Песнь четвёртая

“Песнь четвёртая” — о развитии чувства Меры, которое является основой Различения и, следовательно, основой формирования нравственности. В ней мы встречаемся с осознанием Пушкиным того, что глубина и развитость чувства Меры позволяет человеку жить в согласии с Божьим промыслом. Об этом подробнее — ниже в “Необходимом отступлении”. А пока:

Я каждый день, восстав от сна,
Благодарю сердечно Бога
За то, что в наши времена
Волшебников не так уж много.

Так поэт предупреждает, что с его появлением сфера “чуда старых дней” значительно сужается, а “волшебникам” в недалёком будущем придётся уступить своё место людям, раскрывающим “HОУ-ХАУ” замыслов управления социальными системами в глобальном историческом процессе.

К тому же — честь и слава им! —
Женитьбы наши безопасны [39]...
Их замыслы не так ужасны
Мужьям, девицам молодым.

В издании 1820 г. было важное добавление:

Не прав фернийский злой крикун!
Всё к лучшему: теперь колдун
Иль магнетизмом лечит бедных
И девушек, худых и бледных,
Пророчит, издаёт журнал, —
Дела, достойные похвал.

«Фернийский злой крикун» — Вольтер. В чём же он не прав? Пушкин спорит с его сказкой “Что нравится дамам”, в которой Вольтер, один из главных идеологов Великой Французской революции, масон, демонстрирует своё извращённое понимание Различения.

О счастливое время этих сказок,
Добрых демонов, домашних духов,
Бесенят, помогающих людям.

(Перевод с французского.
А.С.Пушкин, ПСС, т. IV, 1957 г.).

Двое известных в Европе просветителей, представителей голубого, Иоаннова масонства, Вольтер и Лейбниц, нескромным шумом своих ссор смешили публику на уровне третьего, идеологического приоритета обобщённого информационного оружия в интересах Глобального Предиктора, о котором, как посвящённые, они не имели ни малейшего представления. Лейбниц, проповедовавший ничем не обоснованный оптимизм, твердил “Всё к лучшему”; Вольтер сатирической сказкой “Кандид” с тех же позиций возражал ему. Пушкин предупреждает, что им обоим верить нельзя, ибо они лукавы:

Но есть волшебники другие,
Которых ненавижу я:
Улыбка, очи голубые
И голос милый — о друзья!
Не верьте им: они лукавы!
Страшитесь, подражая мне,
Их упоительной отравы
И почивайте в тишине.

В сущности, это первый серьёзный выпад против масонства, если не считать его полушутливого, но достаточно дерзкого обращения к своему покровителю и духовному опекуну, Александру Ивановичу Тургеневу. Александр Иванович — старший в масонском семейном клане братьев Тургеневых, обладавший вследствие этого самой высокой степенью посвящения. Принимая деятельное участие в заговоре декабристов, он тем не менее вышел сухим из воды, так как был «слишком счастливый гонитель и езуитов[40], и глупцов». Его подлинная роль в жизни и смерти Первого Поэта России до сих пор тщательно скрывается русским масонством, которое всегда было лишь инструментом в руках руководителей лож различных ритуалов. Чтобы отвести от него малейшие подозрения, наши современные масоны подсовывают профанам в примечаниях к “Руслану и Людмиле” сошку помельче:

«В качестве современных колдунов Пушкин называет последователей Месмера, лечивших “магнетизмом” (смесью гипноза с чистым шарлатанством), и в особенности мистиков, игравших в те годы крупную роль в придворных кругах и возглавлявших политическую реакцию (Голицын, Магницкий, Рунич). Однако ближайшим образом имеется в виду масон Лабзин, издававший журнал “Сионский вестник” (1817 — 1818)» (ПСС А.С.Пушки­на, под редакцией проф. Б.В.Томашевского, изд. 1957, т. IV, с. 582).

С точки зрения Б.В.Томашевского, Голицын, Магницкий и др., пытавшиеся открыто противостоять проникновению масонской чумы, — мистики, возглавлявшие политическую реакцию; ну а кто не удовлетворится столь примитивной ложью, диктуемой масонской дисциплиной даже во времена “реакции сталинизма”, — жуйте “масона Лабзина” и его “Сионский вестник”.

Мы затронули А.И.Тургенева не случайно. Этот человек устраивал Пушкина в Лицей, внимательно вслушивался в последние, предсмертные слова поэта и провожал гроб с его телом в Михайловское. В сущности А.И.Тургенев от имени масонства пытался в обход сознания через подсознание поставить под контроль гений Пушкина, всё его творчество. И только убедившись, что эта миссия ему не под силу, что мера понимания поэта выше меры понимания “самых, самых посвящённых”, Тургенев бросает белую перчатку в гроб с телом Пушкина, признавая тем самым поражение масонства в борьбе двух уровней понимания.

До революции об этом наши соотечественники, видимо, какое-то представление имели:

«В особенности внимательно следил за работою молодого своего друга А.И.Тургенев, который ещё в конце 1817 г. настойчиво требовал от Пушкина окончания поэмы и затем постоянно сообщал кн. Вяземскому о том, как подвигается это дело. Так, 3 декабря 1818 г. он писал: “Пушкин уже на 4-й песне своей поэмы, которая будет иметь всего шесть. То ли дело, как 20 лет ему стукнет! Эй, старички, не плошайте!”»

Через 12 лет, в октябре 1830 г. Пушкин ответит на призыв к неправым (кривым старичкам) своего покровителя в четвёртой октаве “Домика в Коломне”:

Уж люди! Мелочь, старички кривые,
А в деле всяк из них, что в стаде волк!

А после написания и чтения друзьям пятой песни в августе 1819 г. в письме тому же Вяземскому Тургенев пишет: «Что из этой головы лезет! Жаль, если он её не сносит...» Последующие письма А.И.Тургенева, выдержки из которых мы приводим по ПСС А.С.Пушкина под редакцией П.О.Морозова, изд. 1909 г., с. 4 — 6, пестрят сетованиями на то, что Пушкин не спешит остепениться и попасть в Академию. Другими словами, он сетует, что целостное мировоззрение поэта не поддаётся воздействию всякого рода посвящений в обход сознания в системе Академии. Здесь самое время привести ответ Пушкина на настойчивые требования Тургенева об окончании поэмы 8 ноября 1817 г.

Тургенев, верный покровитель
Попов, евреев и скопцов,
Но слишком счастливый гонитель
И езуитов, и глупцов,
И лености моей бесплодной,
Всегда беспечной и свободной,
Подруги благотворных снов!
К чему смеяться надо мною,
Когда я слабою рукою
По лире с трепетом брожу
И лишь изнеженные звуки
Любви, сей милой сердцу муки,
В струнах незвонких нахожу?
Душой предавшись наслажденью,
Я сладко, сладко задремал.
Один лишь ты с глубокой ленью
К трудам охоту сочетал;
Один лишь ты, любовник страстный
И Соломирской, и креста,
То ночью прыгаешь с прекрасной,
То проповедуешь Христа.
На свадьбах и в Библейской зале,
Среди веселий и забот,
Роняешь Лунину на бале,
Подъемлешь трепетных сирот;
Ленивец милый на Парнасе,
Забыв любви своей печаль,
С улыбкой дремлешь в Арзамасе
И спишь у графа де Лаваль;
Нося мучительное бремя
Пустых иль тяжких должностей,
Один лишь ты находишь время
Смеяться лености моей.
HЕ ВЫЗЫВАЙ МЕHЯ ТЫ БОЛЕ
К HАВЕК ОСТАВЛЕHHЫМ ТРУДАМ,
HИ К ПОЭТИЧЕСКОЙ HЕВОЛЕ,
HИ К ОБРАБОТАHHЫМ СТИХАМ.
Что нужды, если и с ошибкой
И слабо иногда пою?
Пускай Hинета лишь улыбкой
Любовь беспечную мою
Воспламенит и успокоит!
А труд и холоден и пуст;
ПОЭМА HИКОГДА HЕ СТОИТ
УЛЫБКИ СЛАДОСТРАСТHЫХ УСТ.

Не надо думать, что это послание не имеет никакого отношения к “Руслану и Людмиле”. Здесь не только отвергаются наглые притязания «голубоглазых волшебников с их упоительной отравой», но и самим им даётся точная и беспощадная характеристика. Для тех, кто посчитает досужим домыслом такую трактовку обращения Пушкина к А.И.Тургеневу, сошлемся лишь на характеристику, данную ему ближайшим другом обоих — П.А.Вяземским:

«Александр Тургенев был типичная, самородная личность, хотя не было в нём цельности ни в характере, ни в уме. (Самый лучший материал для вовлечения в масонство. — Авт.). Он был натуры эклектической... В нём встречались и немецкий педантизм, и французское любезное легкомыслие, — всё это на чисто русском грунте, с его блестящими свойствами и качествами, а, может быть, частью — и недостатками его. Он был умственный космополит; ни в каком участке человеческих познаний не был он, что называется, дома, но ни в каком участке не был он и совершенно лишним».

Эта характеристика опубликована в примечаниях к “Тургеневу”, которые заканчиваются следующим образом:

«Послание Пушкина и является ответом на “приставания” Тургенева, требовавшего работы над “Русланом”» (ПСС А.С.Пушкина под ред. П.О.Морозова. Санкт-Петербург, 1909 г., т. I, с. 523 — 524).

Мы вынуждены были перенести внимание читателя в непростую атмосферу того времени, которая многим нашим современникам кажется возвышенной и даже романтической. Нет, информационная война шла всегда и на уровне всех приоритетов. Технология её ведения тогда, возможно, была изящнее: до пошлых терцевских и маминских “прогулок с Пушкиным” и “бакенбардов” не опускались. Советы давались “милым и лукавым” тоном, ибо приятели, а также числившие себя таковыми, были уже знакомы с предупреждением поэта от 25 января 1825 года:

Дата добавления: 2015-09-04