ГЛАВА 67

– Посидим на улице? – предложил Одрик. – Пока не стало жарко.

– С удовольствием, – согласилась Элис, выходя вслед за ним.

Она чувствовала себя как во сне. Время замерло. Просторы гор и свод неба жили в ритме медленных уверенных движений Бальярда.

Смятение и страх, в которых она провела последние несколько дней, отступали.

– Вот здесь будет хорошо, – проговорил он мягким голосом, подходя к травянистому взгорку, и сел, по-мальчишески раскинув длинные тонкие ноги.

Элис помялась и села у его ног. Она подтянула колени, обхватила их руками и тут заметила, что он снова улыбается.

– Что такое? – вдруг смутилась она.

Одрик покачал головой:

– Los reasons. Просто вспомнилось. Простите, maidomasela Таннер. Простите старику его чудачества.

Элис не знала, чем вызвана его улыбка, но видеть ее было отрадно.

– Пожалуйста, зовите меня Элис. «Maidomasela» звучит ужасно официально.

Он склонил голову:

– Хорошо.

– Вы предпочитаете французскому окситанский? – полюбопытствовала Элис.

– Да, я говорю и на нем.

– И на других языках?

Старик скромно улыбнулся, перечисляя:

– Английский, арабский, испанский, иврит. Повествование изменяется, меняет и тон, и окраску в зависимости от того, какими словами его передают, на каком языке рассказывают. Становится то серьезным, то легкомысленным, то звучит как песня… Здесь, в этой части страны, которую теперь называют Францией, исконные хозяева земли говорили на langue d'Oc. Langue d'Oil, предшественник современного французского, был языком захватчиков. Выбор языка разделял людей. Впрочем, – он махнул рукой, – вы хотели услышать не об этом. Вас интересуют люди, а не теории, верно?

Теперь улыбалась Элис.

– Я, месье Бальярд, читала вашу книгу. Нашла ее в доме тети, в Саллель д'Од.

Он кивнул:

– Красивое место. Канал де Джонктион. Вдоль берегов растут лимоны и приморские сосны… – Он помолчал. – Вы знаете, один из вождей крестоносцев, Арнольд Амальрик, получил там земли. А также дома в Каркассоне и в Безьере.

– Не знала, – отозвалась Элис. – Но вы сказали сейчас, что Элэйс не умерла до времени… Значит, она пережила падение Каркассоны?

Элис с удивлением заметила, что у нее зачастило сердце.

Бальярд кивнул:

– Элэйс ушла из города вместе с мальчиком, Сажье, внуком хранительницы книг лабиринта. – Он взглянул на Элис и, убедившись, что та внимательно слушает, продолжал: – Они шли сюда. На старом языке Лос Серес означало «горная цепь, хребет».

– Почему же сюда?

– Потому что navigataire, возглавлявший общество Noublesso de los Seres, которому присягнули в верности отец Элэйс и бабушка Сажье, ждал их здесь. Элэйс опасалась, что за ними будет погоня, поэтому они выбрали кружной путь: сперва на запад в Фанжо, а оттуда к югу через Пуивер и Лавлане. И снова к западу, в горы Сабарте. После падения Каркассоны страну наводнили солдаты. Они как крысы рыскали по деревням. Хватало и разбойников, не миловавших беззащитных беженцев. Элэйс с Сажье пробирались вперед под покровом ночи до рассвета, а днем прятались от палящего солнца. То лето выдалось особенно жарким, так что можно было ночевать под открытым небом. Ели орехи, ягоды, плоды – все, что удавалось найти. Элэйс старалась обходить города, кроме тех, где могла рассчитывать на безопасное убежище.

– А откуда они узнали дорогу? – спросила Элис, вспомнив, с каким трудом добиралась сама.

– У Сажье была карта. Ему дала ее… – Голос у него прервался.

Элис не понимала причины волнения, но невольно потянулась и пожала ему руку. Кажется, это прикосновение утешило старика.

– Они добрались довольно быстро, – продолжал он. – К празднику Сен-Микеля, в конце сентября, когда деревья начали золотиться, прибыли в Лос Серес. Здесь, в горах, уже пахло осенью и влажной землей. Над полями висел дым: выжигали стерню. Для них, выросших на шумных городских улицах, в переполненных людьми переходах замка, это был новый мир. Такой свет… такое небо, простиравшееся, казалось, до самых райских врат. – Он замолчал, обводя глазами лежавшие перед ними просторы. – Вы понимаете?

Она кивнула, зачарованная его голосом.

– Navigataire, Ариф, ждал их. – Бальярд склонил голову. – Услышав о том, что произошло, он оплакал души отца Элэйс и Симеона. И потерю книг, и великодушие Эсклармонды, отпустившей их от себя ради спасения «Книги Слов».

Бальярд снова умолк и молчал долго. Элис не смела перебить или поторопить его. История идет своим чередом. Он заговорит, когда будут силы.

– То было благословенное время: и в горах и на равнине. – Голос его смягчился. – По крайней мере, таким оно казалось им. Несмотря на неописуемый ужас гибели Безьера, многие каркассонцы надеялись, что им вскоре позволят вернуться домой. Многие доверяли Римской церкви. Они думали, что, изгнав еретиков, их пощадят и оставят в покое.

– Но крестоносцы не ушли, – вспомнила Элис.

Бальярд покачал головой.

– Нет. Война велась не за веру, а за земли. После сдачи города в 1209 году виконтом был избран Симон де Монфор – хотя Раймон Роже Тренкавель был еще жив. В наше время трудно понять, насколько небывалым, насколько тяжким оскорблением было это избрание. Оно нарушало все обычаи, все правила чести. Войны, в сущности, велись тогда на деньги, полученные за выкуп членов благородных семейств. Но сеньера, если только он не был осужден за преступления, никогда не лишали владений, чтобы передать их другому. Северяне не могли яснее выказать презрения, которое они питали к Pay d'Oc.

– А что сталось с виконтом Тренкавелем? – спросила Элис. – По-моему, город до сих пор помнит его.

Бальярд кивнул.

– Он заслужил эту память. Он умер, точнее был убит, через три месяца заключения в тюрьме Шато Комталь, в ноябре 1209 года. Монфор объявил, что он скончался от приступа «болезни осажденных», как ее тогда называли. Дизентерия. Никто ему не поверил. То и дело начинались волнения и мятежи, так что де Монфору пришлось выкупить законное право виконтства у двухлетнего наследника и его вдовы за ежегодную ренту в 3000 солей.

Перед глазами Элис вдруг встало лицо. Любящая, серьезная женщина, благочестивая, преданная мужу и сыну.

– Дама Агнесс, – прошептала она.

Бальярд бросил на нее короткий пронзительный взгляд.

– В стенах города сохранилась память и о ней, – тихо сказал он. – Монфор был благочестивым католиком. Он, может быть, единственный из крестоносцев, верил, что исполняет Божью волю. Он назначил подать с дома и очага в пользу церкви и ввел десятину от первых плодов, как велось на севере. Город пал, но крепости Минервуа, Монтань Нуар, Пиренеев не желали сдаваться. Король Арагона, Педро, не принял Монфора в число своих вассалов; Раймон VI, дядя виконта Тренкавеля, удалился в Тулузу; граф Неверский и Сен-Поль, а с ними и другие, в том числе Гай д'Эвре, вернулись в свои северные владения. Каркассона досталась Монфору, но он остался в одиночестве.

Купцы, бродячие торговцы, ткачи приносили вести об осадах и битвах – и хорошие и дурные. Монреаль, Прейксан, Савердюн и Памье пали, Кабарет держался. В апреле 1210 года после трехмесячной осады де Монфор взял город Брам. Он приказал своим солдатам окружить плененный гарнизон и выколоть людям глаза. Пощадили только одного и отправили его проводником шествия слепых через всю страну – в Кабарет, как предупреждение всем, кто продолжает сопротивляться, что им нечего рассчитывать на милосердие.

В ответ на новые жестокости вспыхивали новые мятежи. В 1210 году Монфор осадил Минерве – крепость на вершине холма. С двух сторон город защищали глубокие расщелины, за тысячи лет пробитые в скале реками. Монфор установил высоко над укреплениями гигантскую стенобитную машину, прозванную «Злой Сосед» – La Malvoisone. – Он прервал рассказ и обернулся к Элис. – Здесь есть его копия. Странно видеть. Шесть недель Монфор обстреливал крепость. Когда Минерве наконец пала, сто сорок Совершенных отказались покаяться и были сожжены на общем костре. В мае 1211 года после месяца осады был взят Лавор. Католики называли его «троном самого сатаны». По-своему, они были правы. Там находилась резиденция катарского епископа Тулузы, и в городе открыто и мирно жили сотни Совершенных.

Бальярд поднес к губам стакан, сделал глоток.

– Они сожгли четыреста добрых христиан и Совершенных, и среди них Амори Монреальского, возглавившего сопротивление, и восемьдесят его рыцарей. Под их тяжестью провалился эшафот. Французам пришлось перерезать им глотки. Воспламененные жаждой крови захватчики рыскали по городу в поисках владетельницы Лавора Жиранды, покровительствовавшей Bons Homes. Они схватили ее и обесчестили. Проволокли по городу как преступницу и бросили в колодец, а сверху наваливали камни, пока она не умерла. Она была похоронена заживо. Или, может быть, захлебнулась.

– Они знали об этих несчастьях? – спросила Элис.

– Некоторые новости доходили до Сажье и Элэйс, но порой много месяцев спустя. Война пока шла на равнине. Они жили в Лос Серес с Арифом. Вели простую жизнь, но счастливую. Собирали хворост, солили впрок мясо на долгие темные зимние месяцы, учились печь хлеб и крыть крышу соломой, чтобы защититься от зимних бурь.

Бальярд говорил негромко и мечтательно.

– Ариф научил Сажье читать и писать – сперва на языке Ока, потом на наречии захватчиков. Обучил его и начаткам арабского и еврейского. – Старик улыбнулся: – Сажье не был прилежным учеником, руки и ноги у него были сильнее головы, но с помощью Элэйс он делал успехи.

– Может, он хотел что-то доказать ей?

Бальярд покосился на девушку, но не ответил ей.

– Так все и шло до той Пасхи, когда Сажье исполнился тринадцатый год. Тогда Ариф объявил, что его примут пажом в дом Пьера Роже де Мирпуа, где он начнет обучаться рыцарским искусствам.

– А Элэйс согласилась?

– Она была рада за него. Мальчик ведь только об этом и мечтал. Он еще в Каркассоне с завистью глазел на конюших, чистивших сапоги и шлемы своим господам. Пробирался на ристалище подсматривать их поединки. Происхождение не позволяло ему стать шевалье, но вовсе не мешало мечтать о гербе и шпорах. И теперь казалось, что мечта его все-таки сбудется.

– И он уехал?

Бальярд кивнул.

– Пьер Роже де Мурпуа был строгим господином, но справедливым, и имел репутацию хорошего наставника будущих рыцарей. Дело было нелегким, но Сажье был проворным, сильным мальчишкой и очень старался. Он научился пронзать копьем «квентина»,^[108] упражнялся с мечом, палицей, ядром на цепи, с кинжалом… Научился прямо держаться в высоком седле.

Старик устремил невидящий взгляд на вершины гор, а Элис не в первый раз подумала, глядя на него, что исторические персонажи, в обществе которых Бальярд провел большую часть жизни, стали для него живыми людьми из плоти и крови.

– А что тем временем было с Элэйс?

– Пока Сажье жил в Мирпуа, Ариф посвящал Элэйс в обряды и ритуалы Noublesso. Она уже прославилась как целительница и знахарка. Редкую болезнь души или тела она не могла излечить. Ариф много рассказывал ей о движении звезд, о законах, движущих миром, черпая из источников древней мудрости своей родины. Элэйс догадывалась, что это делается неспроста. Что он готовит ее – а может быть, и Сажье – к исполнению их миссии. Сажье между тем редко вспоминал о маленькой деревушке в горах. Крохи вестей об Элэйс временами доходили в Мирпуа. Их приносили пастухи и добрые христиане, но сама она не приезжала. Сестрица Ориана позаботилась, чтобы за ее голову назначили награду золотом. Ариф прислал Сажье деньги на покупку коня, кольчуги, доспехов и меча. В пятнадцать лет его уже посвятили в рыцари. – Бальярд помолчал. – Вскоре после того он отправился на войну. Те, кто, в надежде на милость, отдали свой жребий французам, сменили покровителей. В их числе был граф Тулузский. На этот раз его сюзерен, Педро Арагонский, откликнулся на призыв и в январе 1213 года двинул войско на север. К нему присоединился владетель Фуа, и вместе у них хватало сил, чтобы нанести значительный ущерб оставшемуся без союзников Монфору.

В сентябре 1213 года северная и южная армии сошлись лицом к лицу в Мюре. Педро был отважным полководцем и искусным стратегом, но атака захлебнулась, и в разгар битвы Педро пал. Южане остались без предводителя.

Помолчав, Бальярд добавил:

– Среди тех, кто сражался за независимость Каркассоны, был шевалье дю Мас. Он хорошо показал себя. Его любили. Люди шли за ним…

Странно он говорил. Восхищение в его голосе смешивалось с другим чувством, которого Элис не могла понять, а поразмыслить над этим ей было некогда, потому что рассказ Бальярда шел дальше.

– В 1218 году Волк был сражен.

– Какой волк?

Он вскинул ладонь.

– Простите. В балладах того времени, например в «Canso de lo Crosada», Монфора именуют Волком. Он погиб, осаждая Тулузу. Был убит попаданием в голову снаряда катапульты. Говорят, из нее стреляла женщина.

Элис невольно улыбнулась.

– Его тело перенесли в Каркассону и похоронили по обычаю северян. Сердце и внутренности отправили в Сен-Сернен, а тело – в собор Святого Назария, где похоронили под могильной плитой, которая теперь находится на стене в южном трансепте базилики. – Бальярд помолчал. – Вы, может быть, заметили ее, когда осматривали город?

Элис вспыхнула.

– Я… я не смогла зайти в собор, – призналась она.

Бальярд взглянул на нее и не стал больше говорить о могиле.

– Сын Симона де Монфора, Амори, сменил его, но оказался плохим военачальником и сразу стал терять земли, захваченные отцом. В 1224 году Амори отступил. Род де Монфор отказался от прав на земли Тренкавелей. Сажье теперь мог вернуться домой. Пьер Роже де Мирпуа отпустил его неохотно, однако Сажье должен был…

Он вдруг вскочил и порывисто отмерил несколько шагов вниз по склону. Заговорил снова, не оборачиваясь к Элис.

– Ему было двадцать шесть, – сказал он. – Элэйс была старше, но Сажье… он надеялся. Он теперь смотрел на нее другими глазами – не как брат на сестру. Понятно, они не могли пожениться, потому что Гильом дю Мас был еще жив, но он надеялся, что теперь, когда он показал себя, между ними будет нечто большее.

Элис решительно встала и подошла к нему. Когда она взяла его под руку, Бальярд дернулся, словно совсем забыл о ее существовании.

– И что? – тихо спросила она, ощущая странное беспокойство.

Ей казалось, она подслушивает рассказ, не предназначенный для чужих ушей.

– Он осмелился заговорить с ней. – Голос его дрогнул. – Ариф знал. Если бы Сажье спросил у него совета, он дал бы совет. А так – молчал.

– Может быть, Сажье не хотел слышать совета Арифа, потому что знал, каким он будет?

Бальярд слабо улыбнулся:

– Benleu. Может быть.

Элис ждала.

– И что же, – не выдержала она, когда стало ясно, что старик не собирается продолжать. – Сажье сказал ей о своих чувствах?

– Сказал.

– Ну, – жадно спросила Элис. – Что она ответила?

Бальярд повернулся и взглянул ей в лицо.

– А вы не знаете? – тяжело спросил он. – Дай вам Бог никогда и не узнать, что значит так любить, без надежды на ответную любовь.

– Но она же его любила! – горячо воскликнула Элис. – Как брата! Разве этого недостаточно?

Бальярд улыбнулся ей.

– Он удовольствовался этим, – твердо сказал он. – Но ему было этого недостаточно.

Он повернулся и зашагал к дому.

– Прошу, – сказа он, пропуская вперед Элис и снова возвращаясь к официальным манерам. – Я немного разгорячился, а вы, maidomasela Таннер, должно быть, устали в дороге.

Он вдруг показался Элис очень измученным и бледным. Она виновато покосилась на часы и увидела, что они проговорили много дольше, чем она думала. Был почти полдень.

– Ну конечно, – сказала она, предлагая ему руку.

Они вместе медленно прошли к дому.

– Если вы меня извините, – обратился он к Элис, когда они оказались внутри, – я должен немного поспать. Может быть, и вы отдохнете?

– Я и правда устала, – призналась она.

– Я проснусь и приготовлю поесть, а потом закончу рассказ. Пока не стало смеркаться и есть время не думать о других вещах.

Она смотрела, как он уходит в заднюю половину комнаты и задергивает за собой занавеску. Потом, отчего-то чувствуя себя обделенной, прихватила подушку и одеяло и вышла наружу.

Она устроилась под деревом и только тогда поняла, насколько захватило ее прошлое. Она ни разу за утро не вспомнила про Шелаг. И про Уилла.

Дата добавления: 2015-09-02