2 страница. Ткачев имел особые основания быть недовольным поме­щением в журнале такой статьи

Ткачев имел особые основания быть недовольным поме­щением в журнале такой статьи. Дело в том, что в ней ав­тор решительно восставал против якобинских тенденций в революционном движении. По мнению автора, время, когда интеллигенция рассчитывала собственными силами произ­вести переворот, "захватить власть и облагодетельствовать народ при помощи декретов, прошло: «лишь сам[33] народ в состоянии себя освободить от всех своих эксплоататоров, лишь сам рабочий люд может уничтожить до тла государ­ственное здание? лишь его руками, по его мысли, по его воле может быть создано на развалинах старого — новое человеческое общество».

Таким образом выводы автора статьи были направлены прямо против тех взглядов на движущие силы русской ре­волюции, которые Ткачев обосновывал в своих статьях еще в 60-х годах[34]. Понятно, что он не мог примириться с (124) появлением такой статьи в журнале, в котором он собирался принять участие.

III

Ткачев приехал в Цюрих в конце декабря 1873 г. Давно уже поджидавший его Лавров принял Ткачева весьма раду­шно[35] и поспешил специальной заметкой во 2-й книжке «Вперед!» оповестить читателей об его удачном бегстве.

Полагая, что включение в состав ближайших и постоян­ных сотрудников журнала само по себе открывает ему воз­можность воздействовать на его направление, Ткачев на первых порах не считал нужным добиваться формального определения степени своего участия в редактировании «Впе­ред!». — «Мне и на ум тогда не приходило, — пишет он, — определять какими-нибудь формальными договорами мои отношения к редактору, мое право на контроль и вмешатель­ство в дела журнала, в его направление»[36]. Однако, нет сом­нений в том, что Ткачев уже в это время не скрывал от Ла­врова ни своего недовольства программою «Вперед!», ни своего желания изменить его физиономию. Это видно из слов самого Лаврова в его «Народниках-пропагандистах». Сообщив, что Ткачев приехал в Цюрих как сотрудник «Впе­ред!», Лавров добавляет: «Из разговоров его можно было заключить, что он как бы прислан русскими кружками (соб­ственно не сторонниками «Вперед!») для внесения в это из­дание элемента более соответствующего настроению духа в русской молодежи»[37]. Здесь необходимо коснуться вопро­са о том, насколько претензии Ткачева имели за собою ре­альное основание. Был ли он действительно уполномочен какими-либо революционными кружками на то, чтобы до­биваться изменения направления «Вперед!»? Давались ли ему кем-либо соответствующие поручения? У нас нет дан­ных для того, чтобы категорически разрешать эти вопросы в том или ином смысле. Однако, надо думать, что никаких формальных полномочий никто Ткачеву не давал. Иначе он не преминул бы упомянуть об этом в своих «Задачах рево­люционной пропаганды» при рассказе о том, как произо­шел его разрыв с Лавровым. Между тем он ограничивается (125) лишь следующими словами: «Живя в ссылке, я получил несколько заявлений, частью анонимных, частью с подпися­ми, приглашавших меня оставить ссылку, ехать за границу и принять участие в только что возникшем тогда органе «русской радикальной революционной партии» — «Вперед!»... Я счел своею обязанностью последовать сделанным мне при­глашениям»[38].

Однако, если у Ткачева отсутствовали формальные пол­номочия на вмешательство в редактирование журнала, то тем не менее у него были основания считать, что он дейст­вует не только от своего имени. Подтверждение этого мы находим в рассказе самого Лаврова, который к приведен­ным выше его словам о претензии Ткачева на изменение направления «Вперед!» сделал следующее примечание: «По позднейшим сведениям едва ли, впрочем, он имел какое-ли­бо определенное поручение этого рода»[39]. Осторожная форма этого примечания поневоле наталкивает на мысль, что если у Ткачева не было «определенного поручения», то «неопределенное» имелось. Надо думать, что были такие ре­волюционные круги, которые надеялись, что сотрудниче­ство Ткачева в лавровском журнале изменит политиче­скую физиономию последнего и выражали Ткачеву эту свою надежду. Подтверждение этого имеется в цитирован­ном уже выше письме Н.А Чарушина к автору настоящей статьи. Указывая на то, что Ткачев был вывезен Куприяно­вым из Великих Лук уже в то время, когда 1-й номер «Впе­ред!» был получен в России и критическая оценка его была уже сделана, Н.А. Чарушин пишет: «Кружок не был в пол­ной мере удовлетворен журналом, в особенности же в во­просе о предварительной теоретической подготовке рево­люционеров. Следуя за Лавровым, нужно было бы всех уже вступивших на путь практической революционной деятель­ности прежде всего на долгие годы засадить за книжку, так как большинство из них не признавало себя с этой сто­роны окончательно подготовленными. Лично я Ткачева, при проезде его через Петербург, не видел, а затем вскоре был арестован, и потому как-то и не пришлось слышать, какие разговоры велись с ними и какие напутствия ему да­вались. Но, несомненно, разговоры эти, в связи с участием его в журнале, не могли не быть. Ткачев в то время был известен главным образом по его литературной деятельно­сти в легальных журналах, и к этой деятельности отноше­ние было положительное, а потому и естественно, что (126) участие его в «Вперед!» не могло не признаваться желатель­ным». А это, — добавим мы, — в свою очередь, давало Тка­чеву основание считать, что, стремясь реорганизовать «Впе­ред!», он действует в согласии с определенными кругами революционной партии.

Как бы то ни было, Ткачев и Лавров встретились миролю­биво. Однако слишком несходные по характеру люди были они для того, чтобы ужиться друг с другом. Оба они были дворяне Великолуцкого уезда, Псковской губ. Но на этом и кончалось сходство. Сын мелкопоместного дворянина, Ткачев с детства находился в тяжелой материальной обстановке. С ранних лет ему пришлось упорным трудом прокар­мливать себя и оказывать поддержку старухе-матери. Лавров же вырос и взрослым жил в полном довольстве[40]. О куске хлеба ему думать не приходилось; об этом заботились его крепостные. Реформа 19 февраля 1861 г. мало отразилась на его материальном положении. Он продолжал до самой ссылки своей жить в довольстве и роскоши. Недаром один современник, описывая петербургскую квартиру Лаврова, говорит: «Ее обстановка, по сравнению с тем, что мне до­водилось видеть у других литераторов и профессоров, рез­ко поражала своею роскошью и наглядно свидетельствова­ла, что Лавровы располагали очень хорошими материаль­ными средствами»[41].

Все это не могло не отражаться на характере и общем складе личности Лаврова. Вступив в ряды революционеров, Лавров, по своему внешнему облику, по привычкам и навы­кам, по манере обращения с окружающими, продолжал оставаться таким же «барином», каким он был до того, как сделаться революционером. Один из его сотрудников по изданию «Вперед!», сравнивая Лаврова с Бакуниным, пишет в своих воспоминаниях: «Лавров был по рождению и по воспитанию аристократ; и по манерам представлял полную противоположность Бакунину, который был прост и непо­средственен в обращении... Лавров был утонченный аристо­крат, корректный в манерах и обращении, так же как в манере говорить и в своих поступках. Но его холодная (127) отшли­фованная внешность производила меньше впечатления, чем простые, непосредственные, товарищеские манеры Бакуни­на»[42].

Итак, если Ткачев по складу своей личности был демок­ратом, то Лавров продолжал оставаться (если можно упот­ребить выражение Ф.М. Достоевского) «аристократом, идущим в демократию». Это — два совершенно различных типа, и, коль скоро судьба сводит их вместе, они рано или поздно должны разойтись.

Так было с Ткачевым и Лавровым. Мирные отношения их продолжались недолго. Вскоре уже после переезда ре­дакции «Вперед!» в начале 1874 г. из Цюриха в Лондон они начали портиться. Ткачев, которому претили аристо­кратические замашки Лаврова, не упускал случая, чтобы не посмеяться над ним. Так например, по приезде в Лондон Лавров поспешил нанести визит Марксу; Маркс же долго не отдавал ему ответного визита. И вот Ткачев, встречаясь с Лавровым за обедом, ежедневно допекал его вопросом: «А что, у вас Маркс был?». На Лаврова это подействовало так, что он счел за лучшее перестать разговаривать с Тка­чевым, а вскоре они встречались за обедом уже как незна­комые[43].

Если, таким образом, личные отношения между Лавро­вым и Ткачевым испортились, то не лучше обстояло и с их деловыми отношениями.

Началось с того, что Лавров задержал написанную Тка­чевым статью для распространения в народе. В статье этой, так и не увидевшей света, Ткачев следующим образом изоб­ражал мужицкую жизнь после социальной революции:

«И зажил бу мужичок припеваючи, зажил бы жизнью развеселою. Не медными грошами, а червонцами золотыми мошна бы его была полна. Скотины всякой да птицы до­машней у него и счету не было бы. За столом у него мяса всякие, да пироги именинные, да вина сладкие от зари до зари не снимались бы. И ел бы он и пил бы он, сколько в брюхо влезет, а работал бы, сколько сам захочет. И никто бы и ни в чем бы неволить его не смел: хошь ешь, хошь на печи лежи. Распречудесное житье».

Статья Ткачева, по словам Лаврова, вызвала всеобщее (128) возмущение сотрудников «Вперёд!» по редакции. Сотрудники негодовали на то, что Ткачев как цель соци­альной революции изобразил «подобную картину обжораства, бездельничества и концентрировки имущества». Лав­ров отказался напечатать статью Ткачева. «Никакое раз­дражение против существующего подавляющего правительства, — писал он впоследствии, — никакая жажда уско­рить революцию не может оправдать в глазах социалиста разжигание в народе страстей хищничества и бездельни­чания, стремления наслаждаться без труда, наслаждаться эгоистически, наслаждаться, как животное»[44].

Этот инцидент, однако, не привел к разрыву между Тка­чевым и Лавровым. Ткачев не хотел делать из него casus belli; он выжидал более серьезных и важных разногласий. Они явились, как только началась подготовка материалов для 3-й книжки «Вперед!». Считая Лаврова человеком, не­достаточно компетентным в вопросах революцинного движения и, следовательно, не подготовленным к редактированию революционного журнала, Ткачев рассчитывал, что Лавров, в сознании своей неподготовленности будет охотно прислушиваться к голосу людей, гораздо более тес­но, чем он сам, связанных с революционным движением. Однако этого не случилось. Лавров чрезвычайно ревниво относился к своим редакторским правам. Чем более при­сматривался Ткачев к порядкам, установившимся в редак­ции, тем яснее ему становилось, что в основе организации журнала лежит принцип единоначалия, что «только одно лицо — полный хозяин дела, только оно одно имеет реша­ющий голос, что все остальные участники могут лишь по­давать свои мнения, но не более». Находя такую организа­цию несправедливой вообще, Ткачев полагал, что она «ста­новится возмутительно несправедливою» в журнале анонимном, в котором «ответственность за на­правление его падает в одинаковой мере на всех лиц, прини­мающих в нем постоянное участие. Она не единична, а коллективна; равная же ответственность, естественно, предпо­лагает равные права и обязанности»[45].

Не соглашаясь примириться с установленными в редак­ции «Вперед!» порядками, Ткачев сделал попытку опреде­лить точно и ясно свои отношения, в качестве постоянно­го сотрудника, к редактору. Для этой цели он составил за­писку, в которой, с одной стороны, развил свои взгляды на те общие требования, которым должна, по его мнению, (129) удовлетворять программа русского революционного жур­нала. «Я потребовал, — говорит он, — просто во имя спра­ведливости, во имя соображений чисто теоретических, пре­доставления каждому, постоянному сотруднику, сочувству­ющему журналу, равенства прав и обязанностей во всем, что касается литературной и экономической стороны издания»[46].

Записка Ткачева подверглась обсуждению со стороны Лаврова и постоянных сотрудников журнала. Ни у первого, ни у последних она не встретила сочувствия. Прежде всего обнаружились их непримиримые разногласия с Ткачевым в вопросах программного характера, в вопросах о задачах и целях революционного журнала в связи с общими зада­чами и условиями революционного движения. В теорети­ческих вопросах Ткачев оказывался не в состоянии дого­вориться с Лавровым и его сотрудниками. Не меньшие разногласия обнаружились и по вопросу организационно­му. Сотрудники «Вперед!» заявили, что они, доверяя впол­не Лаврову, ни в какой мере не претендуют на участие в редактировании журнала. Лавров же, считая себя одного ответственным за направление журнала, категорически от­казался делиться с кем бы то ли было, и в частности с Тка­чевым, своими правами единоличного редактора.

Тогда Ткачев, решил апеллировать к общественному мне­нию революционных кругов. С этой целью он написал брошюру «Задачи революционной пропаганды в России», в которой изложил все свои разногласия с Лавровым. Эта брошюра вышла в свет в апреле 1874 г. и была напечатана в лондонской типографии бакунистов, которой в то время заведывал М.П. Сажин.

IV

Нам нужно познакомиться с этой брошюрой, потому что из нее мы ясно усмотрим все пункты, в которых расходи­лись друг с другом Ткачев и Лавров. При этом мы убедим­ся в том, что Ткачев относился отрицательно не только к таким положениям лавровской программы, которые вызы­вали недовольство и в других революционерах того време­ни (требование от революционеров "усиленной умственной подготовки и ограничение революционной деятельности пропагандою), но и в других.

Основная мысль, из которой исходил Лавров в своих со­циально-политических построениях, сводилась к призна­нию крестьянства основной движущей силой русской (130) революции. По его мнению, социальная революция в России мыслима лишь в форме революции народной, т.е. совершающейся «не только с целью народного блага, не только для народа, но и посредством народа». В признании этого заключался основной пункт программы «Вперед!», исходя из которого Лавров строил весь план революционной дея­тельности. Упирая на то, что революция должна быть со­вершена самим народом, Лавров видел в этом не только необходимое для успешности революции условие, но и мо­ральное правило, связывающее революционеров-интелли­гентов в их работе. Революционной интеллигенции Лавров отводил весьма скромную роль: по его мнению, ее задача сводится и должна быть сведена исключительно на то, что­бы выяснить народу, насколько необходима в его интере­сах и насколько возможна революция. В глазах Лаврова народ — «бог-страдалец», пригвожденный к кресту и не знающий о своем всемогуществе. По сравнению с ним ин­теллигенция, — «эти могучие витязи, которые лезут на Гол­гофу спасать его», — «микроскопические мошки». У него одного есть возможность и силы свалить крест. «Слабые же творенья, стоящие у подножья этого великого креста», могут сделать лишь одно — «это шепнуть ему: ты бог, ты всесилен! вырви свой крест и раздави врагов!». «Могучие же витязи, которые громко кричат, что они свалят крест народа-бога своими лиллипутскими силами, эти витязи, когда долезут до креста, прежде всего наденут на себя ризу первосвященника, сядут на коня проконсула, станут драть­ся из-за алмазов на магическом нагруднике Каиафы, из-за золотого перстня на руке Пилата; они будут драться дол­го и усердно, а мученик — будет продолжать висеть, будет истекать кровью, пока не создает сам, что он бог, пока не сойдет с креста сам и не раздавит этих витязей-червей с Пилатами, Каиафами и всеми другими фарисеями, пока не установит сам своего царства, ему же не будет конца».

Только что приведенная нами выдержка взята из брошю­ры Лаврова «Русской социально-революционной молоде­жи»[47], которой он отвечал на «Задачи революционной про­паганды в России» Ткачева.

Она очень характерна и наглядно выясняет, как представлял себе Лавров роль народа, с одной стороны, и интеллигенции, с другой, в грядущей революции. В ней, между прочим, ясно проглядывает определенное недоверие Лаврова к революционной интеллигенции, прекрасно объясняющее, почему (131) на страницах редактируемого им журнала могли появиться статьи вроде уже знакомой нам — «Революционеры из привилегированной среды». Лавров боялся революции, производимой интеллигентным меньшинством, и в силу этого должен был крайне отрицательно относиться ко всяким якобинским течениям в революционной среде. Характерно, что, объявляя в своей программе «Вперед!» органом всех направлений русской революционной мысли, приглашая все эти направления к сотрудничеству в своем журнале, Лав­ров делал исключение для одного из них — якобинского. Он открыто заявлял, что ему не по пути с людьми, кото­рые проповедуют захват власти революционными органи­зациями и установление революционной диктатуры. Он по­лагал что революция, произведенная по якобинскому ре­цепту, будет безрезультатна в том смысле, что она сведется исключительно к замене одной насильственной власти другою и нисколько не отразится на положении народа. В программе «Вперед!» он приглашал революционеров «оста­вить за собою устарелое мнение что народу могут быть навязаны революционные идеи, выработанные небольшою группою более развитого меньшинства, что социалисты-революционеры, свергнув удачным порывом центральное пра­вительство, могут стать на его место и ввести законодатель­ным путем новый строй, облагодетельствовав им неподго­товленную массу».

Итак, Лавров был последовательным противником яко­бинства. Ткачев же был убежденным якобинцем. В этом — основной пункт их разногласий, обусловивший неиз­бежность разрыва между ними.

Надежды на то, что народ сможет своими силами свер­гнуть лежащее на нем иго политического гнета и экономи­ческой эксплуатации, Ткачев считал пустыми иллюзиями, чрезвычайно вредными уже по одному тому, что они способны убить в революционере всякую инициативность и по­дорвать в нем веру в свои силы.

Нельзя сказать, чтобы Ткачев совершенно сбрасывал народные массы со счета революции. Наоборот, он был твердо уверен, что для успешности революции необходимо привлечь к участию в ней эти массы. Однако он отводил им при этом чисто пассивную роль. Массы, именно потому, что они массы, могут и должны раздавить существующий политический строй. Это — мясо революции. Руководить ею и направлять ее они неспособны. Пример всех народ­ных волнений как в России (разинщина, пугачевщина и др.), так и в других странах, с наглядностью выясняет, на­сколько беспомощны народные массы, предоставленные (132) самим себе, не имеющие определенной сознательной и планомерно действующей группы руководителей. Народное дви­жение, лишенное таких руководителей, фатально осуждено на неудачу. Оно неизбежно будет подавлено организован­ной силой современной государственной власти.

Сообразно с этим первенствующая роль в грядущей со­циальной революции должна принадлежать революционной интеллигенции, сознательно действующему меньшинству. На его долю отводится руководство общим ходом револю­ции. Оно подготовляет, организует, начинает и проводит революцию используя для ее успешного завершения при­веденные в волнение народные массы.

Если по мнению Лаврова, грядущая социальная револю­ция, сметая весь современный общественный строй, во всех его проявлениях, тем самым должна уничтожить целиком и аппарат государственной власти, заменив его системою самоуправляющихся общин, то по мнению Ткачева, задача революционеров должна сводиться не к уничтожению госу­дарственной власти, а к захвату ее революционной парти­ей. Государственная власть в современном обществе пред­ставляет собою настолько мощный аппарат, что со сторо­ны революционеров было бы колоссальнейшей ошибкой не использовать его в своих целях. Захватив в свои руки го­сударственную власть, революционеры получают тем са­мым возможность употребить ее для завершения дела ре­волюции. Став у власти, они декретируют и при помощи аппарата власти проводят в жизнь основные начала нового общественного строя. Лишь после того как этот обществен­ный строй осуществится и укрепится, можно будет приступить к уничтожению государства.

Итак, по мнению Ткачева, революционная интеллигенция должна быть руководителем и главною силою революции. Твердо придерживаясь такой точки зрения, Ткачев впо­следствии не без удовольствия отмечал, что Лавров, в конце концов, вынужден был значительно расширить задачи ин­теллигенции в революции. В своем «Набате» Ткачев, указы­вая на противоречия, которыми полна была революционная деятельность Лаврова, констатировал, что он перестал огра­ничивать роль интеллигенции исключительно нашептыва­нием народу о его всемогуществе и признал, что на ней лежит и инициатива в организации социально-революционных сил русского общества в целях подготовления и совер­шения переворота и обязанность предотвратить опасности, грозящие народу от недостатка связи между его частями в момент революционного взрыва. Признание этого было в (133) глазах Ткачева не малым шагом вперед со стороны Лаврова[48].

Считая, что социальная революция должна быть совер­шена самим народом, Лавров указывал, что она будет возможна лишь тогда, когда народные массы уяснят себе вполне свое положение, когда они сознательно найдут вы­ход из него, когда для них станут вполне ясными и цели, к которым они должны стремиться, и средства, необходимые для достижения этих целей. Таким образом, по Лаврову, революция должна быть движением осмысленным, ра­зумным, руководимым верным и отчетливым пониманием целей и средств борьбы. Сообразно с этим основная за­дача грядущей революции, по программе Лаврова, сводит­ся к «воплощению в дело потребностей большинства, им самим сознанных и понятых»[49].

Всякая же иная революция будет ничем иным, как «навя­зыванием революционных идей». Революционеры должны помнить, что «революций искусственно вызвать нельзя», что «они суть продукты не личной воли, не деятельности небольшой группы, но целого ряда сложных исторических процессов». Поэтому нельзя искусственно ускорить прибли­жение революции; надо выжидать, когда народ будет «го­тов» к ней, т.е. когда он будет обладать достаточною сознательностью в понимании целей и средств революции. «Лишь тогда, — писал Лавров в программе «Вперед!», — когда течение исторических событий укaжет само минуту переворота и готовность к нему народа русского, можно считать себя вправе призвать народ к осуществлению этого переворота»[50].

Такая постановка вопроса, откладывающая момент рево­люции на неопределенное будущее, не могла удовлетворить Ткачева и дала ему повод упрекать Лаврова в том, что он сбивает революционную молодежь с пути революции на путь мирного прогресса.

Революция, понимаемая в смысле осуществления в общест­венной жизни потребностей большинства, им самим сознан­ных и понятых, по мнению Ткачева, не будет революцией, т.е. насильственным переворотом. «Разве, — спрашивал он Лав­рова, — когда большинство сознает и поймет как свои потребности, так и те пути и средства, с помощью которых их можно удовлетворить, — разве тогда ему нужно (134) будет прибегать к насильственному перевороту. О, по­верьте, — продолжал Ткачев, — оно сумеет тогда сделать это, не проливая ни единой капли крови, весьма мирно, любезно и, главное, постепенно. Ведь, сознание и по­нимание всех потребностей придет к нему не вдруг. Зна­чит, нет резона думать, будто и осуществлять эти потреб­ности оно примется зараз: сначала оно сознает одну по­требность и возможность удовлетворить ее, потом другую, третью и т.д., и, наконец, когда оно дойдет до сознания своей последней потребности, ему уже даже и бороться ни с кем не придется, а уж о насилии и говорить нечего. Зна­чит, ваша революция есть не иное что, как утопиче­ский путь мирного прогресса. Вы обманываете и себя и читателей, заменяя слово прогресс словом ре­волюция»[51].

Для того, чтобы осуществить революцию, нет надобно­сти ждать, когда народ дойдет до сознания своих потребностей и средств их удовлетворения. Революции происходят не в силу ясного понимания и сознания, а просто в силу накопившегося чувства недовольства, озлобления, в силу невыносимости гнета. Именно эти-то условия и вызывают революционный взрыв. «Народ действительной револю­ции — это бурная стихия, все уничтожающая и разрушаю­щая на своем пути, действующая всегда безотчетно и бес­сознательно». Задача же революционной интеллигенции и состоит в том, чтобы направить эту стихию к определен­ным целям, чтобы придать движению осмысленный, разум­ный характер[52]. А раз так, то нечего дожидаться, когда народ будет готов к революции. В силу своего тяжелого положения, в силу гнета, лежащего на нем, он всегда готов, а потому революционерам нет нужды выжидать, когда течение исторических событий укажет само ми­нуту переворота, ибо это условие делает революцию вооб­ще немыслимой. «Неужели, — спрашивает Ткачев Лавро­ва, — вы не понимаете, что революционер всегда считает и должен считать себя вправе призывать народ к восстанию; что тем-то он и отличается от философа-филистера, что, не ожидая, пока течение исторических собы­тий само укажет минуту, он выбирает ее сам, что он признает народ всегда готовым к революции»[53].

Это Ткачев писал в своем полемическом письме к Лав­рову, а два года спустя, на страницах «Набата» он констатировал (135) изменения во взглядах Лаврова[54]. Если раньше Лавров говорил, что революция производимая меньшин­ством, — не народная и не социальная революция, то теперь, в газете «Вперед!», он писал: «В целой истории не происхо­дило ни одного вполне сознательного движения. Полное сознание цели и средств существовало в небольших груп­пах и отдельных единицах... Когда сознательные, полу­сознательные и сочувствующие слои объединятся крепкою организацией, то в минуту взрыва к ним неизбежно при­станет масса, страдающая». Если раньше Лавров указывал на то, что нельзя звать народ к восстанию, пока он не го­тов, т.е. пока он не уяснил вполне общественного зла и средств его исцеления, то теперь, в № 21 той же газеты, он, признавая утопией надежду довести народ до ясного сознания, считал достаточным, если будет спропагандиро­вано одно меньшинство, а в № 26 писал, как бы вынося суровый приговор своим прежним взглядам: «Весьма, ограничено понимание того идеалиста, который воображает, будто можно ждать пока большинство участвующих в этом (революционном — Б.К.) движении будет ясно пони­мать свою задачу».

Ткачев мог чувствовать себя удовлетворенным.

Поскольку Лавров в своей программе «Вперед!» отодви­гал на неопределенное будущее момент наступления револю­ции и поскольку он считал, что эта революция будет воз­можна лишь после того, как народные массы осознают, свое положение и найдут выход из него, постольку всю теку­щую работу революционеров он был склонен сводить лишь к пробуждению в народе этого сознания, т.е. к пропаганде. Относясь, как мы говорили выше, отрицательно к за­говорщической работе революционеров в целях захвата власти, он не менее отрицательно относился к бунтарской агитации бакунистов, считая, что она, даже в случае удачи, может вызвать только местные разрозненные народные бунты, которые правительству без особого труда удастся подавить. В силу этого он ограничивал деятельность ре­волюционных кружков одной постепенной пропагандой в народе. «Лишь уясняя народу его потребности и подготов­ляя его к самостоятельной и сознательной деятельности для достижения ясно понятых целей, можно считать себя действительно полезным участником в современной подготовке лучшей будущности России», — писал он в своей про­грамме. Ткачев резко восставал против такого (136) ограничения задач революционной партии. Есть два вида борьбы с исторически сложившимся строем общественных отноше­ний, — говорил он. — Можно бороться с ним, направляя удары на общие принципы, лежащие в его основе, доказы­вая их нелепость, нелогичность и несправедливость. Такую борьбу можно назвать «преимущественно научною, фило­софскою». Но наряду с нею есть другой вид борьбы. Можно бороться с существующим строем, восставая преимущественно на те конкретные формы, экономкческие, юридические, политические и т.д., в которых воплощают­ся принципы, лежащие в основе этого строя, другими словами, борьбу можно направить не против самих принципов, а против их практических последствий. Такая борьба бу­дет носить характер по преимуществу практический, агита­ционный. Те, кто хотят воздействовать на сознание своих современников, избирают первый способ борьбы, те же, кто предпочитают оказать давление на их аффекты, идут по второму пути. На этот-то именно путь и становятся все действительные революционеры, ибо они не могут выжи­дать, пока свет знания пробьется «сквозь толстую непро­ницаемую стену народного невежества». Когда их взор об­ращается к Голгофе народного мученичества, они не в си­лах ждать постепенного хода событий, они чувствуют потреб­ность «во что бы то ни стало и как можно скорее свалить крест и снять с него страдальца». К ре­волюции они предпочитают итти путем наиболее корот­ким, т.е. путем агитации, или, что то же, «непосредственного подстрекательства народа к бунту». Однако это не исключает и других революционных путей: пути полити­ческого заговора и пути пропаганды. «Все три пути оди­наково целесообразны, все три деятельности одинаково необходимы для скорейшего осуществления народной революции». Ни одна из этих трех деятельностей, взятая в отдельности, не может "довести революцию до конца. До­стигнуть этого возможно лишь при одновременном приме­нении всех их. Другими словами, революционная партия должна одновременно заниматься и пропагандой, и агитацией, и организацией[55].

Сводя текущую работу революционеров к пропаганде, Лавров в то же время находил, что современные ему революционеры-интеллигенты не подготовлены достаточно к такого рода деятельности. По его мнению, им необходимо, прежде чем обратиться к пропаганде в народе, прежде чем заняться развитием его сознания, много поработать (137) над собой. «Лишь строгою и усиленною личною подготовкою можно выработать в себе возможность полезной дея­тельности среди народа», — говорил Лавров в своей про­грамме. Исходя из этой мысли, он доказывал, что револю­ционеры должны «выработать в себе критическую силу мысли правильными методами», «обогатить свой ум серь­езным и основательным знанием» и т.д. В упоминавшейся выше статье «Знание и революция» он рисовал картину усиленной, почти энциклопедической, подготовки пропа­гандиста[56].

Дата добавления: 2015-10-24