Пламенному вождю пролетариата. 1927 г. 4 страница

— Исполняется 30 лет монументу в Америке в честь Чкалова, Байдукова и Белякова. Американцы сказали, что они поставили этот монумент в знак глубочайшего уважения к великому русскому народу.

Вспомнилась краткая речь усталого Чкалова после приземления в США:

— На крыльях этого самолета мы принесли привет великому американскому народу от великого советского народа.

Американцы попросили сделать копию самолета АНТ-25, чтобы поставить его на тот аэродром, куда прилетел экипаж. Решение принято, но ничего не сделано. А хорошо бы, чтоб он там стоял, там есть музей, там чтут память русских героев, ибо они — герои всего человечества...

— Мы будем жить, потому что у нас были такие, как Байдуков, — сказал Игорь Чкалов. Он зачитал факс, пришедший из США:

«Семье генерала Георгия Байдукова.

С глубоким сожалением мы узнали о кончине генерала Георгия Байдукова. Пожалуйста, примите наши глубочайшие соболезнования по поводу Вашей потери такой героической личности в мировой истории.

Мы испытываем большое удовлетворение в том, что имели привилегию и честь знать его лично. Нас также утешает то, что монументы в наших странах носят его имя и имена Валерия Чкалова и Александра Белякова. И навсегда их имена будут в сердцах Вашего и нашего народов. [49] Эра авиации заканчивается, но их имена будут продолжать вдохновлять на новые большие подвиги.

Мы, Трансполярный комитет, будем продолжать чтить генерала Байдукова и его героических друзей по полету. Наши наилучшие пожелания и искреннее сочувствие.

Чкаловский Трансполярный комитет. Председатель Алан Коу.г».

Нет, не забыла Америка.

Помянем Георгия Филипповича — «байдукнем по чкалику белячка»...

Приемный сын Сталина

«Кто смеется, как ребенок, тот любит детей. У него их трое — взрослый Яша и двое маленьких: четырнадцатилетний Вася и восьмилетняя Светлана. Жена его, Надежда Аллилуева, скончалась в прошлом году. От ее земного облика не осталось ничего, кроме благородно-плебейского лица и прекрасной руки, запечатленной в белом мраморе на надгробном памятнике Новодевичьего кладбища. Сталин усыновил Артема Сергеева, отец которого стал жертвой несчастного случая в 1921 году», — говорится в книге французского писателя Анри Барбюса «Сталин» (январь 1935 г.).

А в январе 1980-го в санатории имени Артема на Ленинградском шоссе я познакомился с Артемом Федоровичем Сергеевым. Его отец, Федор Сергеев, был знаменитым и даже легендарным большевиком Артемом, которому и поныне стоят памятники. На одном из них, на берегу Северского Донца, такая надпись:

АРТЕМ 1883–1921

Зрелище неорганизованных масс для меня невыносимо. А.

Пламенному вождю пролетариата. 1927 г.

Можно сказать, что Артем был «российским Че Геварой» или, наоборот, Че Гевара стал «кубинским Артемом».

Едва ли не полмира в начале века объездил Артем, шахтер, грузчик, политзаключенный, поднимая рабочих разных стран на борьбу за свои права. Его [50] называли «Большой Том». Он по праву признается одним из создателей компартии Австралии, и приезжающие в Москву австралийские коммунисты считают своим долгом возложить цветы на могилу «Большого Тома» за мавзолеем Ленина.

Остались неопубликованные доныне записки Артема. В них меня поразили характеристики известных по истории нашей лиц, например Григория Ивановича Котовского. В моем представлении это был отчаянный комбриг-рубака, «храбрейший среди скромных наших командиров, скромнейший среди храбрых — таким я помню товарища Котовского. Вечная ему память и слава!» Эти сталинские слова врезались со школьных дней, они бронзовели на конном памятнике в Кишиневе, городе, где прошло мое детство. А Артем пишет о Котовском, как об очень тонком, интеллигентном человеке, мягком, умном, начитанном, музыкально образованном. Совсем иной, не хрестоматийный взгляд у Артема и на другого героя гражданской войны — Василия Ивановича Чапаева. Но это уже другой разговор...

Артем погиб в июле 1921 года под Москвой в потерпевшем крушение аэровагоне. Была такая новинка железнодорожной техники. Помнится, долгое время гибель его связывали с происками Троцкого. Не знаю, насколько это так, но совершенно достоверно: они друг друга не любили, а сам Артем дружил со Сталиным. В письме к одному из лидеров английских коммунистов Галлахеру он пишет: «Сталин — единственный настоящий вождь. Остальные — либо: «Ура! Мы победим!» или: «Караул! Все пропало!»

Уезжая в Кронштадт на подавление мятежа, Артем попросил Сталина:

— Если со мной что случится, присмотри за моими!

Случилось немного позже, летом. После гибели Артема остались его жена и крошечный сын, родившийся в марте 1921 года и названный — Артемом. Он появился на свет в том же знаменитом московском родильном доме Грауэрмана, что и сын Сталина Василий — разница в неделю.

Сталин не забыл семью погибшего друга. Артем рос вместе с Василием. Старший сын Сталина Яков жил уже отдельно, а Светлана родилась позднее. [51]

— Мы его считали приемным сыном Сталина, — говорил мне об Артеме-младшем В. М. Молотов.

Первое время он был с матерью Елизаветой Львовной, а потом воспитывался в детдоме, где росли дети многих крупных деятелей, у которых были живы родители. Жена Сталина Надежда Аллилуева принимала участие в создании этого дома в 1923 году. Организовали его на Малой Никитской, 6, где теперь горьков-ский музей.

— Там была какая-то лаборатория — занимались воспитанием детей на основе полового инстинкта, — вспоминает Артем Федорович Сергеев. — Матери работали и считали, что дети должны расти в новых условиях.

Елизавета Львовна служила директором туберкулезного санатория — много туберкулезников было в ту пору. И одно время, в 1929 году, Артем Федорович жил с матерью в Нальчике, где она была начальником так называемого облздрава.

— Вот я воспитывался сначала в детдоме, потом в детском саду. И очень много времени проводил на квартире у Сталина. На юг он часто брал меня с собой — в 1924-м, в 1925-м... В 1934-м ездил с ним.

Артем Федорович, конечно, не видел Сталина на работе, но хорошо помнит его быт. Впрочем, и дома у Сталина продолжалась работа. Когда он возвращался со службы, за ним шел его помощник Поскребышев с мешком писем и высыпал их на большой стол. Вероятно, прежде чем попасть к Сталину, письма эти заранее сортировались, отбирались, но он читал их постоянно, огромное количество, и на каждом оставлял пометки.

Сидел за длинным столом с краю, листал письма. В основном это были, разумеется, просьбы, жалобы. Некоторые он зачитывал вслух.

Артему Федоровичу врезалось в память письмо шахтеров о том, что у них нет горячей воды и после смены негде помыться. «Директора судить как врага народа», — написал Сталин на письме.

Один летчик поделился с вождем своей квартирной проблемой: обещают и ничего не дают. «Если и Вы не поможете, товарищ Сталин, буду жаловаться выше». [52] Интересно, куда, какому богу собирался жаловаться летчик, но квартиру получил незамедлительно...

А я вспомнил, как в 60–70-е годы мыкался с жильем пилот Авиации дальнего действия Герой Советского Союза Репин, после того как его уволили из армии по хрущевскому сокращению. Больные жена и дочь, сам заболел, и жить негде. Москвич, он из. столицы уходил на фронт, летал бомбить Берлин, получил Звезду Героя, а к престарелым родителям не прописывают — площадь не позволяет. И приходится ходить «по инстанциям», надевая иконостас боевых наград, кои уже у чиновников не вызывают ничего, кроме раздражения. Наскреб деньжат, купил в Люберецком районе развалюху, на восемьдесят процентов, как подсчитала потом комиссия, непригодную к жилью. Пришел в Люберцах в исполком просить жилье — сказали: «В порядке общей очереди».

Куда ни писал — бумаги шуршали но кругу. Дошло одно из писем до Н. В. Подгорного, тогдашнего нашего президента, который наложил решительную резолюцию о немедленном предоставлении Герою квартиры из имеющегося резерва. Еще два года ждал Александр Иванович исполнения исполкомом высочайшего повеления, отчаялся и написал своему бывшему командующему Главному маршалу авиации А. Е. Голованову.

Маршал связался с боевыми друзьями-летчиками, попросил их помочь Репину вынести вещи на улицу, поселиться в палатке, а хибару сжечь. Так и сделали славные соколы, после чего Герой наконец-то получил двухкомнатную квартиру.

Мне подумалось: что было б, случись такое при Сталине, — возможно, весь исполком строем пошел бы на Колыму...

— Сидит Сталин дома за столом, — вспоминает Артем Федорович, — открывает бутылку нарзана, а крышка вместе с горлышком обламывается. Вторая, третья... Так пять штук... Просит принести подобную импортную воду (а не любил все заграничное!). Принесли. Нормально открыл пять бутылок подряд и выдал соответствующую резолюцию по отечественным бутылкам...

Из современной литературы любил Зощенко. Иногда нам с Василием читал вслух. Однажды смеялся чуть не до слез, а потом сказал: «А здесь товарищ [53] Зощенко вспомнил про ГеПеУ и изменил концовку!» «ГеПеУ!» — воскликнул Сталин.

Артем Федорович подтверждает своими рассказами весьма скромный, непритязательный быт Сталина. Квартира его помещалась в двухэтажном доме у Троицких ворот Кремля. По нынешним понятиям неудобная была квартира. Это отмечал еще Ленин в одной из своих записок, а мне рассказывал Молотов.

Все комнаты проходные. В прихожей стояла кадка с солеными огурцами — любил. На вешалке висела его старая доха мехом наружу. Он часто ходил в ней. По-видимому, она появилась у него с гражданской войны, но многие считали, что привез он ее из ссылки, из Туруханского края. Тут же помещалась и фронтовая шинель, которую ему однажды пытались заменить, но он возмутился: «Вы пользуетесь тем, что можете мне каждый день приносить новую шинель, а мне эта еще лет десять послужит!»

Тут же стояли старые подшитые валенки...

Питался он тоже не «как Сталин». Частенько ел вчерашние щи, а на второе — мясо из этих щей. Дети радовались, когда приезжали гости, — можно хорошо поесть. Работала у Сталина повариха Матрена, кричала на него, ругала, что плохо ест, не вовремя ложится спать.

— Все нормальные люди давно спят, а он все сидит и сидит по ночам, — ворчала Матрена.

Во время войны, когда выехал на фронт, жил в избе с охранниками. Хозяйка поначалу пускать не хотела.

— Не ругайте ее, — сказал он утром сопровождающим, — она ж не знала, кто у нее ночевал!

В конце жизни Сталин решил проверить, во что обходится государству его содержание. Посмотрел счета и ужаснулся:

— Это что? Я столько съел и выпил, столько износил обуви и костюмов?

Итогом этой проверки стало снятие верного помощника — Поскребышева, а начальник охраны генерал Власик угодил за решетку... Погуляли ребята...

Вечно загруженный работой, Сталин мало занимался детьми. Однако спрашивал об оценках в школе, проверял дневники, по-отцовски «снимал стружку». [54] Особенно доставалось Василию, который учился неважно, да и вел себя не лучше. Его школьный учитель, видимо, не выдержал и пожаловался отцу на Василия. Это в 1938 году! Отец ответил — сохранились два листочка письма. Вот его ответ:

«Преподавателю т. МАРТЫШКИНУ.

Ваше письмо о художествах Василия Сталина получил. Спасибо за письмо.

Отвечаю с большим опозданием ввиду перегруженности работой. Прошу извинения.

Василий — избалованный юноша средних способностей, дикаренок (тип скифа!), не всегда правдив, любит шантажировать слабеньких «руководителей», нередко нахал, со слабой, или — вернее — неорганизованной волей.

Его избаловали всякие «кумы» и «кумушки», то и дело подчеркивающие, что он «сын Сталина».

Я рад, что в Вашем лице нашелся хоть один уважающий себя преподаватель, который поступает с Василием, как со всеми, и требует от нахала подчинения общему режиму в школе. Василия портят директоры, вроде упомянутого вами, люди-тряпки, которым не место в школе, и если наг леи-Василий не успел еще погубить себя, то это потому, что существуют в нашей стране кое-какие преподаватели, которые не дают спуску капризному барчуку.

Мой совет: требовать построже от Василия и не бояться фальшивых, шантажистских угроз капризника насчет «самоубийства».

Будете иметь в этом мою поддержку.

К сожалению, сам я не имею возможности возиться с Василием. Но обещаю время от времени брать его за шиворот.

Привет!

И. Сталин.

8/VI-38г.».

Комментировать не стану. Скажу только о четкости характеристик: в этом коротком письме выпукло видны и Василий, и его преподаватель, и директор школы, и сам Сталин. [55] Говорят, увидев это письмо, сотрудники НКВД отлетели от товарища преподавателя, как ошпаренные...

Василия в школе нещадно били, но дрался он только с теми, кто был или старше, или выше его по росту.

За войну он получил четыре ордена — его товарищи, участвовавшие в подобных операциях, награждались щедрее. А орден Красного Знамени ему дали за то, что он разогнал немецкие бомбардировщики, летевшие бомбить наш тыл. Поднялся в небо на незаряженном истребителе наперерез строю... Командующий, с земли наблюдавший эту картину, не зная, что там сын Сталина, велел наградить летчика...

Присутствие отца ощущалось в доме. К детям потом пришло понимание, кто он для всей страны. А дома — отец, которого побаивались. Артем Федорович показывает подаренный ему Сталиным патефон — в 1933 году, когда Артему исполнилось 12 лет. Маленький складной патефон. Никогда не видел таких.

Однажды отец собрал подросших Василия и Артема, позвал старшего Якова:

— Ребята, скоро война, и вы должны стать военными.

Яков и Артем стали артиллеристами, Василий — летчиком. Когда началась Великая Отечественная, все трое отправились на фронт. В первый же день Сталин позвонил в наркомат Обороны, чтобы их взяли немедленно. Это была единственная от него привилегия, как от отца, когда он похлопотал за своих детей. Что бы ни говорили, но это факт: все три сына лидера державы воевали. Яков погиб героем в фашистском концлагере, Василий летал на истребителях, а Артем, последовательно пройдя все ступени, закончил войну командиром полка и продолжал службу...

Отец тяжело переживал плен Якова. Когда предложили обменять его, сказал:

— Там все мои сыны.

До наших дней дошла весточка от старшего лейтенанта Якова Иосифовича Джугашвили: [56]

«Если не придется увидеть уже своей Родины, прошу заявить моему отцу Иосифу Виссарионовичу Сталину, что я никогда его не предавал, а то, что сфабриковала гитлеровская пропаганда, является явной ложью.

Яков Джугашвили».

Поражает это «заявить». Не «сообщить», «известить», «доложить» — нет, «заявить».

Артем Федорович хранит письма Василия к отцу. Не просто письма — отец, как обычно, нанес на них свои резолюции. В одном письме Василий просит отца выслать ему денег — в части открылся буфет, да еще хотелось бы сшить новую офицерскую форму. На этом письме в левом верхнем углу отец написал так:

«1. Насколько мне известно, строевой паек в частях ВВС КА вполне достаточен.

2. Особая форма для сына тов. Сталина в Красной Армии не предусмотрена».

— То есть денег Васька не получил, — смеется Артем Федорович.

И рассказывает, как Василий поделился с ним своим успехом на любовном поприще: у него живет московская красавица Нина, жена кинооператора Романа Кармена. Однако радость Василия была недолгой. Кармен написал Сталину, тот вызвал Генерального прокурора и дал указание насчет своего сына:

— Судить мерзавца по закону!

Главный законник страны вызвал Василия:

— У вас живет жена Кармена?

— Живет.

— А почему она у вас живет?

— Сам не знаю.

— Почему вы ее не отпускаете?

— Так пусть уходит, пожалуйста!

Когда отцу доложили об этом разговоре, он покачал головой, приговаривая: «Вот подлец! Вот подлец!» И синим карандашом была продавлена такая резолюция:

«1. Эту дуру вернуть Кармену.

2. Полковника В. Сталина посадить на 15 суток строгого ареста». [57]

— О Василии сейчас пишут много неправды, — говорит Артем Федорович. — Образ жизни у него был такой, что в доме часто было просто нечего поесть. Только несколько дней после получки — выпивка и закуска, полно друзей, а потом — шаром покати, надо приходить со своей буханкой хлеба.

Известно, что Василий был человеком не робким, и не только на фронте. Когда Н. С. Хрущев после XX съезда попросил его написать об отце, какой он был деспот в семье, как издевался над сыном, Василий ответил первому секретарю партии:

— Вы все, вместе взятые, не стоите ногтя моего отца!

Это стоило Василию нескольких лет свободы.

...Много испытаний подбрасывала жизнь, и все-таки самым главным испытанием осталась война. Артем Федорович говорит, что 19 июня 1941 года их часть стали передислоцировать из-под Москвы на запад.

И было сказано просто:

— Едем на войну!

С первого дня войны — на войне.

— Пуля, которая летит в тебя, не свистнет. Та, что свистит, уже пролетела, потому что ее скорость выше скорости звука.

Я понял эти слова Артема Федоровича, побывав в 1986 году в Афганистане. И понял, что такое необстрелянный солдат. Как же было нелегко нашим солдатам в июне 1941-го, когда на них шли покорители Европы, уже не боящиеся свистящей пули!

— И дело не в том, — продолжает Артем Федорович, — что у нас было мало техники. Техника была, но еще не освоенная. Нужно время, чтобы научиться на ней работать — на танке Т-34, на самолете Ил-2...

И он делится своим впечатлением об Ил-2:

— Страшная машина! Самолет сверху зеленый, снизу голубой, а когда идет на тебя, кажется черным. Потому немцы и называли его «черной смертью». Огневые точки у него бьют поочередно, и кажется, что он огненными шагами идет по земле. [58] Наши «Илы» обычно летали «четверками». А тут как-то идет пара. Я своим бойцам скомандовал: «В сторону!» Эти самолеты прошли над нашей колонной, один заход сделали и буквально развалили ее. Немцы! Со звездами на крыльях! И такое бывало.

Когда видишь, как они по противнику бьют, — это одно, а когда по тебе...

Артем Федорович, ранее занимавшийся планерным спортом, освоил на фронте знаменитый ильюшинский штурмовик и даже совершал боевые вылеты, летал на корректировку огня артиллерии.

— Уже два года воевал. Полетел во второй кабине, на месте стрелка. Взял с собой планшетик с картой. Как только прошли линию фронта, немецкие зенитки стали бить. Самолет фанерный, бронирован только летчик, самолет подпрыгивает на разрывах, как на ухабах. Шапки разрывов... Видишь их, — значит, не в тебя снаряд... Я залез поглубже за фанеру, а сверху, на голову, еще планшетик положил. Очухался, только когда пошли на посадку...

Война — не только тяжелая работа, но, прежде всего, люди, их взаимоотношения. В полку Сергеева были узбеки, они держались особняком.

— Я решил организовать плов. Риса, конечно, не было, достали перловки, мяса. И как старались мои узбеки, готовя угощение, и как этот плов сдружил весь полк! Простая штука, а на фронте много значит...

Артем Федорович в годы войны вел дневник — очень краткие записи. Вот одна из них — от 28 июня 1941 года, только неделя войны минула: «Старик. Завернутая засохшая буханка хлеба. Говорит: «В буханку я запек кассу, казенные деньги. Их надо сдать».

Я дал ему кусочек хлеба и кружку воды — он очень проголодался. Он не заходил в села. Человек долга. Фанатик честности и финансовой службы».

До 16 лет Артем рос в семье Сталина. Последний раз видел его 15 мая 1937 года — ездили вместе на дачу. Сталин, Василий, Светлана, Артем и охранник Власик. В машине Сталин говорил о роли артиллерии [59] в грядущей войне, может желая подействовать на Артема, мечтавшего стать летчиком. А может, тогда уже в Сталине состоялось убеждение, которое он выскажет позже в лаконичной, характерной сталинской формулировке: «Артиллерия — бог войны».

Как обычно, проезжали по Дорогомиловской улице, и Сталин обратил внимание своего охранника на дом, который строили уже три года:

— Власик, я думаю, что три года и три недели строителям хватит, чтобы соорудить этот дом.

Через двадцать дней — на день раньше! — новоселам вручили ордера на квартиры...

— Он шел от земли, не витая в облаках, — говорит Артем Федорович. — Сын сапожника, он знал, как ходить по земле, на каких подошвах. И он всегда оставлял возможность для усиления того, что делал: говорил тихо, а мог громче, не размахивал руками, не применял превосходной степени. Он не был всесилен, как многие думают, — во всяком случае, сам он себя таковым не считал. По сути он был очень мягкий и добрый человек. Скажете о посадках, о ГУЛАГЕ? А многого ли добилась наша страна, когда этого не стало?

Он никогда не употребил выражения «мировая революция» и, в отличие от Троцкого, считавшего, что только мировая революция позволит подняться России, ставил Россию во главу угла. Она — ядро, и вокруг нее — весь мир.

Не говорил ничего плохого о религии. Когда избирали патриарха, сказал подошедшим к нему попам, у которых были разные мнения по кандидатурам:

— Вы подумайте и решите, а то ведь не каждый день вам придется встречаться с товарищем Сталиным.

...После войны, в последние годы жизни Сталина, с ним уже не было такого близкого общения, как в детстве и юности. Но кое-что запомнилось.

— Я был у Василия Сталина на даче в Горках-4. По-моему, это 1949 год. Только началось освоение бомбардировщика Ил-28, и произошла катастрофа. Экипаж погиб. Василий позвонил отцу. Сталин [60] ответил: «То, что произошла катастрофа, вы не забудете. Но не забудьте, что там был экипаж, а у экипажа остались семьи. Вот это не забудьте!»

...Прослужив Отечеству более полувека, только недавно вышел на пенсию генерал-майор артиллерии Артем Федорович Сергеев, интересный собеседник, умный, обаятельный человек, родной сын Артема, приемный сын Сталина...

«Выше окружающих людей...»

Когда я писал книгу о великом ученом нашего столетия Борисе Сергеевиче Стечкине, основоположнике теории воздушно-реактивных двигателей, «боге моторов», как называл его весь мир, хотя в нашей стране он был, как говорили, «закрыт», в беседах с его друзьями и коллегами не раз возникало поначалу неизвестное для меня имя: КУРЧЕВСКИЙ. Инженер Кур-чевский... Генеральный конструктор Леонид Васильевич Курчевский... Называя это имя, собеседник оживлялся и непременно рассказывал какой-нибудь неординарный эпизод из жизни этого удивительнейшего человека, к которому, думается, в какой-то мере применимы слова, сказанные академиком М. В. Келдышем о Стечкине:

— Стечкин? Так это же наш русский гений!

— А почему о нем никто не знает?

— Страна такая, — спокойно ответил Мстислав Всеволодович.

К этому надо добавить, что Стечкин и Курчевский были патриотами своей страны, жили в ней в такое время и занимались такими делами, о которых тогда в газетах не писали. Стечкин умер в 1969 году, прожив семьдесят семь непраздных и не всегда ласковых лет, однако став лауреатом чуть ли не всех наших премий, академиком и Героем. Его друг Курчевский погиб в 1939-м — и пятидесяти не было.

Вспоминаются стихи Ярослава Смелякова о поэте Борисе Корнилове, верней, о том, что было бы, если бы они в свое время поменялись судьбами: [61] Он бы стал сейчас лауреатом, Я б лежал в могилке без наград. Я-то перед ним не виноватый, Он-то предо мной не виноват.

Дружба Курчевского и Стечкина была давняя. Еще в молодости, в 1917-м, они вдвоем на броневике собственной конструкции двинулись отбивать у большевиков Кремль. Конечно, эта смехотворная вылазка двух интеллигентов-технарей провалилась в самом своем начале, и оба оказались в кабинете у товарища Дзержинского. Дзержинский отпустил их под честное слово, что больше они никогда не будут себя плохо вести по отношению к власти рабочих и крестьян. Для друзей это был самый кратковременный из арестов, но далеко не последний. И тому, и другому еще по два раза предстоит испить чашу сию. Я держал в руках личную анкету Стечкина, где в графе «Ваше участие в Октябрьской революции» Борис Сергеевич фиолетовыми чернилами откровенно написал: «Был в Москве и выступал на стороне белых». Представляю, с каким трепетом и энтузиазмом читали подобное в отделах кадров, а затем в первых отделах предприятий, и с каким доверием могла относиться новая власть к подобным специалистам, время от времени вновь препровождая их за решетку. Так, в последнюю посадку в 1937-м Стечкину пытались «пришить к делу» шпионаж. Он это упорно отрицал, но и следователи были не менее упорны, и, наконец, Борис Сергеевич написал: «Вновь сообщаю, что никаким шпионом я не был, о чем сейчас искренне сожалею». А что писал следователям или подписывал Курчевский — неизвестно...

Впервые я услыхал о Курчевском от знаменитого нашего конструктора моторов Александра Александровича Микулина, когда разговор зашел о сделанном в 30-е годы МСК — моторе Стечкина-Курчевского — двухтактном, звездообразном двигателе с петлевой продувкой, с отдельными объемными поршневыми компрессорами на каждый цилиндр. Тогда же Стечкин и Курчевский разработали теорию и построили экспериментальную модель реактивного снаряда. Эта сторона их деятельности мало кому известна, ибо была строго секретной. Они работали на опытном заводе № 38: Курчевский — главным конструктором, Стечкин — начальником научно-исследовательского [62] отдела, а вернее, научным руководителем по специальным вопросам артиллерии.

«Здесь, — вспоминает А. А. Микулин, — Стечкин очень энергично трудился с Леонидом Васильевичем Курчевским, который был праотцом современных ракет, предшественником Королева. Они ездили на Пере-славское озеро и стреляли по нему чем-то похожим на «Катюши».

...Они работали над качественно новым оружием — реактивно-динамическим. Однажды Стечкин попросил инженера Добрынина, своего коллегу по работе в авиации, сделать расчеты, не относящиеся к авиационным двигателям, и начертить графики. Уже потом, работая на опытном заводе Курчевского, Добрынин увидел на столе у Стечкина книгу в темно-бордовом переплете. Это была секретная в то время теория реактивно-динамической пушки. Автор — Л. В. Курчевский. Полистав книгу, Добрынин сказал:

— Борис Сергеевич, так это же твои расчеты!

— Об этом говорить не полагается, — ответил Стечкин. — И не нужно, чтобы об этом кто-то знал.

Вся расчетно-теоретическая часть нового оружия была разработана Стечкиным, а книга написана совместно с Курчевским. Почему на обложке значился один автор? Говорят, Курчевский, сам талантливый человек, был к тому же очень сильной личностью, умел «давить» и «подминать под себя»... Но со Стечкиным была дружба и близость домами. Леонид Васильевич часто бывал у Стечкиных на Сходне, Стечкин ездил к Курчевским во Всехсвятское...

«Приземистый, прочно сбитый, почти всегда задорно улыбающийся, смелый в поступках, мыслях и словах, Курчевский вызывал большую симпатию, — пишет заслуженный изобретатель РСФСР С. Богословский. — В его отношениях с друзьями, которых он имел обыкновение называть по фамилиям или прозвищам, было много остроумия и веселящего юмора...

Курчевский не пил, не курил. Во всех сторонах своей личной жизни был кристально чистым, но мог для юмора прикидываться пьяным, жуликом и дон Жуаном, утрируя смешные стороны при этих превращениях.

Курчевский обладал исключительной памятью. Однажды прочитав стихотворение, мог через несколько [63] лет в точности его повторить. Сам сочинял комические стихи. Не имел высшего образования, но острота его ума и знания поражали изобретателей и ученых, с которыми он работал.

Дата добавления: 2015-10-24