Девочка с зеркалом

Фрида Кало родилась 6 июля 1907-го года в провинциальном пригороде Мехико — в Кайокане, в доме фотографа Гильермо Кало и его жены Матильды Кальдерой. Ее родители не имеют большого достатка, после падения диктатуры Порфирио Диаса и с началом революции отец зарабатывает очень мало, мать — сдает комнаты и продает мебель, но у них — свой кров, они держат няню-индианку, и, очевидно, принадлежат к классу средней буржуазии.

Где бы впоследствии ни была Фрида, куда бы ни влек ее горячий характер, обстоятельства и природная энергичность, тихое очарование узких улочек, старинных особняков конкистадоров, шорох дождя в листве аураукарий, сонное покачивание магнолий на ветру и голоса бегущих по улице малышей, — все это будет звать ее к духовной родине. К истоку. К самоуглубленной тишине провинции, безмятежно соседствующей в ней вместе с тревожным духом революции, развернувшейся на фоне ее детства.

Этому дому, подобно родовому дому маркесовской семьи Буэндиа, суждено обозреть расцвет и закат рода Кало, пройдя все циклы жизни-смерти, и возродиться благодаря искусству Фриды[2]. За его окнами — огненное мексиканское солнце, оно сделает не один круг, прежде, чем его кровавый диск появится на ее картинах.

Три любви детства Фриды — отец, сестра Мати и воображаемая подруга.

Гильермо Кало — артистичен, мягок, не приспособлен к жизни, раним и уязвим. Его молчание наполнено невысказанным. Они с дочерью не только кровные, они, прежде всего, духовные родственники: маленькая взрослая Фрида и большой ребенок, романтик Гильермо. У него случаются приступы эпилепсии, и, когда его настигает на улице припадок, Фрида одной рукой заботливо поддерживает его, а другой — его бесценный фотоаппарат: чтобы не украли. Когда впоследствии она воспроизведет образ отца, он будет открыто смотреть на зрителя обволакивающим взглядом светло-зеленых, печальных глаз, словно думая в этот момент о чем-то личном, о чем-то, что невозможно выразить словами. — «Обожаю его», — подпишет портрет Фрида.

Она обожает его и старшую сестру Мати, которой хватит смелости убежать из дому, вырваться из властных рук набожной и вечно озабоченной матери. Ей, Фриде, будет мучительно не доставать сестры, ее общительности, нежности и заступничества. С детства Фрида тет-а-тет со своими страхами и маленькими фантазиями. Она крутит педали велосипеда, растворяясь в жарких улицах Кайокана, среди сухих и растрескавшихся троп. Хулиганка. Фантазерка.

А сзади, преследуя, бегут соседские мальчишки и девчонки, издевательски крича:

— Фрида, деревянная нога!

В шесть лет она заболела полиомиелитом, ее левую ногу частично парализовало, и она болезненно усохла, став слишком тонкой. Фрида носит высокие ботиночки, чтобы скрыть увечье, но детская жестокость настигает ее, и она вынуждена крутить педали, убегая от назойливого крика беспощадной детворы. Она едет вперед в поисках мистической двери в мир, где царит справедливость. И находит ее в своем фантастическом и символическом воображении. В дневнике Фрида напишет:

«На запотевшем стекле я пальцем рисовала дверь, и через эту воображаемую дверь, полная радостного нетерпения, ускользала из комнаты. Я направлялась к молочной лавке Пинсона. Пройдя сквозь букву» О «на вывеске, я спускалась к центру земли, где меня всегда поджидала „воображаемая подруга“. Я уже не помню ее лица, не помню, какого цвета у нее были волосы. Но помню, что она была веселая, много смеялась. Негромким смехом. Она была ловкая, танцевала так, словно ничего не весила. А я танцевала с ней и рассказывала ей все мои секреты…»

В мистическом предощущении будущей неподвижности Фрида грезит о танцах, о сандунге[3], о веселой и грубой пляске, которую не понимают заезжие гринго. Джон Рид запишет в своем очерке[4], как перед одним важным сражением Франсиско Вилья танцевал всю ночь, а наутро бледный и с красными глазами вел в бой свои отряды. В жилах Фриды течет эта же горячая, беспокойная, ритмичная кровь. За спиной ее неподвижных автопортретов — древние силуэты индианок отбивают ритм босыми ногами, ритм жизненной энергии, которой во Фриде — с избытком.

На одном из первых автопортретов 1922-го года Фриде пятнадцать лет, она словно запечатлела себя на бегу, выхватила из суеты уличной жизни, заставила на секунду остановиться. Растрепанные волосы, озорной, ускользающий взгляд, темный пушок над верхней губой — свидетельство ранней чувственности, яркая одежда, солнце. Кажется, будто шлейф солнечной улицы, сноп света озарил полумрак дома и выжег ее образ.

В это время Фрида учится в Национальной подготовительной школе, она из тех немногих 35 девушек, которые получают образование наравне с двумя тысячамистудентами-юношами. В школе она примыкает к шумному литературному и псевдореволюционному кружку «Качучас», основная деятельность которого сводится к дерзким шуткам, подростковым забавам и смуте. Фрида — далеко не идеал добропорядочных мамаш. Дерзкая. Энергичная. Веселая. Фрида — хулиганка, знающая толк в крепком выражении и непристойном жесте.

Кумир ее подростковых грез — гений, марксист, коммунист и людоед (по его же словам) — художник-муралист Диего Ривера. Слухи о его живописи, о его славе, о его обаянии и беспутных связях Фрида добывает из газет и местных разговоров. Его нигилистический образ будоражит ее воображение. Ведь это именно то, что ей сейчас нужно, тот, кто нужен, — возмутитель морали, революционер, анархист, мифотворец и антигерой. Но пока он далеко — во Франции — мечется между женщинами и замыслами в поисках нового пути, у Фриды здесь любовь со знаменитостью местного масштаба. Алехандро Гомес Ариас — глава их шумной компании «Качучас», студент юридического факультета, журналист. Она пишет ему страстные, не лишенные эротизма письма, в которых шутливо называет Алехандро «женихом».

Правда, это ей не мешает украдкой поглядывать на Диего Риверу, который, вернувшись из Европы в Мехико, расписывает стены Школы, возвышаясь на неустойчивых лесах. С ревнивой завистью созревающей девушки она оглядывает его пышнотелую, зрелую любовницу Лупе Марин. С присущей ей дерзостью и бесшабашностью предупреждает Диего — «Лупе идет», зная, как та ревнует его к натурщицам. Эта маленькая худенькая девчонка с тонкими чертами лица поражает Лупе, и та восклицает с простодушным изумлением: как этот ребенок «не боится такой рослой и сильной женщины, как я».

Картинка их первой встречи «он — она — и его любовница» не лишена народного юмора, замешанного на почти непристойных мотивах, гневе и простодушии. И все же, несмотря на лубочность и комизм, эта встреча уже была частью большого плана их общей с Диего, противоречивой судьбы.

А пока… Диего страстно рисует и страстно любит — других, Фрида флиртует и ждет настоящей любви с тем, кто рядом, — с Алехандро. 17 сентября 1925-го года они садятся с Алехандро в новый автобус, который только-только сменил старый трамвай, чтобы поехать в центр Мехико. По стечению обстоятельств Фрида замечает, что потеряла зонтик, — они выходят. За рулем следующего автобуса — молодой, нетерпеливый, вспыльчивый водитель, один неловкий поворот на перекрестке рынка Сан-Хуан — и в них врезается трамвай.

Обломок автобусной ступеньки пронзил тело Фриды, как меч: раздробил позвоночник, повредил почку и вышел через влагалище. Истекая кровью, но, не осознавая того, что произошло, Фрида ищет безделушку, которую потеряла во время столкновения.

В больнице Красного Креста было обнаружено, что ее истонченная полиомиелитом левая нога сломана в одиннадцати местах, у нее тройной перелом таза, вывих левого плеча, перелом шейки бедра, тройной перелом позвоночника в области поясницы.

Ей предстоит — aguantar — терпеть: впереди мучительные месяцы неподвижности и боли, страшные часы, которые она проведет в железном корсете, замкнутая в своем теле, как бабочка в стальном коконе.

5 декабря 1925 года Фрида напишет в письме: «Одно хорошо: я начинаю привыкать к страданию». И не только привыкать, но превозмогать и даже пренебрегать им. Когда через месяц ее заберут в родной дом в Койокане, Фрида при всем внешнем бездействии — она прикована к постели — энергична, как никогда, она много читает, пишет письма друзьям и главное — рисует. С присущим ей оптимизмом, из этой страшной аварии она вынесла два вывода:во-первых, она жива, а, во-вторых, ей есть ради чего жить — ради живописи.

Можно представить, как тянется время, солнце обходит дом по кругу, на улицах Кайокана дребезжат велосипеды, гонимые детворой, шум улицы и шум дома сливается в общий гул недоступной жизни. День разрезается на часы болезненного туалета, на неизбежные процедуры, сопротивление боли и размышления.

Мать устанавливает напротив ее постели зеркало, в досягаемости вытянутых рук — мольберт, отрывая взгляд от работы, Фрида перебрасывается шуточками с Мати (вернувшейся к тому времени в родительский дом). Жалуясь на боль в письмах к Алехандро, сама же пренебрегает пафосом страдания, заключая шутливо, что «собачьему визгу и женским слезам верить нельзя». Она вновь, как и в детстве, нашла дверь в другой мир, чистый мир, лишенный боли. Зеркало — вот ее новая дверь — к себе, в свою вселенную. Кто она, Фрида? — вопрошает Фрида, глядя на нас с автопортретов, ведя бесконечный поиск истин в себе самой.

Алехандро уехал в Германию, в его отъезде прослеживается жесткая рука его родителей, направляющая своего отпрыска к единоличному счастью. Фрида была, по их мнению, слишком дерзкой, откровенной, может, даже бесстыдной, а теперь еще — калекой. Исабель, сестра Алехандро, просит у Фриды разрешения навестить ее, но в то же время слишком легко подается уговорам — не приходить.

Впрочем, Фрида далеко: болезнь выставила ее за скобки маловажных чувств и потребностей. Эпицентром ее борьбы стала ее боль, отсекшая жизненные ростки мимолетных желаний и юношеского томления. Усугубить ее одиночество, ее обреченность в собственном теле больше невозможно. И она понимает это, и, очевидно, поэтому простит предательство Алехандро легко, и будет впоследствии вести с ним долгую дружескую переписку.

Но ее постель и ее зеркало, тихие часы, когда она наедине с собой, безжалостно обнажают сложные вопросы о себе, о своей женственности, о своем интимном будущем, о том, сможет ли она иметь детей. Она остро чувствует себя неполноценной, ущербной. В 1927-м году она напишет Алехандро обжигающе трезвое письмо: «Когда ты вернешься, я не смогу дать тебе ничего такого, чего бы тебе хотелось. Раньше я была ребячливой и кокетливой, теперь буду ребячливой и ни на что не годной, а это гораздо хуже… Вся моя жизнь в тебе, но насладиться этой жизнью я не смогу никогда».

Однако Фрида не намерена сдаваться, через три месяца после аварии она заставляет себя выходить, навещать друзей, самостоятельно сядет в автобус, чтобы вновь проехать роковым маршрутом — в центр Мехико.

В ней по-прежнему кипит жажда жизни, она читает газеты, увлекается романами Хуана Боркмана, узнает о гибели Франсиско Вильи, в ней зарождаются ростки коммунистических идей, она следит за событиями русской революции. Фрида вновь живет.

Дата добавления: 2015-09-04