Доглобальное право народов

Хотя в продолжение тысячелетий у людей имелся некий мифический образ, у них не было научного опыта Земли как целого. Отсутствовало представле­ние об общей всем людям и народам планете, на ко­торой совершаются измерения и локализации. В этом смысле у людей отсутствовало какое бы то ни было глобальное сознание, а потому и какая бы то ни было ориентированная по общим созвездиям поли­тическая цель. Точно так же не могло существовать и охватывающего всю землю и все человечество jus gentium. Если применительно к этому времени гово­рят о каком-либо jus gentium, то следует отметить, что уже в силу разности структур пространства речь в таких случаях не может идти о том же самом, что позднее, после возникновения планетарных и гло­бальных представлений, стало называться правом на­родов (Recht der Volker), jus gentium, международным или интернациональным правом (Volkerrecht oder internationals Recht). Философские обобщения элли­нистической эпохи, превращающие polis в kosmopolis, мы можем здесь не рассматривать; у них не было топоса, т. е. локализации, а значит, и ка­кого-либо конкретного порядка.¹

¹ В главе о свободе морей (см. ниже) мы вернемся к этому во­просу в связи с современной утопией. Греческое слово topos с те­чением времени получило значение locus communis, общего мес­та. Сегодня это слово используют, говоря о всем известных и абстрактных банальностях. Но даже такие общие места стано-

Конечно, Земля, если мы рассматриваем ее пост­фактум, в нашем сегодняшнем горизонте, всегда была каким-либо, пусть и не осознаваемым людьми образом разделена на определенные составные части. Но это был не пространственный порядок Земли в целом, не номос Земли в подлинном значении слов номос и Земля. Различные властные комплексы — египетские, азиатские и эллинистические царства, Римская империя, возможно, какие-то негритянские царства в Африке и империя инков в Америке — от­нюдь не были полностью оторваны и изолированы друг от друга; но их взаимоотношения не носили глобального характера. Каждое из этих царств рассматривало само себя как мир, по крайней мере как землю, населенную людьми, или как средину мира, как космос, дом, и, если лежащая за пределами этого мира область Земли не казалась ему опасной, считало ее либо чем-то неинтересным, либо ка­ким-то причудливым курьезом, и зловещим хаосом, если она представляла опасность; но в любом случае эта часть Земли считалась открытым, «свободным» и лишенным хозяина пространством для завоевания, присоединения территорий и колонизации. Разуме­ется, дело обстояло совсем не так, как об этом со-

вятся конкретными и живыми, если принять во внимание их пространственный смысл. Учение о topoi [местах] создано Ари­стотелем, причем как часть риторики. В свою очередь риторика, что показывает в своей блестящей диссертации Э. Тьонвиль (Eug. Thionville. De la Theorie des Lieux communs. Paris, 1855) представляет собой своего рода пандан, антистрофу диалектики. Она есть диалектика публичного места, агоры, в отличие от диа­лектики Ликея и Академии. То, что один человек может сказать другому, является спорным, понятным или убедительным лишь в правильном обрамлении и в правильном месте. Так, еще и се­годня существуют строго определенные топосы канцелярии и кафедры, судейского кресла и предвыборного собрания, конфе­ренций и конгрессов, кино и радио. Социологический анализ любого из этих мест должен начинаться с описания свойствен­ного ему топоса.

общают учебники XIX столетия, и как это утверждал, указывая на древних римлян, сам знаменитый автор истории Древнего Рима Теодор Моммзен, пи­савший, что античные народы пребывали в состоя­нии «естественной» вражды по отношению друг к другу, что любой чужеземец был врагом, любая война была войной на уничтожение, а все зару­бежные государства, если они не были союзниками, были вражескими государствами, до тех пор пока не заключался обязательный к исполнению договор о дружбе; и такая ситуация якобы имела место именно потому, что в ту эпоху еще не существовало междуна­родного права в его современном, гуманистическом и цивилизованном смысле. Такие утверждения объяс­няются чувством самодовольства, присущим XIX сто­летию, и его цивилизаторскими иллюзиями. Однако мировые войны XX века подвергли их суровому ис­пытанию.

Вопреки этим ошибочным утверждениям востор­жествовало правильное историческое понимание, что как раз римское право и определявшаяся им между­народно-правовая практика признавали различные типы войн, равноправных и неравноправных союзов и объединений (foedus aequum и foedus iniquum), им были ведомы самые разнообразные способы взаимо­отношений с иностранными государствами.' И преж­де всего римское право было в состоянии отличить врага, hostis, от грабителя и преступника. Hostes hi sunt, qui nobis aut quibus nos publice bellum decrevimus: ceteri latrones aut praedones sunt.² Так говорится в многократно цитировавшемся положении Помпония

¹ У Альфреда Хойса (Alfred Heufi. Die volkerrechtlichen
Grundlagen der romischen AuBenpolitik in republikanischer Zeit //
Beiheit XXXI N. F. 18. 1933) мы находим опровержение тезиса
о естественной вражде и необходимости наличия договора о
дружбе.

² Враги — это те, кто нам или кому мы открыто объявили
войну; прочие же суть разбойники или грабители (лат.).

в Digesta De verborum significatione 118. Но способ­ность признавать Justus hostis¹ и есть начало всякого международного права. Следовательно, существовало международное право существовало и в доглобальной картине мира. Однако все соответствующие этой кар­тине представления о мире и населяющих его наро­дах определялись мифическим сознанием, не смогли устоять перед географическим просвещением и были вытеснены появившейся после XVI столетия в ре­зультате научных расчетов глобальной картиной мира. Земля, или мир, в этих представлениях высту­пала в качестве круга, orbis, причем следует иметь в виду, что многозначное слово orbis могло пониматься и как диск, и как плоский круг, и как шар.² В соот­ветствии с мифическими представлениями в качестве земных границ выступали океан, змея Мидгарда или Геркулесовы столбы. Политическими гарантиями этого мира были неприступные защитные сооруже­ния, такие как пограничные валы, Великая стена, лимес, или (согласно исламскому праву) представле­ние о доме мира, вне которого — война.³ Смысл та­ких границ заключался в отделении мирного поряд­ка от мятежного беспорядка, космоса от хаоса, дома от не-дома, огороженного пространства от дикой местности. Поэтому они становились границей зоны действия международного права, тогда как, напри­мер, в XVIII и XIX столетиях граница двух госу­дарств, подчинявшихся международному праву но­вого времени, означает не исключение соседа из международно-правового поля, а взаимное междуна­родно-правовое признание — прежде всего призна-

¹ Законный враг {лат.).

² Josef Vogt. Orbis Romanus. Tubingen, 1929. S. 14 f.

³ Дар-эль-ислам в противоположность дар-эль-харбу, дому,
или области, войны. Об этом см.: Najib Armanasi. Les principes
Islamique et les rapports internationaux en temps de paix et de guerre.
Paris, 1929.

ние того, что у земли по ту сторону границы есть свой хозяин.

Между различными державами во все времена существовали межгосударственные связи, велись разного рода переговоры, устанавливались дружест­венные или враждебные взаимоотношения, сущест­вовали посольства, торговые соглашения, конвои, союзы, велись войны, заключались перемирия и мирные договоры, имели место династические кон­такты, право убежища, выдача преследуемых лиц, захват заложников. По меньшей мере среди правя­щих семей и слоев существовали commercium,' а за­частую даже и connubium.² Первый дошедший до нас письменно зафиксированный договор о мире, дружбе и союзе, подписанный двумя договариваю­щимися сторонами, датируется 1279 годом до н. э.; это — часто упоминаемый договор египетского фа­раона Рамзеса II с хеттским царем Хаттусили. Дого­вор содержит обязательства взаимной помощи при борьбе против внешних и внутренних врагов, выда­чи беглецов и эмигрантов и амнистии. Он стал из­вестен как образец международно-правового дого­вора и в то же время являет собой пример установления «двойной гегемонии» двух держав. Всего несколько лет назад в Европе было принято считать, что развитые дипломатические контакты и искусство хорошо продуманной, взвешенной внеш­ней политики возникли лишь в XV—XVI веках н. э. в Италии? как самый современный продукт Ренессан­са. Сегодня это мнение характеризуется знатоками египетской истории как «иллюзия», и иные истори­ки ныне склонны полагать, что переговоры, союзы, торговые договоры, политические браки, переписка и архивы фараонов, царей Вавилона и Ассирии, Митанни и Клатти XIV—XV веков до н. э. представ-

' Деловые отношения (лат.). i

² Браки (лат.).

ля ют собой прототип международно-правовых отно­шений.' Политические и экономические отношения греческих, эллинистических, древнееврейских, ин­дийских, арабских, монгольских, византийских и прочих государственных образований также часто становились предметом интересных публикаций. Но тем не менее все эти отношения представляют собой международное право, или jus gentium лишь в не со­всем полном, лишь в неопределенном смысле. Дело не только в том, что в те эпохи любая деятельность, а в особенности ведение войны, в организационном плане оставалась на уровне тогдашних технических и экономических коммуникаций и отношений, но пре­жде всего в том (и это имеет решающее значение), что всякая деятельность была тогда ограничена рам­ками не глобальной картины пространства, не охва­тывающей всю Землю целиком, и осуществлялась в горизонте Земли, еще не измеренной посредством научных методов.

Культуры, возникавшие в древности и в Средние века в высокоразвитых регионах как Востока, так и Запада, были либо сугубо континентальными, либо речными (потамическими), либо самое большее культурами внутренних морей (талассическими). Вследствие этого номос их пространственного поряд­ка также не определялся ни оппозицией суши и моря как двух порядков, что имеет место в современном международном праве, ни тем более преодолением этой оппозиции. Это относится как к восточно-ази­атским и индийским государствам, так и к государст­вам Ближнего Востока, вплоть до тех пор, пока они

'Договор 1279 г. до н. э. опубликован (с переводом Гарди-нера и Лэнгдона) в Journal of Egyptian Archaeology. Bd 6. S. 132 ff.; ср. также: Korosec. Hethitische Staatsvertrage // Leipziger rechtswissenschaftliche Studien. Bd 60. S. 64 f; Roeder. Agypter und Hethiter. S. 36; A. Moret und G. Davy. Des Clans aux Empires. Paris, 1929. S. 374 f. Ср. также: Mettgenberg. Zeitschrift fur Volkerrecht. XXIII. 1939. S. 23 ff. und XXVI. 1944. S. 377.

не приобрели новый облик благодаря исламу; это относится и к державе Александра Великого, к Рим­ской и Византийской империям, к франкской им­перии Карла Великого, к Римской империи сред­невековых германских королей и ко всем их взаимоотношениям.¹ Это касается, в частности, и феодального права европейского Средневековья, представлявшего собой земельное право, понимаемое как сугубо континентальный порядок, которому море вообще не ведомо. Распределяя районы для миссио­нерской деятельности, Папы делили пространство, не различая суши и моря. Папский престол претен­довал на все известные острова (Сицилия, Сардиния, Корсика, Англия), но ссылался при этом не на разде­ление Земли на сушу и море, а на мнимый Констан­тинов дар. Оппозиция суши и моря как оппозиция

¹ «По своему географическому положению высококультурные регионы как Восточного, так и Западного полушария были, в сущности, континентальными, в крайнем случае талассически-ми. В Древнем мире они распространились по всем климатиче­ским зонам Европейско-Североафриканской части Земли за ис­ключением Крайнего Севера и вечно влажных тропиков. Обе великие южные опоры земной тверди Древнего мира, Черная Африка и Австралия с австрало-азиатской Океанией, не породи­ли самостоятельных высоких культур. Они по большей части на­ходились и вне области распространения древних, самостоятель­но сложившихся крупных территориальных образований. Но с ботанико-климатической точки зрения у большинства областей, где зарождались высокие культуры, есть нечто общее: они про­стираются от районов с влажным климатом, где возможно при­митивное земледелие богарного типа, от областей девственных лесов умеренного пояса, субтропиков и районов тропических и нетропических муссонов до края пояса великих степей и пус­тынь. Однако восточный культурный мир возникает на западе сухой части Древнего мира. Он выходит за ее пределы лишь в ходе колониального расширения. Высокие культуры доколумбо-вой Америки (за исключением культуры майя) в своем древней­шем ядре, кажется, также связаны с районами сухого климата, однако — в отличие от Востока — еще и с более прохладными горными областями» (Генрих Шмиттхеннер)

различных пространственных порядков представляет собой феномен Нового времени. Он начинает опре­делять структуру европейского международного пра­ва лишь с XVII—XVIII веков, а следовательно, лишь после того, как были открыты океаны и сформирова­лась первая глобальная картина Земли.

Общее право, появившееся в результате такого доглобального деления Земли, не могло быть все­объемлющей и взаимосвязанной системой, ибо не могло отражать всеохватывающий пространствен­ный порядок. Первоначально возникли примитив­ные отношения между кланами, родами, племенами, городами, группами последователей тех или иных вождей, разного рода союзами и контрсоюзами. Эти отношения либо развивались на стадии, предше­ствовавшей образованию государства, либо (как это было на италийской почве до образования Римской империи или на германо-романской почве до образования империи франков) были внешним выражением борьбы за образование государства. Как только появляются государства, возникают три вида отношений: межгосударственные отношения между различными державами, международные от­ношения внутри какой-либо державы одной и отно­шения между той или иной державой и еще не обра­зовавшими государства племенами и народами, каковые отношения, например, имели место между Римской империей и кочевыми племенами, с кото­рыми заключались союзы и которым империя пре­доставляла свою землю.

Межгосударственное международное право догло-бальной эпохи содержит несколько важных правовых норм относительно войны и мира. Но, несмотря на наличие этих зачатков подлинного международного права, оно было не в состоянии компенсировать от­сутствие представления о Земле в целом. Оно остава­лось рудиментарным, даже если в определенных ас­пектах право, регулировавшее обмен посольствами,

заключение союзов и мирных договоров, статус иностранцев и условия предоставления убежища, воплощалось в твердых формах и признанных обы­чаях. Ибо межгосударственное международное пра­во не могло так просто дорасти до формулировки четких правил ведения войны, т. е. до признания другой державы в качестве Justus hostis. Вследствие этого до тех пор, пока не было выработано какое-то иное, новое мерило, войны между такими государст­вами велись как войны на уничтожение. Иначе обстояло дело с международным правом внутри ка­кой-либо одной державы, определявшимся принад­лежностью всех его сторон к orbis одного и того же государства. Земля самостоятельных, автономных членов союза (foederati) также принадлежит к orbis, тогда как даже целиком порабощенные, т. е. полно­стью утратившие свою землю народы, в отличие от них могли обладать чем-то подобным международ­но-правовому статусу. Мы можем видеть это на при­мере Спарты (негативный пример даже более выра­зителен), эфоры которой как правило каждый год объявляли войну илотам, т. е. побежденному и пора­бощенному, потерявшему свои земельные угодья на­роду. Идее сосуществования истинных государств, т. е. самостоятельных крупных территориальных единиц в неком общем пространстве недоставало упорядочивающей силы, ибо отсутствовала идея об­щего, охватывающего всю Землю пространственного порядка.

Дата добавления: 2015-10-02