочил он со двора на улицу и
разразился таким потоком слез, что они переполнили придорожную канаву.
(Смотри евангелия от Матфея, глава. 26, ст. 58-75; Марка, глава. 14, ст.
54-72; Луки, глава. 22, ст. 54-62; Иоанна, глава. 18, ст. 15-27.)
Глава 62.
ЧЕМ КОНЧИЛ МОШЕННИК ИУДА.
Тогда Иуда, предавший его, увидев, что он осужден, и, раскаявшись,
возвратил тридцать серебренников первосвященникам и старейшинам, говоря:
согрешил я, предав кровь невинную. Они же сказали ему: что нам до того?
смотри сам. И, бросив серебренники в храме, он вышел; пошел и удавился.
Матфей, глава. 27, ст. 3-5
Аврора уже высунула из-за горизонта кончик своего розового носика, когда
Иисус вновь предстал перед синедрионом.
Каиафа и его коллеги - за исключением Никодима, продолжавшего хранить
гробовое молчание,- спешили отделаться от беспокойного Назарянина.
Пока ему дома зашивали тунику, разодранную сверху донизу, верховный
первосвященник сообразил одну вещь, которую чуть было не упустил из виду:
дело в том, что после победы римлян иудейская юстиция утратила право
выносить смертные приговоры - это стало исключительной привилегией
наместников кесаря.
Надо сказать, что Каиафа был рьяным патриотом: будь Иисус просто
отъявленным проходимцем, это бы ещё полбеды, но Каиафа считал, что он весьма
и весьма опасен для всех его сограждан.
Подобно маньяку, Иисус всюду твердил, что он царь иудейский. Это могло
рано или поздно привлечь на его сторону толпу зевак и вызвать беспорядки,
которыми римляне не преминули бы воспользоваться как предлогом, чтобы
учинить новое избиение евреев и обложить побежденных новой данью.
"Надо немедленно осудить задержанного,-рассуждал Каиафа сам с собой.- Он
бесчисленное количество раз нарушал наши законы и заслуживает тяжкой кары.
Таким осуждением мы покажем римским властям, что не хотим иметь с этим
бездельником и его шайкой ничего общего. А потом можно будет отослать его к
Понтию Пилату - губернатор живо сведет с ним счеты!"
Итак, второй допрос Иисуса стал пустой формальностью, не представляющей
никакого интереса.
Его спросили, действительно ли он считает себя Христом, то есть мессией,
или спасителем, который призван освободить евреев.
- Если ты Христос, скажи нам! - потребовал Каиафа.
У Иисуса в этот миг отказала божественная сущность и функционировала
только человеческая слабость, он не ответил ни "да", ни "нет", надеясь
смягчить свою участь.
- Ну да,- пробормотал он,- если я скажу, что я Христос, вы мне все равно
не поверите, а начни я в свою очередь задавать вам вопросы, вы мне не
ответите и меня не отпустите. Лучше уж я помолчу.
- Поскольку обвиняемый упорствует и отвечает двусмысленно, пусть отведут
его к Понтию Пилату! - приказал Каиафа.
Капитан стражи передал приказ своим подчиненным, те поспешили его
исполнить.
Что же происходило в это время с Иудой?
После того как солдаты покинули Гефсиманский сад, Иуда, чуть поотстав,
последовал за ними и так дошел до дворца первосвященников. Пока суд да дело,
он внимательно следил за событиями. И наконец - как говорится, нашел время и
место - он почувствовал угрызения совести.
Он вдруг решил, что непостоянство, бесчестность и прочие пороки Иисуса
все равно не оправдают предательства, совершенного им, Иудой.
Не медля ни минуты, Иуда взял деньги, из которых не истратил ни гроша, и
явился к первосвященникам и старейшинам.
- Что тебе ещё нужно? - спросили его.- Ты считаешь, что тебе мало
заплатили?
- Да нет же, нет! Напротив, я хочу вернуть вам ваши тридцать сребреников.
Мне они не нужны.
- Вот так номер! Все это очень странно. Два дня назад торговался, как на
базаре, из-за каждого динария, а теперь и тридцать шекелей ему не нужны! В
чем дело?
- Возьмите себе ваши деньги! - воскликнул Иуда.- Они жгут мне руки. В
конечном счете Иисус не так уж виноват, как я думал раньше. Я предал
невинного. Я осел и подонок - вот кто я такой! Забирайте обратно ваше
проклятое серебро. Первосвященники и старейшины переглянулись.
- Помилуй, милейший,-сказал один из них,-поздненько же ты спохватился!
Иисус сам себя осудил и подписал себе приговор. Он богохульствует не
переставая... Деньги ты заработал честно, поэтому можешь оставить их себе.
- Да нет же, говорю вам, я не хочу!..
- А кроме того, это запутает нашу отчетность. Мы искренне сожалеем, что
не можем тебя выручить из затруднения, но это уж так... Устраивайся теперь
сам как знаешь.
Иуда плюнул, бросил злосчастные сребреники, повернулся и выбежал из
храма.
Он дошел до слияния Кедрона с потоком Хинном и повесился там на дереве,
стоявшем на поле некоего горшечника. В Деяниях святых апостолов, дополняющих
евангелие, говорится, что веревка при этом оборвалась. Оборвалась так
оборвалась - это мы охотно допускаем.
Великие светочи христианства по-разному освещают обстоятельства смерти
Иуды.
Этот вопрос так и остался невыясненным до конца. Евангелист Матфей
говорит, что Иуда "пошел, и удавился" (глава. 27, ст. 5). Лука в своем
евангелии не говорит об этом ничего, зато в Деяниях апостолов рассказывает,
будто предатель повесился, но веревка при этом оборвалась (Деяния апостолов,
глава. 1, ст. 18-19). Евангелист Марк хранит относительно последних дней
Иуды полное молчание. И наконец, Иоанн, не обмолвившийся об этом в своем
евангелии ни словом, потом вдруг рассказал своему верному ученику Папию, что
нехороший апостол все-таки повесился, что веревка действительно оборвалась и
что недоповешенный счастливо жил потом долгие годы.
Поди разберись в этой куче древних противоречий!
Что касается меня, то вряд ли необходимо излагать здесь мое мнение:
читатель уже с ним знаком. Я уверен, что Иисуса вообще никогда не было,
точно так же, как Иуды. Матфея, Марка, Луки и Иоанна, и что все эти
евангелия написаны в лучшем случае не раньше конца второго века нашей эры,
именно в ту эпоху, когда и была изобретена христианская религия, подарившая
человечеству таких агнцев божьих, как Александр четвёртый Борджиа и Пий
девятый Мастаи.
Глава 63.
ОТ ПИЛАТА К ИРОДУ И ОБРАТНО.
Пилат спросил его: ты царь иудейский? Он же сказал ему в ответ: ты
говоришь.
И первосвященники обвиняли его во многом.
Пилат же опять спросил его: ты ничего не отвечаешь? видишь, как много
против тебя обвинений.
Но Иисус и на это ничего не отвечал, так что Пилат дивился.
Марк, глава. 15, ст. 2-5
- Стража, слушай мою команду! - затянул капитан.- Направление - на дворец
правителя. Вперед, шагом... арш!
И вот Иисус в сопровождении солдат замаршировал к претории римского
правителя Понтия Пилата. Священники остались в храме, где уже начинались
утренние жертвоприношения, остальные же поспешили за солдатами, образовав
довольно многочисленную процессию. Пока она двигалась через город, в нее
вливались любопытные прохожие и зеваки, и вскоре она достигла внушительных
размеров.
К тому времени горожане проснулись и уже собирались приняться за
повседневные дела, но не тут-то было!
Огородники, торгующие морковкой и цветной капустой, продавщицы корма для
птиц, трубочисты, зеленщики, направлявшиеся к рынку с овощами и фруктами,
молочницы с их кувшинами, бакалейщики, уже открывшие свои лавочки, - короче,
весь Иерусалим побросал свои занятия и устремился за осужденным ко дворцу
правителя, ибо всем хотелось поглазеть на даровое зрелище.
Иисуса ввели в преторию. На какое-то время его оставили там одного,
однако стража охраняла все входы и выходы. Пилат вышел к обвиняемому. Крепко
связанный, сын голубя имел такой жалкий вид и настолько не походил на
опасного преступника, что Пилат проникся к нему сочувствием. Он уже слышал о
пророчествах этого темного простолюдина и о его призывах к восстанию против
римлян, однако, пока никакого восстания не предвиделось, предпочитал не
заносить карающую десницу.
Итак, Пилат посмотрел на бывшего плотника, вышел к иудеям и спросил:
- В чем вы обвиняете этого человека, приведенного в мою преторию?
В ответ посыпались обвинения, как из дырявого мешка:
- Он бунтовщик!
- Греховодник!
- Он восставал против наших законов, карающих прелюбодеек!
- Он нарушал закон субботы, запрещающий трудиться в день праздника
саббат!
- Он путался с гулящими девками!
- Он подстрекал народ против правительства!
- Это бродяга!
- Мародер!
- Он украл осла!
И так далее и тому подобное.
- Все это понятно,- ответил Пилат,- но мне-то какое дело до вашего
пленника? Берите его и наказывайте по своим законам.
- Видите ли,- возразил ему один из мудрецов синедриона,- ряд совершенных
им преступлений у нас карается по закону смертной казнью. А вы сами знаете,
что после того, как наша страна вошла в состав Римской империи, мы потеряли
право выносить смертные приговоры без предварительного согласования с
представителями цезаря.
- Это весьма опасный смутьян! - добавил другой, видимо, сборщик местных
налогов.- Неоднократно призывал он народ не платить налоги, говоря, что он
царь иудейский. Кроме того, он уверял, будто он Христос, то есть спаситель,
или мессия, призванный освободить Иудею. А это ещё хуже!
- Хорошо,- согласился Пилат.- Но сначала я хочу его допросить.
Правитель вернулся к Иисусу.
- Послушай, ты в самом деле считаешь себя царем иудейским? - спросил он.
Иисус ответил:
- Вы спрашиваете об этом по собственному желанию? Или по наущению врагов
моих, которые обвиняют меня, будто бы я считаю себя царем иудейским? У него
снова работала только человеческая сущность, а потому Христос просто
увильнул от ответа. Пилат поморщился.
- До твоих врагов мне нет никакого дела. Я римлянин, а не еврей. В ваши
иудейские раздоры я не вмешиваюсь. Твой народ и твои жрецы привели тебя ко
мне. Объясни, что ты сделал?
Однако Иисус воздержался от ответа.
- Скажи хотя бы, что представляет собой твое царство, на которое ты,
говорят, претендуешь?
- Мое царство не здесь. Если бы это царство было на земле, мои
приверженцы сражались бы за меня и не дали бы мне попасть в руки врагов
моих.
- Значит, ты царь без царства?
- Повторяю: мое царство не от мира сего.
- Где бы оно ни было, ты все-таки считаешь себя монархом, не так ли?
Значит, ты царь?
- Вот именно, вы сказали.
"Похоже, бедняга просто слабоумный",- подумал Пилат. Он снова вышел к
первосвященникам и народу.
- По-моему,- сказал он,- ваш пленник не заслуживает виселицы.
В ответ вся толпа дружно завопила:
- Нет, нет! Заслуживает! Смерть ему!
И снова на помазанную миром голову посыпались самые страшные обвинения.
Тогда правитель приказал привести Иисуса и обратился к нему:
- Слышишь, сколько свидетельствуют против тебя? Бывший плотник хранил
молчание. Ему снова предъявили обвинение в подстрекательстве к мятежу, и
Пилат спросил:
- Где же он вел мятежные речи?
- Повсюду! - ответили ему.- От Галилеи до Иерусалима!
Слово "Галилея" подсказало правителю выход из положения: он вовсе не
собирался брать на себя ответственность за это запутанное дело.
- Послушай-ка, Иисус,-обрадовано сказал он,-а ты случайно не галилеянин?
- Конечно, галилеянин!
- В таком случае, господа,- проговорил Пилат, обращаясь к
первосвященникам и народу,- это дело не входит в мою компетенцию. Оно
касается только Ирода. Так что берите вашего обвиняемого, и пусть его вешает
Ирод, если хочет. Я здесь ни при чем.
И вот Иисуса повели к тетрарху. Ирод уже был наслышан о Христе. Как
сообщает евангелист Лука, "Ирод, увидев Иисуса, очень обрадовался, ибо давно
желал видеть его, потому что... надеялся увидеть от него какое-нибудь чудо".
К сожалению, в тот день Иисус был не в ударе и решительно отказался
продемонстрировать даже самый пустяковый фокус. Тщетно упрашивал его Ирод:
бывший плотник, по одному слову которого якобы двигались горы, ничего не
сказал и ничего не совершил.
Ирод, как и Пилат, подумал, что у обвиняемого просто не все дома и что
вряд ли можно возлагать на него ответственность за подстрекательскую
болтовню.
Он приказал облачить Иисуса в белые одежды - общепринятая в те дни форма
для сумасшедших и слабоумных - и в таком виде отослал его обратно к Пилату.
Римский правитель был уже сыт этой историей по горло.
- Вы приводили ко мне этого человека,- сказал он первосвященникам,- и
обвиняли его в том, будто он подбивает народ на восстание. Я его допросил и
не считаю опасным преступником. Я отослал его к Ироду, но и тот не счел
возможным предать его смерти. Чего же вы ещё хотите?
Жрецы храма, уже совершившие утренние жертвоприношения и прибежавшие к
тому времени во дворец Пилата встретили его слова глухим ропотом. Им нужно
было отделаться от Назарянина любой ценой! Как известно, священно служители
всех времен и народов отличались одинаковой жестокостью.
Услышав ропот, Понтий Пилат решил их успокоить и предложил:
- За всякие мелкие провинности Иисус будет наказан:
я прикажу его выпороть, но потом отпущу.
- Нет, нет! - закричали иерусалимские попы.- Мы со всем не за этим
пришли! По нашим законам он должен умереть. Смерть ему.
Тогда правителю пришла в голову мысль, лишний раз свидетельствующая, что
он был человеком гуманным. Понтий Пилат вспомнил о своем праве амнистировать
на пасху одного заключенного. Это делалось, чтобы народ не забывал о
милосердии римлян.
Он приказал своим воинам привести из тюрьмы самого мерзкого преступника.
Это был некий Варавва, совершивший на своем веку все мыслимые и немыслимые
злодеяния.
Замысел Пилата был прост.
"Я покажу толпе Иисуса и Варавву,- думал он.- А потом спрошу: "Кого вы
хотите, чтобы я отпустил?" Священники злы на Иисуса, однако народ должен
больше страшиться Вараввы. Кроме того, сегодня здесь у дворца собрался почти
весь Иерусалим. Если этот Иисус действительно исцелил множество калек, как
уверяют его последователи, все эти бывшие хромые, слепые, кривые,
прокаженные и паралитики должны встать горой за своего врачевателя".
Идея была, право же, неплоха!
Но - увы, увы и ещё раз увы! - Пилат не учел человеческой
неблагодарности. Он не подозревал, что бывшие кривые, бывшие хромые, бывшие
безногие и тому подобные первыми потребуют смерти для своего исцелителя и уж
во всяком случае присоединятся к хору врагов Иисуса. Поэтому, когда Пилат
представил народу Иисуса и Варавву, он услышал в ответ единодушный вопль:
- Отпусти нам Варавву! Распни, распни Иисуса!
Это была последняя попытка. Напрасно супруга Пилата, мадам Клавдия
Прокула, которая принимала участие в судьбе сына голубя, послала своему мужу
записку, где говорилось: "Не вмешивайся в это дело. Ночью мне приснился
из-за Иисуса кошмарный сон, это плохая примета". Пилат решил, что перед
лицом столь единодушного и недвусмысленного требования толпы отступать уже
поздно.
Он приказал освободить Варавву от цепей, объявил первосвященникам, что те
могут делать с Иисусом все, что им заблагорассудится, а чтобы яснее
показать, что он умывает руки, велел принести кувшин и таз, и подтвердил
свое заявление действием.
Тем временем солдаты уже бичевали Иисуса к вящему удовольствию
собравшихся.
Богословы христианской церкви, дабы разжалобить паству, рассказывают об
этом бичевании всякие ужасы: с Иисуса якобы сорвали одежды, обнажили его до
пояса, привязали к столбу и принялись хлестать веревками, розгами и бычьими
жилами. На это можно было бы им ответить, что пытки инквизиции были куда
страшнее бичевания Христа, которому не выворачивали ни рук, ни ног, не
дробили в тисках костей, не обливали кипящим маслом или расплавленным
свинцом, не прижигали грудь горящей смолой, не сдавливали череп специальным
обручем и не вливали ему в открытый с помощью особой распорки рот целые
ведра воды, причем не сразу, а капля за каплей на засунутую между зубов
губку или мягкую тряпку. К этому можно прибавить, что иудейские священники
не отрубили Иисусу кисти рук, не размозжили ему ноги в "испанском сапоге",
не вырезали ремни из его спины, не посадили его на железный кол, не
вывихнули ему руки из плеч и не подвесили его за ноги. Плотник из Назарета,
который был одновременно богом и всегда имел в своем распоряжении вторую
божественную сущность, позволявшую ему вообще ничего не чувствовать, если
страдания превышали человеческие возможности, не испытал, таким образом, и
сотой доли того, что претерпели мученики свободной мысли от милосердных
служителей божьих.
Но мы не станем говорить всего этого нашим священникам. Достаточно будет
взять в руки евангелие и сказать им, что все басни о бичевании Христа, о
пролитой крови и рассеченной коже - плод их воспаленного воображения. В
Евангелии от Матфея (глава. 27, ст. 26) сказано:
"Тогда отпустил им Варавву, а Иисуса, бив, предал на распятие".
Евангелие от Марка (глава. 15, ст. 15) повторяет: "Тогда Пилат, желая
сделать угодное народу, отпустил им Варавву, а Иисуса, бив, предал на
распятие". Лука об этой детали вообще не упоминает. Евангелие от Иоанна
(глава. 19, ст. 1) гласит: "Тогда Пилат взял Иисуса и велел бить его".
Следует заметить, что в переводе глагол "бить" не передает смысла подлинника
"хлестать", связанного с понятием розги. По сути дела знаменитая мука
господня, из-за которой чувствительные святоши проливают столько слез на
страстной неделе, сводилась к самой обыкновенной порке. Кроме того, из
рассказов евангелистов явствует, что если первосвященники и народ Иерусалима
и требовали смерти Иисуса, то воины стражи ограничивались бранью,
затрещинами и главным образом грубыми шуточками, не имеющими ничего общего с
утонченным садизмом. Пара подзатыльников, полдюжины пинков, презрительный
плевок - вот и все страсти пресловутого бичевания!
Чтобы не отставать от развеселых иудеев, Пилат не только оставил Иисусу
белое одеяние сумасшедшего, но ещё прибавил от себя "багряницу" - плащ из
красной шерсти,- дал ему в правую руку трость и повелел надеть ему на голову
венок, сплетенный из молодого тростника с парой веточек чертополоха. Этот
знаменитый "терновый венец", по уверениям архиепископа парижского, хранится
у него в соборе Парижской богоматери. За умеренную мзду его можно там
увидеть. Я сам его видел. Это обыкновенный веночек из морского тростника, на
котором нет никаких колючек.
В таком наряде Иисуса представили толпе, говоря:
- Вот он, царь иудейский! Радуйтесь!
Солдаты для вящего веселья затащили бывшего плотника на помост, отобрали
здесь у него трость и несколько раз стукнули этой же тростью.
Пилат, как следует вымыв руки, в последний раз обратился к народу:
- Предупреждаю вас самым серьезным образом: раз вы осудили этого человека
и единодушно требуете его смерти, я не стану противиться, однако запомните:
это вы его осудили, а не я. И если он невинен, пусть его кровь падет на вас.
- Согласны! - завопила толпа.- Пусть падет! Не возражаем!
При этом Иисус, должно быть, подумал, что, к сожалению, его кровь не
может пасть ни на кого, ибо он для того и явился, чтобы пролить её на земле
во искупление прошлых, настоящих и будущих грехов всего рода человеческого.
Происходило это между половиной одиннадцатого и одиннадцатью часами утра.
Теперь уже ничто не препятствовало казни осужденного.
(Смотри евангелия от Матфея, глава. 27, ст. 2-31; Марка, глава. 15, ст.
1-20; Луки, глава. 23, ст. 1-25; Иоанна, глава. 18, ст. 28-40; глава. 19,
ст. 1-16.)
Глава 64.
ЛОБНОЕ МЕСТО.
И привели его на место Голгофу, что значит:
"Лобное место".
И давали ему пить вино со смирною; но он не принял.
Марк, глава. 15, ст. 22-22
И вот мы на пути к месту казни. После дуем же с евангелием в руках за
существом с двумя сущностями и посмотрим, сумеет ли оно умереть не дрогнув,
как подобает герою. Прежде всего, куда его повели из претории Пилата?
Римские ликторы смешались с солдатами храмовой стражи, и за ними повалила
вся толпа во главе с первосвященниками, книжниками и фарисеями. Для начала
весь кортеж двинулся к иерусалимской тюрьме. Там с Иисуса сняли красный плащ
и наряд сумасшедшего и вернули ему его одежды. Там же к Иисусу присоединили
ещё двух проходимцев, приговоренных, как и он, к высшей мере наказания.
Дополненная таким образом процессия снова двинулась в путь, направляясь к
холму за пределами города, где обычно совершались казни. Этот холм назывался
Голгофа, или Лобное место. Такое название он получил из-за того, что верхняя
его часть представляла собой голую скалу, отдаленно напоминавшую
человеческий череп. Комментаторы евангелия, одержимые зудом повсюду
отыскивать всевозможные чудеса, уверяют, будто холмик, на котором Иисуса
подвесили к кресту, назывался черепом потому, что под этим холмом покоится
череп Адама. Следует сразу сказать: до сих пор там никто не откопал ничего,
хотя бы отдаленно напоминающего вышеупомянутый предмет.
Ниже я расскажу, как священники объясняют эту неувязку, продолжая тем не
менее утверждать, будто знаменитый череп действительно погребен под
Голгофой.
Итак, процессия двинулась по улицам города. На каждом перекрестке
злосчастный сын голубя подвергался все новым насмешкам. На каждом углу он
встречал какого-нибудь бывшего слепца, которому вернул зрение, или бывшего
паралитика, которого поставил на ноги, и, наверное, рассчитывал, что эти
люди, столь многим ему обязанные, бросятся на солдат и освободят своего
благодетеля. За свою жизнь он сотворил столько чудес, что всех чудесно
исцеленных, наблюдавших страсти господни, было вполне достаточно, чтобы
стереть его врагов в порошок.
Но, увы! Бессердечные экс-калеки только смеялись, глядя на жалкую фигуру
своего исцелителя. Ни один из них даже не подумал прийти ему на помощь!
Грех надкушенного яблока искупался по всем правилам искусства.
Первыми, кто сжалился над осужденным, были солдаты стражи.
Главный склад крестов для распятия находился в здании тюрьмы. Осужденный,
согласно обычаю, должен был тащить на себе свой крест до самого места казни.
Оба разбойника довольно легко несли свои кресты, положив их на плечо. Что же
касается Иисуса, то ему в довершение всех несчастий достался самый тяжелый,
плохо оструганный крест, от которого у него сразу заломило спину.
Мы знаем, что бывший плотник разбирался в плотничьем деле, поэтому сейчас
он испытывал двойные мучения: физические - от тяжести креста, и моральные -
от того, как он сделан, ибо взглядом профессионала сразу увидел, какая это
топорная работа.
Кроме того, не следует забывать, что уже в Гефсиманском саду, где ангел
заставил его проглотить чашу горечи, наш миропомазанный был в самом тяжелом
состоянии. Так называемые святые книги утверждают, будто в Гефсиманском саду
началась его агония. Поэтому сейчас, когда его человеческая сущность
преобладала над божественной, он с трудом передвигал ноги и едва не валился
под тяжестью креста. А за городскими воротами он вообще плюхнулся на дорогу
и не смог больше встать.
Тогда солдаты начали совещаться.
- Бедняга совсем выдохся,- говорили они.- Заставлять его дальше тащить на
себе этот столб с перекладиной было бы просто жестоко.
Они огляделись по сторонам. В толпе любопытных выделялся здоровенный
детина.
- Эй ты, как тебя зовут? - окликнул его один из солдат.
- Симон.
- А ну, Симон, берись-ка за крест: донесешь его до Голгофы!
Симону - как выяснилось, он был киринеянином - это предложение пришлось
не по вкусу.
- Несите эту виселицу сами! - заворчал он.- При чем здесь я?!
Дата добавления: 2015-10-24; просмотров: 27 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| ЗАБАВНОЕ ЕВАНГЕЛИЕ». 25 страница | | | ЗАБАВНОЕ ЕВАНГЕЛИЕ». 27 страница |