VII. Вопрос о заимствованиях и влияниях в истории философии

С историко-философским изобретением тесно связан вопрос, важный и для оценки природы философской изобретательности вообще. Я имею в виду вопрос о заимствованиях и влияниях в философии. Можно говорить о трех видах заимствований в философии, как и в других формах изобретения.

I. Плагиат, т. е. сознательное присвоение чужого добра с умышленным умолчанием об источнике. Pereant qui nostra ante nos dixerunt (Map-циал, I, 53, 9) — "да погибнут те, кто раньше нас высказал наши мысли!" — вот девиз плагиатора. Величайшие философы Декарт, Лейбниц, Кант, Гегель и Конт были обвиняемы в самом бесстыжем плагиате.

1. Декарту современники указывали, что Cogito ergo sum встречается уже у Августина. Указание справедливое, оттеняющее роль Августина в процессе оформления этой идеи, но отнюдь не свидетельствующее о плагиате, ибо в своем ходе рассуждений Августин имеет в виду определенную богословскую мысль, весьма далекую от чисто философской цели Декарта. Сопоставление контекстов решает дело в пользу Декарта. Последний уверяет даже, что он не читал соответствующего сочинения Августина, но даже если допустить обратное, то философская оригинальность декартовых идей все же остается бесспорной.

2. Пфлейдерер (см. "Leibnitz und Geulynx") указывает, что Гейлинкс ранее Лейбница прибегнул к сравнению параллелизма процессов психического (воления) и физического (движения) с ходом двух согласно идущих часов. Вот текст Гейлинкса, приводимый Пфлейдерером: "...sicut duobus horologiis rite inter se et ad solis diurnum cursum quadratis, altero quidem sonante et horas nobis loquente, alteram itidem sonat et totidem nobis indicat horas, idque absque alia causalitate qua alteram hoc in altero causet, sed propter meram dependentiam, qua utrumque ab eadem arte et simili industria constitutum est, sic v. g. motus linguae comitatur voluntatem nostram loquendi et haec voluntas ilium motum; nee haec ab illo, nee ille ab hoc dependet, sed uterque ab eodem illo summo artifice, qui haec inter se tam ineffabiliter copulavit atque devinxit"* (Geulynx, "Ethica", 1709, стр. 123—124, примечание 19). По этому поводу нужно заметить, не разбирая

вопроса, читал ли Лейбниц это место, что сравнение человеческого тела с часами было, вероятно, ходячим модным сравнением в XVII в.; применение подобного сравнения также и к душе отнюдь не есть заимствование философской мысли о предустановленной гармонии. Значение этой мысли определяется всей совокупностью выводов, вытекающих из нее в системе Лейбница. Дагерротипия была изобретена в 1839 г. В письмах Тургенева и в статье Достоевского (1862 г., по поводу выставки в Академии Художеств) творческий процесс художника при формировании типического образа противопоставляется фотографированию, которое было не так давно изобретено и уже служило ходячей метафорой. Скажем ли мы, что один из наших писателей заимствовал образ у другого? Лейбниц сравнивает деятельность фантазии с проекционными образами волшебного фонаря ¹; это же сравнение встречается позднее у Жуковского и у Пушкина. Скажем ли мы, что Жуковский обокрал Лейбница? В новейшее время Бергсон ввел в литературный оборот образ кинематографа для выражения мысли, что непрерывное иррационально, а его познание кажется нам рациональным, так как мы поддаемся кинематографической иллюзии при слиянии прерывных впечатлений в слитное целое, и это сравнение входит уже в литературный оборот.

3. Кант заподазривается в плагиате Шопенгауэром под влиянием Фрауэнштедта и Робинсоном, оба обвинения касаются вопроса о трансцендентальной идеальности пространства и времени. Шопенгауэр ссылается на III письмо Фрауэнштедта ("Письма о Шопенгауэровой философии"), где отмечается поразительное сходство учений Канта и Мопер-тюи о субъективности пространства и времени. Вольтер в сочинении "Акакия" полемизирует с Мопертюи, опираясь на учение Локка по данному вопросу о природе пространства. Вот что пишет Мопертюи, признавая длительность и протяжение так же субъективными, как запахи, вкусы и звуки: "Протяжение... есть лишь перцепция моей души, перенесенная на иной внешний объект, хотя в объекте нет ничего, что бы могло походить на воспринимаемое моим духом... восприятие различия расстояний так же субъективно, как восприятие различия звуков... мы впадаем в противоречие, рассуждая о природе протяжения (etendu), смешивая его с пространством (espace), желая продлить его до бесконечности или разложить его на последние элементы"... "Восприятия возбуждаются в нас неведомыми существами (des etres inconnus), которые не похожи на то, что мы воспринимаем" (Briefe, S. 142). Робинсон в брошюре "Философские этюды" (первый этюд) показывает, что первая и вторая антиномии Канта имеются у Артура Колльера в его "Clavis Universalis", которое появилось в немецком переводе в 1756 г., причем вероятность, что Кант читал этот перевод, оказывается весьма большою, так как и у Колльера, и у Канта в ходе доказательств встречается тот же пример четырехугольного круга. На это следует заметить: 1) Учение о субъективности пространства, в частности, восприятия глубины, а также субъективности первичных свойств физического мира было подробно разработано Беркли, о котором Кант упоминает и против

¹ На образ волшебного фонаря, применяемый в этом смысле Лейбницем, мне указала Е. Е. Аничкова.

идеализма которого полемизирует. 2) И у Беркли, и у Мопертюи это учение развивалось на сенсуалистической основе: их взгляды на субъективность пространства toto genere* различаются от учения об априорности пространства. 3) Антиномии в вопросах о бесконечной делимости и бесконечной протяженности пространства были намечены еще в древности Зеноном, на что указывает и Кант. Мало того, эти антиномии имеются (как указывает проф. Щербатский в своей замечательной книге "Логика и теория познания по учению позднейшего буддизма") в индийской философии. 4) Эти идеи были распространены в философской литературе XVIII в. благодаря словарю Бэйля. Оригинальность Канта заключалась в том, что они у него в окончательной редакции — в "Критике чистого разума" — представляли "Experiment der Vernunft"** для опровержения догматической метафизики, а для Колльера они служили средством к оправданию догматической метафизики в духе идеализма.

4. Гутчисон Стирлинг (Stirling) называет Гегеля "crafty borrower", т. е. "мощный плагиатор". Учение о категориях Канта составляет, по его мнению, "подлинную суть" гегелевской философии. С таким же правом можно было бы сказать, что категории Аристотеля составляют подлинную суть философии Канта. "Секрет Гегеля", по Стирлингу, заключается в том, что Кантово трансцендентальное единство апперцепции, т. е. познающего субъекта, в котором объединяется весь познавательный аппарат в "Критике", Гегель превратил в мирового субъекта, в Абсолютный Дух. Если уподобить философскую систему чрезвычайно сложной математической формуле, в которой кто-нибудь заменил бы какой-нибудь член совершенно другой величиной, дающей не преобразование, а коренное изменение ее смысла, то тогда стала бы очевидной ошибка Стирлинга (см. интересную, но крайне одностороннюю книгу "The secret of Hegel").

5. Поль Жане столь же неосновательно обвиняет Огюста Конта в заимствованиях у Сен-Симона (см. его статью о Конте и С.-Симоне "Revue des deux mondes", 1880).

6. С. Brockdorf написал памфлет "Plagiator Bergson", 1920 (sic!).

II. Другой вид влияния есть сознательное и открытое подражание.
Если это заимствование касается коренных пунктов системы, то мы
говорим о принадлежности подражающего той же школе или тому же
направлению в философии.

III. Самым тонким видом влияния и заимствования является неосоз
нанная реминисценция. Шопенгауэр, которому принадлежит приводимая
нами иллюстрация заимствований, заподозревая Канта в вышеприве
денном плагиате, все же допускает в данном случае подобную неосоз
нанную реминисценцию (см. "Мир как воля и представление", 1893, пер.
Соколова, стр. 62—63). Если Ницше в "Заратустре" говорит о филосо
фии как "лазарете неудавшихся поэтов" (слова Новалиса¹), если Кант
в "Антропологии" рассказывает забавный анекдот, имеющийся у Гель
веция в "De 1'esprit", то это, по всей вероятности, именно неосознанная
реминисценция. Вот интересный пример подобного явления. Ительсон
в статье в "Archiv fur Geschichte der Philisophie" (1893) указывает на то,

¹ Крэпелин усматривает в данном случае патологическую "криптомнезию"***.

что у Монтеня во II томе, 14 главе его "Опытов" имеются упоминания о "Буридановом осле", об imperceptibles, об "абсолютно твердой веревке*, и эти же мысли встречаются и у Лейбница, разумеется в другом контексте. Кто не понимает того, что всякое творчество есть искусство неподражаемо подражать, и в то же время рассматривает его как чисто интеллектуальный процесс, не оценивая его стихийности, тот всегда будет усматривать в смутно сознательных отголосках чужой мысли умышленное заимствование.

Мы видели, что интеллектуальное изобретение есть синтетический вывод, в осуществлении которого вся трудность заключается в нахождении среднего термина. Поэтому приведенное нами рассуждение исходит из мысли, будто новые истины получаются путем исключительно аналитических суждений, что совершенно ложно, и потому подобная "интерпретация" философской мысли заключает в себе элементарную, но весьма часто встречающуюся ошибку. Философская система не есть мозаика, механическое сопоставление и комбинирование мыслей, но нечувственное единство мыслей. Символически это единство могло бы быть представлено в виде усеченного конуса, где верховные по своему значению идеи, idees pivotales, соответствовали бы верхней площадке, а подчиненные идеи, идеи выводные, символизировались бы коническими сечениями, параллельными площадке. При определении сходства между системами и их взаимных влияний обычна ошибка, от которой предостерегает в упомянутой работе Лансон и которая заключается в следующем силлогизме, если применить рассуждение Лансона к истории философии.

Философ сказал: "а есть b" и "с есть а", значит, философ сказал: "с есть Ъ".

Вышеприведенные обвинения философов основаны именно на таких ошибках, равно как и поверхностные сближения: Мэн-де-Биран = французский Кант или: Гераклит = Шопенгауэр древности и т. п. Но этого мало: весьма обыкновенен такой случай: философ сказал в одном контексте мыслей: а есть b, а в другом, в другое время, в другом сочинении: с есть а, но он не догадался сопоставить эти мысли. Тогда не он, а другой сопоставляет их, и сказавши: с есть b, окажется изобретателем, хотя он и обязан первому подготовлением изобретения.

VIII. Формы философских влияний

Теперь рассмотрим различные формы влияний в истории философии.

I. Философское творчество органически связано с историей положительных наук — математики, естествознания и наук о духе. Этого мало, величайшие философы были крупными учеными и притом нередко в нескольких различных областях зараз. Следовательно, они ассимилировали множество научных знаний и испытали на себе влияние со стороны представителей специальных областей знания. От богатства прочно усвоенных ими сведений зависело и богатство их философской системы. При этом надо иметь в виду, что эти специальные знания носят не случайный, бессвязный, но систематизированный характер. В науках совершаются

непрестанно два параллельных процесса накопления и концентрации, причем бывают периоды, когда один из этих процессов начинает отставать от другого. Когда теории, при помощи которых истолковывались до известной степени удовлетворительно определенные группы мыслей, вдруг при аккумуляции многих новых наблюдений, новых специальных открытий, эти старые теории, разрушаются, а новые еще не успевают сложиться, тогда при глубоком переломе в истории мысли в философии появляются скептики, но по мере дальнейших успехов концентрирующей силы обобщения новые теории, более прочные и адекватные объясняемой ими действительности, начинают заступать место старых в области специальных наук. Одновременно замечается и подъем в области философского творчества. Таковы V в. до Р, X. в Греции и XVII в. в новое время, эпохи могучего подъема изобретательности в области философии, таков подъем философской мысли после революции в конце XVIII в. Теперь, мне думается, мы снова переживаем временный перевес накопления специальных знаний перед их концентрацией.

II. Форма влияния в рамках самой истории философии определяется
двумя качествами в умственной деятельности философа — глубиной
ассимиляции чужой системы и широтой интеллектуальной и эмоциональ
ной перевоплощаемости. Есть философы, которые органически ус
ваивают мировоззрение какого-нибудь великого предшественника, но их
собственная изобретательность может свободно проявляться лишь
в круге гносеологических и метафизических предпосылок учителя. Ряд
таких последователей известного философа, давшего имя целому
направлению, и образует его школу — кантианцы, гегельянцы и т. п.
Встречаются философы, проявляющие исключительную перевоплоща
емость творческого дарования, но они бессильны совместить проти
воречащие точки зрения. Наконец, есть такие мыслители, и они
настоящие революционеры в области мысли, которые, глубоко ас
симилировав по крайней мере два ядра центральных идей из чужих
систем, оказываются в силах слить их в новый небывалый синтез.
Таковы системы Демокрита, Платона, Аристотеля, Декарта, Лейбница,
Канта, Гегеля.

III. Ввиду того, что философское развитие мыслей нуждается в известных литературных формах, которыми определяется стиль философа, сообщающий его манере письма способность внушительно воздействовать на окружающих, властно проводить свои идеи в жизнь, придавая им ясность, привлекательность, а нередко в полемике и боевой оттенок, немаловажную роль в изучении философской изобретательности играет анализ языка, образов, сравнений и всех других подробностей писательской техники. Здесь существуют свои формы подражания и изобретательности. Так, Гирцель в книге "Der Dialog" указывает, какое огромное влияние оказал Платон на диалогическую форму у последующих философов.

IV. Наконец, все великие системы заключают в себе и известные элементы практической философии. Великие философы нередко преследуют определенный социальный идеал, который на протяжении веков является предметом подражания. Так, "Государство" Платона оказало

А

свое воздействие почти на все важнейшие социальные утопии. В области практической философии сказывается особенно сильно влияние общественных, политических, экономических и религиозных идей эпохи на изобретательность в философской области. Но я не предполагаю здесь анализировать эту форму философского изобретения.

Не следует думать, что всякое разительное сходство между двумя философскими изобретениями свидетельствует непременно о прямом или косвенном влиянии. Это было бы ошибкой, в которую нередко впадают крайние защитники теории заимствования в литературе. Дело в том, что однородность логической структуры познающего духа при всех бесчисленных и разнообразных формах развития нашей психической жизни приводит и к гомологическим, и к аналогическим изобретениям, совершенно не зависимым друг от друга¹. Примером гомологического образования двух философских изобретений могут служить аристотелевская и индийская формулировки вывода.

Аристотелевская Индийская

А есть В, Где дым, там огонь,

С есть А, Здесь дым,

С есть В. Здесь огонь.

В биологии под гомологией разумеется "морфологическое сходство органов у различных организмов, определенное положением органа по отношению к другому органу" (словарь Брокгауза и Ефрона, изд. II, т. 14), например руки, ноги, плавники и крыло. Структура обоих выводов нетождественна, но как вывод в ряду других операций мысли (образование понятий, отрицание, категории и т. п.) он занимает и в греческой, и в индийской логике то же место. С другой стороны, в биологии тот же орган у разных животных (например, крыло у птицы и насекомого) аналогичен. Подобным же образом поразительна аналогия, на которую обратил мое внимание проф. А. И. Иванов (за что я сердечно благодарю его), аналогия между положением Зенона о летящей стреле, которая покоится в каждое мгновение полета, с буквально таким же положением у китайских софистов IV в. до Р. X., где тоже речь идет именно о стреле (см. Forke: "The Chinese sophists". Asiatis Journal, North China Branch, 1895).

¹ Уже в изобретательности доисторического человека можно отметить случаи возникновения однородных изобретений в разных странах независимо друг от друга; например, в свайных постройках в Швейцарии находили костяные гарпуны, представляющие полнейшее сходство с гарпунами доисторического человека каменного века побережья Ладожского озера. То же наблюдается и при рассмотрении различной формы шил. По мнению проф. А. А. Иностранцева, здесь всего проще предположить самостоятельные пути изобретения. "Для того чтобы получить шило или иглу, нужно получить из кости острый край. Раскалыванием ее такой край легко получается, а если обточить его затем на более твердом материале, то шило и готово. Такая сравнительная простота и легкость получения шила могла быть вызвана независимо и вполне самостоятельно без всякого заимствования как нашим доисторическим человеком, так и доисторическим человеком других стран" ("Доисторический человек каменного века побережья Ладожского озера", 1882, стр. 181—182).

Подобного рода гомологии и аналогии представляют для философии изобретения величайший интерес¹. Ведь о заимствовании прямом или опосредствованном здесь не может быть и речи. Подобные факты (акад. Ф. И. Щербатский приводит их немало в своих высокозамечательных исследованиях по истории индийской философии) поучительны как в том случае, когда сходные образования мысли представляют оба заблуждения, так и в том, когда оба они истинны. Поверхностный взгляд на историю философии, как это прекрасно показал Гегель, настраивает нас скептически. Насмешки Тимона и Лукиана над философами, карикатурная "история философии", которую дает Вольтер в замечательной поэме "Les systemes", забавляют нас, поскольку в них осмеиваются педантизм, догматизм и фанатическая самоуверенность философов, но принимать их всерьез — значит не верить в могущество научной мысли вообще, а не только философской мысли.

Совпадение индийского философского изобретения с греческим, возникшим независимо от первого, если мы предполагаем, что последнее истинно, еще не доказывает истинности первого. С другой стороны, весьма обыкновенны случаи, когда истинное изобретение не находит себе признания со стороны современников изобретателя, однако оно оказывается впоследствии истинным. Так, предвосхищение коперников-ской точки зрения Аристархом Самосским в III веке до Р. X. не нашло себе признания, и лишь примерно восемнадцатью веками позднее оно блестяще оправдалось.

Синномическое суждение, по Болдвину (см. Baldwin: "Thoughts and Things", 1907), есть суждение, которое я претендую сделать общепризнанным, но которое таковым еще не стало. Простейшим примером является тот случай, когда человек (или животное) обращает внимание другого одушевленного существа на наличность известного предмета, здесь оба субъекта являются сообщниками по общей функции познания или проверки знания (commoners of common function and control). Так, собака обращает внимание хозяина на поноску, ребенок кричит: "Папа, посмотри — вон собачка!" и т. п. Иногда внимание привлекается не к самому объекту, а к скрытым в нем деталям (commoners by secondary conversion).

Но согласование двух логически обоснованных независимо одна от другой теорий в высшей степени показательно в качестве косвенного подтверждения истины. Мы имеем в подобном случае то, что Авенариус называет эпитаутотою (одна из диалектических эпихарактеристик

— "Критика чистого опыта", ч. II, § 550), а Болдвин синдоксичностью

— сопереживание двумя познающими субъектами того же, согласование в их восприятиях или выводах. Если же оба философских изобретения гомологического или аналогического типа ложны, то это показывает, что оба заблуждения типичны, т. е., иначе говоря, что их совпадение указывает на законосообразность возникновения заблуждений, на их не-

¹ Энгельмейер в книге "Теория творчества" называет эквивалентными разнородные изобретения, служащие той же цели (зажигалка и коробка спичек), и изоморфными — однородные, служащие сходным, но не вполне одинаковым целям (ножницы для резания металла, ножницы для стрижки ногтей). Изоморфные изобретения сходны с тем, что мы называем аналогиями.

случайный и в высокой степени поучительный для философии изобретения характер, так как возможность изучать законосообразность возникновения ошибок дает средства создать на основе их психологического, гносеологического и исторического анализа теорию ошибок в философии. Существуют же методы определения и исправления ошибок в математике и естествознании (об этом см.: Jevons. "Principles of Science", 1879, ch. XVII, "The law of Error", p. 374, есть русский перевод: "Основы науки" Джевонса). Против мысли о законосообразности возникновения философских ошибок обыкновенно вооружаются богословы и единомыслящие с ними по данному вопросу философы, например Гутберлет и Фонсег-ривс, также Брошар (Brochard. "De l'erreur"). Детерминистическая точка зрения на происхождение заблуждений несовместима с учением о грехопадении. Адам, по преданию, обладал совершенным знанием, но злоупотребил данной ему от Бога свободной волей — отсюда грех и заблуждение. С точки зрения скептицизма истина есть полезное заблуждение (Файингер: "Philosophie des Als-Ob"), вот почему скептики практически признают полезность знания, отрицая его теоретические основы, но такое отождествление истины с видом заблуждений само себя побивает. Ведь подобные утверждения равносильны заявлению: "Способность ума различать истинное от ложного есть вид способности ума отличать полезное от вредного"; подобное утверждение, в свою очередь, по своей логической форме подобно другому: "Грамотность есть неспособность читать хорошие книжки". Философская истина постигается медлительным, но непрерывным путем, этот путь не прямолинеен, а зигзагообразен. "История философии, — говорит Гегель, — не галерея человеческих заблуждений, а пантеон божественных образов". Это, пожалуй, чересчур "гордо звучит". "Прежние истины, — пишет Уэвель, — не уничтожаются, но углубляются и преображаются". Это до известной степени верно. Но еще вернее слова Гюйо, подчеркивающие соборный характер в процессе постижения философской истины. Всякий философ, думается мне, мог бы повторить эти слова:

...Забрезжит истина из наших заблуждений, Мы все в отдельности — игрушки сновидений, Но день придет, и в жизнь преобразится сон! Чего не кончил я, доделают другие, И в миг, когда во тьме измучен, истощен, Я падаю, блеснут лучи мне дорогие, Взойдет моя заря!..

ГЛАВА ВТОРАЯ

Дата добавления: 2015-10-02