Глава 27. За все три недели моего пребывания в больнице ко мне пару раз приезжала мама

POV Фрэнк

За все три недели моего пребывания в больнице ко мне пару раз приезжала мама, которая все еще пыталась узнать, как так получилось, что ее сын был на грани смерти, а я продолжал молчать, так не сказав больше ни слова. Она думала, что у меня шок, но я просто не хотел ей врать, а уж говорить правду - тем более.

Я задавал себе каждый день один и тот же вопрос: правильно ли я поступил, выгнав его, оттолкнув от себя? Наверное, да. Тогда почему меня изнутри пожирает чувство вины? Почему при каждом воспоминании о нем внутри что-то сжимается, мешая дышать?

Прислушиваясь к любому шуму за дверью, я все ждал, когда она откроется и на пороге появится знакомый силуэт.

Но он не придет. Теперь точно.

- Теперь ты снова один, Фрэнк, - тихо прошептал я сам себе, сжимаясь в комок на больничной кровати.

Меня выписали спустя несколько дней, и только сейчас я до конца осознал, что мне предстоит вернуться в школу, снова видеть его, снова прокручивать в голове все произошедшее.

И это будет как бесконечный ночной кошмар.

Я долго топтался у входа, кусая губы. В душе поселилось какое-то странное ощущение: волнение, страх, переживание — но не за себя, а вообще.

Кажется, это называют плохим предчувствием.

Тяжело вздохнув, я все же открыл дверь и зашел внутрь здания.

Сначала мне показалось, что ничего не изменилось, но это было не так.

Тут будто стало темнее. Или это только мне так кажется? Ученики неторопливо шли по коридорам, обсуждая что-то свое, но каждый из них после того, как видел меня, удивленно хлопал глазами и тут же что-то нашептывал своему соседу, и таким образом они оба пялились на меня.

Я опустил голову и, стараясь не привлекать к себе внимания, стал подниматься по лестнице, спотыкаясь о ступени.

Старый я наоборот бы вздернул голову и, показав средний палец каждому засмотревшемуся на меня зеваке, гордо вышагивал по коридору. Но теперь я совсем другой. Мне проще скрыться из виду, чем показать себя. Мне теперь проще стать тенью, чем выйти из нее.

- Фрэнк? – окликнул меня знакомый голос. Только он был не радостным как обычно, а каким-то затравленным и тихим.

- Рэй? – я поднял голову, ища его глазами, и, столкнувшись взглядом с другом, ахнул. – Что с тобой такое?

Он был таким бледным, грустным, будто из него высосали последние силы.

- Фрэнк, ты... как вообще? – тихо спросил он, оглядывая меня.

- Подлатали меня, как видишь, - попытался усмехнуться я, но получилось вяло.

- Ты уже был в комнате? – будто сквозь какой-то комок в горле спросил он, а я кинул на него встревоженный взгляд.

- А что не так с моей комнатой?

- С твоей все хорошо, а вот с соседней...

- Рэй, что-то с Джерардом случилось? – уже серьезно встревожился я, останавливаясь на месте.

Не знаю, почему я вдруг так стал за него волноваться. Ведь сам послал его меньше месяца назад. Он теперь знать меня, наверное, не хочет. Но то пожирающее меня чувство, что появилось еще на пороге, удвоилось.

- Идем, - выдавил он, дергая меня за рукав кофты.

Каждый шаг по коридору отзывался громким стуком сердца, который, как мне казалось, слышал каждый. Стук был такой тяжелый, как будто сердце просто отказывалось работать. Еле передвигал ногами, я плелся за Рэем, который продолжал держать меня за рукав.

Его дверь почему-то была открыта.

- Поч... - хотел уже спросить я, но Рэй перебил меня.

- Зайди туда.

- Зачем?

- Зайди.

Я сделал еще пару неуверенных шагов и зашел внутрь комнаты.

Где Джерард? Это не его комната. Где рисунки, покрывающие все стены? Где та атмосфера, которую можно было почувствовать здесь? Где все то, что завораживало меня в этой комнате? Она была будто... мертвой. Если бы я не знал, что это его комната, то сказал бы, что здесь никто не живет.

На подгибающихся ногах я развернулась к Рэю, и все, что смог произнести, это:

- Где он?

- Фрэнк, ты только успокойся...

- Я спрашиваю, где он? – почти прорычал я.

- Его больше нет.

Что-то внутри меня разбилось вдребезги, а сверху будто ударили тяжелой кувалдой. Ноги отказали, и я начал падать, но вовремя схватился за ручку, стараясь не упасть.

- Ч-что? – прошептал я, на что Рэй только еще сильнее понурил голову.

- Он умер, Фрэнк.

Эти части раскрошили еще раз, и меня будто придавило сверху не просто кувалдой, а тяжесть всего мира вдруг обрушилась на меня, желая раздавить меня, как букашку, и превратить в лепешку. Внутренности сжало холодными стальными тисками, где-то там, внутри, казалось, билось не мое сердце. По венам разошлась гадкая субстанция, отравляя нутро. Хотелось вырвать инородную тварь прямо у себя из груди, чтобы прекратить мучения и избавиться от ощущения, что я безнадежно тону без возможности выбраться из ледяной воды. Я начал задыхаться уже наяву, мозг бил тревогу, и я почти слышал, как заработала аварийная система там, внутри. Надежды на спасение не было. Я вдруг почувствовал, что горю — память может изменить и забывать чужие прикосновения. Тело не может. Огонь изнутри медленно выжигал меня и мою кожу, которая помнила. Помнила его губы, его легкое холодное дыхание, которое, противореча всем законам, согревало меня, заставляя мозг вырабатывать эндорфины. Его холодные пальцы, что пускали тысячи волн дрожи по всему моему телу. Я помнил его запах — лучший на свете, заставляющий что-то, нынче мертвое, одеревенелое и черствое, сладко трепетать. Я почти почувствовал его наяву и начал рефлекторно вдыхать не разбавленный этим запахом воздух. Я помнил каждую его черточку — они осели на моем сознании осадком, растопленным воском легли на сердце и заставляли меня биться в агонии.

- Не может быть, этого может быть, он же бессмертный, его нельзя убить, - как в бреду говорил я.

- Можно. Фрэнк, пожалуйста, возьми себя в руки, ладно?

- Не приказывай мне, что делать! Никогда, блять, не приказывайте мне! – заорал я, чувствуя подступающую истерику.

- Фрэнк...

- Иди на хуй! Идите вы все на хуй! – взревел я, толкая Рэя и выбегая из этой комнаты.

Прочь. Прочь. Прочь.

Из этой комнаты, из этого здания, как можно дальше.

Расталкивая всех на своем пути, я выбежал на улицу, где с серого неба падали белые хлопья снега.

- Как ты, блять, мог? Как ты мог? – заорал я, падая в снег и сворачиваясь клубочком, давая волю слезам. – Ненавижу тебя, чертов ублюдок, ненавижу!

Молотя снег руками, захлебываясь истерикой и обливаясь слезами, как гребаная школьница, я кричал, что ненавижу его, каждую долбаную его частичку.

Воздух вдруг показался мне таким противным, тяжелым, потому что в нем больше не будет его запаха.

Эта школа показалась мне вдруг Адом на земле, потому что в ней теперь не хватает одного ученика.

Мир вдруг показался мне таким противным, отвратительным и грязным местом, потому что я больше никогда не увижу эту усмешку на его губах.

Я рыдал, словно маленький ребенок, у которого отобрали игрушку в песочнице. Зарываясь в снег, словно под одеяло, не чувствуя холода, я продолжал говорить слова ненависти, но сам не заметил, как крик превратился в шепот сорванным голосом:

- Как ты мог оставить меня здесь одного?

Сколько прошло времени? Скажите мне, потому что я не знаю.

Кажется, много, потому что снег давно растаял, а земля начала покрываться молодой травой.

Кажется, много, потому что серое небо стало голубым, а солнце грело своими лучами.

Кажется, много, потому что ученики все чаще стали говорить о выпускном.

И просто чтобы вы знали, боль от потери никогда не проходит до конца. Никогда.

Так сколько прошло? Три месяца? Больше?

Черт, я не разговаривал ни с кем три месяца.

Теперь у меня остался только Рэй. Но когда я узнал причину... смерти Джерарда, то только еще больше ушел в себя.

Майки, его убил родной брат, подставил.

А что же ты натворил, Джерард? Что же ты натворил...

Я не ходил на уроки, на завтрак, обед, ужин - плевал я на все это.

Как ни странно, но еду мне приносил Рэй, а все предметы я сдавал письменно, делая их в комнате и иногда относя их преподавателям, которые не были против. Тут, видимо, постарался Хэм.

Сидя в своей комнате, я мог заниматься ничем. Просто сидеть и смотреть в одну точку часами. Маме я отвечал исключительно смс, и то — короткими, в которых всегда было одно и то же:

"Я в порядке."

Но я не был в порядке, черт побери. Меня как будто выпотрошили и набили каким-то мусором. Мой внешний вид соответствовал внутреннему состоянию: волосы спутались, руки стали худыми и бледными, как и весь я. Я стал худым и бледным.

Зеркало я давно разбил, когда однажды, умываясь и подняв глаза на свое отражение, увидел там вместо себя его. Тогда я и разбил стекло, оставив шрамы от осколков на руке.

Эти шрамы затянутся, в отличие от внутренних, которые ничем не исцелить.

Время то тянулось, как резина, то бежало настолько быстро, что я не успевал за ним следить. В итоге, просто устав играть в эти догонялки, я вышел из игры. И когда однажды ко мне зашел Рэй сказать, что завтра церемония награждения, я лишь поднял на него равнодушный взгляд и кивнул. Он так старался быть рядом, а я отталкивал его своим равнодушием. Я всегда всех отталкиваю. Потому что я должен быть один.

Переодевшись в костюм и заранее собрав сумку перед отъездом, я спустился в зал, где все смеялись, улыбались и радовались окончанию учебного года. Мне же было как-то плевать на все происходящее вокруг веселье.

Я даже не заметил, как сзади подошла мама и положила мне руку на плечо.

- Улыбнись, дорогой, выпускной – это же такое важное событие в жизни!

Она, кстати, знала, что случилось. Но делала вид, что не в курсе. Честно сказать, из нее плохая актриса.

В ответ я лишь отрицательно помотал головой.

Церемония началась с речи директора, который, собственно говоря, и должен был отдать нам дипломы об окончании старшей школы.

Я прослушал всю его речь, вообще не вникая в то, что он говорит, только следил за его лицом.

Он пытался улыбаться, как и все, но как только его взгляд случайно падал на меня, его взгляд наполнялся сочувствием и грустью, и он тут же отводил взгляд. Ему тоже тяжело, я знаю это. Это видно.

Я удивился, когда после своей речи он ушел, а дипломы начала раздавать учитель по физике. Как-то это неправильно. Хотя в этой школе вообще нет ничего правильного и нормального, так ведь? Нас вызывали в алфавитном порядке, и когда очередь дошла до меня, то весь зал заметно притих и кидал на меня встревоженные взгляды.

Я подошел и забрал свой диплом, развернувшись к ученикам и их родителям, позволяя своим губам на мгновение растянуться в жалком подобии улыбки. Все захлопали, так как даже такой реакции от меня, видимо, не ожидалось. Мне пришлось торчать там до самого конца. Алфавит уже подходил к концу, когда...

- Уэй, Джерард!

По залу прошелся изумленный вздох, и абсолютно каждый посмотрел на меня, ожидая моей реакции.

Я закрыл глаза. В меня будто только что вошла пуля куда-то в грудную клетку, и я почти чувствую, как кровь медленно вытекает из меня вместе со всей той болью, что поселилась во мне.

Мама сжала мою ладонь.

Учитель замешкался, осознав свою ошибку, и произнес:

- Извините.

Но было поздно. Поздно извиняться. Я вскочил со своего места и выбежал из зала, громко хлопнув дверью.

Забежав к себе в комнату и схватив сумку, я вышел из комнаты, окинув ее взглядом и мысленно попрощавшись.

Что-то задержало меня, и я остановился. В голове всплыло все, что было в этой комнате. Все, что уже три месяца отдается болью в каждой клетке моего тела. Каждый момент, что был здесь с ним, Майки, Рэем... я даже не попрощался со своим единственным другом. Даже не знаю, где его искать потом.

К черту. Начну новую жизнь, в которой не будет места всей этой чертовщине, где все будет нормально, как у обычных людей. Будто бы меня здесь никогда и не было.

Выбежав из здания, я искал взглядом машину отца, как услышал гудок. Повернув голову на звук, я наконец нашел нужный автомобиль и, подойдя к нему, даже не знал, что сказать отцу.

- Ничего не говори. Клади вещи в багажник и позвони матери, чтобы вышла оттуда. Мы едем домой.

Я кивнул и, засунув все свои вещи, сел в машину, доставая мобильник и набирая мамин номер. Когда пошли гудки, я протянул трубку отцу, и тот, ничего не спрашивая, взял ее у меня.

- Линда, выходи, он сидит в машине. Да, он...- он оглянулся на меня, тяжело вздыхая, - в порядке.

Спустя несколько минут из здания вышла мама, и когда она села на свое место, то обернулась ко мне, пытаясь улыбнуться:

- Мы поедем домой, сынок, все наладится.

Я слабо улыбнулся в ответ, но как только она отвернулась, помотал головой. Ничего не наладится.

Машина тронулась с места, и я выглянул через окно, последний раз смотря на здание школы.

«Ты спрашивал, кто ты для меня. Ты – мой смысл»

Его голос в моей голове был таким реальным, будто он сейчас сидел рядом со мной и говорил мне это тихим шепотом на ухо. Глаза защипало, а зияющая дыра внутри разрослась в несколько раз. Горячие, наполненные болью слезы покатились из глаз, но я быстро вытер их рукавом.

А ты – мой, - пронеслась в голове мысль, когда здание скрылось из виду.

Эпилог

My Chemical Romance - Vampires Will Never Hurt You

Кто бы мог подумать, что возвращение домой действительно пойдет мне на пользу. Пусть и спустя какое-то время, но все же я был даже немного рад, что спустя примерно месяц после того, как я снова зашел в свою комнату, я смог заговорить с родителями.

Отец убедился в том, что я исправился. Если бы я знал, что для этого нужно уехать на год и стать замкнутым в себе худощавым парнем, то давно бы так сделал. В любом случае, наши отношения, пусть и отдаленно, но наладились.

У меня не было ни малейшего желания найти Рэя, например. Все воспоминания об этом месте я пытался засунуть в самый дальний ящик своей памяти и не трогать его, хоть он иногда и пошатывался, почти изнывая в желания открыться и захлестнуть меня своим содержимым. Но пока я держался — и достаточно стойко.

Я с головой ушел в музыку. Стирал подушечки пальцев в кровь об струны любимой гитары, пытаясь выплеснуть всю свою боль в мелодии и спустя какое-то время обнаруживая, что написал песню, которая напоминала мне человека, которого лучше было бы навсегда забыть.

Таким образом, я несколько месяцев после возвращения домой не вылезал из своей комнаты и снова начал ловить на себе недовольный взгляд отца. Я ведь теперь взрослый и должен работать. Но я меньше всего хотел провести всю свою жизнь в каком-то офисе или магазине, просиживая пятую точку на одном месте. Я просто удушусь в таком случае. Для меня это не жизнь, а лишь жалкое ее подобие.

Мама настаивала на том, что я должен выбраться из своего панциря и попробовать завести новых друзей. И как я ни старался убедить эту женщину в том, что я не могу иметь друзей, она не желала меня слушать и в один прекрасный момент просто устроила меня работать официантом в каком-то баре, ссылаясь на то, что там много народу и я обязательно с кем-нибудь познакомлюсь. Иногда ее наивность меня поражает.

Но как бы ни было сложно это признать, все было именно так, как она сказала. Буквально в первый рабочий день меня разговорили, а после я случайно проболтался о том, что неплохо играю на гитаре, и уж тогда от меня вообще не отлипали, уговаривая как-нибудь выступить тут вечером.

Я? Перед людьми? Да упаси Боже от такой напасти. Меня вполне устраивает зритель в виде плюшевого жирафа, который обитает на письменном столе в моей комнате и слушает мои завывания под гитару.

Спустя две недели я первый раз выступил перед живыми людьми. Спел какую-то всем известную песню, решив, что в первый раз уж точно не буду исполнять им что-то свое. И даже не спрашивайте, как меня уговорили, эти люди буквально пытали меня, честное слово.

Все больше я стал замечать, что выбираюсь из своей хандры. Что снова начинаю превращаться в живого человека, а не в ходячую депрессию. Мама не могла нарадоваться моим переменам, а отец просто одобрительно кивал на то, что я стал зарабатывать хоть какие-то деньги и налаживать свою жизнь.

Вообще удивительно, что он не стал презирать меня за мое поведение. Хотя мама, кажется, рассказала ему все, что произошло со мной за время пребывания в той школе. Уж не знаю, как он отреагировал на все, но он не лез ко мне с расспросами и не цеплял за то, что я распускал сопли. И на этом ему большое спасибо.

Та публика в баре приняла меня на ура, я уже сказал? И не то чтобы я выкладывался на все сто процентов, я бы даже сказал, наоборот, я играл в пол-силы, но им понравилось. И с этого момента моя жизнь закрутилась, словно волчок.

Я выступал там каждую пятницу, и с каждым разом народу становилось все больше и больше. Некоторые даже приходили специально, чтобы посмотреть мое выступление. Владельцу бара это было только на руку, кстати говоря, так что никто не возмущался.

Спустя, может, месяца два таких выступлений, обо мне уже даже начали говорить в городе. Я стал чем-то вроде... местной знаменитости? Фу, коробит только от одного слова. В общем, на меня стали обращать внимание, и я стал собирать все больше и больше народа.

В одну из таких пятниц, когда зал буквально был забит людьми, желающими послушать мое выступление, я решился спеть наконец свою песню, а не чью-то еще.

Выйдя на маленькую сцену, я неуверенно подошел к микрофону, нервничая, словно в первый раз, и произнес:

- Здравствуйте. Я очень рад, что вы сегодня пришли, и сегодняшнее мое выступление будет немного отличаться от предыдущих.

По залу прошелся недовольный шепот, на что я ответил:

- Сегодня я буду исполнять свою песню, а не чужие.

Люди тут же прекратили шептаться и ободряюще зааплодировали. Я слегка улыбнулся и, присев на стул, что уже успел стать мне родным, наклонил микрофонную стойку поближе к себе, и добавил кое-что, что показалось мне вдруг очень важным:

- Эта песня была написана для человека, которого уже нет с нами, но он всегда будет жить у меня в сердце, - слегка сдавленно произнес я, получая новую волну одобрения от зрителей.

Я скучаю по тебе, Джерард.

Прочистив горло, я первый раз ударил по струнам, пытаясь настроиться на нужный лад. Но мой разум был в данный момент против меня. Он решил воскресить все, казалось бы, канувшие в лету воспоминания, открывая тот потайной ящичек настежь и срывая замок. Воспоминания нахлынули на меня, завлекая в водоворот из боли, и я несколько секунд тяжело дышал, пытаясь сосредоточиться. Справившись со своими эмоциями, я наконец заставил себя запеть:

And if they get me and the sun goes down into the ground

And if they get me take this spike to my heart and

Каждое слово отдавалась болью в сердце, и выдавить их из себя было все сложнее и сложнее. Я буквально задыхался в воспоминаниях, что так услужливо подкинула мне память в самый неподходящий момент.

Строчки лились из меня единым потоком, и я забыл про то, что на меня сейчас смотрят люди, что я выступаю перед ними. Все мои мысли были забиты одним человеком. Человеком, которого давно уже нет.

Я закрыл глаза, утопая в мелодии и словах с головой, чувствуя, как воспоминания образуют неприятный ком в горле. Песня уже подходила к концу, но...

I'll never let them hurt you, not tonight

I'll never let them, I can't forget them

I'll never let them hurt you, I promise

Ты не сдержал обещание, Джерард, не сдержал.

Эти три строчки я произнес со всей болью, что была во мне, и я даже не почувствовал, как по лицу, оставляя влажную дорожку, побежала слеза. Кто-то в зале, кажется, ахнул, заметив это, но мне было все равно.

Вся моя злость досталась гитарным струнам, и я надрывал горло, выкрикивая слова и потихоньку стихая на последних строчках:

And as always, innocent like roller coasters,

Fatality is like ghosts in snow and you have no idea what you're up against,

Because I've seen what they look like.

Becoming perfect as if they were sterling silver chainsaws, going cascading.

Открывая глаза и вытягивая из себя улыбку, я окинул взглядом зал, пытаясь оглядеть каждого присутствующего.

Столько народу смотрели с восхищением на меня... кроме одного.

Он стоял в самом конце, но привлек мое внимание больше всего.

Он стоял и ухмылялся, смотря мне в глаза.

И я знаю только одного человека, у которого золотые крапинки в глазах и ухмылка, которую я так ненавижу.

The End?

Дата добавления: 2015-09-04