О подходе.

Институциональная коррупция

Современные исследования российской государственности, как правило, не содержат специального аспекта по изучению коррупции как действительного и практически всеобъемлющего явления. Существование коррупции признается в политических заявлениях высшего руководства страны, в специальных законодательных актах, в государственных и региональных программах, в актах о специальной антикоррупционной компетенции органов. В общественном сознании (в рамках неомодернисткой мифологии) коррупция представляется неуничтожимым монстром, сопротивление которому удваивает его силы, а в политической практике антикоррпуционая позиция и действие становятся модным политическим трендом, впрочем, не создающим реальных препятствий коррупции.

Значение коррупции для экономического и социального развития страны видно из статистических данных, по которым коррупционный оборот сопоставим с объемом ВВП, с объемом доходов всего занятого населения.

О подходе.

Природа современной коррупции надлежаще не исследована, ее проявления в основном описываются в терминах неоинституциональной экономической теории издержек, а теоретические представления сводятся к признанию ее как отклонения от некой нормы жизни. По нашему предположению коррупция как сложное явление должно рассматриваться с теоретических позиций с использованием инструментария ряда научных направлений.

Наблюдения и исследования автора настоящего доклада дают основания предположить, что российское государство, социальные и иные институты в полной мере стали жертвами коррупции, полностью ею поглощены, поставлены ею в зависимость. Коррупция в России на памяти одного поколения приобрела невиданные масштабы и явно изменилась качественно. Но как именно?

В попытке разобраться в огромном разнообразии проявлений коррупции я стремился увидеть главное для меня - ее организованности. При этом я исходил из общеизвестного факта о сосуществовании коррупции и полномочий, коррупции и власти, коррупции и компетенции, коррупции и так или иначе структурированных организаций и даже сообществ. Для этого я воспользовался существующей в неоинституциональной экономической теории категорией института. Эта категория является хрестоматийной для истории экономической мысли и, по моему мнению, продуктивно применяется экономистами в попытке увидеть (в динамике) синергетический эффект множества для выявления становящегося в экономической действительности.

Для экономистов и социологов У. Гамильтона, Т. Веблена, Д. Белла и Дж. К. Гелбрейта институт — это "словесный символ для лучшего описания группы общественных обычаев", "способ мышления", ставший привычкой для группы людей или обычаем для народа». "Институты устанавливают границы и формы человеческой деятельности. Мир обычаев и привычек, к которому мы приспосабливаем нашу жизнь, представляет собой сплетение и непрерывную ткань институтов" (У. Гамильтон). Они считали возможным говорить о естественном отборе институтов, как о содержании эволюции общественной структуры и основе общественного прогресса.

В юриспруденции традиционно применяется институциональный подход. В теории права в соответствии с ним различаются нормы права, например, право собственности признается правовым институтом. Сделано это вне всякой связи с работами экономистов, в том числе - нобелевских лауреатов (авторов теории транзакционных издержек), но давно принято правовым сообществом, что такой институт (т.е. нормы, организованные по предмету и методу регулирования) существуют.

Также я исходил из допущения, что коррупция – это не только правовое, а экономико-правовое явление и связана она, прежде всего, с целями извлечения дохода, который можно здесь назвать коррупционным. Кроме того, коррупция для меня - социальное явление, т.к. порождает воспроизводящиеся социальные организованности. Поэтому для ее исследования необходимо, с моей точки зрения, привлечение представлений не столько о правовых, сколько об экономических и социальных/социокультурных институтах.

Используемое понятие института служит для измерения организованного целого и одновременно указывает на основу этой организованности. При исследовании коррупции важно учитывать продуцирующую способность института, прежде всего способность воспроизводить самого себя и иные институты, быть социальным и политическим. Институт – целое, возникающее спонтанно и внутренне организованное, что позволяет увидеть некую внутреннюю динамику коррупции и коррупционных процессов.

Дюркгейм полагал, что институты, с одной стороны, представляют собой некие идеальные образования в виде обычаев и верований, а с другой - эти обычаи и стереотипы, в свою очередь, материализуются в практической деятельности социальных организаций различных времен и народов.

Мы в нашем времени видим такой социально масштабный отряд людей, который использует властные и распорядительные полномочия для личного обогащения, для присвоения части материального общественного достояния (природные ресурсы, бюджет, основные средства), оказавшиеся в их ведении.

Правомерно предположить, что сама возможность институциональной коррупции возникла в связи с ослабленным государством, спорной приватизацией общественного достояния, заменой идеологической парадигмы служения общественному благу (интересу) господством частного интереса, на фоне отказа от стереотипов ответственного и честного служения и на основе фактического соединения бизнеса и государственной, гражданской (муниципальной) службы.

Если коррупционный акт нарушает установленный порядок осуществления полномочий должностного лица и искажает, нарушает правомерные (законные) отношения лиц (клиента) с субъектами полномочий, то институциональная коррупция антагонистична государству, легитимной власти, закону и правам человека, способна им противостоять и использовать в своих интересах. Она подавляет любые значимые изменения сложившегося политического и правового режимов, которые способны угрожать ей. Институциональное свойство коррупции в России проявляется в организованности до уровня социальной и государственной и имеет свойства института.

Институциональная коррупция также означает лишенную эксцессов регулярную, зачастую продолжительную деятельность чиновников, использующих легальную организацию в целях присвоения экономического результата и воспроизводства своей власти и своих полномочий.

Дюркгеймовское социальное, для нашего времени - интерес, корыстный мотив, негласные нормы, новая иерархия, в т.ч. омерта, стремление к стабилизации, в том числе с помощью придуманных реформ, солидарное противодействие изменениям также составляет институциональное в современной российской коррупции.

Большие числа и введенные обязательные декларации о доходах чиновников также выявляют институциональную коррупцию, несмотря на ее латентный характер. За небольшими исключениями все чиновники федерального и регионального уровней имеют очень состоятельных жен, племянниц, других родственников, доходы которых обычно в десять и более раз выше чиновника-декларанта. Привычными стали следующие цифры – чиновник за год получает официально около 3 миллионов рублей, а его супруга – более 20 миллионов рублей в связи с иными фактами, в той или иной мере отражающих действительность.

Социальная организация институциональной коррупции видна на примере событий в Кущевской, где жестокое преступление выявило генеральную замену правоохранительных органов организацией институциональной коррупции. Этот пример, кстати, показывает, что социальная организация институциональной коррупции растет не только «сверху», но и «снизу», т.е. от «авторитетных» бизнесменов и криминалитета к руководству правоохранительных органов, суда, прокуратуры. Поэтому институциональная коррупция не боится правоохранительных органов, напротив, стремится через сотрудничество с ними полностью их поглотить. Тем самым решается важнейшая задача – возникает безответственность круга чиновников и криминалитета и необходимая свобода действий.

Институциональная коррупция не боится законов и законодательных инициатив, политических и иных программ борьбы с коррупцией. За последние годы выявилась техника работы институциональных коррупционеров с такими «вредными» тенденциями. Между антикоррупционной идеей и ее воплощением ничего общего не обнаруживается в таких итогах деятельности государственного аппарата, как законопроекты и программы. Известным примером стал график антикоррупционных действий по президентской программе противодействия коррупции, которая в первую очередь должна реализовываться на Дальнем Востоке, а уже потом, через несколько лет – в центре страны. Также и с законами. Весь потенциал специального федерального антикоррупционного законопроекта, был употреблен на введение деклараций чиновников, которые теперь нельзя читать без иронии. Серьезные усилия Президента по прекращению досудебных арестов предпринимателей разбиваются о не снятые оговорки в законе. Также как и раньше вопрос об аресте по «предпринимательским» статьям находится в компетенции начальников следствия, которые по своему усмотрению могут сослаться на розыск обвиняемого на его противодействие и иные причины и применить арест. Можно с уверенностью сказать, что сегодня один из лозунгов институциональной коррупции - «даешь любые новые законы и программы, не отнимайте должность!».

Законодательный процесс используется институциональной коррупцией, например, для создания препятствий гражданскому противодействию коррупции. Всем известны новации федеральных законов 2010 года, объявивших незаконными куплю-продажу скрытых камер, и, в конечном счете, незаконными самостоятельные аудио и видеозаписи вымогательства чиновников (ст. 138 УК РФ «Незаконные производство, сбыт или приобретение специальных технических средств»). Вместе с новыми положениями закона о защите персональных данных (вошли в силу в 2011 г.) эти новации ущемляют право граждан на самозащиту от коррупции. Немалое количество дел еще в 2010 году возбуждалось после аудио или видеозаписи вымогательства или передачи взятки, самостоятельно сделанной гражданином, теперь коррупционеры получили дополнительную законную защиту от граждан. Как видно, в отличие от антикоррупционного закона эти новации максимально конкретны и эффективны.

Иммунитет к закону и к ответственности выявляет еще одно свойство институциональной коррупции – она обладает реальными властными полномочиями, с помощью которых, например, не обнаруживаются улики по уголовному делу (авария на Ленинском проспекте), безответственными остаются федеральные чиновники, несмотря на явные провалы в деятельности (катастрофические пожары 2010 года и систематические завышения цен при закупке медицинской техники). Власть институциональной коррупции основывается на использовании полномочий чиновников, на власти денег и на силе организации. Власть чиновников всемогуща и практически не контролируется номинальными институтами. Власть чиновников направлена на укрепление полномочий, на расширение возможностей для усмотрения, на сохранение «дыр» в законах и подзаконных актах, на усложнение процедур их деятельности и затруднение контроля. Все это и многое другое имеет целью закрепить незыблемое положение чиновника, по существу приватизировать должность, деятельность, организацию, обеспечить независимость чиновника от политической власти.

Институциональная коррупция подвергает серьезным испытаниям общественную безопасность. Обычный для нашего времени эпизод подкупа следователя после убийства Егора Свиридова стал толчком к массовым беспорядкам. Сейчас можно говорить, что агрессивный протест против коррумпированной милиции и следствия усиливался и направлялся некими силами в иных целях, но по существу был поставлен вопрос о власти – организованная толпа осознает, что за милицией и следователем зияющая пустота, есть своекорыстное действие следствия, но за ними нет авторитета государственной власти, которой согласны подчиняться все кроме отморозков. Власть государства легитимна, власть коррупционеров – нет! Коррумпированной полиции и следствию можно не подчиняться и вершить самосуд над нерусскими, ведь полиция перестала выполнять функцию преследования преступников. Не случайно участники акций требовали объяснений от тандема, обнаружив перехват власти коррумпированными полицейскими и следователями, их неспособность раскрыть преступление.

Юриспруденция имеет свою традицию исследования коррупции - криминологическую, как преступления. Однако существенный недостаток исследований состоит в том, что коррупция рассматривается как изолированный акт, как деяние (действие или бездействие), предусмотренное существующим законодательством. Недавно появившийся бренд профилированной правоохранительной деятельности – борьба с «преступлениями коррупционной направленности» не предусмотрен законом и не имеет теоретической основы. Под этим брендом действуют многочисленные следственные подразделения, всего лишь. Многочисленные новации законодательства, направленного на борьбу с коррупцией в последние два года стали носить межотраслевой характер, например, специально разработанное в соответствии с международно-правовыми актами понятие субъекта уголовной ответственности за взятку, отразило ряд новых аспектов и оно вошло в УК РФ (ст. 290). Почти весь объем новаций посвящен полномочиям и компетенции субъекта преступления (лица), под которым теперь понимается и человек, занимающий должность в иностранной организации. Вместе с тем, определение правового понятия коррупции по-прежнему далеко до совершенства.

Дата добавления: 2015-09-04