Одиночество сумасшедшего.

По ночам очень холодно, правда. И никакого сна. Я лежу на спине, смотрю в потолок. Прислушиваюсь, жду. Жду, когда придёт он или он. Но никого. И это убивает, это делает меня несчастным. Где-то там, за несколько десятков стен, дорог и улиц, спит брат. Спит и даже не подозревает о том, как сильно он предал меня, как изувечил. Ведь то, что становится со мной – это что угодно, но не моя сущность. За что ты так поступил, Том? За мою гнилую любовь? Или за мою гнилую душу? Но ведь всё это было от чистого сердца, знаешь. Часто вспоминаю нашу единственную близость. Так сладко, почти приторно. Это сломало тебя, скажи, сделало больно? А мне, знаешь, сейчас мне в тысячу раз больнее. Но ты не поймёшь. А я и не прошу этого.

Дни текут медленно или же слишком быстро, не могу понять. Я растение. И мою почву ни черта не подпитывают. Мне хочется сказать всем им – «Да что же, думаете, вы смогли что-то изменить? И не мечтайте!». Хочется, но могу ли я это сделать, ведь всё не так, совсем не так. Сейчас зима. Том не приходит, давно не приходит ко мне. Видимо, занят обустройством новых жилищ. А что я – я просто доживаю свой век.

Он проходит и садится на постель, болезненно потирая горло. Рядом маячит ангел, укутавшись в большой безразмерный свитер.

- Ты в большом дерьме, дорогуша, - говорит мне «тёмный», а я готов взвыть от радости.

Так соскучился по ним, что сейчас любые унижения и боль покажутся благодатью. Он оглядывается, и не найдя чего-то, просто прислоняется к стене, закрывает глаза. Если мои альтер эго здесь, значит, не всё потеряно.

- Мы пришли попрощаться.

- Нет.

Нет-нет-нет-нет-нет и ещё тысячу сочетаний этих трёх маленький, крохотных букв.

- Да, Билл, да! – демон раздражённо машет руками, видно, что ему приходится прикладывать немало усилий для этого, - Наши дни сочтены.

Шутки. Это всё глупые бредовые шутки.

- Нет.

- Заладило пластинку?

- Нет!

Они одновременно смеются, но как-то устало. Почти прозрачные, кожа в помехах, словно плохо настроенный канал по кабельному.

- Вы не можете оставить меня.

- Ты проиграл. Ты всё испортил, погубил нас всех, - ангел говорит почти шёпотом, - Ничего другого не остаётся.

- Но вы нужны мне, как же так…

Такое ощущение, словно земля под ногами движется. Хаотично так движется, быстро, рвано.

- Извини малыш, но так надо. Ничего не хочешь на прощание? – ухмылка и змеиный язык, так привычно, по родному пробегающий по тонким губам.

И я просто опускаюсь на колени, раскрывая руки для объятий, ласк, действий – не важно. Всё сливается в какую-то единую массу, оглушающую своей правильностью и безысходностью. Они оба, как изголодавшиеся звери, жадно и горячо целуют, облизывают меня, моё тело, душу. Кажется, будто они вытягивают её прямо через наполненный кровью и слюной рот. Но это всё так поверхностно, так незначимо, ведь сейчас я счастлив, как никогда. Они, моя жизнь, со мной. И плевать, что в последний раз. Ведь без них нет меня, словно изуродованный детский пазл, лишённый всей своей прелести без самой важной детали, где-то прямо по середине рисунка.

Я люблю тебя, Том. Люблю.

**

Мне двадцать четыре. Меня выписывают с какой-то странной, непонятной и нудной справкой из психиатрической лечебницы. Я здоров примерно на семьдесят пять процентов и этого вполне достаточно для того, чтобы быть социально не опасным и жить самостоятельно, поддерживая своё стабильное состояние приёмами таблеток и всяких сывороток с тошнотворным вкусом и запахом. Врач трепет меня по плечу, словно дворовую шавку, суёт в руки целую стопку бумаг, выписок и прочего дерьма, в котором разбираться я просто-напросто не намерен, и подталкивает к двери. За которой новая, здоровая жизнь. Тысяча и одна ночь одинокого бреда, холода и пустых звуков. Почему мне кажется, что долго я не выдержу?

Том ждал меня в холе. Ему уже двадцать семь, у него нет семьи и даже просто девушки. Есть только работа и полупомешанный брат. Какой интересный бонус. Он так странно смотрит на меня, словно не узнаёт. А я его и правду не узнаю. Короткие волосы, выкрашенные в какой-то тёмный цвет, острые скулы, холодные глаза. Он молчит, и определить степень его голоса пока невозможно. Но, наверное, она подстать всему облику.

Машина, всё тот же старенький Форд, неаккуратно несётся по дорогам. Мне кажется, мы не хило так превышаем скорость. Хочешь убить нас? Пожалуйста, понедельник прекрасный день для этого.

- Я рад, что ты практически здоров. По крайней мере, можешь контактировать с людьми и жить почти как все. Никогда бы не подумал, что это возможно.

Его сухие губы так медленно, словно в замедленной съёмке, шевелятся, что хочется его поторопить, закричать, ударить даже.

- А я не рад, - пожимаю плечами и отворачиваюсь к окну.

- Почему?

- Я не умею жить, - повторяю недавний жест, - Мне страшно немного. Но это мои проблемы, не волнуйся.

- Ты всегда можешь обратиться ко мне за помощью.

Не могу. Что ты несёшь? У тебя, кажется, помутнее рассудка, мы поменялись местами?

- Мне казалось, ты не хочешь меня знать.

- Вовсе нет, просто…просто всё это сложно, понимаешь? Я приезжал к тебе редко не из-за того, что не хотел видеть, а только потому, что врач сказал, что так будет лучше…

Вскидываю руку, заставляя его замолчать.

- Не надо. Мне плевать, благодаря кому мы теперь, я…забудь. И веди поаккуратнее.

Жизни внутри меня больше нет. Но есть жизнь вокруг. И она так не нравится мне. Не хочу слышать никаких доводов, мне абсолютно всё равно, по какой причине ты вдруг предал меня. Предавал. Так мучительно долго и со вкусом. Вылечить меня, может, и вылечили, но эгоизм никуда не делся, братишка.

Квартира обставлена довольно скромно, но симпатично. Но всё равно неуютно, ощущаю себя незащищённым. Я так привык к больничным стенам и нашему дому, и что же теперь? И ничего.

- Хочешь поесть?

- Нет, спасибо.

Отмахиваюсь. Мне хочется спать.

- Где можно прилечь?

- Пойдём, я постелил тебе на диване в гостиной.

Диван в гостиной на одну ночь – это всё, что будет для меня.

- А тебе не надо выпить таблетки или что-то такое?

- Да, сейчас.

Меня почти не раздражает эта забота. Но не стоит вдруг строить из себя снова любящего, чуткого родственника. Теперь это уже не важно, совсем. И там, в самом центре моих мыслей, ты хоть и являешься эпицентром, но прощать тебя, Том, мне совсем не хочется. Думаешь, ты сделал лучше, вылечив меня? Три раза ха-ха. Ты растоптал мою жизнь, ведь если раньше я мог спокойно существовать, то теперь придётся приспосабливаться, не умея ничегошеньки. В биологии это, кажется, называется «естественный отбор». Я буду особью, которая окажется слабым звеном.

Дата добавления: 2015-10-02