Кристиане Ф 10 страница

Особенностью Рождества было, правда то, что я получала в подарок деньги, и могла позволить себе сделать на одного или двух клиентов меньше. Всё‑таки праздник! Да и слава богу – практически нереально было в праздники найти клиента…

Я была будто совершенно выключена из жизни в то время. Я не задумывалась ни о чём. Я ничего не понимала и не воспринимала. Я была полностью зациклена на себе.

И я не знала, кто я. Иногда даже не знала, жива я ещё вообще или уже нет.

Почти ничего не могу вспомнить о том времени. Да там и не было ничего важного, что нужно было бы помнить. До одной субботы в конце января.

Тогда я пришла домой под утро. Не знаю почему, но у меня было очень хорошее настроение. Я легла в постель и представила себе, что я – молодая девушка, пришла с танцев, где встретила милого парня и теперь вот влюблена по уши. Да – теперь мне было хорошо только во сне, потому что там я была совершенно другой… Мне нравилось видеть себя этаким веселым тинейджером – таким же благополучным, как на рекламе «Кока‑колы».

В полдень меня разбудила мама и принесла обед в постель. Она всегда приносила мне обед по воскресеньям, если я была дома, а не у Детлефа… Ну, я проглотила пару кусков… Я и вправду не могла уже есть ничего, кроме йогурта, творога и пудинга.

Отодвинув поднос, взялась за свой мешок. Мешок был весь изорван и искромсан, без ручек, повсюду дыры, потому что кроме шприца и сигарет, я запихивала туда ещё и куртку. Я была настолько ко всему равнодушна, что и не думала никогда пойти, например, взять себе новый мешок. Слишком безразлична к таким мелочам… Кое‑как поднявшись, я прошаркала с мешком в обнимку в ванную – мимо мамы. Закрыла за собой дверь… В нашей семье никто, кроме меня, не закрывал дверь ванной.

Посмотрела в зеркало. Увидела там ввалившееся чужое лицо. Я уже давно не узнавала себя в зеркале. Лицо принадлежало не мне. Точно так же, как и совершенно отощавшее тело. Его я вообще не чувствовала. Оно уже не реагировало ни на боль, ни на что. Героин сделал его бесчувственным: тело не ощущало голода или даже высокой температуры. Отмечало только ломку…

Я стояла перед зеркалом и готовила. Меня особенно тянуло вмазаться, потому что сегодня у меня был просто убойный порошок… Обычный героин на рынке был белого или такого слегка коричневатого цвета, а этот мой сегодняшний порошок был серо‑зелёным в яблоках. Это был особо грязный замес, но он давал без компромиссов яркий приход… Правда, страшно бил по сердцу, и поэтому нужно было быть особенно осторожным с дозировкой. Вгонишь чуть больше и – привет! Но сейчас меня пёрло, как маленькую, в предвкушения прихода.

Я воткнула иглу в вену, потянула, и шприц моментально заполнился кровью. Я пару раз профильтровала гадость, но она всё равно была страшно грязной. И поэтому это случилось… Игла забилась! Это, пожалуй, самое худшее, что может случиться с наркоманом. Героин‑то уже смешался с кровью, а кровь – она быстро свёртывается!

Всё, делать нечего: деньги выброшены на ветер, так случается иногда!

Итак, игла забилась, и я не могла и капли вытрясти из машины… Нажала со всей силы, чтобы протолкнуть грязь сквозь иглу – ух, меня аж затрясло! Вот, вот – игла стала пропускать что‑то! Я нажала ещё, чтобы добрать последние остатки, но иглу опять застопорило. Меня обуяла холодная ярость… Оставалось только восемь‑десять секунд до прихода – а тут…! Я нажала со всей силы. Камера соскочила, и кровь разлетелась‑разбрызгалась по всей в ванной…

Приход был страшен… Мне пришлось держать голову обеими руками. В сердце я чувствовала страшные спазмы. В голове грохотало, будто кто‑то бил там кувалдой, кожу головы покалывало, как будто миллионом булавок. Левой рукой я не могла и пошевелить – её парализовало?

Когда я снова смогла двигаться, то первым делом взяла салфетки, чтобы смыть кровь. Кровь была повсюду в ванной: на умывальнике, на зеркале и на стенах. К счастью у нас всё было покрашено масляной краской, и брызги легко смывались. Я уже принялась за работу, но тут моя мама некстати начала ломиться в дверь, словно медведь какой‑то. Она грохотала кулаками по двери и кричала: «Открой, пусти меня, почему ты вообще закрываешься! Что это за новые манеры?!» Я спокойно крикнула ей: «Заткнись, я уже выхожу». Я была на взводе: мне казалось, что она нарочно именно сейчас меня нервирует, и в полной лихорадке отмывала кровищу. Наверное, в панике я не доглядела пару кровавых брызг и оставила салфетку в раковине. Я открыла, и мама ринулась, чуть не снеся меня с ног, в ванную. Ну да ладно, ничего не предчувствуя, я думала, что ей просто нужно срочно в туалет. Я пошла с моим мешком обратно в свою комнату, легла на кровать и вытащила сигареты.

Едва я успела прикурить, мама вбежала в комнату. Она заорала: «Ты… ты… ты принимаешь наркотики!!!» Я тихо сказала: «Что за ерунда, с чего это ты взяла?» Тогда она бросилась на меня и стала заворачивать мне руки. Я не сопротивлялась.

Конечно, мама сразу же увидела свежие воронки. Схватила мой мешок и вывалила всё его содержимое на кровать… Выпал шприц, пачка табака и целая куча пустых чеков. На фольге ещё была героиновая пыльца, и когда меня начинало долбить, а порошка не было, я ногтями соскребала эту пыль и кололась этим… Теперь всё это было вывалено на койку, и, таким образом, доказательств моей наркомании было просто от пуза… Впрочем, мама допёрла ещё в ванной. Там она нашла не только брызги крови и кровавые салфетки, но и сажу на ложке, в которой я готовила. Она уже немало прочитала в газетах о героине и легко смогла разобраться во всех находках.

Ну, я не стала отпираться. Я упала без сил на пол, хотя только что вогнала себе дозняк отменного М‑порошка, зарыдала и не могла произнести ни слова. Моя мама тоже не говорила особенно. Её просто трясло. Она была в шоке. Наконец она вышла из комнаты, и я слышала, как она говорит с Клаусом. Вернулась она уже относительно спокойной и спросила: «Так что же, ничего с этим сделать нельзя? Ты что же – не хочешь бросить??» Я сказала: «Мамочка, я больше ничего не хочу так сильно в этой жизни, как бросить! Честно! Верь мне! Я так хочу отколоться – да ты не представляешь!» Она сказала: «Ну, хорошо, попытаемся вместе… Я беру сейчас отпуск и смогу быть всё время с тобой, и начинаем мы прямо сегодня!» Я сказала: «Это здорово! Только вот ещё одно дело… Без Детлефа ничего не выйдет… Он мне нужен, и я ему нужна. Он тоже хочет соскочить. Мы уже давно говорили об этом, уже давно. Мы так и хотели соскакивать вместе!» Тут моя мама совершенно сошла с лица и лишь тихо спросила: «А, Детлеф, он что – тоже?» Он ведь всегда очень нравился ей, она была рада, что у меня такой хороший друг. Я ответила: «Конечно, он тоже! А ты думаешь, я бы одна это делала? Да Детлеф просто не допустил бы этого! Как же я могу теперь бросить его одного?!» Мне вдруг стало хорошо. Меня до слез радовала мысль, что теперь мы наконец‑то расстанемся с этим кошмаром… Чёрт возьми, мы ведь уже давно собирались отколоться! На маму, однако, было просто страшно смотреть… Она была совершенно зелёной, и я думала, что её сейчас хватит сердечный приступ – таким ударом оказалось для неё известие, что Детлеф – наркоман. Но, думаю, она была просто потрясена тем, как легкомысленно она вела себя последние два года. Так, теперь же её одолевали сомнения. Она хотела знать, как я добывала деньги на героин…

Понятно, она быстро дорисовала себе полную картину: наркотики, панель, клиенты, сутенёры и всё такое прочее…

Я бы никогда не решилась сказать ей правду… Я солгала: «Да как‑то само набиралось… Ну, просила, там, пару марок у людей. Как правило – получалось. Ну, убирала там, сям – чего ещё‑то?!» Больше она не спрашивала. И было видно, как счастлива она была получить ответ, который не подтверждал её самых худших опасений. И так уж, всего, что она узнала в это воскресенье, хватило бы, чтобы свалиться с инфарктом. Мне было просто безумно жалко её, и меня мучила совесть…

Мы, в спешке одевшись, тотчас выскочили из дома, чтобы найти Детлефа… На вокзале его не оказалось. Его не было и у Акселя, и тогда вечером мы поехали к отцу Детлефа… Родители Детлефа были в разводе. Отец – мелкий служащий. И он уже давно знал, что там с Детлефом. Моя мама накинулась на него с упрёками: почему он, зная обо всём, не сказал ей ни слова. Тут его отец всхлипнул раз, всхлипнул два и чуть не разрыдался перед нами. Мысль, что его сын наркоман, а он ничего не может с этим поделать, постоянно мучила его… Ну, теперь‑то он был рад, что моя мама хочет взять дело в свои руки! Он повторял всё время: «Ну, слава богу – теперь всё будет в порядке».

Папаша Детлефа обладал огромной коллекцией снотворных и успокаивающих средств, и я немедля реквизировала у него все эти препараты, сказав, что у нас нет валерона, и что выход без валерона будет зверски мучителен. Домой мы уехали с пятью упаковками мандракса, пачкой геметрина и горой валиума. Ещё по пути в метро мне пришлось закинуться целой пригоршней таблеток, так как ломка уже начиналась. Таблетки хорошо взяли, и я проспала всю ночь напролёт…

Утром Детлеф стоял в моей комнате. Отец нашёл его сразу после нашего ухода.

Детлефа уже круто гнуло, и меня сильно удивило, что он всё‑таки не вмазался где‑то по пути, а пришёл ко мне переломаться. Какой он всё‑таки классный, подумала я! Он же наверняка знал, что у меня нет героина и быть не может. Детлеф сказал, что хочет быть вровень со мной, когда мы начнём.

Детлеф, как и я, действительно хотел бросить всё это. И теперь мы даже радовались, что дело обернулось таким образом. У нас не было ровным счётом никакого понятия – как и у наших родителей, впрочем, – что это полный бред, если двое дружбанов‑наркоманов пытаются вдвоём слезть с иглы. Потому что рано или поздно один из них начинает снова, и второй колеблется только пока не узнает, что его друг вмазался. То есть, мы‑то, возможно, и знали об этом, но предпочитали строить иллюзии. Нам всё время казалось, что у нас с Детлефом всё по‑другому, чем у других. Да, в конце концов, мы не хотели ничего делать по одиночке, Детлеф и я!

До обеда мы держались на пилюлях в общем‑то неплохо. Мы разговаривали друг с другом, рисовали себе нашу жизнь после откола розовыми красками и обещали друг другу стойко держаться в ближайшие дни. Несмотря на начинающиеся боли, мы были счастливы вместе, сидя у меня в комнате.

А днём это началось… Мы беспрерывно глотали таблетки и заливали их вином в огромных количествах, но ничего не помогало. Внезапно я почувствовала, что мои ноги совершенно не подчиняются мне. В подколенных впадинах было страшное давление, я боялась, что вены просто не выдержат и порвутся. Я легла на пол и вытянула ноги. Я пыталась то напрячь их, то расслабить, но мускулы просто не слушались меня. Тогда я руками прислонила ноги к шкафу… Это было ошибкой, потому что там они оставались несколько часов. Я просто не могла оторвать их от стенки шкафа. Я извивалась и каталась по всему полу, но ноги так и оставались на шкафу, как приклеенные.

Я совершенно взмокла от ледяного пота. Я тряслась и замёрзала, и этот пот лил по всему лицу, заливая глаза. Вонял он ужасно! Я понимала, что этот вонючий яд, которым было полно моё тело, выходит теперь наружу, и мне казалось, что я присутствую при изгнании чертей из себя самой…

Детлефу было ещё хуже. Он был в полной отключке в смысле головы. Трясся от холода, но вдруг снял свой пуловер и сел на стул около окна. Его ноги были в постоянном движении. Он будто бежал, сидя на стуле и мёртвой хваткой схватившись за его ножки. Его ноги, тонкие, как карандаши, в страшных конвульсиях постоянно ходили взад и вперёд. Каждую секунду он вытирал пот с лица, но пот этот лил литрами. Детлеф страшно кричал, извиваясь, как угорь и просто корчился от боли. Спазмы желудка. Это было похоже на агонию.

От Детлефа воняло ещё хуже, чем от меня, и в крохотной комнате нечем было дышать. Я часто слышала о том, как разрушается наркоманская дружба после удачного откола. Я думала, что всё равно люблю его – даже сейчас!

Детлефа вдруг оторвало от стула, он как‑то добрался до зеркала в моей комнате, и уставившись в него, сказал: «Всё: я не выдержу! Я не перенесу этого! Нет, я просто не могу!» Я не отвечала. У меня не было ни капли сил, чтобы хоть как‑то придать ему мужества. Я просто заставила себя не думать так же, как он, и попыталась сконцентрироваться на каком‑то глупейшем романе ужасов, лихорадочно перелистывала и рвала страницы газеты. Язык и горло пересохли до невозможности, рот при этом был полон какой‑то едкой слюны. Я всё не могла её сглотнуть и зашлась в кашле. Чем судорожнее я старалась проглотить эту слюну, тем сильнее становился кашель, и вскоре этот кашель уже вообще не прекращался ни на секунду – я не могла дышать. Потом меня стошнило. Прямо на ковёр. Я блевала какой‑то белой пеной. Я подумала, что меня рвёт прямо как мою собаку, если та обожрётся травой. Потом я вспомнила, что никакой собаки у меня уже нет… Кашель и рвота не прекращались.

Всё это время мама была в гостиной. Выглядела совершенно растерянной и беспомощной и не отваживалась зайти к нам в комнату. Каждые пять минут она выбегала в универмаг и приносила нам что‑то, что мы даже не могли проглотить.

Наконец, она принесла солодовые леденцы, и именно они помогли мне. Кашель прекратился. Мама убрала всю блевотину с ковра. Она была очень мила, а я не могла даже спасибо сказать… Вдруг разом подействовали все эти килограммы колес – я же сожрала пять таблеток валиума, две мандракса и догнала всё это бутылкой вина!

Нормальный человек после такого продрых бы пару дней точно, не вставая с кровати, но моё тело было настолько загажено, что практически не реагировало на яд. Тело стало только немного спокойнее и улеглось на кровать. Около кровати поставили тахту, на ней уже лежал Детлеф. Мы не касались друг друга. Каждый был занят собой. Я была в каком‑то полуобморочном состоянии. Я спала и в то же время знала, что сплю и всё равно чувствую все эти проклятые боли. Полусон перемежался полубодрствованием. Мне казалось, что мозг мой совершенно обнажён, и любой может прочитать все мои самые грязные мысли, и что теперь‑то мама увидит, что за омерзительный кусок говна её дочь. Я ненавидела своё тело. Я была бы рада, если бы оно просто сдохло!

На сон грядущий я заглотила ещё пару таблеток. Нормальному живому существу этого хватило бы, чтобы навсегда откинуть копыта – я же только пару часиков вздремнула. Мне приснилось, что я собака, с которой все обходились очень ласково, а потом вдруг заперли в клетку и замучили до смерти. Ночью я проснулась оттого, что Детлеф махал руками, как вертолёт и больно бился при этом. Горел свет. Рядом с кроватью стояла миска с водой и лежала тряпочка – мама принесла! Я стёрла пот с лица и посмотрела на Детлефа.

Детлеф сучил ногами, будто ехал на велосипеде. Всё его тело лихорадочно двигалось, хотя казалось, что он крепко спит. Он часто и сильно бил себя, взмахивая руками.

Мне стало немного лучше. Появились силы вытереть грязь с его лица. Он ничего не почувствовал, а я знала, что и сейчас люблю его, как сумасшедшая. И когда позже я опять задремала, то почувствовала в полусне, как он меня обнимает и гладит мои волосы.

На следующее утро нам стало значительно лучше. Старое наркушеское правило, что второй день выхода – самый сложный, не сработало в нашем случае. Но это же был наш первый откол, и он всегда только наполовину так ужасен, как все последующие! В полдень мы даже смогли немного поговорить друг с другом.

Сначала о каких‑то неважных вещах, ну а потом о нашей жизни после того, как всё это закончится. О нашем будущем… Наши планы уже не были такими наивными, такими мещанскими. Мы поклялись никогда больше не подсаживаться на героин, никогда не принимать ЛСД и колеса. Мы просто хотели вести мирную жизнь с мирными людьми. Сошлись на том, что будем курить гашиш, как в наше самое прекрасное время, разыщем старых наших друзей‑анашистов. Они были такими мирными! Ничего общего с быдлом мы иметь не хотели, и решили, что контакты среди алкоголиков нам не нужны. Итак, решено: долой героин, переходим на гашиш…

Детлеф хотел опять найти работу… Он сказал: «Я просто пойду к своему бывшему шефу и скажу ему, что прошёл через всё говно и медные трубы, и теперь гарантировано чист. Мой шеф всегда относился ко мне с пониманием. Я снова буду учиться на водопроводчика!» Я говорила, что хочу засесть за парту, и, может быть, мне удастся даже получить аттестат.

Тут пришла мама и преподнесла нам настоящий подарок! Она была у своего врача, и тот выписал ей целую бутылку валерона. Мы с Детлефом приняли по двадцать капель, как и распорядился доктор. Мы старались экономно расходовать лекарство – его должно было хватить нам на целую наделю. Валерон взял хорошо, и теперь пережить откол нам казалось более реальным. Мама постоянно готовила пудинги, приносила мороженое – словом, выполняла каждое наше желание. Принесла нам гору чтива. Целую кучу комиксов. Раньше комиксы казались мне невыносимо скучными, но теперь мы с увлечением погрузились в рассматривание картинок. Мы никогда и ничего в своей жизни не читали более внимательно! Часами рассматривали каждый рисунок и хохотали до полусмерти над ними…

На третий день мы чувствовали себя действительно сносно, даже хорошо…

Разумеется, всё это время мы были как следует подвинчены. Продолжали глотать валиум и запивать его вином, и поэтому нам становилось всё лучше, хотя наши отравленные тела изо всех сил сопротивлялись расставанию с героином. На третий вечер выхода впервые за долгое время мы спали друг с другом. В последнее время нас, задавленных героином, тянуло к этому всё реже и реже. Мы лежали в постели и гладили друг друга, хотя наши руки всё ещё смердели этим омерзительным ядом.

Второй раз в жизни мы спали друг с другом чистыми. Это было невероятно – мы заметили, что уже очень долго мы не любили друг друга так хорошо, как в тот раз.

Собственно, уже на четвертый день мы могли бы подняться с кровати, но предпочли поваляться ещё три дня, предоставив матери возможность ухаживать за нами, а себе – спать, пить вино и жрать валиум. Мы сказали себе, что выход, в общем‑то, не так уж и страшен, и радовались, что победили.

На седьмой день мы встали. Мама была совершенно счастлива оттого, что все трудности позади. Она счастливо нас расцеловала. Теперь, после всего этого кошмара, я относилась к ней совершенно по‑другому. Да, я чувствовала что‑то вроде настоящей признательности! И я снова была ужасно счастлива, что у меня был Детлеф. Я знала, что второго такого парня нет больше на земле! Как чудесно, что он, не раздумывая, решил откалываться со мной, и как здорово, что после всего этого наши чувства не разрушилась, как у остальных нарков, но стали ещё крепче!

Мы сказали маме, что хотим выйти погулять после недели, проведенной в душной комнате. Она разрешила нам. Мы вывалились из парадной, и Детлеф спросил: «Ну – а куда пойдём?» У меня идей не было, я посмотрела на него. Быстро стало понятно, что идти нам вроде как и некуда. Все наши друзья были наркоманами, а все места, где мы себя чувствовали своими, были героиновыми точками, ведь с гашишной сценой мы уже давно не контачили.

Мне стало как‑то не по себе. У нас уже не было валерона, и это, пожалуй, было одной из причин, что мы стали беспокоиться и захотели на улицу. И теперь мы стояли, не зная, куда же двинуть, и от этого беспокоились ещё больше. Я неожиданно почувствовала себя абсолютно выкачанной, совсем без сил. Да – мы соскочили с иглы, и теперь не знали, куда деваться… Тогда мы просто пошли вперёд, ну и пришли на вокзал. Это случилось как‑то автоматически. Мы двигались, как по невидимым рельсам, сами того не понимая. Ну, вот и пришли! Детлеф подумал и сказал: «Ага, мы, по крайней мере, должны сказать привет Акселю и Бернду! Они уже наверняка думают, что мы в тюрьме, на кладбище или ещё бог знает где».

Я с облегчением сказала: «Да, да, точно – расскажем им, как мы откололись! Может мы и их уболтаем!» Почти сразу мы встретили Акселя и Бернда. У них было порядочно с собой – хороший день на панели! Детлеф рассказал им об отколе. То, что мы это сделали, они оба сочли поистине великолепным! Потом Аксель и Бернд сказали, что идут домой – мазаться пора.

Детлеф посмотрел на меня. Я на него. Улыбнулись лишь… Я ещё подумала: «Это было бы полным бредом – в первый же день…» Детлеф сказал: «Ты знаешь, время от времени, мы вполне можем позволить себе. Это же действительно прикольно – ставиться, пока не подсел. А чего – будем внимательно присматривать, чтобы не сесть! Потому что пережить второй такой откол – нет, это нереально!»

Я сказала: «Ну да, иногда ширнуться – это здорово. Мы же теперь знаем, что не позволим себе подсесть во второй раз…» Мозг ещё не работал, видимо… А меня даже через неделю после кумара тянуло вмазаться.

Детлеф сказал Акселю: «Можешь поделиться. При случае получишь всё обратно».

Аксель и Бернд сказали, что мы должны хорошенько подумать. Потом они сказали, что прямо на следующей неделе они тоже отколются, только сначала нужно найти валерон. Им очень понравилась эта идея – снова пойти учиться или работать, и лишь иногда ширяться.

Не прошло и двух часов, как мы вышли из квартиры и вот – снова нафаршированы под завязку и чувствуем себя, как на именинах! Прогуливаемся под ручку по Курфюрстенштрассе! О, это замечательное ощущение – ходить бешеным и никуда не торопиться – просто гулять! Теперь нам ведь не надо ломать голову, где взять героин на утро. Детлеф радостно сказал: «Да – с утра пару приседаний, и день начнётся нормально!» Нет, действительно, мы так и думали! Идиоты – мы решили, что эта неделя, полная боли, пота и блевоты, и есть настоящий выход. Чепуха – на самом деле мы всего лишь очистили наши тела от героинового яда! Это далось нам непросто: мы глушили себя валероном, валиумом и тому подобными вещами. Что должно последовать за этим, мы не знали и раздумьями на эту тему себя не обременяли. Мама моя была так же наивна, как и мы. Ей показалось, что все трудности у нас уже позади. Конечно, ничего другого ей показаться и не могло – откуда же ей было знать, что это только начало?

Но мы‑то – мы‑то могли знать! Мы‑то ведь были знакомы с опытом других наркоманов, не раз пытавшихся выйти. Нет, мы просто не хотели серьёзно думать об этом! Мы всё же были очень ещё наивными детьми! И то, что мы пережили ломку, казалось нам выдающимся подвигом!

Почти четыре недели мы строго придерживались нашего плана. Никто из нас не ходил на панель. Мы вмазывались только, если кто‑то оставлял нам, или у нас вдруг оказывались деньги. Вся разница была в том, что теперь мы, вместо того, чтобы работать и искать клиентов, каждую минуту искали спонсоров. Несознательно, конечно.

Эти недели были чудесным временем. Мне не надо было ходить в школу – мама хотела сделать мои первые чистые дни особенно радостными. Детлефу было разрешено и дальше жить у нас. Я узнала Детлефа теперь по‑новому и любила его, пожалуй, ещё больше – больше, чем это было возможно! Он был беззаботным парнем, весёлым и каждую минуту полон всяких идей. Мы были просто двумя весёлыми подростками, – по крайней мере, старались вести себя именно так.

Мы ездили в Груневальд и подолгу там гуляли. Иногда брали с собой моих кошек и запускали их лазить по деревьям. Почти каждую ночь спали вместе. Всё было просто здорово! Иногда мы обходились по два дня без героина, иногда даже по три. И когда нам случайно доставался порошок, мы со всех ног бежали прочь с грязных героиновых точек. Больше всего нам нравилось гулять по Курфюрстендамм, мешаясь среди пешеходов и глазея на витрины. Может быть, мы хотели быть такими же обыкновенными пешеходами – ну, только чуть‑чуть другими! Во всяком случае, мы хотели и себе, и другим показать, что мы не какие‑то там заколотые нарки, даже если и были втёрты.

Под героином мы заваливались на обычные тинейджерские дискотеки, типа «Флэш» или «Биг Эден». Сидели там совершенно обдолбанные и думали: да мы почти как и все тут – нормальные ребята! Иногда мы на весь день оставались дома. Мы могли целыми днями смотреть в окно или просто говорить друг с другом. Собирали старые листья с больных деревьев, которые стояли перед нашим домом в Кройцберге.

Я высовывалась из окна так далеко, как только могла, Детлеф крепко держал меня за ноги, и я могла дотянуться до веток. Мы тискали друг друга, буйствовали, и иногда вели себя совершенно глупо. И мы ни разу серьёзно не говорили о нашем будущем.

Редко‑редко мне приходилось задумываться. Только, если вдруг всплывала какая‑то проблема, когда мы ссорились с Детлефом из‑за какой‑то мелочи. Я была не готова решать проблемы. Я просто делала вид, что проблем – их нету! – просто чтобы не сорваться. Тогда меня особенно тянуло вмазаться: я знала, что все проблемы исчезают с уколом…

Потом начались настоящие неприятности: Клаус, мамин друг, начал наезжать на Детлефа. Всё бубнил, что квартира слишком мала, чтобы устраивать тут ещё ночлежку для наркоманов. Мама не смогла ему возразить, и я опять оказалась бессильна. Это было примерно как в тот день, когда Клаус приказал выставить мою собаку. Одним ударом с этой прекрасной жизнью было покончено. Через три недели мне снова пришлось отправиться в школу, а Детлефу домой – спать!

В школе даже не заметили, что я отсутствовала три недели. Я и так уже давно потеряла всякий контакт со школой. Теперь у меня появилась новая проблема – курение. Если я была чистой, то выкуривала в день по четыре‑пять пачек. Я курила одну сигарету после другой. И сейчас оказалось, что я просто не могу выдержать сорок минут без сигареты. Пришлось с уроков выходить в сортир на – перекур. Две сигареты. Я накурилась в этот первый день в школе до тошноты и блеванула в корзину для бумаг. В классе я решила больше не показываться.

Это был первый за три недели день, который я провела без Детлефа. Просто ужасно! И на следующий день я, повинуясь старому инстинкту, после школы отправилась на Цоо. Ну – мой Детлеф уже стоял там и ждал клиента!

Я не поняла прикола. Как это?! Опять? Стоит на омерзительном вокзале и ждёт омерзительного фраера?! Но Детлеф сказал, что у него ни гроша в кармане, и он не знает, что ещё делать. Оказалось, что Детлеф ночевал у Акселя и Бернда. Теперь он каждый день бывал на вокзале и каждый день ширялся. А я? Теперь, если я хотела видеть Детлефа, мне приходилось ехать на Цоо. А я хотела видеть Детлефа! Детлеф был моим единственным! Я не смогла бы жить без него. И снова почти каждый день я была на вокзале.

Мама Кристины:

В то воскресенье, когда я нашла следы крови в ванной и взглянула на руки Кристины, у меня словно пелена с глаз упала. Это был тяжёлый удар! Кристина выставила мне, так сказать, счёт за моё воспитание, которым я так гордилась! И теперь я увидела, как ошибалась – ошибалась только потому, что не хотела повторить ошибки своего отца!

А что? Когда Кристина, например, начала ходить в «Саунд», я, конечно, не была в восторге от этого, но и её подруга Кесси и другие ребята из «Дома» тоже постоянно ходили туда. Я сказала себе, ну хорошо, а почему бы и Кристине не побывать там разок. Ведь вся наша молодёжь стремилась туда! И я вспомнила обо всех тех безобидных вечеринках, которые отец запрещал посещать мне в детстве, и – разрешила.

С таким же великодушием я отнеслась и к её знакомству с Детлефом, с которым они познакомились в «Саунде». Детлеф произвёл на меня очень хорошее впечатление. Парень умел себя вести, у него были хорошие манеры и весёлый нрав.

В общем – чрезвычайно милый молодой человек. И мне показалось совершенно естественным, что Кристина в первый раз воспылала чувствами. Такой уж возраст!

Главное, думала я, что парень порядочный. Я ведь видела, что и Кристина ему очень нравится.

Если бы мне кто‑нибудь и сказал тогда, что они уже в это время вместе балуются героином, я сочла бы его сумасшедшим. Потому что, кроме дочкиного увлечения Детлефом, я не замечала в её поведении ничего необычного.

Напротив, мне показалось, что Кристина стала намного спокойнее и уравновешеннее, тогда как раньше она была просто строптивой, упрямой и непослушной девчонкой. Даже в школе её дела пошли лучше. После школы мы часто созванивались с ней, и она рассказывала, чем занимается. Гуляет со школьными друзьями или встречает Детлефа с работы. Против этого я не возражала. В будние дни она обычно появлялась дома к ужину. И если запаздывала, то обязательно звонила и приходила максимум на час позже. Иногда она ещё ходила в «Дом», или встречалась с друзьями, – так она говорила.

Она снова помогала мне по хозяйству, и я ценила это, поощряя её подаренной пластинкой или лишней парой марок на карманные расходы. Моему другу Клаусу это казалось ненормальным. Он говорил, что я должна и о себе подумать. Кристина, мол, меня только использует. В определённом смысле он был, вероятно, прав. Но у меня всегда было такое чувство, что я обязана сделать для неё что‑то особенное, чтобы возместить ей этот очевидный недостаток заботы и ласки.

Мой друг был также против того, что я позволяю ей ночевать у подруг. Он просто не верил, что она действительно спит у них. Но шпионить – не мой стиль. Так постоянно поступал мой отец: шпионил за мной, хотя я и не делала ничего плохого.

Однажды Кристина рассказала мне, что они переспали с Детлефом. «Мамочка, – сказала она, – он был так ласков со мной, ты себе даже представить не можешь!» Теперь мне стало понятно, почему она так хотела ночевать у «подруг» по выходным!

Дата добавления: 2015-09-05