23 страница. Алевтина Филимоновна была крайне растеряна

— А, хай мэни!.. — махнула отчаянно рукой Романова. — Звони, Сашок!

Алевтина Филимоновна была крайне растеряна. Конечно, десять часов в общем-то не время, но этот странный звонок…

Турецкий, которого она почему-то сразу узнала по голосу, напомнил о себе, извинился и несколько развязным тоном начал нести какую-то чепуху, вроде того что он не может забыть их встречи в ее кабинете. Выпил, что ли? Потом намекнул на возможную новую встречу и ни с того ни с сего спросил вдруг, каково ее личное мнение о Виталии Александровиче.

Кисота догадалась без труда, что именно ради этого вопроса так долго болтал следователь. И она насторожилась. А он между тем сказал, что слышал от Бая — она бывала у того на даче в Переделкине. Ну и как? А что, разве посещение дачи знакомого — криминал! — удивилась Кисота наивности следователя. Раз Бай говорит что была, наверное, действительно была, хотя и не помнит когда. Но какое это все имеет значение! У него, сказал Турецкий, усадьба красиво распланирована, разве Алевтина Филимоновна не обращала внимание? И кстати, не помнит ли она случайно, там одни или двое ворот?

Будто в грудь что-то толкнуло Кисоту Она хотела уже искренне и горячо послать этого следователя подальше, но решила все-таки не обострять отношений, хотя и спросила в довольно резком тоне: за кого он ее вообще-то держит? И он тут же весьма жестко и трезво отчеканил: именно за того, кем она представляется на шереметьевской таможне.

Кисота испугалась При чем тут таможня?

Да мы ж родственные души, дочерние службы, рассмеялся он. Службы только называются по-разному Так как же все-таки с воротами? Есть там второй подъезд?

Она предложила Турецкому позвонить Баю, номер телефона которого был ему хорошо известен, и поинтересоваться лично. А ее служба, сказала Кисота со значением, подобными вопросами не занимается.

Ну это она просто, видимо, не в курсе, возразил он, потому что занимается, и еще как. Но теперь это уже не имеет значения. Сухо попрощавшись, он прервал разговор.

Ох, как тревожно ей стало!

И тогда она, не найдя лучшего решения, позвонила Виталию и взволнованным голосом, отчего ее известие приобретало еще большую значимость, постаралась передать дословно весь разговор с Турецким.

А Саша, набрав поочередно номера того и другого, улыбнулся и заметил, что связь заработала…

Бай выслушал Алевтину Филимоновну, помолчал и как-то устало сказал, что все это чушь собачья. Ей наверняка все просто померещилось, телевизор насмотрелась. Или на солнце перегрелась, денек-то выдался жаркий…

Но она настаивала на своем. И тогда Виталий, беззаботно рассмеявшись, но показалось Кисоте, что была в его громком смехе какая-то нарочитость, наигрыш, предложил ей вдруг, как бывало в старину, встретиться, вот прямо хоть сейчас, и дернуть по хорошей рюмашке в каком-нибудь достойном месте.

Вторично растерялась Кисота. Их отношения давно вышли из тех, когда можно было запросто, вот так, спонтанно, пробежаться вдвоем по кабакам, посорить денежками…

Но Бай, уже более настойчиво, предложил ей махнуть в «Рояль», на Беговую. Отличный ночной клуб с программой, казино и обслугой по высшему разряду. Бывает много знакомого народу. Он сказал, чтоб она была готова через часок и спускалась к подъезду, а он подхватит ее по пути и, само собой, потом и домой доставит в самом лучшем виде.

Кисота подумала немного и согласилась. Им вообще-то давно уже следовало как-то выяснить деловые отношения. Потому что в слаженной прежде совместной работе появились заметные трещины. Так что однажды все равно придется решать: или — или.

«Але-или»… — вспомнилось ей вдруг и томительно захотелось сладко всплакнуть. Вот, кстати, и возможность прояснить для себя, что здесь правда, а что — становящееся привычным, обычное баевское вранье. Под «банкой» Бай, бывало, раскалывался. Да уж и она, если очень припечет, может стать такой кошечкой, что редкий мужик устоит. Вон и Вадим не устоял…

Через час она была готова и, не прождав у подъезда и десяти минут, увидела сияющий лаком в свете оранжевых уличных фонарей роскошный «рено».

Не выходя из машины, поскольку джентльменством должен был заниматься Артур, Бай разглядывал ожидавшую его Кисоту и не без самодовольства отметил, что уж чем-чем, а вкусом природа ее не обидела. Алька умела подчеркнуть все достоинства своей худощавой, высокой и как бы плосковатой фигуры. Где обтянет, где, наоборот, отпустит ткань, идет — переливается, а из разреза в длинном вечернем платье — нога… нога… так и ранит, так и ранит. И накидка из какого-то темного меха подчеркивает роскошную длинную шею и замысловатую рыжую прическу. Чертовка, а не баба!

Человека, который в вежливом поклоне распахнул перед ней дверцу машины, Алевтина не знала, и это обстоятельство немного смутило и насторожило ее. Но Бай, как обычно, веселый, жизнерадостный, занимающий собой едва ли не половину автомобильного салона, успокоил ее, сказав как бы между прочим:

— Андрюха мой упросил-таки дать ему отпуск в связи с моим отъездом. Девчонку какую-то встретил, блеснуть решил, кажется, в Крым подался. Ну а мне пришлось взять временно Артура. По-моему, неплохой мужик. Точный и честный, что я люблю. Ты-то знаешь…

«Отъезд?» — удивилась Кисота, ибо ни разу за последние дни Бай не говорил об этом. Он обычно был откровенен с ней в некоторых вопросах. Вот бы самое время и поговорить на эту тему. Другое смущало ее— незнакомый человек за рулем. Мало ли?..

Заметив настороженность Алевтины, Бай вяло махнул ладонью и откинул крышку бара, ставшую столиком. Внутри лежали и стояли разнообразные бутылки и больше всего боржоми. В стенках, в нишах, находились бокалы.

— Тебе чего? — Но, не услышав ответа, повернулся на сиденье всем корпусом, увидел ее блеснувшие глаза, хмыкнул, не поверив. — Да о чем ты, Алька? Это ж одно только название! На пару, максимум тройку дней — в Киев. Одна очень любопытная картинка, сказали, на свет Божий выплыла наконец. Надо успеть, пока другие не перехватили. Словом, туда и обратно. Да, кстати, и с этим дураком следователем надо еще побеседовать. Дал сдуру обещание, выходит, надо теперь держать слово.

— И когда же едешь?

— Честно, хотел еще сегодня, — засмеялся Бай. — Но тут ты позвонила, и был у тебя такой расстроенный голос, Аль-ка, что я решил плюнуть на срочность и отложить все дела на завтра… Однако, давно мы с тобой не выезжали, а? Помнишь, были времена?.. Артур, пожалуйста, к главному павильону. Да-а, а когда-то ресторан «Бега» считался едва ли не самым престижным, модным. Куда этим всем «Метрополям» да «Прагам»! В те годы, Алька, тут десятки тысяч за вечер просаживались! Куда им нынче-то, нашим миллионерам! Да, своеобразная бывала публика. Знатоки!

Бая в «Рояле» знали, и швейцар, лишь завидев его внушительную фигуру, вышел наружу и с предупредительным поклоном распахнул дверь для почетного гостя и его миловидной дамы.

Они прошли через феерическое, в сумасшедших тонах фойе и направились к стойке бара.

— Давай, Алька, для начала чего-нибудь похолодней! А потом попытаемся поужинать. Мне почему-то жрать охота, а тут меня, помню, однажды очень вкусно накормили. Я теперь сюда всяких важных клиентов вожу. Им нравится…

Бармен, краем уха услышавший желание Бая и уловивший согласный кивок его дамы, мгновенно достал бутылку ледяного, запотелого «Клико», показал Баю этикетку и, когда тот тоже кивнул, ловко выдернул пробку. Специалист, новая, западная школа-

Шампанское было очень сухим, настоящий, а не российский брют, и хорошо охлажденным. Кисота присела на круглый высокий стульчик, Бай рядом с ней облокотился на стойку, при этом хмыкнув и лукаво подмигнув одновременно и Кисоте, и бармену:

— Такая мебель, мать их, не рассчитана даже на четверть моей задницы…

Бармен с вежливой улыбкой опустил глаза и отошел, оставив бутылку в ведерке со льдом.

— А ты отлично выглядишь, Алька! Умница, следишь за собой! Давай сегодня только о хорошем, Алька…

— А что, есть и плохое? — Вот самое время поговорить о делах, подумала она.

Но Бай обволакивал и обволакивал ее своей расточительной широтой и любезностью, впрочем, так это было всегда, с небольшой примесью хулиганства, легкой матер-щинкой и полным пренебрежением к своей особе. Ах, Виталька, Виталька… И наглец порядочный, но ведь как ухаживать умеет!

Несколько бокалов шампанского, музыка, шум, словом, вся насыщенная праздником атмосфера этого заведения, где Кисота еще ни разу не была, строгие вечерние костюмы мужчин и необычайно смелые дамские накидки — иначе их и не назовешь, — все это подействовало на Алевтину Филимоновну. В голове хорошо и весело зашумело. Все стало простым и доступным. И она быстро забыла, о чем хотела всерьез поговорить с Виталькой. Ну подумаешь, не сегодня, так через три дня, через неделю, наконец, что за спешка, в самом деле? И зачем портить настроение в такой приятный вечер…

Как она ухитрилась опьянеть — и сама не знала. Зато это очень хорошо понимал Бай. Там ведь и надо-то всего с горошину, с маковое зернышко — и незаметно, а как действует! А с рассветом головка немного поболит — похмелье, понятное дело, не стоило мешать шампанское с коньяком. Да, надо немного, а глазки уже — тю-тю, и ножки уже не держат, и рыжая головка очаровательно склонилась к плечу хотя еще и бодрящегося, но, заметно, основательно поддавшего спутника.

— Нет! — заявил вдруг Виталий, концами пальцев отодвигая от себя тарелки. — Давай, Алька, плюнем на этот гам и устроим себе легкий «паб крол», как — помнишь? — говорили мы в юности, начитавшись английских романов… Все! Встаем! Идем!

Оставив на столе несколько стодолларовых купюр, он заботливо и крепко подхватил податливое женское тело за талию и, стараясь хмельно попадать с ней в ногу, прошествовал к выходу. Алевтина лишь качалась у него под рукой.

Узрев швейцара, сунул ему в ладонь десятидолларовую бумажку и наставительно заявил:

— Шум! Много шума! От него все беды и все революции! Не согласен? Жаль! Все, Алька, едем к детям, хочу в «Арлекино»! — И уже на улице грянул бархатистым раскатом: — Арлекино, арлекино! Трам-та-та, тарам-та-та!

Артур выскочил из машины, распахнул обе задние дверцы, помог усесться, а вернее, рухнуть пассажирам на сиденье и, приветственно махнув ладонью швейцару, сел на свое место и включил зажигание.

Алевтина спала, навалившись всем телом на Бая. Он же глотал прямо из горлышка бутылки холодный боржоми и отдувался.

— Так куда? — не оборачиваясь, спросил Артур.

— А туда, где взяли девушку… Поможешь довести до дверей и отваливай до трех часов. Здесь не маячь. Сейчас хороший поезд пустили. На Унгены, и уходит без чего-то пять. Вот на него и посадишь.

— Понял, — кивнул Артур.

— Домой потом не возвращайся, можешь прокатиться куда-нибудь во Владимир, Суздаль, по святым местам. Через пару деньков вернешься. Если кто спросит, скажешь все, как было. Ясно?

— Ясно, — снова кивнул Артур.

— Вот и славненько… Деньги у тебя в бардачке. Сиди дома и жди моего возвращения. Я позвоню. Что, приехали? Помоги.

Кисоту осторожно вынули из машины, вылез и Виталий. Подхватил сонную женщину и повел в дом, махнув Артуру рукой: отъезжай.

Ключами, которые Бай нашел в ее сумочке, он отпер квартиру, захлопнул дверь, на руках отнес женщину в спальню и уложил на кровать. Посмотрел на нее сверху. Ничего. Подумал, что Алькино лежбище, похоже, становится модным для отъезжающих в дальние края: Вадим, теперь он. Смешно! Правда пока особого желания не было, лишь на какой-то момент обожгло, когда ее из машины увидел.

В любом случае надо ее раздеть, иначе она и сама не поверит, что могла надраться до такой степени, чтобы мужика к себе в койку затащить. Но, задирая на ней платье, чтобы стянуть его через голову, вдруг почувствовал, что безумно хочет ее, причем хочет зло и грубо. Быстро срывая с нее остальные женские мелочи и растягивая в стороны ее сильные, а сейчас абсолютно безвольные, как у резиновой куклы, ноги, он подумал, что сию минуту готов уже просто раздавить ее. Однако, наваливаясь, вспомнил вдруг смешную присказку одной недавней своей любовницы: двадцатилетняя малышка, грамотная до изумления, возражала против его шутливой опаски — мышь копны не боится…

Начав резко и со злостью, Бай вскоре уже жалел, что спящая под ним женщина ничего не слышит и не чувствует. Поначалу это ее состояние только сильнее разжигало его, но потом от подступавшей сытости он стал успокаиваться. Поднялся, походил по квартире, нашел в холодильнике бутылку коньяка и выпил сразу полстакана. Вернувшись в спальню, застал Алевтину спящей все в той же позе: в неснятом до конца с груди вечернем темно-синем — ха! под цвет его «рено» постаралась! — платье и с безмятежно и сексуально разбросанными в стороны длинными ногами. Вот в таком роскошном виде она и должна сама обнаружить себя утром, перед тем как с большим опозданием и больной головой отправится на работу.

Одевшись, Бай присел к столу и стал писать в ее блокноте, найденном в книжном шкафу.

«Дорогая моя! — начало хорошее. — Прости, что не решился разбудить тебя, ты так крепко и счастливо спала, что я пожалел, хотя очень хотелось увидеть твои глаза. И спросить, что ты чувствовала… А ничего мы все-таки повеселились, да? И еще я не могу забыть твоих поцелуев и твоей ласки. Скоро вернусь, и, как мы вчера договорились, попробуем — чем черт не шутит! — повторить все сначала. Целую, твой Виталий».

Да, после таких записок женишок уже не может дать стрекача. Пусть верит, что она сама была инициатором… А она по-прежнему, оказывается, очень неплоха в постели. Может, повторить на дорожку? Нет, слишком много покорности — тоже не совсем хорошо. Так ведь и в некрофила не слабо превратиться. А эта пусть спит, счастливая.

Вырвав страницу из блокнота и положив ее на тумбочку возле кровати, чтоб Алька сразу увидела его записку, Бай осторожно вышел из квартиры и, подергав за ручку, проверил, хорошо ли закрылась за ним дверь. На часах было без десяти три.

Вторник, 18 июля, ночь

Сержант милиции Сеня Мирошник сидел в неприметном «жигуле» третьей модели, припаркованном среди других автомобилей во дворе дома в Старокошошенном переулке. Была уже глубокая ночь, шел второй час, и сильно хотелось спать. Чтобы перебороть сон и в то же время не отсвечивать в автомобиле, он перебрался на заднее сиденье и мелкими глотками пил из крышки термоса обжигающий кофе, который заварил ему Марат Лаврушкин с разрешения хозяйки.

Сеня старался не спускать глаз с подъезда, который находился прямо перед ним и был скупо освещен двадцатипятисвечовой лампочкой, заключенной в грязный матовый колпак. Пистолет Макарова лежал рядом на сиденье.

Каждые полчаса то Сеня, то Марат по «уоки-токи» напоминали друг другу о своем существовании. На всякий случай. Мало ли что.

Подходила теперь очередь Сени. Он приспустил стекло и, выглянув, стал внимательно оглядывать дворовый фасад дома. И вдруг вздрогнул.

С крыши дома, словно альпинист по темной скале, медленно, отталкиваясь обеими ногами оТ стены, спускался человек. Ночь была безлунная, свет от уличных фонарей во двор почти не проникал, так, слабым сиянием, и Мирошник сам не мог понять, как ему удалось разглядеть верхолаза.

Быстро подняв стекло, он включил переговорное устройство и негромко позвал Марата. Тот через мгновенье откликнулся — тоже негромко, вероятно, чтобы не разбудить спящую хозяйку.

— Тревога, старик. Сверху на тебя идет верхолаз. Можешь его достать через кухонную форточку. Уведи хозяйку подальше в коридор. Секунд двадцать — тридцать у тебя еще есть.

— Подстрахуй снизу

— Попробую, но не видно ни черта.

— Фонарь же в бардачке! — напомнил Марат

Сеня сунул руку в бардачок и нащупал длинное цилиндрическое тело фонаря. Выскочив из машины, он левой рукой врубил свет и направил длинный узкий луч на стену, в то место, где шевелилось нечто напоминающее большого паука, а правой поднял пистолет и для упора положил кулак с рукояткой на крышу машины.

— Руки вверх! — зачем-то крикнул он.

Человек, находившийся в данный момент в центре круглого пятна света на стене, мгновенно развернулся. Сверкнула вспышка, и Сеня вскрикнул от боли в левой руке. Пуля разворотила фонарь и очень сильно обожгла ладонь.

Следом раздался второй выстрел, и человек безвольно повис на веревке, которая тихо вращала его тело вокруг своей оси.

Рыча от боли и зажимая скрюченные пальцы под мышкой правой руки, Мирошник поднялся с колен, выпрямился и услышал за спиной сухой и резкий треск автоматной очереди. Пули с противным лязгом врезались в стекла и корпус машины. Не целясь, Сеня стал палить в ту сторону, откуда прогремела очередь. Через миг, в горячке выглянув из-за машины, он увидел в проеме между домами темные скорченные силуэты двоих убегавших людей. Сухо щелкнул вдогонку им боек. Патронов в обойме больше не было.

Мирошник, скользя вдоль борта машины, опустился на землю и снова почувствовал горячую, обжигающую боль в левой ладони. Так он и сидел, прижимая руку к груди, пока во двор, огласив округу громким воем, не ворвалась оперативная группа РУОП арбатского муниципального округа.

Двое сразу поднялись на верхний этаж, сбили замок с чердачного люка и нашли место крепления нейлонового троса, каким обычно пользуются альпинисты — с хитроумным стопором. За веревку и подтащили к слуховому окну убитого в перестрелке бандита. Из подъехавшего тем временем микроавтобуса вышли дежурный прокурорский следователь, криминалист НТО, судмедэксперт и остальные участники оперативно-следственной бригады, дежурившей сегодняшней ночью по ГУВД Москвы.

Проводник с собакой умчался к тому месту, откуда стрелял автоматчик, собака взяла след и метнулась на улицу. Но через полсотни шагов закрутилась, занервничала, и стало ясно, что бандиты умчались на поджидавшей их здесь машине. А что за автомобиль — кто ж посреди ночи скажет?

Вернулись и стали, подсвечивая себе фонариками, собирать рассыпанные гильзы.

— Скорее всего «Калашников», — предположил криминалист.

Судмедэксперт, осмотревший убитого, вскоре спустился во двор к Мирошнику и открыл свой чемоданчик, чтобы продезинфицировать рану и сделать противостолбнячный укол.

Сеня был бледен, пот струился по его лбу. Врач сделал также обезболивающий укол, рявкнув при этом, чтоб не рыпался. И боль, мол, не так уж страшна, чтоб мужику в обморок валиться. Но бригадиру оперативно-следственной бригады сказал другое:

— Надо парня срочно в клинику, к хирургу. Ладонь ему здорово разворотило! В ране могут оказаться осколки от фонаря и вообще черт знает что.

— Вези, — махнул тот рукой на свою машину. — Только возвращайся поживей. Тут еще дел немерено, мало ли…

Наконец следователь позвал опера и криминалиста подняться на четвертый этаж, где лежал на площадке возле лифта труп убитого, спущенного с чердака дома к дверям квартиры, которую он, вероятно, имел в виду, готовя свое альпинистское снаряжение. На лице его была маска из черного капронового чулка — с прорезями для глаз, носа и рта. Примитивчик, понимаешь, этакий!..

Прежде чем начать осмотр трупа, криминалист отстегнул от его пояса увесистый кожаный кошелек, какие теперь обычно носят торгаши на вещевых рынках — для хранения денег и документов.

Раскрыв «молнию», криминалист заглянул в него и легонько присвистнул:

— Э-э, братцы мои, однако… скажу я вам. Тут потребуются узкие специалисты. Давай-ка, бригадир, — обратился он к дежурному следователю, — вызывай сюда поживее сапе-ров-минеров. Это явно по их части. А хреновину эту я сейчас потихонечку на улицу вынесу, где народу нет. Кто-нибудь! Осветите-ка дорогу, не видно ж ни дьявола!

Оперуполномоченный МУРа в форме майора милиции вынул из кармана фонарик и бодро застучал каблуками по лестнице, посвечивая позади себя. Стоящие на площадке замерли в тревожном ожидании, как будто в любую минуту мог громыхнуть взрыв. Но обстановку разрядил другой оперативник:

— Да чего вы там! Все в норме. Этот же, — он показал ногой в высоком шнурованном ботинке на труп, — не хотел, надо понимать, подрывать самого себя? Значит, бомбочка либо натяжного, либо дистанционного действия. А может, и радиоуправляемая. Спецы скажут. Так что бояться нечего… — Он обернулся к Лаврушкину, перекрывавшему собой вход в квартиру: — Это ты его? А теперь представь, не попал ты или, наоборот, попал, но прямо в эту сумку, представляешь? Ни его, ни тебя, ни вообще… Знаешь, как сапер с парашютистом в небе встречаются? Один — вверх, другой — вниз, только и успели ручкой друг другу сделать. Выходит, ты в рубашке родился…

Пришли майор с криминалистом.

— Мы там, между домами, на пустыре, положили и охрану поставили. Приедут, разберутся, — сказал криминалист и тут же спросил, указывая на убитого: — Обыскали?

— Вас ждали, — ответил следователь. Было видно, что неохота ему самому возиться и выворачивать карманы у трупа. Пусть криминалист этим занимается.

Обыск одежды ничего не дал. В буквальном смысле. Ничего не было в карманах убитого — ни бумажки какой, ни даже носового платка.

Лаврушкин наконец улучил момент и окликнул майора.

— Разрешите, товарищ оперуполномоченный? Что с Мирошником?

— Отправили его руку зашить. Жив будет твой напарник, — хмыкнул майор с явным сарказмом, — если стрелять научится. Это ж надо! Целую обойму в молоко отправил! Ты ж вот, к примеру, сумел снять одиночным?

— Зато он, товарищ майор, разглядел его, — возразил Лаврушкин. — Не будь его глаз, эти мои руки сейчас вот так лежали бы. — Он сложил их на груди и добавил: — Если бы осталось, чему тут лежать-

Стихшая было тревога вновь проснулась в нем.

— Надо бы сообщить, товарищ майор.

— Вон и бригадир уже сообщил, — ответил он, кивнув на следователя, — и я из машины звонил. Знают. Там одних ценных указаний на хорошую роту ОМОНа. А ты не стой, к женщине ступай и успокой ее. На сегодня, скажи, лимит неприятностей, можно считать, исчерпан. Пусть отдыхает. А тебе немного погодя другого напарника пришлют.

Майор повернулся к покойнику, которого тщательно обыскивал криминалист, безуспешно надеясь хоть что-то найти, что указывало бы на его личность.

В это время за спиной Марата появилась Лариса. Она сквозь сон смутно запомнила, что схватил ее в охапку этот сильный парень, Марат, и волоком по полу вместе со всем бельем и легким матрасом вытащил к самой двери на лестницу, а сам исчез на кухне. И только теперь, увидев лежащего на площадке мертвого человека, поняла, что снова была на волосок от гибели. Лариса хотела увидеть своего убийцу.

Несмотря на слабую попытку Лаврушкина задержать ее, она спокойно отстранила милиционера рукой и вышла на площадку.

Несостоявшийся лишь по стечению обстоятельств убийца лежал навзничь.

Снизу по лестнице поднялся оперативник, держа за конец ствола пистолет Макарова, найденный под окнами, на газоне. Он протянул его дежурному следователю.

Следователь вытащил из кармана свой носовой платок, разостлал на ладони и, обернув пистолет, передал криминалисту. Проворчал:

— Платков не напасешься…

Из чего человек неопытный легко бы сделал вывод, что он, следователь, только и делает, что отбирает оружие у преступников.

— Ну так что это за спортсмен? — спросил следователь. — Надо пойти взглянуть, как он на чердак-то проник…

— Через соседний подъезд, — подсказал один из оперативников, снимавший труп с веревки.

— Вот! — сказал Марат. — Поэтому, значит, Сеня и не мог увидеть его, пока он на стену уже не вылез. Почему? А потому, что соседний подъезд перекрыт гаражами-ракушками.

— Итак, — вмешался майор, — отправляем его в морг до опознания? Документов при нем никаких… Дамочка, ей-бо-гу, шли бы вы отдыхать. Четвертый же час, самый сон. Ну чего вам здесь, честное слово! — В голосе его слышались раздражение и усталость.

— Я знаю его, — неожиданно сказала Лариса. — Это шофер Виталия Александровича Бая — Андрюша… Боже мой!.. За что?..

— Как вы сказали? — переспросил следователь, и все тут же уставились на женщину, схватившуюся руками за виски. — Вы не ошибаетесь?

Но Лариса только плечами пожала и отрицательно покачала головой.

— Товарищ следователь, и вы, товарищ майор, — вмешался Марат. — Я бы на вашем месте побыстрее доложил ответственному дежурному по МУРу, там эта квартира на особом контроле.

— Да я ж сказал уже! — буквально взвился майор. — Лезут со своими советами…

— Извините, я про то, что Лариса Георгиевна смогла опознать. Тут бывает каждая минута дорога… Вы ж оперативник, знаете…

— Занимайтесь своим делом! Сержант, кажется?

— Старший сержант, товарищ майор.

— Вот и отлично. Вам положено охранять? Охраняйте. А мы сперва протокол опознания оформим. — Майор тронул следователя за плечо. — Надеюсь, хозяйка нам разрешит войти в квартиру, чтоб не на лестнице протокол составлять?

— Пожалуйста, — посторонилась Лариса.

— Только за вами, — галантно показал рукой майор. — А ты, между прочим, молодец, старший сержант. Покажи, откуда снял-то его? И главное — один всего выстрел. И точ-но — в сердце. Молодец. Можешь не беспокоиться, сейчас позвоним, сообщим, — и покровительственно дотронулся до его плеча. Потом обернулся к оперативникам и строго предупредил: — Внимательно охраняйте!

Свои дела Турецкий провернул быстро. В сопровождении патрульной машины, новенького «форда» со всей милицейской атрибутикой на бортах и крыше он пулей промчался по Москве к своему дому, поставил машину на обычное место, напротив подъезда, и бегом по лестнице поднялся к себе. Только в ванной, ополаскиваясь под краном до пояса, вспомнил, что за весь день не удосужился толком поесть.

Опять омлет? Или, что того хуже, вынутые из морозилки куриные бедра, называемые в народе «ножки Буша»? Но на их размораживание полжизни уйдет.

Тогда Саша сделал самый краткий из всех возможных «перекусонов». Он схватил несколько холодных сосисок и зажевал их куском черствеющего хлеба. На кофе и прочее времени уже не оставалось.

Затем быстро сменил рубашку и надел старую свою портупею, подаренную Грязновым к одному из дней рождения, сунул в кобуру «Макарова», а сверху натянул легкую куртку на «молнии». Положил в карман документы и был таков.

Захлопнув дверь, Турецкий услышал звуки радио, напоминавшие разговор сидящих на кухне людей. А спустившись к подъезду, поднял голову и увидел горящий на кухне свет. Все правильно. Он бы и сам решил, что Турецкий дома. Если бы сумел найти его адрес. Но уж на этот раз «искать Турецкого» было не его заботой. Пусть вычисляют кому надо.

Водитель машины патрульно-постовой службы, выделенный Саше по просьбе Романовой командиром третьего полка ППС, был относительно молод, хотя служил давно и Москву знал вполне прилично. Они еще не познакомились, и Саша, садясь рядом с водителем, протянул руку и представился по имени. Тот пожал ладонь «важняка», как сказал про него командир, и тоже отрекомендовался просто: Эдик. Очень хорошо, значит, на «ты». Не до церемоний.

— Давай, Эдик, построим маршрут так, — предложил Турецкий. — Сейчас в Шереметьево, но через Киевский вокзал. Есть одна мыслишка. Дорогу показать?

— Не надо, — ответил тот, трогаясь и включая свои мигалки. — Сейчас выйдем на Комсомольский, наверх до Боровского и направо по набережной, а там и вокзал.

— Отлично, — заметил Саша и, откинув голову на мягкий подголовник, стал размышлять.

До полуночи с Киевского уходят все основные скорые поезда. После остаются четыре или пять пассажирских. Но сейчас лето, самый сезон для туризма, и железнодорожники, следуя известной лишь только им логике, могли взять да пустить парочку каких-нибудь сборных скорых, не сообщая об этом в печати или по радио.

Умом Турецкий склонялся к тому, что Бай, если уж решился дать деру, хотя бы и временно, кинется в Шереметьево. Там у него, видимо, уже отработанный— лично ли, а скорее, с помощью все той же Кисоты — и устойчивый канал. Снегиревы, Дегтяревы…

Однако Шереметьево и опасно тем, что следователь там уже успел побывать и оставить о себе нелицеприятное мнение у окружающих.

В этом смысле Киевский вокзал, конечно, проще. Но одновременно и тягомотнее. Почему-то Белорусскому вокзалу подобной роли Саша не отводил. Там и поезда серьезнее, и, соответственно, проверка. Хотя черт его знает… Почему его не хочется брать в расчет?..

Саша потянулся к трубке радиотелефона, вмонтированной на панели. Кивнул водителю:

— Могу?

— Сколько угодно, — усмехнулся Эдуард.

Турецкий набрал дачный телефон Бая. На его настойчивые звонки долго никто не отвечал. Устав ожидать и решив, что хозяин уже, вероятно, покинул дачу, Турецкий хотел было набрать другой номер, как в трубке откликнулись. Он услышал сварливый старческий голос. Говорила пожилая женщина.

— Господи Боже мой, и кто ж это так трезвонит в час-то поздний? Вы, что ль, Виталий Александрович? Ай забыли чего?

Он еще ни слова не сказал, а бабка, или кто она там на самом деле была, уже выдала половину секретов своего хозяина.

— Да нет, уважаемая, не Виталий это. Друг я его, Александром Борисовичем кличут. Что ж это он, умчался, да не предупредил, а ведь у меня с ним встреча очень важная назначена. И далеко он, с вашего позволения? Может, я еще успею повидаться с ним?

— Да и как вам сказать, — задумалась женщина. Вообще-то, уезжая, Бай обычно не велел ей трогать телефонные трубки, которых в доме хватало. Но сейчас, то есть нынче, уезжая, он ничего ей не сказал, поэтому она и подумала, может, сам он звонит, вот и взяла. А сама-то она за домом смотрит, прибирает-убирает, чтоб чисто было да пыли поменьше… Старушка она или пожилая женщина, для Саши значения не имело. Ему было важно, чтобы она просто не смолкала, а говорила и говорила.

Дата добавления: 2015-09-02