Глава 11 ПРОШЛОЕ

В самом начале любви обычно испытываешь непреодолимое желание узнать о своем предмете как можно больше. И только со временем становишься более скрытным, прижимистым, а то, что успел узнать, стараешься обернуть себе на пользу.

У нас с Софи было именно так. Когда наши отношения зашли достаточно далеко, мы сочли необходимым обременить друг друга историями своей жизни. Она заставила меня раскопать детские фотографии – жуткую память о каникулах, проведенных на море. Маленький мальчик с тюремной стрижкой и худеньким личиком, с ведерком и саблей в руках храбро встречает суровые волны Английского канала. Потом – юноша в костюме для крикета, уже с более выразительными чертами лица, но по-прежнему с ужасной стрижкой. Софи внимательно их изучила и выбрала несколько самых тошнотворных, чтобы носить в своем портмоне. Я, со своей стороны, с пристрастием допросил ее, где она воспитывалась, в какую школу ходила. Выяснилось, что она воспитывалась и училась в монастыре, и после этого она стала для меня еще более загадочной. В мои школьные годы существовал миф – я в него тогда непоколебимо верил, хоть и не проверял, – что в ежовых рукавицах монахинь монастырские девочки постоянно находятся в состоянии сексуального возбуждения.

– Покажи и ты мне свои старые фотографии, – попросил я, – а то так нечестно.

– Они отвратительные, ты меня сразу разлюбишь.

– Сейчас проверим.

– Я носила гадкую форму, а на зубах у меня был проволочный каркас. – Она долго упиралась, но потом все же вытащила фотографии на свет Божий. Мне они показались очаровательными.

– Сколько тебе здесь лет?

– Четырнадцать.

– Прекрасное развитие для такого возраста.

– Да, ничего. Они у меня всегда были большими, а в монастыре насчет этого строго. Меня заставляли их забинтовывать.

– Какое варварство! Родители у тебя католики?

– Нет. После их смерти меня отдали одному бездетному родственнику. Они с женой никак не могли со мной справиться и потому отдали в монастырь.

– А сейчас? Ты ходишь к мессе?

– Нет, никогда.

– Я тоже. Ты вошла в дом Великого безбожника.

К тому времени она уже перевезла ко мне все свои пожитки: несколько чемоданов с одеждой, проигрыватель и коробку поп-синглов, конечно – медведя, пару афиш, небольшой комод и весь безумный запас косметики. Моя крошечная ванная моментально преобразилась, как, впрочем, и вся моя жизнь.

Я поинтересовался, может ли Мелани одна платить за квартиру.

– О, с ней все в порядке, она найдет кого-нибудь вместо меня. – Как и многие влюбленные девушки, Софи была чуть-чуть бессердечна к подруге.

Я знал, что Мелани и Генри иногда встречаются, но перестраивать свою жизнь Генри не захотел и очень удивился, узнав, что мы с Софи живем вместе.

– Ненормальный! А когда тебе все это надоест, как ты будешь выпутываться?

– Не приставай, она ведь только что переехала.

– Ты дал ей ключ?

– Да.

– Это еще только начало, дружище. Впрочем, всегда можно сменить замки. Она хоть аккуратная?

– Какое это имеет значение?

– Она устроит все по-своему, ты не сможешь работать. Не сможешь – и все тут! Целый день будешь вправлять себе мозги.

– Так сказал Заратустра.

– Вот видишь. Вспомнишь тогда, кто тебя первым предупредил.

Поначалу он явно ошибался. Утром, как только Софи убегала на свои занятия танцами, я, куда только девалась лень, садился писать. А вот аккуратной Софи невозможно было назвать: иногда спальня превращалась в настоящий бедлам. Ослепленный любовью, я смотрел на это сквозь пальцы. Лучшая подружка писателя – это корзина для бумаг, и мое рабочее место особо не отличалось от спальни. Жить с Софи было легко и весело. Просыпаясь утром, я испытывал настоящее блаженство, когда ее теплое податливое тело прижималось к моей трепещущей плоти.

Классический балет, несмотря на неудовлетворенное честолюбие, оставался по-прежнему ее страстью. На спектаклях в «Ковент-Гардене», куда она меня водила, мне приходилось изображать интерес. Я способен ценить прекрасное, однако балет никогда не производил на меня особого впечатления. Софи я в этом не признавался – уж очень трогательной была ее радость, смешанная с грустью.

Я никогда не говорил ей о той фотографии из журнала – возможно, боялся, что Софи истолкует это превратно и решит, что у меня с самого начала были низкие побуждения. Журнал я спрятал подальше в письменный стол, но иногда доставал и рассматривал. Когда ее не было дома. Как ни забавно, в каком-то смысле тело ее на фотографии казалось мне реальнее, чем по ночам в постели.

Как-то я повел ее в кинотеатр «На Зеленой» смотреть новую версию «Жизнь и смерть полковника Блимпа». Возвращаясь домой, мы напевали журчащий полонез из «Миньон».^[28] Печальные романтические истории вообще доводят меня до слез, и этот поход в кино с Софи – такой желанной, такой чувственной и одновременно непорочной – крепко засел в моей памяти. В ту ночь мы любили друг друга неистово, словно перед разлукой. Если правда, что звуки не исчезают, а вечно плавают где-то в стратосфере, подобно обломкам старых спутников, то я знаю, отчего до сих пор то и дело просыпаюсь по ночам: меня будят страстные крики Софи в моменты кульминации.

Иногда после репетиции она приводила кого-либо из друзей. Девушки из какого-то чуждого мне мира, подтянутые, жилистые, с мускулистыми икрами, в толстых бесформенных шерстяных свитерах и длинных теплых чулках, казались почти бесполыми и мало чем отличались от сопровождавших их молодых людей. Они щебетали, как птички на заре, судачили о своих преподавательницах, о бездарных танцовщицах, сумевших каким-то образом отхватить работу в Вест-Энде. Не знаю, что они обо мне думали. На их языке я был «штатским», приятелем Софи, подававшим кофе и бисквиты, перестарком, не всегда понимавшим жаргон, на котором они изъяснялись. Я тихо сидел в сторонке, не претендуя на внимание, с удовольствием их наблюдая (писатель всегда собирает материал), гордясь тем, что самая очаровательная из них, чью красоту нельзя скрыть под дурацкими одеждами, принадлежала исключительно мне. Они не пили и не принимали наркотиков (у меня, по крайней мере, никогда) – единственной их заботой была избранная ими, но малодоходная профессия, со всеми ее причудами и мелкими интригами.

– Тебе было скучно? – спрашивала Софи после их ухода.

– Нет. По-моему, они все замечательные. Особенно Фредди.

– А он не слишком занудный? Иногда несет такую дичь! Хотя танцует отлично.

– Он рассказывал о какой-то Матушке Ллойд. Это кто, ваша преподавательница? Он, кажется, ее недолюбливает.

– Не она, а он. Матушка Ллойд – это мужчина. Говорят, он как-то приставал к Фредди и получил по рукам. Фредди он не подходит.

– А кто Фредди подходит?

– Кто-нибудь погрубее. Если они тебя достанут, скажи. Ладно?

– Скажу.

– Может, все эти дурацкие разговоры тебя раздражают, тогда я не буду их приводить.

– Здесь твой дом, а они твои друзья. Можешь приводить кого хочешь.

– А вот ты почему-то не встречаешься со своими друзьями?

– Встречаюсь, конечно, например, с Генри. Мы виделись на этой неделе.

– А, Генри, – бросила она. – Генри не в счет, вы совсем разные. Я имела в виду других твоих друзей – писателей. Наверняка ты с кем-то общался до встречи со мной.

– Писатели никогда не ходят стаями, вообще редко встречаются, они слишком ревнивы друг к другу. Что значит – разные?

– Ну, так. Генри интересуется только деньгами.

– Он несимпатичен тебе?

– С ним все в порядке. Но ты не должен ему доверять.

– Генри? Он же мой старый друг, и такой безобидный. Немного честолюбивый – вот и все.

– Мелани мне кое-что рассказала.

– Например?

– Он считает, что я тебе не пара. Что испорчу тебе жизнь.

– Что он в этом смыслит? Она с ним спит?

– Редко. Он называет всех актрис шлюхами, а ее упрекает в излишней скромности. Мелани говорит, что она сыта им по горло.

Я не имел представления о том, какие сложности порой возникают у девушек, потому что до Софи ни с одной из них постоянно не жил. Однажды днем, вернувшись из магазина, я нашел ее лежащей на полу с упирающимися в край дивана ногами.

– Ты что, тренируешься?

– Нет, у меня кровотечение.

– Господи! Позвать врача?

– Не надо, это месячные. Раз на раз не приходится. То ничего, а то просто ужас.

– Чем я могу помочь?

– Ничем. Если хочешь, налей мне чашку чая.

Тут я заметил, что ноги у нее в синяках и подтеках.

– Что у тебя с ногами?

– Так и раньше бывало. Ты не видел!

– Ну, не так.

– Со всяким танцором это может случиться.

– Пойдем, я тебе их вымою, – предложил я.

– Не волнуйся, все нормально.

– Пойдем, тебе станет легче, отвлечешься немного.

– Да у меня просто цикл. От этого не умирают.

Я все же настоял, и мы пошли в ванную. Но стоило мне дотронуться до ее ног, как она тут же выдернула их из таза.

– Не надо! Я боюсь!

– Боишься? Чего – щекотки?

– Нет, это мне напоминает монастырь.

– Я напоминаю монастырь?

– Да не ты. Они нам все время твердили: умывайтесь кровью ягненка, Мария омывает ноги Иисуса и еще всякую чушь. Там везде была кровь. Куда ни глянешь – Он везде на кресте, из раны сочится нарисованная кровь, кровоточащие сердца, палец святого покровителя под стеклом. А еще нужно было верить, что пьешь Его кровь и ешь Его плоть перед завтраком. Помню, чаша была холодная, а жидкость с металлическим привкусом. Они купались в крови, но о том, что каждый месяц бывает у женщины, следовало молчать, как о чем-то грязном. И когда это впервые случилось, я решила, что Бог наказывает меня, и очень боялась изойти кровью.

– Какое-то средневековье! Ты хочешь сказать, что ничего не знала, что никто тебе не сказал?

– Хорошие девочки об этом не разговаривали.

– Ты шутишь, наверно.

Она отчаянно замотала головой.

– Столько там лжи, ты просто представить себе не можешь!

– И давно это было? Лет шесть назад?

Она кивнула.

– И что ты делала? Наверное, с ума сходила?

– Я просто засела в сортире и сидела, пока меня не кинулась искать одна монахиня, когда я опоздала на урок.

– И она рассказала?

– Ну конечно! Стала болтать про первородный грех и такого наговорила! А через неделю зашла ко мне в комнату, когда я спала, и стала лапать меня.

– И долго это продолжалось?

– Со мной такое было только раз, а вскоре она ушла из ордена. У многих девочек были романы.

– А у тебя?

– У меня нет. Я почти ни с кем не дружила.

– Какой ужас!

– А с тобой что-нибудь подобное случалось?

– Нет, скучнее моего детства ничего не придумаешь, я оставался чистым и непорочным, ни один скаутский вожатый меня не тронул. Бедная ты моя крошка!

У Софи в жизни бывали мрачные периоды, но она не теряла оптимизма. Еще немного – и все изменится к лучшему, следующая проба станет «той самой», приятель какого-то приятеля пригласит ее участвовать в телепостановке. Ее огорчало, что она не вносит свою долю в хозяйство: случайные заработки, которые ей выпадали, – сегодня здесь, завтра там, в какой-нибудь рекламе, – едва покрывали ее повседневные расходы.

Однажды, отдыхая после занятий любовью, она спросила:

– Тебе не понравится, если я вдруг получу предложение участвовать в каком-нибудь шоу вроде «О, Калькутта!»?

После паузы я ответил:

– Почему же, соглашайся, раз это поможет твоей карьере! У каждого своя жизнь, своя работа! Ты получила предложение?

– Я прошла первую пробу, и меня пригласили на следующую.

– Потрясающе.

– Но ведь ты не в восторге, я знаю!

– Милая, делай то, что считаешь нужным. Почему бы тебе не найти агента?

– Агента не интересует, какой ты танцор. Он ищет того, кто зарабатывает большие деньги.

– Но именно деньги тебя и беспокоят?

– Я не хочу, чтобы ты один за все платил.

– Что значит «за все»? Ведь я здесь живу, и расходы остались те же. Ешь ты немного – соблюдаешь диету. Так что ничего лишнего я на тебя не трачу. А как ты обходилась, когда вы жили с Мелани?

– Ну, девушки – это совсем другое.

– Как это – другое?

– Вот так, другое.

– Я же не думаю о деньгах, зачем же тебе волноваться?

Я храбрился, хотя не мог без ужаса думать о том, что скоро ее потеряю.

Дата добавления: 2015-10-02