Глава 20 НАСТОЯЩЕЕ

И вот теперь я наблюдал за ней в венецианском кафе. Жирные голуби, словно престарелые призраки, расхаживали вокруг столиков. Она достала зеркальце и помаду, подкрасила губы, словно перед свиданием. Солнечный зайчик высветил кружок на ее лице, и наши взгляды в первый раз встретились. Я встал и подошел к ее столику. Алессандро повернулся на своем стуле у бара, чтобы не выпускать меня из виду.

– Привет, Ева.

– Привет, Мартин.

Как ни странно, я был рад, что она меня узнала.

– Можно к тебе присесть?

– Пожалуйста.

Вблизи ее лицо напоминало лицо скелета, кожа, белая, как фарфор, плотно обтягивала скулы. Длинные до неприличия ногти были алыми и заостренными на концах. Чтобы как-то начать разговор, я спросил:

– Вы здесь на отдыхе, как и я?

– Мы?

– Ведь Виктор с тобой?

Она посмотрела на меня, потом куда-то в сторону, и мне показалось, что сейчас появится Виктор. Наконец она сказала:

– Ты, конечно, не слышал.

– О чем?

Она долго не отвечала, потом произнесла:

– Виктор умер.

В этот момент в голову Евы угодил воздушный шарик, и она вздрогнула. Я попытался поймать шарик, но он был с гелием и улетел в небо.

– Прошу прощения, – сказал я. – Мне искренне жаль. Это ужасно, ведь вы были так близки.

– Да, близнецы всегда близки.

– Как страшно – умереть таким молодым.

– Нет. – Она, как всегда, высокомерно поставила меня на место. – Сейчас много молодых умирает. Буквально один за другим.

Я искал нужные слова.

– Какой удар для родителей!

– Нет, – бросила она. – Скорее облегчение. Впрочем, мне на них наплевать.

Алессандро не спускал с меня глаз. Я заметил, что он чем-то обеспокоен.

– Я видел тебя в церкви, – пояснил я.

– Я вовсе не молилась за Виктора, не думай. Я молилась за себя. Не закажешь ли мне еще выпить?

– Конечно. Ты что предпочитаешь?

– Все равно. Ну, граппы.

Я махнул официанту, но он подходить к нам не торопился. Венецианские официанты вообще не очень жалуют туристов. Наконец он убрал пустой бокал Евы и небрежно обмахнул столик полотенцем. Я заказал граппу и скотч для себя.

– Что же тебя привело в Венецию?

– У нас здесь есть палаццо.

Я понимающе кивнул. Ну конечно, я мог бы и сам догадаться. Богачи коллекционируют дома, как марки.

Когда принесли выпивку, я поднял свою рюмку:

– За умерших друзей!

– Это за кого же?

– Ну, конечно, за Виктора.

– Думаешь, Виктор был твоим другом? Он считал тебя скучным человеком. – Она выпила граппу залпом, по-русски.

– Не следует плохо говорить о мертвых, – сказал я. Ее резкость всегда раздражала. – К тому же у меня были и другие друзья.

– Вроде дорогого Генри – ты ведь его имел в виду?

– Послушай, – сказал я. – Видимо, я тебе неприятен, и сожалею, что навязал тебе свое общество. – Я хотел встать, но она схватила меня за руку.

– Не уходи, – сказала она. – Я совсем не то хотела сказать. Останься. Я не могу сейчас быть одна.

Вопреки здравому смыслу я снова сел.

– Ты не должен обижаться. Я просто не знаю, что говорю. Со мной такое часто бывает.

– Понимаю.

– Я хотела бы еще выпить, – сказала она.

Я снова позвал официанта, но он не торопился и несколько раз прошел мимо. Когда же, наконец, наш заказ принесли, ее голос и настроение неожиданно изменились.

– Ты сказал, что отдыхаешь здесь?

– Да, – ответил я, – решил сделать перерыв в работе на несколько дней.

– По-прежнему пишешь?

– Да, пишу.

– А я ничего не делаю, – сказала она. – Вообще ничего. Это ведь счастье, правда?

– Ты так думаешь?

– А ты?

– Не знаю, не пробовал.

Она дотронулась до моей руки, и с ее костлявого запястья соскользнули дорогие часы, как это я не раз замечал.

– Ты здесь с кем-нибудь?

– Нет, один.

– Давай покажу тебе наш дом. Тебе наверняка интересно, как живут гадкие богачи – ты ведь именно так о нас думаешь, да? Пригодится для какого-нибудь романа.

Я взглянул на Алессандро, но он в это время беседовал с одной из официанток.

– Так тебе это интересно?

– Да, – ответил я, – если только ты располагаешь временем. Я сейчас расплачусь.

Я подошел к бару, встал рядом с Алессандро, не глядя на него, сказал:

– Я встретил знакомую из Англии. Она пригласила меня к себе домой. Не беспокойтесь, вернусь в гостиницу к шести. – И прежде, чем он успел что-либо возразить, я вышел.

Подсаживая Еву в поджидавшую ее гондолу, я почувствовал, какая она легкая и хрупкая. Во время поездки она почти все время молчала, откинувшись, словно в изнеможении, на потертое плюшевое сиденье. Мы проплыли через квартал Дорсодуро, где когда-то в деревянных домах жили бедняки; он был теперь отреставрирован богатыми миланцами в качестве pieds-a-terre^[62] для уик-эндов. Наконец гондола проскользнула в узкий канал и примостилась между двумя разукрашенными столбами с позолоченными диадемами наверху, обозначавшими стоянку. Взглянув на готический фасад, я увидел, что он старательно подновлен, чего нельзя было сказать о соседних. Балконы, выходящие на канал хитроумным узором, сияли на солнце. Двое слуг, во всем черном, возникли из ниоткуда, словно угадав, когда прибудет хозяйка, и помогли нам выйти на сушу. Ева не обратила на них никакого внимания: это была обычная процедура, не стоившая благодарности. Я заметил, что никто не заплатил гондольеру – должно быть, он тоже служил у нее.

По обеим сторонам от входа под маленькими окошками, забранными витыми чугунными решетками, помещались каменные патеры, высеченные в виде ритуальных декоративных тарелок. Я прошел за Евой в темноту внутренних помещений, а затем вверх по одному маршу каменных ступеней в mezzanino^[63], где в былые времена купцы устраивали свои кабинеты.

Теперь там стояла богатая, но разностильная мебель. Образчики малопривлекательного итальянского модерна соседствовали с гобеленом, а рядом – неожиданно – стоял телекс-аппарат.

Мы пошли дальше, в piano nobile^[64], где находились главные свидетельства богатства семьи. Шесть канделябров Мурано свисали с расписного деревянного потолка. Мебель здесь была времен барокко; стулья покрыты превосходной вышивкой, на стенах – множество полотен старых мастеров, в том числе один великолепный Каналетто^[65], украшавший дальнюю стену комнаты. Я долго стоял перед ним.

– Тебе нравится? – спросила Ева.

– Изумительно.

– У всех наших знакомых есть Каналетто, так что отец, конечно, не хотел отставать. С ним все в порядке, но зачем смотреть на это, когда за окном все то же самое в натуральном виде?

Я пропустил мимо ушей эти ее полные снобизма слова. Пока я любовался картинами, она налила себе выпить и растянулась на одном из парных диванчиков, стоявших по обе стороны огромного камина. Ее юбка задралась, обнажив тощие ноги.

– Ну как, впечатляет?

– Конечно.

– А я больше этого не замечаю. Это просто еще один дом – и только.

– Мы посмотрим остальное?

– Как хочешь.

Она допила свою рюмку и неуверенно встала.

– Я покажу тебе комнату Виктора. Хочешь?

– Охотно посмотрю все, что покажешь.

Через следующую дверь мы вышли на лестничную площадку. Здесь в нос ударил тяжелый запах ладана, даже голова закружилась. Перед нами была резная деревянная дверь, на которой висел венок. Ева посторонилась, пропуская меня. Когда глаза привыкли к перемене освещения, я увидел, что в комнате пусто, если не считать стола на козлах, вокруг которого стояло не меньше дюжины зажженных алтарных свечей. На столе лежали фотографии Виктора в орнаментированных серебряных рамках. Позади стола с задней стены на меня смотрела большая композиция Уархоля^[66] – примерно с десяток цветных портретов Виктора.

– Это мой храм в его честь, – сказала Ева. – Свечи меняют каждый день. Видишь, каким он был красивым? Даже мертвый он не утратил красоты, как некоторые. В этом Господь был к нему милостив.

Я подошел ближе к столу. В центре лежала белая роза, а рядом – опавший лепесток. Рассмотрев фотографии, я не мог не согласиться с тем, что Виктор был наделен своеобразной красотой, но лицо его, слегка грубоватое, напоминало маску, а глаза ничего не выражали.

– Почему ты не спрашиваешь, отчего он умер?

Я промолчал, зная ответ заранее.

– Он умер от модной заразы, которая скоро всех нас перекосит.

Она подошла ко мне и кончиком алого ногтя приподняла отпавший лепесток розы.

– Надеюсь, он не очень сильно страдал, – сказал я.

– Дело кончилось сущей ерундой, которую называют «подружкой стариков». Пневмонией, – пояснила она, видимо полагая, что я мог и не понять. – Да, он страдал, но он был таким мужественным, никогда не жаловался. Я нянчила его, нянчила до самой кончины, в страданиях мы были вместе, как и во всем остальном.

– Конечно, я не сомневался.

Она порывисто схватила мою руку и повернула лицом к себе.

– Что ты знаешь об этом со своими глупыми, безобидными маленькими романчиками? Ты не можешь понять, чем мы обладали, что делали. Генри был прав – он считал, что ты не способен понять ничего за пределами своего скучного маленького мирка, где все разложено по аккуратным маленьким полочкам и нарушать порядок нельзя. Ты, видимо, очень рад, что не переспал со мной, когда я попросила об этом, да? Я уже тогда знала, мы оба знали. Только поэтому я и предложила меня трахнуть. Не думай, я не увлеклась тобой – просто хотела поделиться хорошей новостью!

Ее страстность меня не удивила. Я понял, что рухнули стены тех привилегий, которые, она верила, будут вечно их защищать. Она была заражена не только вирусом, но и безнадежностью, которая наступила от осознания того, что надежды больше нет. Она подняла руки, и мне показалось, будто она хотела вцепиться в лицо мне ногтями, но я поймал их и держал, словно прутья, потому что никакой силы в них не было. От этой легкой потасовки пламя алтарных свечей заколебалось, мягкие волны света пробежали по уархольским портретам, и на короткое время они ожили, перестали быть плоскими. И я вспомнил то время, когда мы с Софи были лишь наблюдателями, когда еще не начался процесс разложения.

Я осторожно опустил ее руки, но продолжал их держать до тех пор, пока она не перестала дрожать. Потом повернулся и вышел из комнаты. Закрывая за собой дверь, я заметил, как она наклонилась и поцеловала одну из фотографий.

Дата добавления: 2015-10-02