Пламенному вождю пролетариата. 1927 г. 5 страница

Часто бывали у него Стечкин, Архангельский, Ветчинкин».

Жизнь его, однако складывалась не по таланту и заслугам. В 1924 году опять арестовали и отправили на Соловки за трату государственных денег на строительство геликоптера, по-современному, — вертолета, кои в те годы никого, кроме самих изобретателей, не интересовали. Неутомимый характер постоянно заставлял Курчевского что-то придумывать, организовывать. Изобретения его были всегда оригинальны, просты по исполнению и смелы по мысли, как и сам Курчевский. Он никого и ничего не боялся. Казалось, всюду ему море по колено. Таким оно стало ему и в действительности, в Соловках, где он выстроил целую рыболовецкую флотилию и рыбачил на Белом море. С ним разделила его судьбу и жена Мария Федоровна — приехала к нему. Курчевский организовал на Соловках мастерскую, восстановил литейный заводик, придумал маленькую гидроэлектростанцию: в ручей опустил трубу, внутри которой вода вращала небольшое колесо. Построил бесшумную пушку, пострелял, испытал и забросил в озеро. Военные потом заставили достать... Соорудил глиссер и арктические аэросани «С-2» для Севморпути и сам собирался махнуть на них на Северный полюс. Даже потом написал об этом художественную книгу «С-2», которую в 1937 году сдали в производство, но она не вышла в свет. Чуть бы пораньше...

Зимовал во льдах, возил почту, несколько раз был на краю гибели. «Слово «страх» для него не существовало», — пишет работавший с ним С. Н. Люшин. Соловецкое начальство хорошо относилось к Леониду Васильевичу, о его изобретениях узнали в Москве, и в 1927 году его освободили досрочно. А ведь сослали на десять лет! Но и того, что испытал он на Севере, хватило бы не на одну жизнь. Ведь ссылку свою он начал грузчиком на пристани — таскал мешки на пароход. А потом стал изобретать. Однако он не был кабинетным конструктором, который сидит и чертит за доской. Курчевский находил прекрасных [64] мастеров — слесарей, механиков, отладчиков, те понимали его с полуслова и исполняли задуманное в металле. Он и сам умел и любил работать руками. Вот и арктические сани «С-2» сам построил и поехал на них из Соловков в Кемь. Бензина дали мало, боялись, как бы не убежал изобретатель. Да еще друзья с ним поехали. Поднялся ураган, аэросани унесло на 60 километров в море. Курчевский снял свое кожаное пальто, окунул в масло, поджег, чтобы самолет их мог увидеть. Тщетно. Бил товарищей палкой, чтоб не замерзли. Вернулись на одиннадцатые сутки, когда прояснилось.

Приезжали на Соловки киношники, и в 30-е годы в Москве шел документальный фильм о работе Курчевского, о его арктических санях. Рассказывали, что после освобождения на этих санях он уехал из Соловков.

В Москве ему дали место в гостинице и предложили работу — делать пушку. Он отказался. Тогда ему предъявили бумажку за подписью Крыленко, что его вновь ссылают на несколько лет — теперь в Сибирь. Он — к Крыленко. Оказалось, тот такого указа не давал и бумажки этой не подписывал. И такое было...

Поддержал его Тухачевский, и по предложению Орджоникидзе Курчевский был назначен генеральным конструктором крупного завода. В его руках сосредоточился исследовательский институт с такими отделами: кавалерийским, самолетным, морским, теоретическим, отделом прицелов. Курчевскому стали давать все, самое лучшее в стране. Достаточно сказать, что теоретический отдел возглавил Б. С. Стечкин, а самолетный — известный авиаконструктор Д. П. Григорович. Они понимали, что прошло время пулеметной авиации, будущее — за пушечными истребителями.

Курчевский и в своей конструкторской деятельности был разноплановым. Закончил аэросани «С-2», построил аэромобиль и несколько глиссеров. На одном из них, правда, чуть сам не утонул на Москве-реке возле Парка культуры. Оказавшиеся рядом студенты помогли вытащить судно на берег. Стоят и читают надпись на борту: «Глиссер системы Курчевского».

— А система-то неважная!

— Да, его самого бы, гада, посадить на этот глиссер! — добавил Леонид Васильевич. [65] И вскоре вместе со Стечкиным и Бондаренко, начальником учреждения, финансировавшего подобные изобретения, построил новый глиссер «КурБонБес» (Курчевский, Бондаренко Борис Стечкин).

Во все свои поездки и на испытания — повсюду он брал с собой жену. Она стала ему помощницей и сама многому научилась.

Я беседую с Марией Федоровной Курчевской-Стан-ковой. Она вспоминает, как ее будущий супруг в 1919 году приезжал со Стечкиным и компанией друзей охотиться в Переславль-Залесский, где она жила в то время: «Архангельский, Микулин, два брата Кузнецовых, Стечкин, Курчевский — вся эта банда вваливалась к моим знакомым Кумашенским. Грязные, перемазанные... Машины и дороги тогда такие были, что от Москвы до Переславля раз пять камеры меняли».

Мария Федоровна с подружкой Верой нарядились в белые платья, белые туфельки, Стечкин и Курчевский подняли их на руки и, перемазав платья, закрыли в курятнике:

— Мы пойдем чай пить, а вы посидите тут! Подружка успокоила:

— Маша, не обращай внимания — это же Стечкин и Курчевский, они всегда так! Сейчас откроют. И действительно, бежит Стечкин:

— Мне вас жалко стало, — пожалуй, выпущу.

— Как же мы по городу пойдем в таком виде?

— А я вас сейчас отвезу!

С машинами у них было связано немало приключений.

«Стечкин в молодости медлительнее был, тише ездил, чем в старости, — продолжает Мария Федоровна, — а Архангельский, наоборот, молодой гонял сильно, старым стал медленно ездить».

Как-то Мария Федоровна с подругой были на вечере в ЦАГИ, и потом вся компания собралась поехать к Архангельскому на дачу. Подбежал Стечкин:

— Вы со мной приехали, я вас и повезу!

Подружки пошептались между собой: «Что мы с ним поедем, как с кислым молоком? Да и машина у него — ящик и четыре колеса! Архангельский — вон как здорово ездит!» И девушки договорились с Архангельским, что он подъедет к окну, и они с подоконника спрыгнут к нему в открытую машину. Не тут-то было: [66] Стечкин пресек их замысел в самый момент осуществления, схватив Марию Федоровну за ногу. Пришлось подругам трястись в стечкинском ящике... А у Архангельского по дороге отлетело колесо, машина врезалась в дерево, и Стечкин всю ночь развозил друзей по больницам.

«У Стечкина была домработница Маша, — говорит Мария Федоровна, — к ней «хахаля» ходили, вечно пьяные, и драки меж собой устраивали. Борис Сергеевич говорит:

— Курчевский, давно мы не дрались! — и шли драться с Машкиными «хахалями».

А вскоре Мария Федоровна вышла замуж за Кур-чевского, и они поселились на Арбате, в доме № 31. Друзья часто навещали Курчевского и забирали его с собой в бильярдную ресторана «Прага». Стечкин обычно забегал после работы:

— Маруся, я дыхну, от меня не пахнет? А то домой иду, а в ЦАГИ сегодня спирт привезли. Пахнет? Придется дышать в себя!

Время было голодное, и почти каждое утро к Кур-чевским приходил завтракать Микулин. Александр Александрович рано облысел и в молодости иногда носил парик. Курчевский сочинил такие стихи:

Накрышкой рыжей плешь покрывши

И наведя на брови мат,

С утра не евши и не пивши,

Идет Микулин на Арбат.

Микулин не обижался, памятуя народную мудрость насчет облысения: на хорошей крыше трава не растет.

Далее герой стихотворения «перед зеркалом гарцует», входит в столовую и начинает «вкрадчивую речь»:

Дражайший Леонид Васильич,

Ты славен именем своим...

Микулин придумал новую горючую смесь и пришел к Курчевскому за советом. Тот опять ответил ему стихотворным образом:

Утилизация говна —

Вопрос давно уже назревший.

Возьми разбавь и разболтай,

А разболтавши, в бак налей и т.д.

Микулин сперва рассердился, а потом стал хохотать... [67] Курчевский любил сочинять эпиграммы на своих друзей, и на него не сердились.

Перепелкин наш партейный,

Запивох первостатейный,

Пьет херес, портвейн, мадеру,

Самогонку через меру.

Этот Перепелкин возглавлял центральную автомобильную секцию, с которой были связаны друзья. Курчевский, как мы знаем, сам конструировал и строил автомобили. Сделал машину с двумя ведущими осями, на высоких колесах, причем в ней было две пары задних колес, установленных на разных уровнях по высоте. Если машина проваливалась в канаву, выручала та пара колес, что повыше. Зимой на них надевали гусеницы — по всем сугробам можно проехать. Москва дивилась необычному автомобилю. Курчевского арестовали за эту машину и продержали три дня в милиции (этот арест не в счет), пока не разобрались, кто он такой. Еще построил он полугрузовичок для охоты — в нем можно было поспать, зайца на печке изжарить, радио работало. Только телевизора не было в этом автомобиле — не дожил Леонид Васильевич. Сделал маленькую двухместную машину для жены и научил ее управлять всем, чем сам умел: автомобилем, глиссером, аэросанями... Была в их семье и четвертая машина — шестиместный американский «Линкольн», каких во всей стране почти ни у кого не было. Этот автомобиль подарил генеральному конструктору Л. В. Курчевскому Генеральный секретарь ЦК ВКП(б) И. В. Сталин.

Можно представить, какой роскошью казались эти четыре автомобиля в тридцатые годы — сейчас-то машину купить не просто. Сам же Курчевский говорил:

— Вот четыре машины, а продать любую жалко. Одна — куда поехать, друзей привезти, другая — для охоты, третью — жене подарил, а четвертая — подарок Сталина — как же продавать?

Курчевский презентовал по автомобилю Стечкину и хирургу С. С. Юдину, который не раз оперировал работников его завода. От природы добрый, Леонид Васильевич и на охоту поедет — мужикам обязательно ружье или велосипед подарит. Когда Стечкина посадили в 1930 году по делу Промпартии, Леонид Васильевич помогал его семье: то на дачу вещи перевезет, то продуктов или керосину подбросит. И не подавал руки [68] тем, кто отвернулся от Стечкиных, когда Борис Сергеевич оказался в тяжелом положении. Таким же был и Стечкин. Годы спустя ему пришлось помогать и Марии Федоровне Курчевской, и ее подруге Кумашен-ской, муж которой тоже был репрессирован...

Курчевский и Стечкин часто вместе ездили на охоту и рыбалку, обоих ни в театр, ни в кино не заманишь.

— У тебя «хахаля» есть, — шутливо говорил Курчевский жене, — ты и езжай в театр. Я и его привезу, и тебя, только ты меня не трогай.

И Мария Федоровна почти всегда ездила на охоту с мужем в компании Стечкина, а часто и Юдина, над которым друзья любили иной раз незло подшутить, Курчевский сфотографировал Юдина, раскрасил карточку, вставил ее в иконный оклад, тайком повесил у Юдина на квартире да еще лампадку зажег...

Поехали к родственникам Марии Федоровны — пасха как раз была. Сели за стол, а Курчевский исчез куда-то. Вдруг репродуктор над столом возвещает: «Христос воскрес!» — и пошла молитва. Старушка-мать обрадовалась:

— Ой, слава тебе, Господи, большевики за ум взялись!

— Леонид Васильевич, где вы были? — бросилась она к вошедшему в комнату Курчевскому. — Что радио сейчас говорило!

Подобную радиошутку он проделал раньше на Соловках с приехавшими туда киношниками: от имени правительства поздравил мужественных работников кинематографа, борющихся со стихией в просторах Арктики, а потом даже подсказал им послать в Москву благодарственную телеграмму...

Со Стечкиным ездили по Оке, Сосне, спиннингом ловили. Лодка у Курчевского дюралевая, с плоским дном и опускающимся килем, каютка в ней имелась. Уток и рыбы в те времена еще полно было. На Пере-славском озере ловили знаменитую селедку, что еще при Петре Великом туда запущена была. Сейчас разве что на правительственном уровне ее можно откушать устами лучших представителей нашего народа. Чем хитрее снасть, тем меньше рыбы. Как-то, еще в двадцатые годы, заехали в одну деревеньку поохотиться, зашли к знакомому крестьянину, а он стелет на стол клеенку с портретом Троцкого. [69]

— Герасим, ты сегодня Марусе хорошую кочку дай! — говорит Курчевский хозяину, садясь за стол.

— Есть хорошая, — отвечает Герасим. — Однако я ее для Льва Давыдыча Троцкого припас. Он обещал приехать.

— На охоте все равны, и никаких Троцких! — сказал Курчевский.

И все ж Герасим отвез Марию Федоровну не на ту кочку:

— Только не говори Васильичу!

А она подстрелила на этой худшей кочке тринадцать уток, Троцкий же на своей, лучшей, только семь. И сидел за столом насупленный, мрачный, явно недовольный компанией. В довершение всего, когда поехали в Москву, Курчевский говорит Стечкину:

— Погоди, я его хоть запылю как следует, за то, что он меня в Соловки упек! — И рванул впереди Троцкого на мотоцикле, только пыль столбом!

К Герасиму ездили часто. Как-то после охоты оставили недоеденную банку шпрот. Входят в избу Косиор и Крыленко — тоже здесь охотились. Бросились к банке — два дня голодные сидели. Деревню эту как раз раскулачивали, есть в ней было нечего, да и не смели большие начальники просить есть, бабы с жалобами замучили бы. Потому приезжали ночью, а утром потихоньку исчезали...

Курчевский возвращался с охоты не только с трофеями — иной раз приведет собаку бродячую или кошка у него на плече сидит. Однако любовь к животным не убивала охотничьей и инженерной страсти. Застреленного зайца обязательно распотрошит, посмотрит, какая убойность. Винтовка у Курчевского маленькая, самодельная, из других ружей не стрелял. А таких, как у себя, сделал несколько штук и подарил членам правительства.

Те не раз присутствовали на полигонах при испытаниях нового оружия. Сталин и Молотов постоянно интересовались работами Курчевского. Однажды день государственных испытаний совпал с открытием охоты, чего Курчевский никак не хотел пропускать.

— Пусть без меня испытывают! Артачился, но все-таки поехал на аэродром, а жене сказал:

— Ты приезжай за мной с собаками, я на банкет не останусь, сразу уедем на охоту. [70] Мария Федоровна так и сделала. Пока муж занимался со своей системой, предназначенной для испытаний, она сидела в ангаре рядом с Орджоникидзе, приняв его за Сталина. Григорий Константинович долго смеялся, когда она назвала его Иосифом Виссарионовичем...

«Был там еще летчик Сузи, — рассказывает Мария Федоровна, — хулиган такой! Он после испытаний говорит мне:

— Мария Федоровна, давайте я вас над озером покатаю!

Летаем мы с ним, чувствую, меня что-то вдавливает в сиденье, и нехорошо становится. Показываю ему: вниз. Садимся, к нам бегут. Я выхожу, еле жива:

— Хорошо, хоть мертвых петель не делали! А Орджоникидзе говорит:

— Тринадцать штук сделали!»

Курчевский и Стечкин разработали целую серию систем, предназначенных для вооружения сухопутных, авиационных, танковых и морских сил. Некоторые из этих систем стояли на вооружении наших войск. Наиболее значительное их изобретение — безотказные ди-намореактивные пушки.

...На крыльях бомбардировщиков в воздух поднимались четыре истребителя — два И-16 и два И-15, а в небе их сопровождал новейший истребитель-моноплан конструкции Григоровича. Под крыльями этого самолета были две необычные пушки — динамореак-тивные, 76-миллиметровые! В 1935 году ни один истребитель в мире не имел такого мощного вооружения. У пушек почти не было отдачи: пороховые газы выходили через специальное сопло. Испытывали пушки летчики Звонарев и Сузи.

...Звено истребителей под командованием Т. П. Сузи провело мощный пушечный удар по наземным целям. Ни один снаряд не вышел за пределы круга диаметром в 30 метров. Стрельба велась в присутствии Ворошилова, Орджоникидзе, Тухачевского. Курчевский сиял...

Есть фотография: хохочущий Курчевский в комбинезоне с орденом Красной Звезды — тогда еще редко у кого из конструкторов ордена были — стоит [71] у танка, напрочь искореженного динамореактивной пушкой. Что же это за пушка такая?

Она состояла из нарезного ствола, затвора с реактивным соплом и патрона с картонным дном и запалом, расположенным по окружности гильзы. Над этим оружием Курчевский и Стечкин начали работать еще в конце двадцатых годов. Первый вариант пушки Леонид Васильевич установил на одной из своих легковых автомашин.

Было у него и реактивное ружье собственной конструкции и даже маленький реактивный пистолетик, который он подарил жене, — потом, правда, его украли на Кавказе.

«Была пушка — такая большая, в лесу стояла, а все равно видно ее, — рассказывает М. Ф. Курчевская-Станкова. — А когда я видела в музее «Катюшу», вспомнила: сидит дома Курчевский и чертит:

— Вот будет на страх врагам стрелять!

Такой же точно фасон... В Свердловске на одном из военных заводов сейчас отведена отдельная комната под системы Курчевского».

Курчевский и Стечкин намного опережали свое время. Они понимали, что грядущая война потребует качественно нового оружия. По указанию И. В. Сталина институту Курчевского оказывали максимальную поддержку. Был построен новый истребитель ИП с самыми крупнокалиберными в истории авиации пушками Курчевского. В начале и середине 30-х годов изготовили несколько сотен таких пушек, и они были хорошо известны командному составу Красной Армии. Однако в 1936 году работы Курчевского были резко сокращены, а в 1937 году полностью прекратились.

Выдающийся создатель отечественных артиллерийских систем Василий Гаврилович Грабин рассказывал мне, что конструкторское бюро завода № 38, которое занималось ствольной артиллерией, отдали создателям динамореактивных пушек (ДРП). Затем, поняв, что без обычных классических пушек в будущей войне не обойтись, бросились в другую крайность, упразднив ДРП. Война показала, что нужно и то, и другое. Страна экспериментировала и училась на ошибках.

Созданные позднее, в 1937–38 годах, под руководством Ю. А. Победоносцева, И. И. Гвая, А. П. [72] Павленко авиационные пусковые реактивные установки успешно применялись нашими летчиками в боях на Хал-хин-Голе. В марте 1941 года всем троим была присвоена Сталинская премия второй степени «За изобретение по вооружению самолетов», а в июле, когда уже шла война, за новое оружие (это была «Катюша») Иван Иссидорович Гвай был награжден орденом Ленина, а А. Г. Костикову было присвоено звание Героя Социалистического Труда. В этих постановлениях и указах, к сожалению, не значились фамилии Курчевского и Стечкина — последний снова оказался за решеткой, а Леонида Васильевича уже не было в живых....Озорной, как и Стечкин, Курчевский к тому же обладал острым языком. Предлагают ему явиться на заседание Совета Труда и Обороны, он говорит:

— Заседайте без меня, так ведь одни партейные!

А для таких высказываний толкователей хватало.

Он и в Кремль иной раз въезжал без пропуска, пугая охрану. Но Сталин высоко ценил Курчевского. Конструктор часто приезжал на Кавказ поохотиться и жил на своей персональной даче в Гагре недалеко от дачи Сталина на Холодной речке. Однажды он узнал, что охота запрещена, населению ведено сдать оружие.

— В связи с приездом товарища Сталина, — пояснил Васо, председатель местного общества охотников.

— Это наверняка здешние дураки придумали, — сказал Курчевский и тут же сел писать письмо: «Иосиф Виссарионович, я приехал в отпуск, хотел поохотиться, но узнал, что ввиду Вашего приезда в Гагринском районе охота запрещена. Прошу Вашего разрешения...»

— Что ты делаешь, зачем пишешь? — пыталась остановить его жена. Но письмо было отправлено, и ночью к их даче подъехала машина. Вошел чекист:

— Где Курчевский?

— Я Курчевский.

— А чем вы докажете, что вы Курчевский?

— Чем я без штанов докажу? Сейчас оденусь, достану документы.

Чекист вручил письмо Сталина, в котором говорилось, что о запрещении охоты ему ничего не известно, а Курчевского он просит к нему на Холодную речку завтра к 12 часам.

Утром Леонид Васильевич нашел Васо: [73]

— Собирайся, поедешь со мной, будешь свидетелем насчет охоты.

На самодельном вездеходе они отправились к Сталину.

— Васо, ложись вниз, чтоб охрана не видела!

На Холодной речке пробыли около шести часов. «Такой гостеприимный хозяин, — рассказывал потом жене Курчевский, — угощал вином, перепелами, расспрашивал подробно про мои работы».

Мать Сталина Екатерина Георгиевна узнала, что приезжали гости на необыкновенной машине, и вскоре к Курчевскому явился чекист с просьбой показать автомобиль. Старушка долго с любопытством лазила по машине... Интересная была женщина. Когда она впервые приехала в Тбилиси, ходила по магазинам и удивлялась привычной для всех грубости продавцов. А всюду висели портреты ее сына.

— И с этими людьми он хочет построить коммунизм! — громко говорила она.

Очередь испуганно отводила глаза.

— Сколько же нужно времени, чтобы эти животные стали людьми!

Летом должны были состояться государственные испытания оружия в присутствии Сталина и Ворошилова. Курчевский говорит Васо:

— Поезжай в Сочи и достань билеты на Москву! Васо уехал и пропал. Явился через несколько дней:

— Друга встретил, он пригласил меня в Пицунду — как можно другу отказать, послушай!

В Москву опоздали, но испытания все-таки провели.

У конструктора сложились дружеские отношения с М. Н. Тухачевским. Были случаи, когда Леонид Васильевич, игнорируя наркома обороны К. Е. Ворошилова, обращался со своими делами к Тухачевскому. Эта связь оказалась роковой для Курчевского. Да, видимо, и не только эта...

«С Томским он играл в бильярд, — говорит Мария Федоровна, — меня с собой брал. Томский был порядочный человек, но подсмеивался над порядками. К нему приехали чекисты обыск делать. Он пошел к воротам, сына послал за спичками, а сам застрелился. Сперва не знали, как его хоронить — с почестями или без. Решили никак не хоронить. Завернули в [74] рогожку и закопали под террасой. Блюменталь-Тамарин играл похоронный марш...»

Курчевский тоже все критиковал — от Ворошилова («пустое место») до заводской столовой («всякой дрянью кормят»). На заводе он никогда не обедал. Утром дома съест миндальное пирожное, а на работе у него ваза с конфетами стояла. Любил сладкое, ни одного кондитерского магазина не пропускал. И чай пил — все удивлялись: полчашки чая, полчашки сахара. Детям конфеты раздавал, взрослым — изобретения: «Мне некогда этим заниматься, продвигайте сами как свое!»

«В 1937 году мы жили на «Аэропорте», — продолжает Мария Федоровна. — Пришли двое. Дают ему бумажку какую-то, он протягивает мне:

— Смотри, Маша, новое дело!

Он в комбинезоне, руки грязные, в мазуте, только с работы. Хотел пойти в ванную, они схватили его за руки, не пускают, говорят, будто у нас в ванной «адская машина» стоит. Забрали его. Потом целая орава прибежала за его машинами, стали покрышки таскать, мастерскую разбирать. Часы его кто-то стянул со стола... Многие радовались: барина забрали — порядок! Потом в нашу квартиру вселили чекистов, а мы с матерью стали жить в двух комнатах... Наверное, это было страшное вредительство в органах безопасности...»

Пушки конструктора сняли с вооружения Красной Армии. «Образцы вооружения, подобные «Батальной пушке Курчевского» (ВПК), — говорит его помощник полковник-инженер Глухарев, — встречались среди трофейного оружия, взятого у немцев во время последней Отечественной войны. На вооружении армии США стоят динамореактивные пушки типа тех, над которыми работал в свое время Курчевский».

Кто конкретно оклеветал Курчевского — н^извест-но. Известно другое: сам Курчевский никого за собой не «потянул», никто больше не был арестован по его делу. Рокоссовского в армии уважали не только за то, что он великий полководец...

Во время ареста Курчевского на столе лежала записка И. В. Сталина — чекисты обходили ее стороной, боясь даже с места сдвинуть. Да еще оставались несколько талонов на бензин, датированные июнем 1937 [75] года, по которым уже ни одна заправка не выдаст горючее, да страничка из блокнота с бланком «Инженер-конструктор Курчевский Л. В.» — на ней записан телефон Стечкина: Д-3–17–66. По этому телефону теперь тоже не позвонишь...

Через месяц арестовали и его жену. За ночь в одну из камер Бутырской тюрьмы собрали многих жен — ЧСИРов, членов семьи изменников Родины. Привезли, в чем были — в халатах, в домашних туфлях. Вызывали в ЖЭК и оттуда увозили.

«Мне еще повезло, — говорит Мария Федоровна. — Чекист какой-то сознательный был, подсказал взять с собой что-нибудь. Дождик был, я пальтишко захватила — на свое счастье. Домой больше не вернулась. Ввалили нас в общую камеру, на голые нары, ни подушки, ни одеяла. Ляжешь — повернуться нельзя. А кого позже привезли, того под нары, на кафель. В это время милиция переходила на новое обмундирование, и многим женщинам выдали старую милицейскую форму — шинель и буденновки. Идут по коридору — и смех, и грех!

Со мной там оказалась жена директора Госбанка, красавица невероятная, она еще была любовницей известного драматурга, его тоже посадили. Крутилась там среди начальства:

— У моего мужа никогда не было денег. Он всегда у меня на папиросы брал... Я ей говорю:

— Слушай, Нонна, а вдруг нас вышлют, что ты будешь делать?

— Я могу теннис преподавать и хором руководить.

Ей 10 лет дали — не как жене, свое «дело» получила. Я ее как-то встретила, не узнала. Как тетка из деревни...

Там были две женщины — лифтерша и сторожиха, их по ошибке взяли, фамилии совпадали.

— Ой, куды ж мы попали? Тут онны барыни сидят! Вот у ентой муж — летчик, чевой-то навредил, а у ен-той, в голубой кофте, директор банка, банк обворовал, стало быть. Онны барыни!

Мария Федоровна пыталась узнать у следователя о судьбе мужа:

— В чем его обвиняют?

— Вас это не должно интересовать. [76]

— Но ведь я его жена.

— Ах да... В контрреволюционной деятельности.

— Думаю, что у него были более интересные дела, чем заниматься контрреволюцией. Он строил пушки...

— Значит, не так строил, как надо, — уверенно ответил следователь и написал: «О контрреволюционной деятельности. Л. В. Курчевского ничего не знала и знать не могла». — Подпишитесь!

Подписалась. Дали восемь лет лагерей.

— Что, ЧСИРы, собрались в этап? Так вам и надо! — ухмылялись охранники.

— У вас ведь тоже, небось, жены и матери есть, — не выдержала одна из женщин.

— Ну, до этого мы их не допустим!

«Привезли нас в Акмолинск, — продолжает М. Ф. Курчевская-Станкова. — В переводе на русский это значит «Белая могила». Там уже бараки были настроены с нарами. Два года нам не давали переписки. Шел разговор о том, что выйдет решение всех нас расстрелять. Потом разрешили 2–3 раза в год писать письма. Но никаких ответов не было. Начальник говорит:

— Значит, вас никто не хочет признавать!

Сколько слез было...

Сидели там одни женщины, приспосабливались, кто как умел. Я видела, как Курчевский мастерил, все делал руками, всю жизнь в комбинезоне ходил, это было у него вроде формы. Я видела, как он паял, и сама в лагере сделалась слесарем. Охранники так и обращались ко мне:

— Эй, жестянщик! Сделаешь мне чайник?

Я распорола какой-то чайник и по этим образцам сделала. Потом даже медицинские скальпели точила. Стала косы, серпы набивать. Брошу серп, а он ломается. Вспомнила, как Курчевский со Стечкиным говорили о какой-то «масляной закалке». Через начальство выпросила в гараже отработанное масло, и все у меня нормально стало получаться. А сначала-то и чай не из чего было пить. Самое тяжелое было идти на снегозадержание или за камышом, но я туда не ходила, потому что специальность приобрела. Мне женщины говорят:

— Тебе хорошо, у тебя муж изобретатель, ты у него научилась. [77] А я-то до этого машинисткой была... Сами строили больницу, детский сад, ведь многих в Бутырке забрали с грудными детьми, три года прошло — нужен детский сад. А потом детей увозили... Я кроватки детские чинила, и дети меня называли «Степка-растрепка».

Дата добавления: 2015-10-24