|
Читайте также: |
возбудитель сновидения, принадлежащий к числу тех переживаний, "с момента
возникновения которых не прошло еще ни единой ночи".
Впечатление недавнего прошлого (за исключением дня предшествующего
сновидению, не имеют, таким образом, иного отношения к содержанию
сновидения, чем другие впечатления из любого далекого периода. Сновидение
может избирать материал из всякого периода жизни лишь постольку, поскольку
от впечатлений предыдущего дня ("свежие" впечатления) может быть протянута
мысленная нить этим более ранним.
Чем же объясняется эта преимущественная роль свежих впечатлений? Мы придем
к некоторым предположениям по этому поводу, если подвергнем детальному
анализу одно из вышеупомянутых сновидений. Возьмем хотя бы сновидение о
монографии.
Содержание сновидения: Я написал монографию об одном растении. Книга лежит
передо мною, я рассматриваю содержащиеся в ней таблицы в красках. К книге
приложены засушенные экземпляры, растений, как в гербарии.
Анализ: Утром в витрине одного книжного магазина я видел новую книгу с
заглавием: "Цикламен". По всей вероятности, это была монография об этом
растении.
Цикламен -любимый цветок мое" жены. Я упрекаю себя, что очень редко дарю
ей цветы, которые она так любит. При мысли "дарить цветы" я вспоминаю об
этом эпизоде, рассказанном мною недавно в кругу друзей в виде
доказательства моего утверждения, что забывание очень часто является
осуществлением бессознательного намерения и во всяком случае дает
возможность предполагать о скрытом намерении забывающего. Одна молодая
женщина, которая привыкла, чтобы в день ее рождений муж дарил ей цветы, в
этом году не нашла их на столе и расплакалась. Пришел ее муж и не смог
понять причины ее слез, пока она ему не сказала: "Сегодня день моего
рождения". Он ударяет себя по лбу и восклицает: "Прости, я совершенно
забыл", - и хочет пойти купить ей цветы, но она не утешается этим, потому
что в забывчивости мужа она видит доказательство того, что в его мыслях
она не играет уже такой роли, как прежде. - Эту госпожу П. встретила на
днях моя жена, она ей сообщила, что чувствует себя хорошо и осведомилась о
моем здоровье. Несколько лет тому назад она у меня лечилась.
Новый поток мыслей: я действительно когда-то написал нечто в роде
монографии об одном растении - исследование свойств растения "кока",
обратившее на себя внимание К. Киллера, который заинтересовался
анестезирующим свойством кокаина. Я упомянул об этом свойстве алкалоида в
своей работе, но не подверг его детальному исследованию. Мне вспоминается,
что утром после сновидения (к толкованию его я приступил лишь вечером) я
думал о кокаине в своего рода сновидении наяву. Если бы, думал я, у меня
сделалась глаукома, я бы отправился в Берлин к своему другу и дал бы себя
оперировать, не называя, однако, своего имени врачу, рекомендованному мне
моим другом. Врач, который бы не знал, кому он делает операцию, стал,
наверное, говорить о том, как легки теперь эти операции благодаря введению
кокаина;
я не подал бы и виду, что сам причастен к этому открытию. К этой фантазии
примыкают мысли о том, как все же неловко врачу обращаться за помощью к
своим коллегам. Берлинскому офтальмологу, который меня не знает, я бы,
конечно, сумел заплатить. После того как мне пришло в голову это
сновидение наяву, я замечаю, что позади него скрывается воспоминание об
одном моем переживании. Вскоре после открытия Киллера мой отец заболел
глаукомой, его друг офтальмолог, д-р Кенигштейн, сделал ему операцию; д-р
Киллер впрыснул ему кокаин и заметил при этом, что в этой операции
принимают участие все лица, которым медицина обязана открытием
анестезирующего свойства кокаина.
Мои мысли направляются теперь далее на то, чтобы узнать, когда я в
последний раз вспомнил об этой истории с кокаином. Это было несколько дней
тому назад, когда мне в руки попался коллективный труд, выпущенный
благодарными учениками к юбилею их учителя и заведующего лабораторией. В
перечислении заслуг этой лаборатории я нашел, что именно в ней Киллер и
открыл анестезирующие свойства кокаина. Я понимаю неожиданно, что мое
сновидение находится в связи с одним из переживаний предыдущего вечера. Я
провожал домой д-ра Кенигштейна и завязал с ним разговор по поводу одного
вопроса, который живо интересует меня всегда, когда я затрагиваю его;
дойдя с ним до его двери, мы встретили проф. Гертнера (Giirtner в переводе
значит садовник) с его молодой женой. Я не мог удержаться, чтобы не
высказать комплимента: какой у них обоих цветущий, вид. Проф. Гертнер -
один из авторов коллективного труда, о котором я только что упоминал; он,
по-видимому, и напомнил мне о нем. Госпожа П., о неприятном разочаровании
которой в день ее рождения я сообщал выше, была также упомянута в моем
разговоре с д-ром Кениг-штейном, - правда, по другому поводу.
Я попытаюсь истолковать и другие элементы моего сновидения. К монографии
приложены засушенные экземпляры, растений, точно это гербарий. С гербарием
у меня связано одно гимназическое воспоминание. Директор нашей гимназии
поручил однажды ученикам старших классов просмотреть и почистить гербарий
нашего ботанического кабинета. В нем оказались маленькие черви - книжные
черви. Ко мне он не питал, по-видимому, особого доверия, и дал мне поэтому
всего лишь несколько страниц. Я сейчас еще помню, что это был как раз
отдел крестоцветных. К ботанике я никогда не питал особой любви. На
экзамене по этому предмету мне пришлось тоже определять как раз
крестоцветные, и я их не узнал. Я, наверно, провалился бы, если бы меня не
выручили мои теоретические познания. - От крестоцветных я перехожу к
сложноцветным. В сущности, ведь и артишоки - сложноцветные, а артишоки -
мои любимые овощи. Будучи более благородной, чем я, моя жена часто
покупает их мне на базаре.
Я вижу перед собой монографию, написанную мною самим. - Это тоже имеет
свое основание. Один мой друг написал мне вчера из Берлина: "Твоя книга о
сновидениях страшно интересует меня, я уже вижу ее перед собой, мне
кажется, что я даже перелистываю ее". Как я завидовал этому его
ясновидению! Если бы я уже мог видеть эту книгу в готовом виде перед собой!
Сложенные таблицы в красках. Будучи студентом, я постоянно старался
изучать медицину не по учебникам, а по отдельным монографиям, у меня в то
время, несмотря на мои ограниченные средства, было много медицинских
атласов, и я постоянно восторгался таблицами в красках. Я гордился своим
стремлением к основательному изучению. Когда я затем сам стал писать, мне
пришлось самому рисовать таблицы, и я помню, что одна из них вышла
настолько плохо, что один мой коллега от души смеялся надо мной. Сюда же
присоединяется - я не знаю точно, каким образом, - и еще одно раннее
воспоминание детства. Мой отец шутки ради отдал мне и моей старшей сестре
книгу с таблицами в красках (описание путешествия в Персию) и велел нам ее
разорвать. С педагогической точки зрения это едва ли было разумно. Мне в
то время было пять лет, а сестре три года, и этот эпизод, когда мы, дети,
с радостью распотрошили книгу (я должен сказать, точно артишоки, лист за
листом), почти единственный, который запечатлелся пластически в моей
памяти из этого периода жизни. Когда я затем стал студентом, у меня
появилась страсть к собиранию книг (аналогично склонности изучать по
монографии это - увеличение, проявляющееся уже в мыслях сновидения
относительно цикламена и артишоков). Я стал книжным червем (ср. гербарий).
Эту свою первую страсть в жизни с тех пор, как я себя помню, я всегда
сводил к этому детскому впечатлению или, скорее, признавал, что эта
детская сцена послужила "прикрывающим воспоминанием" моей последующей
библиофилии. (Ср. мою статью "uber Deckerinnerungen" Monatschrift fiir
Psychiatrie und Neurologle, 1899). Мне пришлось, конечно, рано убедиться в
том, что все эти увлечения имеют и свои неприятные стороны. Мне было 17
лет, я настолько задолжал книгопродавцу, что не мог заплатить, и отец мой
не счел даже извинительным то, что я тратил деньги на книги, а не на
что-либо другое. Воспоминание об этом юношеском эпизоде приводит меня
тотчас же к разговору с моим другом, д-ром Кенигштей-ном. Разговор с ним
накануне сновидения касался именно тех же упреков в моих частых увлечениях.
По причинам, сюда не относящимся, я не буду продолжать толкование этого
сновидения, а лишь намечу тот путь, по которому оно пойдет. Во время
толкования я вспомнил о разговоре с д-ром Кенигшпгейном не по одному
только поводу. Когда я вспоминаю, о чем мы говорили с ним, смысл
сновидения становится мне понятным. Все вышеупомянутые элементы: увлечения
моей жены и мои собственные, кокаин, неудобство лечиться у коллег,
увлечения монографиями и мое пренебрежительное отношение к некоторым
отраслям науки, как, например, к ботанике, - все это получает свое
продолжение и объединяется в одно целое. Сновидение получает снова
характер оправдания, защищает мое право, как равно и первое сновидение об
инъекции Ирме; даже больше, - оно продолжает начатую этим сновидением тему
и иллюстрирует ее новым материалом, который был воспринят мною в
промежутке между двумя этими сновидениями. Даже, по-видимому, безразличная
форма выражения сновидения получает свой смысл: я все же человек, который
написал довольно ценное исследование (о кокаине), подобно тому как раньше
я привел в свое оправдание следующий довод: я все же способный и прилежный
студент; следовательно, я в обоих случаях утверждаю: я умею право
позволить себе это. Я могу отказаться здесь от дальнейшего толкования
этого сновидения, так как к сообщению его меня побудило лишь желание
показать на примере взаимоотношение сновидения и вызвавшего его
переживания предыдущего дня. До тех пор как я знал лишь явное содержание
этого сновидения, сновидение было связано, по-видимому, лишь с одним
впечатлением; после же анализа нашелся и другой его источник в другом
переживании того же дня. Первое впечатление, с которым связано сновидение,
играет второстепенную роль. Я вижу в витрине книгу, читаю ее заглавие, но
содержание ее едва ли интересует меня. Второе же переживание имело высокую
психическую ценность. Я почти целый час беседовал с моим
другом-офтальмологом, дал ему чрезвычайно важное разъяснение по одному
вопросу, в связи с которым в моей памяти всплыло давно забытое
воспоминание. Разговор этот был прерван, потому что мы встретили знакомых.
В каком же взаимоотношении находятся оба эти впечатления с моим
сновидением?
В содержании сновидения я нахожу намек на безразличное впечатление и
поэтому могу утверждать, что сновидение преимущественно заключает в свое
содержание второстепенные впечатления. В толковании же сновидения все
указывает на важные и значительные переживания. Если я определю смысл
сновидения по скрытому его содержанию, обнаруженному лишь при помощи
анализа, то приду к новому чрезвычайно важному выводу. Разрешается
загадка, будто сновидение занимается лишь ничтожными обломками
бодрственной жизни; я должен восстать также против утверждения, будто
душевная жизнь в бодрственном состоянии не продолжается в сновидении и что
сновидение тратит психическую деятельность на ничтожный материал. Я
утверждаю наоборот:
то, что занимает нас днем, владеет нашим мышлением и в сновидении, и мы
видим во сне лишь такие вещи, которые дали нам днем повод к размышлению.
То же обстоятельство, что мне снится безразличное впечатление, между тем
как само сновидение вызвано гораздо более значительным и важным
переживанием, объясняется, по всей вероятности, тем, что здесь перед нами
снова искажающая деятельность сновидения, которую мы приписали особой
психической силе, играющей роль цензуры. Воспоминание о монографии,
виденной мной в витрине, имеет лишь то значение, что она играет роль
намека на разговор с коллегой, - все равно как в сновидении о неудавшемся
ужине мысль о подруге замещается представлением о "копченой лососине".
Спрашивается только, при помощи каких посредствующих звеньев представление
о монографии связуется с разговором с коллегой: их взаимоотношение
довольно туманно. В примере о неудавшемся ужине соотношение более ясно;
"копченая лососина" как любимое кушанье подруги, относится непосредственно
к кругу впечатлений, вызванных личностью подруги у сновидящей. В нашем
новом примере речь идет о двух отдаленных впечатлениях, которые имеют
между собой лишь то общее, что они восприняты оба в один и тот же день.
Ответ, даваемый на это анализом, гласит следующее: это соотношение обоих
впечатлений, не существующее вначале, возникает лишь впоследствии между
содержанием первого и содержанием второго. Я упоминал об интересующих вас
посредствующих звеньях уже при самом изложении анализа. С представлением о
монографии, виденной мною утром, я без всякого влияния извне связал бы
лишь ту мысль, что цикламен - любимый цветок моей жены, и разве еще
воспоминание о разочаровании, постигшем госпожу П. Не думаю, однако, что
этих мыслей было бы достаточно для образования сновидения.
"Не стоит призраку вставать из гроба, чтоб это нам поведать", - читаем мы
в "Гамлете" (перевод М. Лозинского). Но неожиданно в анализе я припоминаю
о том, что фамилия человека, нарушившего наш разговор, Гертнер и что я
заметил цветущий вид его жены; сейчас я вспоминаю еще, что мы в разговоре
коснулись одной из моих пациенток, носящей красивое имя Флора. Не подлежит
никакому сомнению, что я при помощи этих посредствующих звеньев,
относящихся к ботаническому кругу представлений, связал оба переживания
дня, безразличное и значительное. К этому присоединяется и другое
взаимоотношение - представление о кокаине, которое, несомненно, связывает
мысль о д-ре Кенигштейне и о ботанической монографии, написанной мною, и
соединяет воедино оба круга представлений, потому что один элемент первого
переживания может стать теперь средством намека на второе.
Я готов к тому, что это объяснение будет названо произвольным или даже
искусственным. Что было бы, если бы к нам не подошел проф. Гертнер со
своей цветущей супругой и если бы мою пациентку звали не Флорой, а Анной?
Ответить на это нетрудно. Если бы не было этих посредствующих звеньев, то
сновидение избрало бы другие. Такого рода взаимоотношения создать очень
легко, как это доказывают шуточные вопросы и загадки, которыми мы часто
забавляемся. Сфера остроумия безгранична. Я иду дальше: если бы между
обоими впечатлениями дня не было достаточно посредствующих звеньев, то и
сновидение вылилось бы в другую форму: другие безразличные впечатления
дня, которых всегда бывает целое множество и которые мы всегда забываем,
заняли бы в сновидении место "монографии", соединились бы с содержанием
разговора и заступили бы его место в сновидении. Так как ни одно другое
впечатление не разделило участи "монографии", то она была, по-видимому,
наиболее подходящей для сновидения. Не следует удивляться подобно
Иванушке-дурачку у Лессинга тому, "что большая часть денег на этом свете
принадлежит богатым".
Психологический процесс, посредством которого, по нашему мнению,
безразличное впечатление связуется с психически ценным и как бы покрывает
его, должен казаться нам все же довольно странным и непонятным.
Впоследствии мы постараемся разъяснить особенности этой, по-видимому,
нелогичной операции. Здесь же нас интересует лишь результат процесса, к
допущению которого нас побуждают многочисленные, постоянно повторяющиеся
наблюдения и анализы сновидений. Процесс же этот похож на то, будто
совершается смещение, - мы скажем, психического акцента - при помощи
вышеупомянутых звеньев: слабо заряженные вначале интенсивностью
представления благодаря заряжению их со стороны первоначально более
интенсивных достигают силы, которая дает им возможность получить доступ в
сознание. Эти передвигания отнюдь не удивляют нас, когда речь идет о
смещении аффектов или же вообще о моторных действиях. Нас нисколько не
удивляет, например, когда старая дева обращает свое нежное чувство на
животных, когда старый холостяк становится страстным коллекционером, когда
солдат кровью своею защищает кусок пестрой материи, называемой знаменем,
или когда Отелло приходит в ярость при виде найденного носового платка, -
все это примеры психического смещения. То, что, однако, тем же путем и по
тем же законам решается вопрос, что имеет право дойти до нашего сознания и
что должно оставаться за его пределами, - это производит на нас
впечатление чего-то болезненного: в бодрственной жизни мы назвали бы это
ошибкой мышления. Скажем же, что, как мы увидим впоследствии, психический
процесс, проявляющийся в смещении, представляет собой хотя и не
болезненное явление, но все же отклоняется от нормальной душевной
деятельности, будучи процессом более близким к первичному.
Мы истолковываем то обстоятельство, что сновидение содержит в себе остатки
второстепенных переживаний, как проявление искажающей деятельности
сновидения (путем смещения); вспомним, что искажающая деятельность
сновидения была приписана нами воздействию психической цензуры. Мы ожидаем
при этом, что анализ сновидений должен открывать нам постоянно
действительный психически ценный источник последнего, воспоминание о
котором передвинуло его значение на более безразличное воспоминание. Это
воззрение приводит нас в полное противоречие с теорией Роберта. Факт,
который хочет объяснить Роберт, в действительности не существует,
допущение его покоится на недоразумении" на нежелании мнимое содержание
сновидения заменить его истинным смыслом. Теории Роберта можно возразить
еще следующее: если сновидение действительно имеет своей задачей
освобождать вашу память при помощи особой психической работы от "отбросов"
дневных воспоминаний, то сон должен был быть гораздо мучительнее и мы
должны были бы выполнять во время его более утомительную работу, чем та,
которой мы занимаемся, в бодрственном состоянии48. Количество безразличных
воспоминаний дня, от которых мы предохраняем нашу память, зачастую
невероятно велико, целой ночи было бы мало, чтобы преодолеть их все.
Гораздо более вероятно, что забывание безразличных впечатлений происходит
без активного вмешательства душевных сил.
Тем не менее мы не можем все же так легко расстаться с теорией Роберта. Мы
оставили невыясненным тот факт, что одно из безразличных впечатлений дня -
и именно последнего дня - постоянно привходит в содержание сновидения.
Взаимоотношение этого впечатления и истинного источника сновидения в
бессознательном не всегда налицо с самого начала; как мы уже видели, они
проявляются лишь впоследствии во время самого сновидения, словно в целях
предстоящего смещения. Таким образом, имеется, по всей вероятности,
необходимость устанавливать связь именно в направлении свежего, хотя и
безразличного впечатления; последнее должно обладать особою пригодностью
для этого благодаря какому-либо своему свойству. Иначе мысли в сновидении
легко могли бы переносить свой акцент на какую-либо несущественную
составную часть своего собственного круга представлений.
Следующие наблюдения помогут нам найти желаемый путь. Если мы в течение
дня испытали два или больше переживаний, способных вызвать сновидение, то
последнее объединяет их в одно целое; оно повинуется при этом какой-то
необходимости создать из них одно целое, например: однажды вечером я сел в
купе, в котором встретил двух знакомых, друг друга, однако, не знающих.
Один из них был мой влиятельный коллега, другой же - член видной семьи, в
которой я состоял домашним врачом. Я познакомил их друг с другом, но
разговор все время вращался через мое посредство. Коллегу своего я
попросил оказать содействие одному нашему общему знакомому, только что
начавшему практиковать. Мой коллега ответил, что хотя он и убежден в
знаниях моего юного друга, но при его невзрачной внешности ему будет
трудно попасть в хорошие дома. Я возразил: "именно поэтому-то он и
нуждается в вашем содействии". У другого своего спутника я осведомилея о
здоровье его тетки - матери одной из моих пациенток, - которая в то время
была тяжело больна. Ночью;
в том же купе мне приснилось, что мой молодой друг, для которого я просил
о содействии, находится в элегантном салоне и посреди избранного общества
произносит речь в память (в сновидении уже умершей) старухи - тетки
второго моего спутника. (Я признаюсь откровенно, что я был с этой дамой в
плохих отношениях.) Сновидение же нашло, таким образом, связь между обоими
впечатлениями дня и объединило их в одно целое.
На основании многочисленных подобных же наблюдений я должен выставить
положение, что работа сновидения повинуется необходимости соединить в одно
целое все источники сновидения. Склонность сновидения соединять в одном
изложении одновременно все то, что представляет для нас интерес, была уже
подмечена многими авторами, напр. Делажем (с. 41), Дельбефом:
rapprochement force (с. 236), см. прекрасные примеры этого у Э. Гавелок.
(с. 35 и сл.) и у др. Мы изучим эту необходимость в следующей главе (о
работе сновидения), как часть сгущения, являющегося другим первичным
психическим процессом.
Сейчас же я хочу подвергнуть рассмотрению вопрос, должен ли сновызьгвающий
источник, к которому нас приводит анализ, всегда быть в связи со сведшими
(и значительными) впечатлениями или же наши дневные переживания, иначе
говоря, воспоминания о психически ценном явлении могут взять на себя роль
возбудителя сновидений. Наши многочисленные анализы разрешают этот вопрос
в пользу последнего предположения. Возбудителем сновидения может быть
внутренний процесс, который как бы при помощи дневного мышления несколько
освежается. Тут как раз уместно сопоставить друг с другом различные
условия, раскрывающие перед нами источники сновидений в виде схемы.
Источником сновидения может быть:
а) свежее и психически ценное переживание, непосредственно передаваемое в
сновидении. Сновидение об инъекции Ирме; сновидение о коллеге, который
является моим дядей.
б) несколько свежих значительных переживаний, соединенных сновидением в
одно целое. (Сновидение о похоронной речи молодого врача).
в) одно или несколько свежих значительных переживаний, заступаемых в
сновидении одновременным, но зато безразличным переживанием. (Сновидение о
ботанической монографии) г) внутреннее значительное переживание
(впечатление, мысль), которое затем замещается постоянно в сновидении
свежим, но безразличным сновидением (Таково большинство сновидений моих
пациентов во время анализа). Условием всякого толкования сновидений, как
явствует отсюда, является то, что свежее впечатление предыдущего дня
всегда повторяется в содержании сновидения. Этот элемент всегда может
относиться либо к кругу представлений действительного возбудителя
сновидений - он может быть существенной иди несущественной его частью, -
либо же он проистекает из области индифферентного впечатления, которое
каким-либо образом связано с областью возбудителя сновидения. Мнимая
многочисленность условий зависит исключительно от альтернативы: происходит
ли смещение или не происходит, мы замечаем, что эта альтернатива дает ту
же возможность с легкостью разъяснить контрасты сно-ВИДРНИЯ, какую дает
медицинским теориям сновидения шкала от частичного вплоть до полного
бодрствования мозговых клеток.
Отсюда явствует далее, что психически ценный, но не "свежий" элемент (ход
мыслей, воспоминание) может быть в целях образования сновидения заменен
свежим, но психологически индифферентным элементом, если только при этом
выполнены оба условия: 1. что содержание сновидения связано с только что
пережитым и 2. что возбудитель сновидения остается психически ценным
переживанием. В одном лишь случае (а) оба условия выполняются одним и тем
же впечатлением. Если принять во внимание, что те же безразличные
впечатления, которые используются для сновидения, покуда они еще "свежи",
теряют это свое свойство, как только становятся днем (или в крайнем случае
несколькими днями) старше, то отсюда можно заключить, что свежесть
впечатления сообщает последнему некоторую психическую ценность для
образования сновидений; впоследствии мы покажем, чем обосновывается эта
ценность свежих впечатлений для образования сновидений (Ср. в главе VII о
"перенесении").
Между прочим, наше внимание обращается здесь на то, что ночью незаметно
для нашего сознания весь материал воспоминаний и представлений может
претерпевать значительные изменения. Частое стремление откладывать решение
какого-либо вопроса до утра, выражающееся в пословице "утро вечера
мудренее", безусловно, имеет за собою известное значение. Мы замечаем,
однако, что сейчас из психологии сновидения мы переходим в психологию сна,
что, однако, будет случаться нередко еще и впоследствии. Важные указания
относительно роли свежего материала для образования материала дает О.
Пэтцлъ в одной чрезвычайно богатой мыслями работе (Experimentell erregte
Traumbilder in ihren Bezi-ehungen zum indirekten Seven. Zeitschr. f. die
ges. Neurologie und Psychiatric, XXXVU, 1917). Пэтцль предлагал различным
испытуемым лицам зарисовать все то, что они сознательно воспринимали из
картины в тахистоскопе. Он интересовался затем сновидением испытуемого
лица в следующую ночь и предлагал ему точно так же зарисовать по
возможности отдельные части этого сновидения. При этом выяснилось с
несомненностью, что невоспринятьге испытуемым лицом детали выставленной в
тахистоскопе картины дали материал для образования сновидения, в то время
как сознательно воспринятые и зафиксированные в первом рисунке детали
картины не появлялись вновь в явном содержании сновидения. Материал,
воспринятый работой сновидения, перерабатывается ею в известном
"произвольном", или, правильнее говоря, самодержавном духе с целью
приспособления его к снообразующим тенденциям. Вопросы, затронутые
исследованием Пэтцля, выходят далеко за пределы толкования сновидений в
том виде, в каком оно изложено в настоящей книге. Следует вкратце указать
еще на то, как резко отличается этот новый способ изучения образования
сновидений от прежней грубой техники, которая заключалась в том, что в
содержание сновидения привносились раздражения, нарушавшие сон.
Есть одно возражение, которое грозит опровергнуть наше последнее
утверждение. Если индифферентные впечатления могут попасть в содержание
сновидения, лишь покуда они свежи, то почему же в сновидении встречаются
элементы и из прошлых жизненных периодов, которые во время своей свежести,
- выражаясь словами Штрюмпеля, - не имели никакой психической ценности и
должны были быть давно забыты, иначе говоря, элементы, которые не
отличаются ни свежестью, ни какой-либо психической ценностью?
Возражение это может быть полностью опровергнуто, если обратиться к
Дата добавления: 2015-09-05; просмотров: 41 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| Толкование сновидений 13 страница | | | Толкование сновидений 15 страница |