Сцена вторая. Красавица и чудовище.

Красавица и чудовище.

Свинарник. Прошло много времени. Снова сцена открывается «хором» хрюканьем и визгом свиней. ПАВЕЛ пребывает в полубессознательном состояние. Он бьет мух чем-то, что очень напоминает остатки одного из столь дорогих его сердцу шлепанцев. Второй шлепанец у него на ноге. Через некоторое время он собирает убитых мух в кучку и пересчитывает их. Потом идет к своему стенному «календарю», на котором вместо дат теперь цифры, отражающие количество убитых мух. В данный момент таких «потерь» среди мух насчитывается 9762. ПАВЕЛ прибавляет еще 23, тем самым доводя общее число до 9875. Несколько секунд он стоит, почесываясь. Затем берет палку и принимается избивать свиней. Впрочем, делает он это без энтузиазма и явно не получает особого удовольствия. Как будто выполняет обычную рутинную работу. Вдруг он останавливается и, не веря собственным глазам, таращиться на… бабочку, которая как-то умудрилась залететь в свинарник. Его состояние полностью меняется. Он потрясен красотой порхающей бабочки, которая напоминает ему о давно позабытом мире солнца и цветов. Сдавленным голосом пытается позвать ПРАСКОВЬЮ, потом решает поймать бабочку. Несколько секунд он думает, что бы можно было использовать в качестве сачка. Наконец, решает употребить шлепанец. Вооружившись им, он несколько секунд в панике ищет глазами бабочку, увидев ее, смеется от радости. Он начинает подкрадываться к бабочке, как охотник, осторожно обходя загоны, но она всякий раз ускользает от него. Он смеется еще громче. Потом резко останавливается.

ПАВЕЛ (сам себе): Что это? Не может быть! Павел Иванович, ты смеешься?! (Отвечает сам себе) Да, дорогой товарищ, это правда. Я пытаюсь поймать бабочку и… я смеюсь. (Новый взрыв громкого хохота) Прасковья! Я смеюсь! (Снова все внимание на бабочку) Прелесть моя, сейчас мы поможем тебе отсюда выбраться. (Орудует шлепанцем) Таким маленьким красоткам здесь не место. Где ты? Мой милый порхающий дружок, где ты? Пожалуйста… О, Боже! Пожалуйста, не умирай здесь. Я верну тебя в солнечный день, к цветам, к легкому летнему ветерку. А ты мне за это… Молю, возьми с собой и вынеси на солнечный свет тихий шепот моей души. Стань моим спасением. Ага!..

Он замирает, увидев, что бабочка села на край одного из загонов. Он медленно приближается, готовый схватить ее. Вдруг снова останавливается, смотрит расширенными от ужаса глазами, предвидя неизбежное.

ПАВЕЛ: Нет! Не смей! Нет!

Слишком поздно. Свинья съедает бабочку. ПАВЕЛ впадает в неистовую ярость.

ПАВЕД: Убийца! Убийца!

Хватает нож, прыгает в загон и в яростной схватке убивает свинью. Агонизирующее животное пронзительно визжит. Вбегает ПРАСКОВЬЯ. ПАВЕЛ, весь в крови, плачет.

ПРАСКОВЬЯ: Павел! Павел!

ПАВЕЛ: Не успел… Я не успел…

ПРАСКОВЬЯ: О Господи! Что произошло? Ты хотел наложить на себя руки?!

Лихорадочно осматривает его.

ПАВЕЛ (сквозь рыдания): Нет… нет…

ПРАСКОВЬЯ: Это не твоя кровь?

ПАВЕЛ: Моя душа, Прасковья, моя душа кровоточит.

ПРАСКОВЬЯ: Значит, здесь кто-то еще истекает кровью. По-простому. Не душой, а телом.

Идет по кровавому следу, доходит до загона и видит убитую свинью.

ПРАСКОВЬЯ: О, Господи! Нет, вы только полюбуйтесь. Это твоя работа, Павел? Ты сам зарезал свинью?

«Работа» ПАВЛА явно произвела на нее впечатление. Она берет ведро с водой и тряпку и помогает ПАВЛУ стереть кровь.

ПРАСКОВЬЯ: Что произошло? Расскажи мне. Тебе сразу полегчает.

ПАВЕЛ (берет себя в руки): Бабочка, Прасковья, счастливое, крошечное, прекрасное создание, никому не причиняющее зла. Помнишь, в детстве мы смотрели, как эти бабочки с рыжими крылышками порхают среди васильков?

ПРАСКОВЬЯ: Конечно, помню.

ПАВЕЛ: Так вот, одна такая бабочка каким-то образом залетела сюда. В это время я наказывал свиней. И вдруг я увидел ее. Она порхала. И я подумал: «Разве это место для маленькой бабочки? Надо поймать ее и выпустить на волю, пусть Прасковья тоже ее увидит». Я стал ловить ее, и вот, в момент, когда я чуть было не поймал ее… Странное дело, Прасковья (смеется, вспомнив этот момент), что-то, казалось, давно угасшее во мне, вдруг ожило снова. Я начал испытывать какие-то странные ощущения, и в следующее мгновение я смеялся! Представляешь? Я смеялся! Здесь! В этом свинарнике!

ПРАСКОВЬЯ: Жаль, что меня при этом не было.

ПАВЕЛ: Я пытался позвать тебя.

ПРАСКОВЬЯ: Я помню этот смех. Как заразительно ты умел смеяться. Но при чем здесь свинья?

ПАВЕЛ: Скоро узнаешь, не перебивай меня.

ПРАСКОВЬЯ: Извини.

ПАВЕЛ: Крохотная бабочка…

ПРАСКОВЬЯ: Да.

ПАВЕЛ: Я бегал за ней и смеялся. Как смеялся, когда был маленьким мальчиком. Волшебный миг, Прасковья! Словно отсюда… Словно мне вдруг открылась тропа, ведущая назад в детство, в залитые солнцем, цветущие луга, где я когда-то бегал и играл. К пению птиц, к синему небу, к ласковому летнему ветерку.

ПРАСКОВЬЯ: Это очень красиво, Павел.

ПАВЕЛ: Да… Нас было двое – бабочка и маленький мальчик, красота и невинность! (Пауза) Она села на край этого загона.

ПРАСКОВЬЯ (начинает понимать, в чем дело): Господи…

ПАВЕЛ (кивает головой): Вот именно. Рядом с красотой и невинностью появилось чудовище (переполненный эмоциями, несколько секунд не может говорить). Это было ужасно, Прасковья. Я видел, как оно приближается, но ничего не мог поделать. Я не мог остановить его. Я застыл на месте. Гнусные черные глазенки, дрожащие в предвкушении ноздри на рыле… Я и пошевелиться не успел, как оно разинуло свою мерзкую пасть и… все было кончено.

ПРАСКОВЬЯ: Не принимай это так близко к сердцу, Павел. Ты сделал все, что мог, и Господь вознаградит тебя за это.

ПАВЕЛ: Ничего подобного Господь не сделает. Ему плевать на то, что здесь происходит.

ПРАСКОВЬЯ (не веря своим ушам): Павел?!

ПАВЕЛ: Я говорю, что это место не подведомственно Господу. И знаешь, почему? Потому что это место – ад. Да. Теперь я знаю, где нахожусь. Ад! Обитель проклятых. В этом мое наказание – видеть, как чудовища пожирают красоту и пердят от удовольствия, как они переваривают невинность, превращая ее в дерьмо… (Снова срывается) Я больше не могу это выносить, Прасковья! Я дошел до точки! Эти несколько секунд невинного детского смеха на самом деле были предсмертным хрипом моей души.

ПРАСКОВЬЯ: Павел, успокойся. Я знаю, ты очень расстроен, но не надо преувеличивать. Нельзя одновременно делать и то, и другое.

ПАВЕЛ: Что ты имеешь в виду?

ПРАСКОВЬЯ: Нельзя одновременно умирать и гореть в аду.

ПАВЕЛ: Почему же?

ПРАСКОВЬЯ: Любой ребенок объяснит тебе, что ад – это место, куда попадаешь после смерти.

ПАВЕЛ (вне себя): Препираться со мной?! Теперь, когда я…

ПРАСКОВЬЯ: Я просто подумала, что тебе не мешало бы знать правду.

ПАВЕЛ: Правду?! Уволь. Твоя правда – это правда полуграмотной крестьянской бабы, пытающейся рассуждать о сложнейших вопросах философии и морали.

ПРАСКОВЬЯ: Как хочешь, Павел, но я должна сказать тебе еще кое-что не очень для тебя приятное. Недавно мне пришлось перешивать твои штаны – они стали узки тебе в талии. Ты изрядно прибавил в весе. А сейчас, можно сказать, голыми руками убил здоровенную свинью. Как-то не вяжется с образом умирающего.

ПАВЕЛ: Я говорил о духовной смерти, о том, что внутри себя я мертвец. Я говорил о моей душе.

ПРАСКОВЬЯ: Ну да, конечно. Я понимаю.

ПАВЕЛ: Ничего ты не понимаешь, и ничего не видишь. Весь трагизм происходящего недоступен твоему разумению. Посмотри (указывают на стену с цифрами, обозначающими число убитых мух) Посмотри, во что я превратился. Посмотри, к чему свелась моя жизнь. Девять тысяч семьсот восемьдесят пять убитых мух. Дни моей жизни, единственной, что мне отпущена, проходят, а я сижу за столом и бью мух. А когда мне это надоедает, что я делаю ради поднятия духа? Истязаю свиней. Они теперь более высокая форма жизни, чем я. Вот это правда. У них, по крайней мере, есть предназначение. Пусть это звучит жестоко, но колбаса и ветчина, которые из них делают, придают смысл их существованию. А я и на это не гожусь. Согласись, Прасковья, я не питаю относительно себя никаких иллюзий. Но я не всегда был таким. Мужчина, за которого ты вышла замуж, был таким же, как все, разве нет? Нормальный, трудолюбивый мужик, который мечтал и строил планы на жизнь. Помнишь нашу последнюю ночь перед тем, как я ушел на войну? Помнишь, как мы сидели в нашей постели и говорили о будущем, о том, как мы будем жить, когда я вернусь? Помнишь, мы говорили о том, чтобы завести детей, построить новый свинарник? То был Я, тот самый человек, чье высшее наслаждение теперь – расплющить на столе очередную муху. Знаешь, какую цель он поставил перед собой? Прихлопнуть сто тысяч мух. (Принимается расхаживать по свинарнику) Подумать только, когда-то я больше всего боялся сойти с ума! (Глухой смех) По сравнению с тем, что меня здесь ждет, это был бы счастливый конец. Наказание, которое мне назначено, Прасковья, состоит в том, чтобы продолжать жить, жить в здравом уме и трезвой памяти. Зная, что я лишаюсь души, что настанет день, когда я буду ничуть не лучше той твари, которую только что прикончил. И когда это случится, не дай Бог маленькой крылатой красавице попасться мне на глаза, потому что я ее… (Бьет по столу, убивая воображаемую муху) И знаешь, чем я воспользуюсь? (Показывает на потрепанный шлепанец) Узнаешь? Ты можешь разглядеть былое изящество и красоту узора под этим слоем дерьма? Мамины шлепанцы! Мое самое бесценное сокровище. Посмотри, что с ними стало. (Бросает один шлепанец в загон) Вот так…Жрите! Пусть он тоже превратится в дерьмо. Жизнь, в которой не осталось ничего сокровенного, жизнь без души не стоит того, чтобы жить.

ПРАСКОВЬЯ не знает, что сказать на все это. Она то кивает, то качает головой, наконец, осмеливается заговорить.

ПРАСКОВЬЯ (робко): Павел… Прости, что перебиваю тебя, но можно задать тебе один вопрос?

ПАВЕЛ ничего не говорит.

ПРАСКОВЬЯ: Какое отношение все это имеет к нашим сегодняшним делам? То есть, я хочу сказать, скоро время ужинать. Ты ужинать будешь или нет?

ПАВЕЛ молчит.

ПРАСКОВЬЯ: Я хотела приготовить щи с клецками.

Ни слова в ответ.

ПРАСКОВЬЯ: Павел?

ПАВЕЛ (яростно): Я тебя слышал!

Пауза.

ПРАСКОВЬЯ: И что скажешь?

ПАВЕЛ (слова даются ему с трудом): У нас найдется немного анисовых семечек для клецок?

ПРАСКОВЬЯ: Да.

ПАВЕЛ: Тогда суп с клецками.

Дата добавления: 2015-09-05