Примечания. [1] Лица, владеющие немецким языком, могут познакомиться с древними исландскими сагами

[1] Лица, владеющие немецким языком, могут познакомиться с древними исландскими сагами в прекрасном художественном переводе Артура Бонуса (Arthur Bonus) в его сборниках Isländerbuch, I, II — München, 1907, 1908; дополнительный том III с обширным историко-литературным введением.

[2] В настоящее время достаточно выяснено, что древние «унаследованные от Одина» руны, о которых говорится в песнях и сагах, несомненно, не тождественны с тем, что стали называть рунами впоследствии, т. е. простыми письменами. Но считать последние сплошь заимствованными из латинской или греческой азбуки мешает то обстоятельство, что не относительно всех знаков рунической азбуки можно с несомненностью показать, из каких имению латинских или греческих букв они получились. Вернее всего, что к иноземным заимствованиям присоединено было несколько видоизмененных древнегерманских письмен. Новейшие исследования выводят происхождение рунического алфавита от греческого курсива (См. Friesen. Om runskriftens Härkomst. Uppsala, 1904). С этой теорией, однако, невозможно согласиться без оговорок. Интереснейшие данные, хотя радикально расходящиеся с ходячими научными воззрениями, относительно рунической письменности — имеются в замечательном труде Г. Листа. G. List. Das Geheimnis der Runen. Wien, 1908.

[3] Björn Ólsen. Runerne i den oldislandske Literatur. Kbh., 1890.

[4] Что они действительно существовали, достаточно доказывается приводимою Могком цитатою: Þa fannsk visa þessi á Sauctafelli ristin á kefli (найдена «песня, врезанная на круглой палке»), за чем следует самая «врезанная» песня, о которой идет речь. (Sturlunga sag. I. 341. 15).

[5] По характеру замысла и содержания, эти стихотворения несколько напоминают испанские народные cantares — короткие строфы, обыкновенно в 4 строки с более или менее случайным содержанием, передаваемым в сжатой и тщательно округленной форме.

[6] В этом сжатом перечне я сознательно обхожу одного из талантливейших скальдов: ирландца Кормака. Его национальность, выразившаяся очень определенно в содержании и духе его произведений, не позволяет включить его в характеристику норвежско-исландских певцов той поры.

[7] В Саге о Гуннлаугре — Gunnlaugs saga Ormstungu 11-е из приводимых стихотворений.

[8] Противоположное мнение пытается защищать Мейсснер в своей горячей, но мало убедительной лекции о поэзии скальдов (вышло отдельной брошюрой), где он указывает художественные красоты скальдических произведений и отстаивает литературные принципы этого вида творчества.

R. Meissner. Skaldenpoesie. Ein Vortrag. M. Niemeyer. Halle 1904.

[9] Хотя бы «Метафизике» Аристотеля.

[10] По меткому выражению Геринга.

[11] Которого не надо смешивать с известным С. Бугге, о чьей теории будет речь ниже.

[12] A. Bugge. Die Wikinger 228. Autorisierte Übertragung aus dem Norwegischen von Dr. H. Hungerland. Halle. 1906.

[13] Существует, правда, теория, расходящаяся с установившимися в науке взглядами, — согласно которой у древних германцев существовало эзотерическое религиозное учение, с тайным мистическим культом, хранителями которого являлись немногие посвященные. Главным представителем этой теории можно считать в настоящее время Гвидо Листа [См. G. List. Die Armanenschaft der Ario-Germanen и др. его сочинения]. Этот даровитый знаток германской древности отстаивает свои оригинальные взгляды с большим красноречием и остроумием, проявляя обширную эрудицию и нередко поразительный интуитивный дар; но доводы его лишены документальной доказательности (Соч. печ. Wien Verlag d. Guido-List-Gesellschaft).

[14] К характеристике этой эпохи и этого типа см. прекрасную работу А. Бугге (выше, стр. 15).

F. Niedner. Islands. Kultur zur Wikingerzeit. Jena. 1913.

Также K. Weinhoild. Altnordisches Leben (обнимает также и более ранний культурный период).

[15] Sigarr, Sigurþr, Sigmundr, Sigrun, Siglinn, Sigtryggr, Sigriþr, Siggeir, Sighvatr, Sigbjǫrn, etc. Сколько мне известно, ни в каком другом языке нет ничего подобного.

[16] В своих Studien über die Entstehung der nordischen Götter und Helden-Sagen.

[17] О книге Эл. Гуго Мейера см. статью А. Н. Веселовского «Вещание Вёльвы (Vǫluspǫ) и новейшая экзегеза» (Разыскание в области русского духовного стиха, вып. 6, Спб. 1891 г.).

[18] Герингь имеет в виду авторов тех эддических песен, которые относятся к IX в.

[19] G. Roskoff. Geschichte des Teufels. B. I. F. A. Brockhaus. Leipzig. 1869.

[20] См. Неймайер. Геология. Перевод с 2-го немецк. изд. проф. В. Улигом. Т. I. ст. 341 «Всемирный потоп».

[21] Bugge. Studien.

[22] См. C. P. Tiele. Geschichte der Religion im Altertum bis auf Alexander den Großen. Deutsche autorisierte Ausgabe von C. Gehrich. Gotha. 1895. B. I.

[23] (Этимологически) именно змеи (ormr), а не дракона.

[24] A. Lang. Mythes, cultes et religion. Traduit par Leon Marillier. Felix Alcan. Ed. Paris. 1896.

[25] Thiele, o. c.

[26] Journal Asiatique, 1882, 1885.

[27] Roskoff, o. c.

[28] Уже Ланг делает сопоставление между Одином, похищающим в образе орла чудесный мед песни, и Индрою, похищающим в образе сокола священный напиток богов, сому, и наконец Йелем — похищающим, в образе ворона, священную воду.

Аналогия поразительна, бесконечно ярче большинства выдвигаемых Бугге аналогий; заимствование же невероятно.

[29] См. на этот счет интереснейшие параллели и обобщения капитального труда Ланга (см. выше, стр. 25).

[30] Эффектную параллель в стиле Бугге можно бы также провести между скандинавским Асатор и именем армянского святого Асатур.

[31] В еще большей степени относится сказанное ко взгляду Мейера, доводящего эту теорию ad absurdum.

Предисловие к русскому переводу Эдды

«Предисловие, которое, против обыкновения, надо прочесть».

Проф. А. И. Введенский «Курс лекций по логике».

Полного перевода Эдды на русский язык до сих пор не существует (не только перевода, сделанного с оригинала, но хотя бы перевода с немецкого или датского перевода) ни в стихах, ни в прозе. Полного прозаического пересказа не существует также. Имеются только крайне малочисленные переводы (почти все в прозе) и — в несколько бо́льшем числе — пересказы отдельных песен, еще чаще — отрывков песен; ряд песен до сих пор не переводился даже в отрывках.

В Истории Средних веков под редакцией Стасюлевича[1] имеется (т. II, ст. 236) перевод весьма старательной, но очень устаревшей (1835 г.) и наивной[2] статьи Рено «111» «О характере религии Одина»[3], с достаточным количеством ошибок[4] и в особенности произвольных обобщений, не оправдаемых памятниками. Переведена статья не полностью. За нею следует «Извлечение из старой Эдды» — по-видимому долженствующее представлять собою пересказ некоторых песен Эдды; но пересказ этот до такой степени не соответствует оригиналу, что дать понятие о нем можно, приведя параллельно содержание текста Эдды и того, что имеется в этой русской передаче (сделанной, вероятно, на основании какого-нибудь французского[5] пересказа). Первый отрывок озаглавлен Волу-Спа[6], что могло бы заставить думать, что «Vǫluspǫ» здесь приводится полностью. На самом деле из 66 строф имеется здесь 25, притом в следующем виде:

ЭДДА[7].	ПЕРЕСКАЗ В ИСТ. СРЕД. ВЕК.
9. Все божества пошли на места[8] совещаний, всесвятые боги, и держали совет о том, кто должен создать толпу (племя) карлов из крови Брймира, и из членов Блаина?	9. Боги снова сошлись у трона всесвятого божествадля совещаний. Кто должен быть главою и правителем божьих творений. (Dvergen — отк. нем. Zwergen, маленькие люди в противоположность вышеупомянутым великанам) из рода ли Бримера или потомства Длена?
10. И Мотсогнир был сотворен первым из всех карлов, а вторым Дуринн. Они сделали множество человеческих изображений в земле, как сказал Дуринн.	10. И был поставлен над всеми людьми Миот-Зегнер (кормилец), а за ним Дюрин (Торр) [!!]. Люди изготовили множество человеческих изображений на земле иговорили: да будет на земле Дюрин.
11. Нйэ и Ниди, Нордри и Судри, Аустри и Вестри, Альтйофр, Двалинн, Нар и Наинн, Нидингр, Даинн, Бифурр, Бофурр, Бомбурр, Нори, Анн и Анарр, Аи, Мйодвитнир.	11. Земля была разделена на части: Норд (север) также Ниде, Нордре, Зюдре, Аустер, Вестер, высоко пробегающий Дуалин, Бивор, также Бавар, Бумбурр, Норе, Аан, также Аннар — Аэ, Миодвитнир.
12. Вигр и Гандальфр, Виндальфр, Торинн, Трорр и Траинн, Текр, Литр и Витр, Нир и Нирадр, Регинн и Радсвидр; теперь я в точности перечел всех карлов.	12. Правителями этих частей были названы: Вейгур, Гандольфур, Виндальфур, Траин, Текур, Торин, Трор Литур и Витур, Нар и Ниродур. Вот я и назвал всех по порядку людей.

В последующих строфах передача еще более необычайна:

ЭДДА.	ПЕРЕСКАЗ В ИСТ. СРЕД. ВЕК.
20. Оттуда пришли девы, много знающие, три (девы) из того чертога, что стоит под деревом: одну зовут Урдр, другую Верданди — оне режут кору — третья Скульд. Оне налагали заветы, оне избирали жизненные жребии детям живущих, возвещали судьбы.	19 (20). Откуда произошли три всезнающие девы: одна называется Урдр (прошедшее) другая Верданда (настоящее) и третья, родившаяся из Черепахи, (?!) Скульда.
21. Я помню, как в мирах была первая война, когда они (боги) закололи копьями Гулльвейг и сожгли ее в жилище у Ѓара (Одина). Трижды сожгли ее, трижды рожденную; часто жгут ее снова, но она живет.	20 (21). Я могу рассказать и о первомчеловекоубийстве на земле, когда корысть сошлась с кровожадностью и господень дом был сожжен. 21. Но он три раза был сожжен и три раза спасался, даже чаще! но зло живет и теперь.
24. Один бросил копье против (вражеского) воинства — тогда была первая в мирах война — разрушена была ограда крепости асов, воинственные ваны[9] попирали поле битвы.	24. Тогда воспрянул Один и напал на народ, и так начались человекоубийства, и у Азов разрушены были их укрепления, а победоносные дружины Ванера (другое имя Одина) одержали победу.

Приведенных примеров достаточно. За Vǫluspǫ следует сделанное в таком же стиле «извлечение» из Hǫvamǫl (тоже озаглавленное так, точно приводится все произведение; на самом деле 32 строфы — из 163-х), подписанное, — очевидно bona fide — именем легендарного «составителя» Эдды, вдобавок, неверно[10] написанным: «Семунд-Сигфуссон». Далее передается, как исторический факт, легенда о написании им Эдды. Затем следуют, — сделанные в таком же духе, как из Vǫluspǫ и Hǫvamǫl — выдержки из Снорровой Эдды. «Пересказы» эти местами прямо приводят в недоумение фразами в роде следующей (251):

«Но!… из мозгу вышли грозные облака».

(Что имелось в виду при изобретении этого странного восклицания «Но!…» которого в подлиннике нет и следа?)

Затем приведено, в довольно правильной, хотя суховатой передаче Грановского, содержание ряда песен из эпического цикла песен о Сигурде.

В Истории всеобщей Литературы под редакцией проф. А. Кирпичникова[11] имеется в статье Кирпичникова «Германский национальный эпос» пересказ отрывков Эдды, в переводах Грановского, а также Грота (о переводе последнего будет речь ниже, по поводу сборника Чудинова). С радостью можно отметить, что общие краткие сведения об Эдде, даваемые этим трудом, при большой неполноте (неизбежной уже в силу тесных рамок, поставленных самою задачею труда, — Истории всеобщей литературы) и некоторой устарелости[12], по крайней мере не грешат никакими серьезными ошибками и включают указание на ложность научного мифа о Сэмунде, как авторе Эдды — столь желанное в русской литературе в виду того упорства, с каким повторяют эту басню немногие русские издания, касающиеся Эдды[13]. Как крупный промах надо только отметить выноску на ст. 161, где говорится, что «и эти песни (о Нифлунгах) и прозаический пересказ «Младшей Эдды» и «Вольсунга Саги» неоднократно изложены по-русски». Следует указание на Буслаева, Грановского и Чудинова. Из этой выноски можно заключить, что существуют полные и точные пересказы цикла песен о Нифлунгах и даже всей Снорровой Эдды: ничего подобного нет. Все пересказы представляют собою более или менее произвольные переложения — все они неполны (в особенности о пересказе Снорровой Эдды не может быть и речи), и во всех сопровождающих их статьях и пояснениях встречаются — даже иногда у Грановского — крупные ошибки, обусловленные недостаточным изучением текста Эдды (вообще в эпоху появления данного труда; или же только у данного автора) или недостаточным знакомством с литературою предмета.

Пересказ отрывков Эдды имеется также в «Истории всемирной литературы» Зотова.

В других крупных трудах по истории и истории литературы относительно Эдды имеются обыкновенно только краткие упоминания или сжатые общие характеристики.

А. Н. Веселовским сделан прекрасный прозаический перевод Vǫluspǫ — в его статьях «Вещание Вёльвы и новейшая экзегеза»[14], — дающий, по поводу книги Э. Г. Мейера, подробный научный разбор памятника.

Несколько песен приведены в «Сборнике скандинавской поэзии» под редакцией Чудинова. 1875. Для характеристики редактируемых Чудиновым переводов обращаюсь к тому его изданию, которое отличается большею полнотою, нежели упомянутый сборник, и включает, кроме песен. вошедших в последний, еще ряд других.

В 1897 году появилось издание (Русская классная библиотека, изд. под редакцией Чудинова), озаглавленное «Старшая Эдда (Семунда Мудрого), сборник мифологических, гномических и эпических песен в переводах русских писателей». Изд. Глазунова, Спб. Несмотря на это заглавие, книга вовсе не заключает в себе полного перевода Эдды, а, как указывается в предисловии, следующее: 2 мифологические песни — Песнь Валы («Прор. Пров.») и, говорит автор предисловия: «к этому же отделу мы позволили себе присоединить оригинальное стихотворение А. Н. Майкова «Песнь о Бальдуре», прекрасно передающее миф об этом Аполлоне севера». Далее приводится в прозаическом переводе несколько отрывков из «Песни Высокого» (Изр. Выс.), затем стихотворный перевод Кудряшевым «Песни о Велунде» и, наконец, все в прозаических переводах, 14 героических песен.

Это издание, во многих отношениях, в высшей степени неудовлетворительно. Самое предисловие (анонимное) с первой же страницы вызывает недоумение, так как автор его, по-видимому, недостаточно знаком с Эддой и с литературой предмета. Он высказывает в виде безапелляционного утверждения ложное сведение о составлении Эдды Семундом Мудрым — легенду, которая издавна оспаривалась, а ко времени издания этой книги (1897) была уже окончательно опровергнута компетентными исследователями.

Также категорически высказывает он другую литературную легенду[15], что заглавие Эдды означает «Прабабушка» — ни слова не говоря о действительном происхождении этого заглавия, которого вовсе не носила найденная Бринйольфом рукопись[16].

Далее, утверждение, что стихотворение Майкова «прекрасно передает» миф о Бальдре — показывает, что автор предисловия несомненно не знаком с этим мифом. Поэма Майкова — гладко написанная, местами красивая фантазия на эддическую тему, в некоторых частностях хорошо отражающая древнегерманское миросозерцание (во вступительной части, напр., в словах скальда о судьбе. Впрочем, вся эта часть пропущена в издании Чудинова). Но разумеется и сам Майков не мог считать ее «передачею» мифа о Бальдре, так как к последнему примешаны совершенно посторонние элементы: произвольные вариации на темы «Прорицания Провидицы», заимствованные из героического эпоса черты. Майков сначала переносит на своего Бальдура рассказ о боге Фреире, впервые увидевшем Гердр, примешивая к этому рассказу эпизод с волшебником-великаном, совершенно не в стиле Эдды, скорее в духе «Тысячи и одной ночи»[17]; затем поэт переделывает и по-своему комбинирует сказание Эдды об усыпленной Одином валькирии Брингильдр, которую должен был пробудить и взять в жены величайший из героев Сигурдр. Майков делает из этого какую-то восточную сказку, в которой злой волшебник-великан усыпил свою дочь Нанну, при чем она лежит в ледяном дворце, окруженном пламенем, и на ней неизвестно почему надет доспех воина (что естественно в Эдде у воительницы Брингильдр, но теряет всякий смысл в данном случае); в роли же Сигурдра является Бальдур, проникающий сквозь пламя, чтобы взять Нанну в жены… Ясно, что по меньшей мере рискованно называть передачею (да еще «прекрасною») мифа о Бальдре произведение, где оказываются подобные эпизоды, не имеющие ничего общего с мифами о Бальдре, каковы они в Эдде и в сагах. Даже в рассказе о смерти Бальдра, где Майков стремится сохранить содержание подлинной саги, введены совершенно произвольные элементы, как изображение поведения Локи, весьма не соответствующее его образу и поведению в Эдде[18]. Достопримечательнее всего то, что все те отрывки поэмы Майкова, которые приведены в издании Чудинова — написаны частью на сюжет саг (прозаической Снорровой Эдды), частью на темы героического эпоса (как показано выше, в крайне произвольной переработке); из «мифологических песен Эдды», к которым ее присоединяет составитель сборника — не заимствовано здесь ни одной строки, только местами попадаются отдельные выражения и образы, выхваченные из «Прорицания Провидицы» (из той же Vǫluspǫ, которая в сборнике приведена целиком, и следовательно не могла иметься в виду при включении поэмы Майкова в сборник). А та единственная часть поэмы, которая действительно является передачею одной из песен Эдды («Песни о Путнике») и более или менее выдержана Майковым в эддическом стиле — диалог Одина с Валой — эта-то часть как раз и выпущена. Ясное дело, что только человек, не имеющий понятия об Эдде, мог предполагать, что он удачно заменяет «мифологическую песнь» «Семундовой» Эдды, — приводя своеобразную поэтическую фантазию Майкова, с сохранением всех ее, чуждых Эдде, эпизодов, и с исключением единственного места, действительно взятого из «Семундовой» Эдды[19].

Лучше всего дело обстоит в сборнике с переводом Грота. Тут имеется, по крайней мере, добросовестный труд знающего человека. Однако и его перевод «Видение Валы или Вёльвы» во многом производит неудовлетворительное впечатление. С первого взгляда подавляет ужасающая тяжеловесность формы и полное отсутствие какого бы то ни было ритма. Перевод напечатан, как стихи — отдельными строками с заглавными буквами; но вряд ли возможно усмотреть хотя бы прозаический (не говоря уже о стихотворном) ритм в таких строках (49, 50):

Гримир едет с востока, щит перед ним;
Змей, обвивающий землю, извивается в ярости,
И взрывает глубину морскую, орел весело клокчет,
Бледным клювом раздирает трупы; пущен корабль ногтяной… и т. д.

Можно бы думать, что, при таком полном пренебрежении к форме, переводчику удастся по крайней мере точная передача содержания. Но перевод кишит крупными ошибками, начинающимися с первой же строфы. В оригинале: (1, III) «Viltu at ek, Valfaþér, vel анк telja…» т.-е. «Ты, Вальфадир[20], хочешь, чтобы я рассказала…» и т. д.

У Грота:

«Хочешь ли ты, я расскажу чудеса Вальфадера?». В оригинале говорится о «карлах» (9, IV: dverga), Грот переводит «сонм духов». В оригинале сказано (об одном из волков, рожденных от Фенрира): «Fyllesk fjǫrve feigra manna «. («Он будет питаться телами умерших людей», 41, I).

У Грота:

«Он насыщается жизнью низких людей».

Перевод совершенно неожиданный, в особенности слово «низких», на которое нет никакого намека в подлиннике. (Трудно предположить, чтобы переводчик был способен смешать скандинавское «feigr» — умерший, мертвый, с немецким «feig» — трусливый, низкий). В оригинале говорится: «aþr Surtar þan sefe of hleyþer «(«прежде чем родич Суртра выступит в путь», 47, IV).

У Грота:

«Пока сын Суртура не пожрет Одина*.

Об Одине в этой строке не сказано ни слова, о «сыне» Суртра нет речи не только здесь, но и нигде во всей Эдде[21]; Одина должен пожрать волк Фенрир, сын Локи — который, быть может, действительно подразумевается под «родичем» Суртра (но, быть может, и нет), а «пожрет» получилось от смешения глаголов hleypa и gleypa (последнее, ошибка в тексте, в которой Грот неповинен). Вообще наиболее важные ошибки в переводе Грота обязаны своим происхождением прежнему неправильному чтению текста Эдды (Бальдр оказывается «кровавым богом» вместо «кроткого бога», 32, I; обитатели Муспелля плывут с севера на корабле, тогда как на деле они должны мчаться с юга сухим путем, 51 и 52). Грот, конечно, не ответствен за эти ошибки, но они лишают его перевод значительной доли ценности после того, как восстановлено правильное чтение целого ряда строк «Прорицания», раньше понимавшихся иначе, или остававшихся непонятными. Не всегда удачны и комментарии к переводу Грота, где часто без оговорок высказываются спорные (и в то время спорные) положения и где попадаются замечания в роде следующего:

«Видар (от veþr — ветер) — немой Ас, бог бурь». Здесь столько же ошибок, сколько утверждений. Видарр не немой, а только «молчаливый Ас»; имя его не от veþr, а от vidr — лес; veþr — значит не «ветер», а «погода» и «зима»; бог бурь не Видарр, а Один. Надо согласиться, что от подобной выноски не слишком обогатятся сведения читателя по скандинавской мифологии. Нечего и говорить о том, что в комментарии то и дело встречаются неподходящие выражения то классического, то христианского происхождения: Ѓэль названа тартаром, Один — Богом-Саваофом и т. п. Вдобавок весь перевод крайне небрежно прокорректирован: напечатано в одном месте «Гарм», в другом «Горн»; вместо «волк» напечатано «воин» (ст. 9), вместо богини Ѓлин оказалось имя нарицательное, и получился следующий удивительный стих (53):

«Тогда новое бедствие разразится над глиной».

(Подобных курьезов вообще не мало в сборнике Чудинова.)

Обращаясь к единственному стихотворному переводу сборника — переводу Кудряшевым «Песни о Велунде», можно, по счастью, сказать, что он довольно удовлетворителен, если не считать некоторой безвкусицы в подборе русских выражений — в роде того, что Велунд «медальоны (sic!) выковал чудно», или «взял он ее пивом» (перевод обеих этих фраз вдобавок и безусловно ошибочен), и несколько частных промахов, а также небрежности в передаче имен, чем, впрочем, грешит в еще большей степени Грот. В переводе Кудряшева есть известная ритмичность и местами художественность.

Остальные переводы сборника — прозаические. Небольшой отрывок из «Изречений Высокого», названный в предисловии «Песнь Высокого», а в тексте «Речь Высокого», заимствован из «Истории Средних веков» Стасюлевича и представляет собою очень маленькую выдержку из самой обширной среди всех песен Эдды: из 163 строф оригинала в сборнике приведено 33. За исключением этого отрывка, а также переведенной Грановским «Первой песни о Гудруне», эти прозаические переводы «вновь переведены для настоящего издания и печатаются здесь в первый раз». (Предисловие.)

К сожалению, не сказано, с какого языка сделаны эти переводы. Я, однако, считаю несомненным, что они сделаны не с подлинника, а с немецкого перевода, и вот почему. В «Третьей песне о Сигурдре»[22] строфа 35 (по другому счислению 36 или 34) начинается словами: «Я не нуждалась, чтобы мужчина предложил мне утренний свадебный подарок». Последние слова напечатаны курсивом и пояснены в выноске словом: Morgengabe. Между тем ни этого слова, ни всей фразы в скандинавском подлиннике нет. В Эдде сказано просто и прямо: «Né vildak þat, at mik verr áette «— «Я не хотела, чтобы муж имел меня». Очевидно, фраза, которую переводчик, подписывающийся А. Ч., считает нужною пояснить в выноске, заимствована им из немецкого перевода. Очевидно также, что скандинавский оригинал ему не знаком, иначе ему не было бы надобности воспроизводить фразу, нуждающуюся в комментировании и не имеющуюся в подлинном тексте (тем более, что перевод прозаический, — стало быть, никакие формальные соображения не могли тут играть роли); г. А. Ч. считал эту фразу принадлежащею подлиннику. Есть и другие доказательства того, что перевод делался с немецкого перевода. На стр. 65 г. А. Ч. пишет в выноске слово «бург», не существующее на русском языке. Очевидно, он заимствовал его, не изменяя, из того текста, с которого переводил; но в оригинале Эдды слова burg тоже не существует (было бы borg — замок, чертог), в немецком же будет именно Burg, которое г. А. Ч. и заимствовал, по всей видимости, из немецкого текста.

Что до качеств самого перевода — или, вернее, пересказа немецкого перевода — г. А. Ч., то его нельзя признать стоящим выше посредственности. В нем много неточностей и достаточно прямых ошибок в роде недоразумения в «Песни о Фафнире» (от 31 стрф. и дальше), где маленькие лесные птички превратились в орлов и воронов[23], которых г. А. Ч. заставляет «петь», при чем счет у него идет следующим образом: первый орел, второй орел, третий орел, четвертый орел, пятый ворон, шестой орел… И таких промахов в переводе г. А. Ч. не мало. Слог перевода тяжелый, нехудожественный, неуклюжий и проникнутый безнадежным ремесленным прозаизмом. Вся поэзия оригинала исчезла в этой передаче — от живой красоты скандинавского эпоса остался сухой скелет.

Если мне показалось уместным остановиться на издании Чудинова, то потому, что этот сборник по объему (из 36 песен Эдды приведено 16; 17-м является отрывок «Речи Высокого») остается все-таки наиболее полной попыткой ознакомить русскую публику с Эддой в доступном издании, и мне хотелось показать, насколько мало он отвечает своему назначению — насколько, следовательно, желательно появление издания, могущего хоть несколько успешнее послужить этой цели.

Пожалуй, удачнее всего в сборнике выдержки из солидных, хотя сильно устаревших и во многом отставших от современного исследования статей: Буслаева «Древне-северная жизнь» и Грота «Очерк скандинавской мифологии». Удачны также «картинки», как называет их автор предисловия — воспроизведение двух рисунков проф. Деплера: «Вала» и «Смерть Бальдера», «на которой изображен весь северный Олимп с Одином во главе» и картины «Сигурд — убийца Фафнира». Но заявлениям предисловия и тут не вполне следует верить, потому что последняя картина гораздо больше подходить, как иллюстрация, ко II действию «Зигфрида» Рихарда Вагнера, чем к Сигурдру Эдды, а «весь северный Олимп» оказывается исчерпанным семью богами, из которых узнать можно только Одина, Браги, Бальдра, Годра и Локи; не видно ни Торра, одного из главных представителей скандинавского пантеона, ни бога войны Тира, ни Нйордра, ни Улльра, ни Фреира, ни Видарра, ни Ѓеймдалльра, не говоря уже о второстепенных и позднейших божествах. Из богинь нарисованы только две: по-видимому, Фригг и Фрейа. Но в общем этот маленький и плохо воспроизведенный рисунок, несомненно, в большей степени проникнут духом скандинавского эпоса, чем весь сборник Чудинова.

В выпуске IV Записок Неофилологического Общества (Спб., 1910) помещен сделанный К. Ф. Тиандером прозаический перевод и научный разбор песни «Hǫvamǫl», озаглавленной переводчиком «Притчи Одина».

Из этого перевода исключены те строфы, которые автор считает интерполяцией.

В 1911 году, немного времени спустя после того, как была представлена в Императорскую Академию Наук рукопись моего перевода Эдды, поступила в продажу брошюра г-жи 3. Тулуб: стихотворный перевод одной из песен Эдды, а именно Vǫluspǫ.

Перед переводом Грота труд г-жи Тулуб имеет то преимущество, что свободен от некоторых крупных и грубых неправильностей (обусловленных в гротовском переводе неудовлетворительным чтением в его время подлинного текста) и что написан довольно гладкими стихами. Но этим преимущества ограничиваются. Не говоря о том, что перевод сделан не с подлинника, а, по-видимому, с немецкого перевода Геринга, совершенно несомненно, что переводчица вовсе не ознакомилась с этим подлинником, не поинтересовалась ни точною передачею содержания, ни формою. По отношению к последней переводчица поступает вполне произвольно. В довольно небрежно составленном предисловии после не совсем ясного определения того, что такое аллитерация, следует немотивированное и вполне неосновательное заявление, что в русском переводе «аллитерацию, конечно (sic!), нельзя удержать». Если бы г-жа Тулуб внимательно следила за русскою переводною литературой, то могла бы убедиться хотя бы на переводе г. В. П. Коломийцевым вагнеровского «Кольца Нибелунга»[24], что аллитерация в русском переводе иноземного аллитерационного произведения вполне возможна. О ее применимости и значении в русском переводе Эдды я говорю ниже, в предисловии к своему переводу.

Не сохраняя в своей стихотворной передаче аллитерации, этой характернейшей особенности оригинала, г-жа Тулуб отступает и от ритма последнего, избрав по неизвестной причине для своего перевода короткие хорейные строки, по 8 в строфе, при чем вся строфа завершается строкой с кратким окончанием. Трудно подыскать ритм, менее подходящий для «Прорицания Провидицы», нежели именно этот. Если бы переводчица попросила кого-нибудь, знакомого с языком Эдды, прочесть ей вслух хотя бы пару строф оригинала, я не сомневаюсь, что простое ритмическое чутье не позволило бы ей остановиться на этом отрывистом плясовом размере, столь резко расходящемся с ритмом подлинника. Даже незнакомому с языком бросается в глаза это несоответствие:

Пример (Vǫluspǫ, 44):

Geyr Garmr mjǫk fyr Gnipaheller
Festr mon slitna, en freke rinna!
Fjǫlþ veit frøþa, fram sék lengra,
Umb ragna røk, rǫmm sigtiva[25].

Перевод г-жи Тулуб:

Громко лает Гарум
Перед Гнипагеллой,
Волк, сорвав оковы,
Убежит… я много
Знаю: я предвижу
Гибель мудрых Азов,
Вижу неизбежность
Гибели богов.

Не говоря о прозаизме перевода, о недопустимом в Эдде переносе фразы из строки в другую — неподходящий размер изменяет весь характер строфы, дает построение, совершенно несоответствующее подлиннику.

К содержанию «Vǫluspǫ» переводчица отнеслась так же небрежно, как к форме — несмотря на то, что в предисловии справедливо указывается на содержательность и значительность мифологических песен Эдды. И текст, и примечания равно свидетельствуют о незнакомстве с древне-северной мифологией, и в частности с эддическим пантеоном и миросозерцанием. Постоянно вставляя от себя в текст различные «словечки» для размера (NB: произвольно выбранного), переводчица на каждом шагу проявляет это незнакомство; результатом являются грубейшие ошибки. Так, исполин Имир превращается в «царя Юмира», бог Локи назван «гигантом», к Ванам прибавлен, ради ритма, эпитет «злые», никогда не применявшийся к ним (так как Ваны, наоборот, отличаются благодетельными свойствами), говорится о «счислении лет» — грубая ошибка в эддической песни, так как характернейшею особенностью германской хронологии является счисление именно зимами, а не летами; имя норны Урдр переводчица считает названием реки, и говорит об «истоке Урды», и т. д. Небрежность доходит до того, что и в примечаниях и в тексте оказываются противоречия; на стр. 11, Мимир назван «богом мудрости» (совершенно недопустимое отступление от Эдды), а на стр. 15 он правильно характеризуется, как «водяной дух». (Различие между богами и духами в тексте Vǫluspǫ вполне определенно.) На стр. 20 сообщается, что петух Фиалар, неправильно названный «пурпурным», будит от сна богов — тогда, как по тексту Эдды он будит не богов, а великанов; а на следующей же странице правильно говорится, что не Фиалар, а Гуллинкамби будит богов. Словом, во всем, решительно, видно основательное незнание всего мира эддических песен; ясно, что это область, совершенно чуждая переводчице, по-видимому случайно взявшейся за нее. Незнание языка приводит к обычным в таких случаях курьезам: в роде превращения норны в реку, и т. п. Переводчица не отнеслась внимательно даже к немецким переводам Эдды и повторяет в строфе 47 крупную ошибку, возможную только при современном Гроту чтении текста, и устраненную из всех новейших изданий Эдды. Примечания и предисловие показывают как будто бы претензию на научную обработку перевода: между тем, в тексте не отмечены делаемые пропуски некоторых интерполяций, не указаны и сохраненные в переводе позднейшие вставки, сомнительные места, и т. п. В переводе изобилуют неподходящие термины, режущие ухо в эддической песни: «царь», «гиганты», «шашки», говорится о «каскаде (!) Одина», и т. д.; для размера вставляются такие — звучные, но немыслимые в Эдде выражения, как «друг луны туманной» (о солнце); эта фраза, которой в подлиннике нет и помина, вдвойне недопустима — и в виду неэддического характера эпитета «туманная луна», и оттого, что в мифологической песни нельзя произвольно вводить подобные образы, когда в скандинавском пантеоне солнце — богиня, а месяц — божество мужского рода. Для размера же постоянно прибавляются переводчицей к тексту, в самых неподходящих случаях, слова вроде «уж», «вдруг», «а», «к», в особенности последнее; тогда как в сжатом, строгом языке «Прорицания» вообще отсутствуют всякие лишние слова, и в частности соединительные союзы встречаются очень редко. В подлиннике строка чрезвычайно редко начинается с «и», и никогда не начинается строфа с этого слова; в переводе же г-жи Тулуб «и» появляется в начале строки более 40 раз… Имена произвольно искажаются ради ритма, ударения в них ставятся то правильно, то неправильно.

Из всех этих частностей создается общее впечатление, очень далекое от того, которое вызывается эддическим подлинником. В особенности несчастный выбор размера способствует этому; с музыкальной стороны, размер этот соответствует приблизительно ритму «крейц-польки». Переложить на подобный ритм величественные суровые строфы «Vǫluspǫ» — это немногим лучше, чем запеть «Коль славен» на мотив Камаринской. И это досадно, потому что переводчица до известной степени несомненна обладает поэтическим даром, и владеет стихом; к тому же, ее перевод, по крайней мере, не безграмотен, как бывают иногда ремесленные русские переводы. Но в настоящем своем виде он бесспорно даст читателю только неполное и искаженное представление об одной из замечательнейших песен Эдды.

Указанными произведениями ограничивается, сколько мне известно, все сделанное до настоящего времени в русской литературе в смысле передачи на русском языке песен Эдды.

В стихотворной форме существует, следовательно, кроме разобранного перевода г-жи Тулуб — перевод только одной из тридцати шести песен[26] этого богатейшего памятника древнегерманской поэзии: перевод Vólundarkviþa Кудряшевым. Можно с натяжкой считать опытом поэтической передачи — тот отрывок поэмы Майкова «Бальдур», который заимствован из «Песни о Путнике» (хотя подлинника Эдды Майков не знал).

Вот все, что мне удалось найти в русской литературе по части передачи песен Эдды.

Так как настоящий труд является первым полным переводом песен Эдды на русский язык, при чем имелось в виду воспроизвести в нем не только содержание, но до известной степени и форму древнескандинавского подлинника — я нахожу необходимым предпослать ему некоторую общую характеристику этой формы, а также указать те основные принципы, которыми я руковожусь в ее русской передаче.

Мне не представляется уместным подробно говорить о метрических особенностях Эдды, каковыми они являются в древнескандинавском подлиннике. Интересующиеся этим лица могут обратиться к специальным сочинениям[27]. Сжатое и доступное изложение основных принципов стихосложения Эдды читатель найдет у Геринга (в его введении к немецкому переводу Эдды)[28]. Здесь я лишь кратко укажу те существенные особенности формы, которые имеют значение и для переводчика, и для читателя перевода.

Во-первых, деление на строфы, всегда законченные по содержанию, обособленные одна от другой логически и грамматически и состоящие (за редкими исключениями) из четырех строк. Принцип этот проходит через все песни Эдды, за исключением одной только «Песни о Ѓарбардре», форма которой вообще изобилует отступлениями от всех основных норм стихосложения.

Во-вторых, аллитерация, т.-е. подбор одинаково звучащих согласных в начале тех слогов, на которые падает ударения (kalla v indoþne v aner) или созвучие однородных гласных, если слог начинается с гласного (kalla á lfar á rtala).

В - третьих, ритм или размер в тесном смысле слова, т.-е. определенное чередование ударенных и неударенных слогов в строке.

На ряду с этими основными, важнейшими особенностями, можно указать еще второстепенные: определенное протяжение строк — т.-е. число стоп в каждой из них, и в некоторых песнях чередование длинных строк с короткими; также имеющее иногда место чередование долгих окончаний с краткими (в конце строк); и, наконец, чередование долгих и кратких слогов. Из всех указанных особенностей только последняя такого свойства, что русскому переводчику приходится бесповоротно отказаться от ее передачи, так как долгота и краткость слогов (по крайней мере, в ясной и заметной форме) отсутствует в русском языке. Но этот недостаток мало чувствуется именно в данном случае, по отношению к древнегерманской метрике, где долгота и краткость слогов не играют господствующей роли (как, например, в метрике древнегреческой), что позволяет отнести эту особенность в разряд второстепенных.

Предстоит выяснить, как обстоит дело с теми элементами древнегерманского стихосложения, которые были здесь выдвинуты, как основные: спрашивается, поскольку желательно и достижимо воспроизведение последних в русском переводе?

Относительно первого пункта — деления на строфы — не приходится много говорить. Слишком ясно для всякого, какая огромная разница не только в форме, но и в настроении, в тоне произведения — существует между непрерывной цепью стихотворных строк, связанных одна с другою, и рядом строго разграниченных строф[29]. Очевидно, что эту особенность переводчик может и должен сохранить в своей передаче.

Не так просто решается вопрос о другой основной особенности эддического стихосложения: об аллитерации. На ней поэтому приходится остановиться подробнее.

Несмотря на несомненные примеры в древне-русской поэзии[30], показывающие, что аллитерация отнюдь не чужда духу русского языка, как иногда утверждается недостаточно осведомленными противниками аллитерационного стиха — надо сказать, что употребление последнего в современной русской поэзии не переходит области попыток[31]. И приходится нередко слышать утверждение, что «современный русский язык не приспособлен» к аллитерации, якобы даже «русское ухо» не может ее воспринимать. Я решительно отвергаю подобную точку зрения. Русский язык вовсе не так беден, русское ухо вовсе не так грубо — чтобы не быть в состоянии примениться к своеобразным особенностям аллитерационного стиха. Напротив, русский язык бесконечно богат во всех отношениях и открывает для аллитерационного стихосложения такой простор, что лучше и желать нечего. Что до «русского уха» и его способности к восприятию аллитерации — то я, конечно, не предполагаю, что каждый русский читатель сразу, без навыка, уловит гармонию всякой аллитерации, даже слабой (с созвучием лишь немногих и не находящихся рядом слов); но я утверждаю, что каждый заметит аллитерацию, напр., в следующих словах:

«Обряд бранного братства».

Конечно, неподготовленный читатель не сможет назвать замеченную особенность «аллитерацией», но это ведь совершенно неважно; — важно, чтобы самая звуковая особенность была замечена. А это всегда имеет место при подобных случаях сильной и повторной аллитерации. При чтении же целого произведения, написанного аллитерационным стихом — у читателя очень быстро является привычка улавливать это созвучие согласных — даже там, где оно выражается гораздо менее резко, чем в приведенном примере. Совершенно несомненно, что русскому уху нисколько не чуждо благозвучие таких аллитерационных сочетаний, как «тихие темные тени», «вольные воды», «буйная буря», и т. п.

Здесь может возникнуть следующий вопрос. Признав, что аллитерация в русском стихе возможна и заметна, остается решить: нужна ли она с эстетической стороны — иными словами: красива ли она? По моему глубокому убеждению, всякое решение этого вопроса может быть только чисто субъективным. Для меня лично не подлежит сомнению высокая красота аллитерационного стиха (на любом из языков, в каких только мне случалось встречать его) — красота в некоторых случаях более строгая и более утонченная, чем благозвучие рифмованных стихов. Разумеется, не будет недостатка и в представителях противоположного мнения. Но по отношению к моей непосредственной задаче — русскому переводу Эдды — вопрос о красоте аллитерационного стиха не может иметь решающего значения, и вот почему. Если о красоте аллитерации можно спорить, то никакие споры немыслимы по отношению к ее глубокому своеобразию. Это своеобразие так сильно, оно налагает такой ярко-оригинальный отпечаток на древнегерманское стихосложение — что устранить из него аллитерацию значило бы лишить его характернейшего основного элемента. Поэтому, раз в русском языке аллитерация возможна — русский переводчик Эдды обязан всеми силами стремиться сохранить ее: он этим сохранит существеннейшую особенность формы оригинала. Не беда, если между читателями возникнут разногласия относительно большей или меньшей красоты аллитерационного стиха — во всяком случае все читатели почувствуют его оригинальность, органически присущий ему своеобразный звуковой «лад».

Я здесь намеренно оставляю совершенно в стороне вопрос об эмоциональном значении аллитерации, в частности о связи преобладания определенных согласных с определенным колоритом настроения. Я лично считаюсь в своем переводе с этой стороною дела — но в виду спорности и сложности вопроса признаю неудобным вдаваться здесь в его рассмотрение. Интересные данные на этот счет, читатель найдет в брошюре Вольцогена[32], хотя и связанной по теме с единичным произведением, но дающей много интересного и ценного и в смысле общего освещения проблемы. Мне не представляется ни позволительным, ни нужным опираться на психологическое значение аллитерации как на аргумент в пользу ее применения в русском переводе Эдды: желательность этого применения я считаю достаточно доказанной высказываемыми выше соображениями о характерности для Эдды аллитерационного стиха.

Если я считаю аллитерацию необходимой в русском переводе Эдды, то я этим не хочу сказать, что возможно или хотя бы желательно сохранить ее в том именно виде, в каком она имеется в оригинале. Соблюдение всех условий аллитерационного стихосложения Эдды представляется мне не только невозможным, но и в принципе ненужным: так как некоторые из этих условий тесно связаны с языком оригинала и по отношению к другому языку получают совершенно иное значение. В древнегерманском (и в частности в древнескандинавском) стихосложении аллитерация выражается в согласовании начальных звуков слова (Anlaut): на начальном звуке слова в этом языке всегда стоит ударение и поэтому фактически аллитерация является в древнегерманском стихе созвучием согласных (и изредка гласных), начинающих собою ударенный слог. Так как восприятие аллитерации целиком зависит от ударения, то очевидно необходимо в каждом языке, применяя аллитерацию, сообразоваться с местонахождением ударенных слогов. Ясное дело, что к аллитерации исключительно на первых слогах — неизбежной в языке, где только на этих слогах стоит (единственное или главное) ударение, — совершенно незачем стремиться, если имеешь дело с языком, в котором, как в современном немецком или в русском, ударение может отсутствовать на первом слоге и помещаться на любом из остальных слогов. Это значило бы без всякой надобности сокращать словарь, имеющийся в распоряжении переводчика, и лишать себя возможности пользоваться целым рядом благозвучных аллитерационных сочетаний — только потому, что в эти сочетания входят слова, где аллитерирующим может оказаться второй, или третий, или последний слог. Напротив, такими сочетаниями следует пользоваться, так как они вносят в стих богатое разнообразие созвучий — нисколько не отступая от основного принципа аллитерационного стиха. Так именно применяли и применяют аллитерацию современные немецкие поэты[33], в том числе такой чуткий воссоздатель древнегерманской поэзии во всех ее проявлениях, как Феликс Дан, наприм., в следующей строке:

Ei die Winde, wie weh'n sie geschwinde!

В этой строке, отличающейся редким аллитерационным благозвучием, в последнем слове ударение и аллитерация приходятся на серединном слоге (gesch wi nde). Такого же рода аллитерацию допускает и Рихард Вагнер, напр.:

Da fla tterte junges He flü gel auf…

или:

Ein herrlich Ge wä ffer
Wo gt vir mir…

(«Siegfried».)

Так же поступает и Геринг в своем переводе Эдды, постоянно употребляя созвучия в роде следующего:

Der Ru hm, den der Todte er ra ng…

В данном случае, правда, имеется составное слово. Но решительно нет причин не распространять этого принципа и на несоставные слова.

В допущении таких созвучий (вытекающих из самой природы языка, отличающегося разнообразием ударений, как немецкий или русский) нет в сущности никакого отступления от древнескандинавского ритма Эдды. Ритм всякого произносимого, хотя бы мысленно, стиха оказывается в зависимости от чередования ударений и числа слогов — от их долготы или краткости там, где таковые существуют — но никогда не от распределения слогов и ударений по словам[34]. (Этим объясняется, между прочим, то обстоятельство, что, слыша какой-нибудь стих на незнакомом языке, можно зачастую безошибочно определить его размер и при этом совершенно не быть в состоянии указать число и распределение слов.) Недаром установилось издавна обыкновение при графическом изображении ритма совершенно не считаться с количеством и распределением слов и оставлять без обозначения то и другое.

Поэтому нельзя считать погрешностью против стихосложения подлинника — употребление переводчиком древнескандинавских песен таких слов, где аллитерирующими оказываются не первые слоги.

Другим вполне позволительным и естественным отступлением от древней формы аллитерации — я считаю допущение аллитерации между такими согласными, которые, будучи одинаковыми по звуку в современном (русском или немецком) языке, оказываются не однородными морфологически. И в этом случае я следую Герингу, справедливо отвергающему воззрение Симрока, согласно которому аллитерировать должны только согласные одинаковые по происхождению (напр. Schaft и Schaum, но отнюдь не Schlaf, при чем последнее по мнению Симрока должно считаться аллитерирующим с однородным по происхождению, но совершенно иначе звучащим «faß»). В русском языке, согласно этому воззрению, нельзя было бы аллитерировать «межа» (где «ж» получилось из общеславянского «джд», — «меджда») и «жар» (где «ж» в основе иного происхождения). И надо было бы признать аллитерирующими такие слова, как «кол» и «час», потому что в последнем «ч» получилось из «к» (ст.-слав. câsr, — *kesos). Ясное дело, что такой принцип грешить против простейшего поэтического и музыкального чутья. Вся аллитерация построена на звуке, и теряет смысл, если звуки оказываются различными и связаны (конечно, только в глазах специалиста) лишь общим происхождением. Не следует к тому же забывать, что древнегерманские певцы, авторы Эдды и других подобных произведений, уж конечно не руководились в своих стихах соображениями исторической фонетики — по той простой причине, что этой науки в то время еще не существовало. И переводчик в этом случае имеет полное право следовать примеру авторов и руководиться только тем, как звучит данная буква, оставляя в стороне вопрос о том, из какого звука она произошла. На том же основании надо считать более правильным аллитерированье русского «г» в тех случаях, когда оно ясно звучит как «в» (в окончаниях «его», «ничего» и т. п.), — именно с «в», а не «г», с которым оно утратило всякое сходство. Потому что здесь речь идет не о подборе морфологически однородных звуков, а о создании известного звукового сочетания, предназначенного действовать на слух. За этими двумя оговорками (допущение аллитерации не на первом слоге и без зависимости от фонетического генезиса звуков) аллитерационный стих может и должен быть воспроизведен в русском переводе Эдды, как по отношению к согласным, так и по отношению к гласным. Последние при этом естественно распадаются на две группы — простые: а, э, о, у, и йотированные: я, ё, е, ю, каждая группа включает аллитерирующие между собою гласные, но между представителями разных групп — напр., «у» и «ю» — аллитерации нет. Переходным звуком является гласный «и» — могущий, смотря по своему качеству, оказаться созвучным с йотированным или с не-йотированным звуком. Эдда написана нерифмованным стихом, за исключением двух-трех строк, где чисто случайным образом оказались рифмы. Следовательно, и в переводе недопустимы рифмованные стихи. (Не считая, как и в подлиннике, случайных рифм.) Это положение представляется мне достаточно очевидным, чтобы можно было на нем дольше не останавливаться.

Остается вопрос о размере в тесном смысле слова, т.-е. ритмическом чередовании ударений. В песнях Эдды имеются известные перемежающиеся ритмы — не без зависимости от долготы и краткости слогов, и, в силу последнего обстоятельства, как указано выше, не вполне могущие быть переданными русскими стихами. Но очень близкое воспроизведение этих ритмов все же возможно на русском языке, если постараться неуклонно сохранять общее соответствие между распределением ударений в каждой строке подлинника и перевода. Иногда это достижимо в пределах тех простейших размеров, которые до последнего времени так заметно преобладали в русской поэзии, что едва ли не большинство читающей публики считало их единственно возможными в русском языке и увидело неслыханное новшество в широком употреблении новейшими поэтами более сложных й прихотливых метрических сочетаний — тогда как на самом деле подобные сочетания, иногда с блестящим мастерством, фигурировали уже в целом ряде отдельных произведений корифеев русской поэзии, от Ломоносова до Фета[35], и только недостаточным знакомством русских читателей с родною поэзией объясняется распространение упомянутого ошибочного взгляда.

В некоторых случаях простые, некомбинированные ритмы являются наиболее подходящими для передачи ритма песен Эдды. Чаще всего таким подходящим размером оказывается дактиль, реже амфибрахий, еще реже анапест: и никогда, ни в каком случае, не ямб и не хорей [36]. По большей части, однако, песни Эдды отличаются перемежающимся ритмом, для передачи которого переводчик может комбинировать, напр., строки дактиля со строками другого ритма. Иногда оказывается уже прямо комбинированный ритм в каждой строке, напр.:

Потряс головою, взмахнул кудрями
Земли сын грозный, вокруг озираясь.

(Песнь о Тримре).

В таких комбинированных ритмах почти всегда не более четырех ударений на строку; сочетания, подобные гекзаметру, недопустимы[37]. В некоторых песнях ритм изменяется в середине стихотворения в зависимости от изменения в самом содержании; в таких случаях переводчик, разумеется, должен следовать за оригиналом. Так, в «Прорицании Провидицы» мне представляется неизбежным переход — в тех строфах, где начинается повествование о кончине мира — от более медленного перемежающегося ритма предшествующих строф к более ровному и стремительному дактилю, почти без отклонений от правильной схемы:

Гримр со щитом наступает с Востока,
В море вздымается Змей мировой…

и т. д.

Без сомнения, в переводе является желательным (но на мой взгляд не представляющим первостепенной важности) условием — сохранение повсюду соответствующей подлиннику протяженности строк, чередования длинных строк с короткими и чередования разнородных окончаний (—, или —◡◡, —◡◡◡ и т. д.).

В Эдде имеются две основные формы построения строфы: fornyrþislag и ljóþaháttr.

В первом строфа состоит из четырех длинных строк, из которых каждая делится цезурою на две половины, имеющие по два ударения каждая.

Пример («Прорицание Грипира», 32):

Hvárt’s þa Griper? get þess fyr mér!
Ser geþléise í grams skape?
Skalk viþ mey þa mǫlom slita
Es alz hugar unna þóttomk?

(Мой перевод:

«Может ли быть это, мудрый властитель, —
Ужели я так вероломен, скажи?
Клятву нарушу я, данную деве,
Которую сердцем так сильно любил?»)

В форме, называвшейся ljóþaháttr, строфа состоит из четырех строк неравной длины — двух длинных и двух коротких, последовательно чередующихся.

Пример («Изречения Высокого», 55):

Meþalsnotr skyle manna hverr
Aeva til snotr sé!
Þoit snotrs manz hjarta verþr sjaldan glatt
Ef sá es alsnotr, se á.

(Мой перевод:

В меру быть мудрым для смертных уместно:
Многого лучше не знать.
Редко тот радостен сердцем, чей разум
Больше, чем надо, узнал.)

Кроме этих двух основных форм, в Эдде имеется еще второстепенная Лорма malahathr, фигурирующая редко и систематически проведенная только в «Atlamǫl». Это построение, в общем, аналогично fornyrdislag, отличаясь от него большим числом слогов в полустишии и добавочными ударениями. Останавливаться на этой форме нет надобности. (Об особенностях ее русской передачи будет речь ниже.)

Идеальным по форме переводом Эдды был бы такой, где оказались бы сохраненными, без каких-либо отступлений: деление на строфы, аллитерация, ритм с чередованием ударенных и неударенных слогов, протяженность каждой отдельной строки и ее окончания.

Внимательное изучение подлинника привело меня к заключению, что осуществление этого идеала в полной мере — невозможно; не трудно, а именно по существу невозможно: вследствие некоторых специальных особенностей древнескандинавского эпоса, — если, конечно, придерживаться того принципа, что ради формы перевода нельзя ни в каком случае жертвовать его содержанием и смыслом.

Невозможно, прежде всего, полное, последовательное сохранение аллитерации в каждой строке: этому препятствуют самые основные особенности некоторых из песен Эдды. Так, напр., «Песнь об Альвиссе» представляет собою диалог Торра с мудрым карлом Альвиссом: в строфах чередуются вопросы Торра о названиях различных предметов и явлений (солнца, моря, посевов и т. д.) в различных мирах, и ответы Альвисса на эти вопросы, в роде следующего (о море):

Люди морем зовут его, Во́дами боги,
Ваны волною зовут,
Турсы Рыбьею Родиной, Влагою альфы;
Для карлов оно: Глубина.

(Стрф. 25.)

Ясное дело, что запас слов, который здесь может употребить переводчик, крайне ограничен: он обязан сохранить все обозначения существ, о которых идет речь — люди, боги, ваны, турсы, альфы, карлы; и сохранить сообщаемые Альвиссом названия — потому что в них-то, в этих названиях, в данном случае и заключается самая суть. Неизбежно должен быть употреблен также глагол «звать» или «называть» — или же какое-нибудь производное от одного из них; в крайнем случае глагол «именовать» или существительное «имя». Тут нельзя заменить одних слов другими; и если оказывается, что единственные возможные слова не аллитерируют между собою, то ничего не остается, как только пожертвовать в данной строке аллитерациею. В приведенном примере это не оказывается необходимым; но вряд ли возможно избегнуть подобного отступления, напр., в такой фразе:

«Eldr heiter meþ mǫnnom, en meþ ǫsom fune…»

(26)

«У людей он называется огонь, у асов пламя».

Ни одно из этих слов не может быть, без погрешности против смысла, заменено другим; а данные слова не аллитерируют. В результате приходится допустить стих без аллитерации:

«Огонь у людей он, и Пламя у асов».

Это все же предпочтительнее, чем притягивать за волосы аллитерацию, насилуя порядок слов или прибегая к архаизму «о́гнь» (чтобы получить аллитерацию с «асов»).

Аналогичные затруднения встречаются и в ряде других песен Эдды (если и не в такой мере, и не столь систематически и неизбежно, как в «Песни об Альвиссе», которую справедливо называют стихотворным изложением отрывка древне-северной поэтики).

Язык Эдды в некоторых песнях — именно в тех, которые наиболее важны по содержанию, как «Прорицание Провидицы» или «Песнь о Путнике» — так богат и вместе с тем сжат; в одной коротенькой строке нередко заключается такое количество образов, что переводчик едва находит возможность уместить перевод в соответствующей строке — и если это вполне удается, приходится мириться с тем, что в некоторых из таких строк аллитерация оказывается плохою или вовсе отсутствует. Приходится потому, что в подобных случаях переводчику не представляется почти никакого выбора слов — так как все образы не случайны, все они имеют значение, между ними изобилуют такие «постоянные эпитеты», которые нельзя отбросить (не говоря уже о собственных именах, которые, являясь иногда для автора прекрасным материалом аллитерации, для переводчика, напротив, служат помехою, потому что слова, аллитерировавшие с ними в оригинале, в переводе оказываются неаллитерирующими). В русском переводе часто оказывается, что единственные слова, соответствующие неотъемлемым образам оригинала — не аллитерируют между собою, и приходится выбирать между верностью перевода и соблюдением аллитерации. Вряд ли можно спорить с тем, что переводчик обязан выбрать первое в тех случаях, когда содержание строфы имеет серьезное значение, когда речь идет, напр., о поэтической передаче первых и последних судеб мира[38]. Часто и художественная ценность отдельных строф заставляет желать безукоризненно точного воспроизведения всех выражений оригинала. Рука не подымается посягнуть на величавую эпическую красоту такой строфы:

Кто, незнакомый, меня беспокоит —
Тяжким путем заставляет идти?
Снег был на мне; орошал меня ливень,
Росы кропили; мертва я давно!..

(«Песнь о Путнике», 5.)

Между тем, при таком точном переводе аллитерация в 3-й строке оказалась весьма несовершенной, а в 4-й и вовсе утратилась. На место этой, почти буквальной, передачи оригинала можно бы, конечно, создать другую с уклонением от смысла и с безупречной аллитерацией; но звучностью последней не искупился бы ущерб, нанесенный художественной мощи простых, прекрасных выражений оригинала.

Надо принять во внимание, что и деление на строфы вносит большую трудность в задачу переводчика во всех отношениях и, в частности, в вопросе о сохранении эддического стиха. Строфы эти, как уже сказано, всегда законченные и обособленные в подлиннике, должны быть таковыми же и в переводе; перенесение какой-либо фразы из одной строфы в другую, как и увеличение числа строк в строфе, недопустимо. Когда переводчик имеет дело со связными, непрерывно развивающимися гекзаметрами какой-нибудь классической поэмы или даже с раздельными, но благодаря рифмам тесно сцепляющимися терцинами, он, разумеется, должен стремиться к сохранению числа строк подлинника, но если он где-нибудь и употребит две строки для передачи того, что заключается в одной строке подлинника, он не совершает этим никакой погрешности ни против духа, ни против формы переводимого произведения; даже введение лишнего трехстрочного звена в непрерывную цепь терцин не имеет собственно существенного значения. Но когда дело касается резко разграниченных строф, подобные прибавки непозволительны.

В Эдде не только строфы, но отдельные строки почти всегда отличаются большою законченностью; почти всегда строфа слагается из сжатых, коротких предложений, часто заканчивающихся в одной строке, реже распространяющихся на две, и почти никогда не охватывающих всю строфу. Строфа же всегда кончается — логически и грамматически — точкою; в следующую строфу предложение никогда не переходит. В этом заключается большое своеобразие, которое переводчик обязан сохранить и которое еще в значительной степени ограничивает его свободу в выборе слов, а следовательно и в применении аллитерации.

Если, несмотря на все вышесказанное, я тем не менее настаиваю на том, что в русском переводе Эдды аллитерация все-таки должна быть сохранена в тех границах, в каких это осуществимо, то, повторяю, это требование обусловливается у меня не эстетическою приверженностью к красоте аллитерационного стиха, а непоколебимым сознанием его глубокого своеобразия. Аллитерация все-таки — самое характерное свойство древнегерманского стиха. Она составляет настолько ценный элемент стиля Эдды, что им нельзя пожертвовать, если представляется малейшая возможность — хотя бы ценою огромных трудностей и с несколькими неизбежными погрешностями — сохранить его [39].

Погрешности, к сожалению, должны по необходимости оказаться и в передаче ритма (помимо невоспроизводимых в русском стихе элементов долготы и краткости слогов), потому что переводчик, связанный содержанием данной строфы, иногда настолько стеснен в выборе слов, что при всем желании не может, ограничиваясь находящимися в его распоряжении словами, везде добиться соответствия между ритмом (чередованием ударенных и неударенных слогов) в оригинале и в переводе.

Принимая во внимание все предшествующее, нельзя не придти к неизбежному выводу: такой перевод Эдды, в котором без ущерба для содержания (и художественной красоты) была бы в точности воспроизведена стихотворная форма подлинника, — такой перевод невозможен.

Теперь укажу те основания, на которых, по моему мнению, должен быть построен перевод, чтобы обладать наибольшею степенью возможной близости к неосуществимому идеалу.

На первом плане для меня стоит, разумеется, содержание подлинника, и не только его словесное содержание, но и то трудно поддающееся характеристике многообразие оригинальных, типичных черт, за которым скрывается внутреннее глубокое единообразие, называемое духом данного произведения.

В тесной связи с передачей содержания я ставлю сохранение художественной красоты; стихотворный перевод поэтического произведения должен быть тоже поэтическим произведением, посильно воссоздающим все элементы прекрасного, заключающиеся в подлиннике.

Дата добавления: 2015-09-05