Прощай, оружие

Слава обрушилась на нас утром следующего дня вместе с

похмельем.

– Алло! – Прохрипел я в трубку бесцеремонного утреннего

телефона.

– Санек, поздравляю! Читал про вас в газете! Круто, молодцы! –

Тараторил однокашник Володька. – У вас есть что-нибудь ваше на

кассетах?

– В газете? Ого… Ну, что-то есть, – промямлил я (мы,

действительно, на репетициях что-то записывали).

– Дашь списать?

И началось…

После нашего выступления в ДК, которое кто-то из зрителей,

оказывается, снял на видеокамеру, в Новозыбкове стали рождаться

сверхновые звезды эстрады. Наверное, кто-то все же поверил, что в

нашем городе может быть все совсем по-другому… По слухам,

репетировали на Жуковщине, для репетиций оборудовали каморку в

качалке жители маленькой, но гордой улицы Полевой, свои рок-

музыканты объявились и у центровых. Пошла мода и на «концертный

прикид» – покорять ДК мы выползли в банданах, драных джинсах и

футболках с печальным ликом Кобэйна.

Теперь в гардеробе каждого второго представителя молодежи

Новозыбкова имелась «кобэйнистая» футболка. Особенно элегантно

она смотрелась вкупе с классикой – пузырящимися на коленях

тренировочными штанами.

С нами подружился один из главных и страшных «блатных»

города – сам Саша Толстый. Этот увалень самостоятельно нашел

место репетиций «БН» (теперь это был гараж родителей Шифера,

куда мы притащили выкупленную у школы аппаратуру). Он долго и

внимательно слушал, потом смиренно попросил гитару – и

неожиданновыдал начало знаменитого каприса Паганини.

– Каприз Паганини! На киче ящик как-то смотрел, а там чикса на

скрипке пилила, – простодушно делился секретами своего мастерства

Толстый, – да фартово так! Ну, я на гитаре и подобрал… Тянет…

Но самые удивительные перемены постигли сам Новозыбков.

Мода на Сборы среди молодежи стала медленно отступать в

прошлое. Не кричали по ночам центровые, застав у себя врасплох

заблудшего ломоноху. Не свистела накачанная Полевая, вылавливая

по ночам чужаков, не устраивала показательных избиений

Жуковщина. Случилась, правда, массовая драка в технаре, но в ней

бились исключительно девушки – женские бои, они, как известно, без

правил.

Криминальный репортер отметил бы, что «в настоящий момент

столкновения враждующих группировок приняли незначительный

локальный характер».

– Эгрегор созидания! – Важно говорил Шифер. – В городе

наконец-то произошла смена поколений.

– От слова «поколение» воняет стадом, – морщился Ха. По-

моему, он побаивался снова оказаться в однородной толпе.

– Нужно ковать железо! – Волновался я. – Давайте забабахаем

рок-фестиваль? У нас теперь рок-музыкантов – как грязи…

И с этим нельзя было не согласиться.

Эмма Карловна по нашей просьбе замолвила слово в

администрации городского парка. Царствовал там строгий одноглазый

мужчина по прозвищу Циклоп.

– Музыканты? – Грозно уточнил он у нас при встрече.

– Да, – оробели мы.

– Мат в песнях есть? Секс, наркотики? – Перечислил директор

парка компоненты.

– Только рок-н-ролл, – не моргнув глазом, ответствовал

хитроумный Ха.

– Добро. Выступайте. Меньше по подвалам будете ныкаться,

молодежь, – резюмировал Циклоп.

На наш клич откликнулись все районы города, некогда

враждовавшие между собой. К нам в гараж на прослушивание

приходили с Жуковщины, Коммуны и Хутора. Группы «Летающие

вагоны», «Сапоги всмятку», «Дети Чернобыля», начинающие панки,

металлисты, откуда-то появились грустные барды с фанерными

гитарками.

Грядущий рок-фестиваль обещал стать событием тысячелетия.

Афиши мы сделали сами. Большая и одиозная украшала

полстены центрального ДК, бой за который закончился для Ломонохи

так бесславно. Несколько десятков маленьких афишек поселились на

грязноватых фонарных столбах. И небо! И лето! Июль буйствовал

повсюду, качая тяжелой зеленью ветвей каштанов и кленов, лаская

солнцем и балуя крупными звездами по ночам. В один из таких летних

деньков я шел по городу с репетиции и, завернув в один из двориков –

услышал.

…В окне четвертого этажа, скрытом кленовой зеленью, – голос

неизвестной девчонки. Нежный, звонкий, чистый. Она пела про дым,

который синим танцем уходит в открытое небо, где несомненно есть

что-то такое, за что не обидно родиться из пепла и с легкостью уйти

словно в воду, – туда… Она пела, волнуясь, мою песню – вместе со

мной из невидимого трескучего магнитофона.

Так поют ангелы, когда им хорошо.

Я остановился и жадно слушал.

Это и было – Самое Главное. Больше мне не надо ничего.

Моя группа проводила вечера в свежих темно-синих двориках в

приятном обществе девчонок, гитар и недорогого портвейна, нежась в

теплых сливках местечковой славы. Вот тогда-то он и подошел к нам,

этот человек. Поджарый, с благородным лицом, заросшим щетиной.

Пьяный.

– Ребят, а Серегу можете?

– Какого Серегу?

Оказалось, Есенина. Есенина мы не могли.

И тут он стал читать нам, прочел, наверное, целый том. А потом –

свое – «Поэму о мельнице». Стихи о мельнице, которая хочет

взлететь. Она всю жизнь машет своими крыльями – словно

вертолетными лопастями – и напрасно. Потом человек поблагодарил

за внимание и ушел, покачиваясь, скрылся в городской синеве.

– Интересно, кто это был? – спросил я.

– Призрак Новозыбкова, – предположил Шифер, – это знак, точно

вам говорю.

Но что именно сулил сей странный знак, наш умник рассказать так

и не сумел. Впрочем, все вскоре разъяснилось и без его участия.

Дата добавления: 2015-10-02