Благодарности 12 страница. он тянет меня вниз по кровати, теперь моя голова лежит на подушках

…он тянет меня вниз по кровати, теперь моя голова лежит на подушках, а он сверху накрывает меня, я дрожу и боюсь, нет, совсем не боюсь. Мой внешний вид выдает то, что находится внутри, а внутренняя часть меня хочет этого больше всего на свете, но он мог причинить мне боль, он уже причинял кому-то боль, это неправильно, он любит Софию, не меня, не меня, не меня, он мог причинить мне боль, он собирается причинить мне боль снова …

…она трепещет. Я покрываю поцелуями её шею, плечо. Всё её тело неконтролируемо дрожит.

– Ты в порядке? – спрашиваю я.

Её лицо искажается, разрушается, и она закрывает его руками.

– И-извини, – хнычет она. – Это неправильно. Это неправильно.

Что-то в моей груди дает трещину посередине и разрывает на две части. Всё правильно. Господи, это самая правильная вещь, которую я не чувствовал месяцами, нет, годами. Я обслуживал клиента за клиентом, закрываясь в себе и пробираясь через всё это с помощью механических реакций и слабых удовольствий. Но едва прикоснувшись сейчас к Айсис, я уже не могу остаться холодным. Это невозможно. Она сжигает всё: чувство обиды, о существовании которого я и не подозревал, весь циничный профессионализм, который усугубился моим страхом за Софию. Я забыл как наслаждаться, и каждое её мягкое дыхание на моем лице, прикосновение пальцев показало мне, как быть ясным, ярким и теплым как огонь. Это правильно. Господи боже, это так чертовски правильно!

Но она напугана. Она не уверена. Она настолько изранена, что я не могу сосчитать всех её ран. И она напилась. Я выпивший, а она пьяна. Всё сделанное сейчас будет неуместным. Я моментально отступаю.

– Ты права. Прости. Я не хотел чтобы…

– Н-нет, – всхлипывает она. – Это моя в-вина. Извини. Мне так жаль.

– Эй, – говорю я нежно. – Эй, посмотри на меня. – Она дрожит, хрустит пальцами и смотрит на меня. Её глаза красные, слезы катятся по щекам, а тушь размазалась, но не потекла. – Это не твоя вина. Слышишь? Ничего не твоя вина, – я встаю и хватаю со стула шляпу. – Оставайся здесь и поспи. Допей воду. Запри за мной дверь и не открывай до утра. Поняла? – Она садится, фыркает, но не кивает.– Поняла? – повторяю я. Она качает головой, её фиолетовые прядки трутся об щеки.

– Не уходи.

– Будет лучше, если уйду. Тебе некомфортно из-за меня.

– Нет! – кричит она, затем понижает голос. – Нет. Я… я буду себя чувствовать лучше, если ты… если ты останешься. Здесь. И убедишься, что никто не войдет.

– Кайла будет волноваться.

Лицо Айсис вытягивается.

– О-о. Да, ты прав. Ты должен и-идти.

Я наблюдаю за ней, её тело дрожит, и она прерывисто вздыхает, постоянно и неглубоко. Сжимает свои руки и растирает их, будто ей холодно. Я сделал это с ней. Я не могу оставить её. Не в таком состоянии.

– Вот, – говорю я и подхожу. Я поднимаю стеганое одеяло, и она заползает под него с нетерпением червя, проделывающего свой путь.

– Уверена, что в этом латексе тебе комфортно? – спрашиваю я. Она опускает глаза, и я сразу же сожалею, что сказал это. – Я вовсе не подразумевал, что ты должна раздеться. Просто, он такой плотный и в нем, должно быть, неудобно спать, я не имел в виду…

– Знаю, – бормочет она. – Всё в порядке. Я бы сняла его, но у меня нет ничего другого.

– Возьми это, – я стягиваю рубашку через голову и протягиваю ей. Она трется об нее своей щекой как кошка.

– Ооох, такая мягкая!

– Я просто… Я подожду снаружи.

– Нет, всё хорошо, только отвернись. И не подглядывай!

– Никогда, – я направляюсь к двери.

– Да ладно, ханжа! Ты же работаешь в эскорте! Вот и веди себя соответственно!

Предупрежденный, я смотрю в угол, когда слышу звук расстегивающейся молнии и борьбы. Она ворчит и проклинает. Я сдерживаю смех, сосредотачивая внимание на побелке комнаты и безвкусной картине океана на стене, чтобы очистить свой разум от грязи, которую сейчас выгружает в рот моего разума грузовик. На что похожа её грудь? Она не плоская и не маленькая, её пошлый узкий наряд, в который вырядилась Айсис после происшествия с фотографиями, поведал мне очень многое. Латекс показал мне мягкие умеренно широкие бедра, хорошие, сильные бедренные кости, тонкую талию, которую я мог бы поместить в одну руку…

– Окей. Можешь смотреть.

Я поворачиваюсь как раз тогда, когда она на полпути в постель. В моей просторной, огромной рубашке пирата она выглядит намного меньше, изысканнее. Выпуклость её груди такая мягкая и большая. С размазанным макияжем и в одной рубашке она выглядит такой ранимой и так сильно отличается от стойкого, уверенного в себе дервиша[32], которым была последние два месяца. Её голые ноги мелькают на мгновение, прежде чем она прячет их под одеялом и подтягивает их к подбородку.

– Пахнет тобой, – улыбается она мне сонно. Я гашу возбуждение, которое проходит сквозь меня при этих несдержанных и неуместных словах.

– Я буду здесь, – я сажусь на кресло.

– Хорошо. Спокойной ночи.

Я выключаю свет.

– Спокойной ночи.

Она медленно, очень медленно перестает дрожать. Её дыхание выравнивается. Когда дрожь полностью прекращается, я, наконец, откидываюсь на спинку стула и закрываю глаза.

-14-

3 года

19 недель

1 день

Мой мозг пульсирует болезненным ритмом, пытаясь избежать жестокого обращения от черепа. Я еле открываю глаза, и свет атакует их. Я морщусь и скулю, затем натягиваю на голову одеяло. Чья это кровать? И почему на мне эта мягкая белая рубашка?

А потом до меня доходит, мой мозг плавится и медленно вытекает из ушей. Это дом Эйвери. Гостевая комната Эйвери. Рубашка Джека. У меня похмелье и на мне рубашка Джека Хантера! Мое дыхание учащается, в груди поселяется паника, похожая на толстого, злого, маленького мужика. Рядом со мной на кровати никого нет. Она полностью заправлена, так что там никто не спал. Только я. Ну, я так думаю. Я яростно роюсь в своей голове, ища воспоминания того, что произошло прошлой ночью, но там пусто. Я не помню ничего.

Сползаю с постели и испытываю свой вес на полу. У меня во рту, словно кошки нагадили. Прохожу в ванную и пальцем растираю зубную пасту по зубам. Сойдет. Я обнюхиваю себя – от меня не пахнет сексом. Это хороший знак. Но это не означат, что ничего не произошло. Как же чертовски я хочу всё вспомнить! Переодеваюсь обратно в свой костюм. И как я умудрилась его снять? Или я его не снимала? Кто-то другой это сделал? Это Дж…

Открывается дверь, и заглядывает Джек. Он без рубашки, его живот и грудь выглядят восхитительно накаченными. Это почти отвлекает меня от его взволнованного лица. Почти.

– Ты проснулась, – говорит он.

– Что, черт возьми, произошло прошлой ночью…

– Нет времени. Ты нужна Кайле.

Джек исчезает за дверью. Холодный ужас обосновывается в моем животе, и я следую за ним по коридору. На полу разбросаны обертки от конфет и пустые красные стаканчики. Слабый солнечный свет просачивается сквозь окна – еще не утро, но уже и не ночь. Я проверяю время на своем телефоне. Ровно шесть часов. Большая часть толпы разошлась. Джек поторапливает меня и указывает на другую гостевую комнату в конце коридора. Кайла сидит на кровати, а Рен около нее. Она выглядит напугано и измождено, её юбка русалки сидит на ней криво, а макияж размазан. Рен предлагает ей рулон туалетной бумаги, она отрывает кусочек и громко высмаркивается в него. Я бросаюсь к ней, опускаюсь на колени и кладу руку на её ногу.

– Кайла! Что, черт побери, с тобой случилось?

– Эйвери, – всхлипывает она и снова начинает рыдать. – Эйвери… мой стакан... она положила что-то в мой напиток, Айсис!

Я бросаю взгляд на Рена.

– GHB[33]?

Он кивает.

– Она не могла двигаться целых тридцать минут.

– Кто-нибудь…

Рен качает головой.

– Эйвери закрыла нас здесь вдвоем. Забаррикадировала дверь стулом и сказала, что мы не выйдем пока не…

Кайла завывает и смотрит на Джека, притаившегося в дверном проеме.

– Где ты был? Я так испугалась! Почему ты не… почему ты не…

– Я заснул в другой комнате, – мягко произносит Джек, но не приближается к ней. – Мне очень жаль.

Кайла закрывает лицо руками и рыдает. Рен вздрагивает. Я поглаживаю её по плечу.

– Эй, послушай. Ты была в безопасности. Рен хороший парень, так? Тебе не нужно было бояться, – я смотрю на Рена. – Правильно? Ты ведь ничего не сделал? Говори правду, и я не выпотрошу тебя.

– Клянусь тебе, Айсис! Я бы никогда… я не монстр, – его зеленые глаза расширяются. Волна стыда заставляет меня отступить.

– Да, знаю. Прости, что усомнилась.

– Эйвери думала… я предполагаю, что она думала… – Рен вздрагивает. – Думала, что я это сделаю.

– А потом использовала бы это в качестве шантажа, чтоб получить свое финансирование, – заканчиваю я. Он кивает. Услышав это, Джек моментально оживляется. Он подходит к каминной полке и скидывает оттуда все украшения. Поднимает часы и разбивает их.

– Господи! – кричит Рен, когда мы оба подпрыгиваем. Кайла вскрикивает и закрывает уши. Джек поворачивается к нам, держа в руках крохотную черную коробочку.

– Камера, – говорит он инертно.

– Для доказательства, – бормочу я, медленно вставая, и во мне подобно огню, вспыхивает ярость. – Эта гребаная сука…

– Не надо! – Кайла вцепляется в мою руку. – Не надо, Айсис, пожалуйста! Она моя подруга! Она…она моя единственная подруга!

– Неправда, – прерывает жесткий голос Джека. – Оглянись вокруг. Люди, которые сейчас здесь с тобой и есть твои настоящие друзья.

Кайла выглядит так, словно он её ударил. Она снова начинает плакать, и Рен морщится, не зная, что делать, но явно желая помочь. Он смотрит на меня:

– Пойдем. Мы должны противостоять ей.

Я насмехаюсь:

– Противостоять ей? Немного мягко, ты так не думаешь? Я собираюсь оторвать ей титьки!

Рен ухмыляется, и мы вместе шагаем по коридору, оставляя Джека и Кайлу одних. Мы петляем мимо стонущих просыпающихся людей, мимо луж рвоты и липкого алкоголя, и мимо редких кип сброшенной одежды.

Комната Эйвери окрашена в бледно-фиолетовый цвет, в центре находится красивая кровать с балдахином. Эйвери поднимается из кучи шелковых простыней, она всё ещё в костюме принцессы, правда слегка потрепанном. Девушка видит меня, замечает выражение моего лица и пытается сбежать через окно. Я бросаюсь к ней, оттаскиваю её назад за волосы и ударяю кулаком, достаточно сильно, чтобы она упала на пол.

– Ты действительно не учишься, не так ли? – мягко говорю я.

– Чт…что… – она кашляет. – О чем ты говоришь?

Я наклоняюсь, хватаю прядь её рыжих волос и тяну. Сильно. Она кричит и извивается.

– Хорошо! Хорошо! Мне чертовски жаль!

– Нет. Тебе не жаль. Но будет.

– Ты не получишь финансирование, Эйвери, – произносит Рен с каменным выражением на лице. – Ни сейчас, ни когда-либо. Я лишаю президента французского клуба служебных обязанностей. Я накладываю на тебя санкцию. Тебе официально запрещено вступать в другие клубы, присутствовать на выпускном балу и на вечере церемонии вручения дипломов.

– Ты не можешь этого сделать, – рычит Эйвери. – Я четыре года была королевой вечера встречи выпускников! У меня есть шанс стать Королевой Бала и все знают, что я, блин, выиграю. Если ты запретишь мне, никто не придет на бал. Никто не придет на твой дурацкий маленький вечер в честь выпуска!

– Ты действительно думаешь, что у тебя есть такое влияние на студентов?

Эйвери усмехается.

– Я говорю прыгать – они прыгают. И ты это знаешь.

– Как думаешь, у тебя останется такое влияние, когда мы всем расскажем, что ты накачала наркотиками кого-то на своей вечеринке? Сколько девочек сможет снова тебе довериться? Сколько девочек преодолеют страх быть изнасилованными знакомыми, чтобы приди на твою вечеринку? – хладнокровно спрашивает Рен.

Лицо Эйвери бледнеет. Я поднимаю её вверх за платье и ухмыляюсь.

– Если ты еще раз сделаешь хотя бы вздох в сторону Кайлы, я убью тебя.

Эйвери вырывается из моей хватки и показывает на Рена.

– Ты это сделал! Не ври мне, ханжеская дрянь! Ты трахнул её! Ты – хнычущий маленький трусливый лицемер, и я знаю, что ты трахнул её!

Рен улыбается, его одержимый пристальный взгляд становится более решительным, более твердым и лишь слегка изумленным.

– Я больше не тот мальчик в лесу, Эйвери. Я не тот, кого ты сможешь заставить делать то, что тебе нужно. Мы повзрослели. И я никогда не позволю тебе снова обидеть еще хоть одну девочку.

Эйвери шокировано делает шаг назад. Она смотрит вниз на свои руки, нервно перебирая пальцами.

– Правильно, – говорит Рен. – Ты настолько погрузилась в добычу этих средств, что даже не поняла. Ты ведь творишь то же самое, что сделала с Софией. Ты снова это сделала. Ты так ничему и не научилась. И ты, вероятно, будешь делать это снова и снова, пока не убьешь кого-нибудь или кто-нибудь убьет за это тебя.

– Я делала это для Софии! – кричит яростно Эйвери. – Это финансирование, путешествие французского клуба – всё это было для Софии! Она долго не протянет, Рен, и ты это знаешь! Ты, блин, знаешь это!

– Поэтому ты причинишь боль другому, чтобы помочь ей? – спрашивает он.

– Я сделаю всё, чтобы помочь ей, – произносит Эйвери сквозь сжатые зубы. – Всё.

Рен улыбается.

– Плохо, что ты не можешь выжать деньги у родителей. С другой стороны, они слишком умны, не так ли? В конце концов, именно они тебя воспитали. Ты их точная копия. Они бы проследили, куда всё пошло, и кто был приглашен. Они бы нашли имя Софии и рыли бы вокруг нее землю. И тогда то, что ты сделала, всплыло бы на свет. Это бы уничтожило твое лицо. Весь маленький городок узнал бы. Может, настало время, чтобы мир узнал…

– Ты не посмеешь, – рычит она. – Ты и Джек пойдете за мной на дно.

– Может быть. Но я уверен, что в суде Джек бы добился помилования, а я мог бы сослаться, что боялся за свою жизнь. Мы бы легко соскочили. Но ты? Нет. Ты получила бы гораздо больше.

– УБИРАЙСЯ! – орет Эйвери. – ПОШЕЛ ВОН!

Она бросается вещами: вазой, рамкой с фотографией. Она срывает причудливую лампу со стены и швыряет её в мою голову, но я как раз вовремя наклоняюсь. Стекло разлетается, и я бегу за Реном обратно в комнату Кайлы.

– Нам нужно уходить, – произносит Рен, тяжело дыша и помогая Кайле подняться с кровати. Подруга опирается на его руку, слезы почти высохли, но она всё еще выглядит растерянно.

– Что происходит?

– Дай мне ключи, – говорю я. Кайла роется в сумочке и вручает их мне. Рен помогает Кайле спуститься, а Джек плетется позади со мной. Крики Эйвери будят всех, кто остался после вечеринки. Это похоже на звук банши[34], которую зажало в машинке для отжимания белья.

– Кто-то несчастлив, – ухмыляется Джек.

– Рен пригрозил ей озвучить правду о том, что случилось с Софией, – бормочу я. Лицо Джека искажается, оно приобретает твердую, как гранит, решительность. Рен и Кайла ковыляют по лужайке к её машине. Как только мы с Джеком выходим за дверь, быстрые шаги спускаются по ступенькам и несутся позади нас. Я поворачиваюсь как раз вовремя, чтобы увидеть Эйвери, нос кровит из-за моего удара, глаза дикие со свирепой яростью, её рыжие волосы похожи на гриву богини огня. И она замахнулась бейсбольной битой всего в нескольких дюймах от моей спины. Я уворачиваюсь, бита проноситься надо мной, раздается щелчок, как будто что-то захватили, и теперь бита у Джека. Эйвери тяжело дышит, отступая, пока Джек смотрит на биту, изучая каждый её дюйм.

– Как в старые добрые времена, да? – Джек хищно улыбается Эйвери. – Хотя та, которую я использовал, была металлической, не так ли?

Ярость Эйвери гаснет так быстро, что она выглядит как проколотый воздушный шарик. Ужас когтями впивается в её лицо, когда она карабкается назад, вскакивает на ноги и бежит обратно в дом, хлопая дверью и закрывая её на замок.

Джек больше ничего не произнес, пока я не высадила Кайлу. Рен ехал позади нас и вышел помочь ей добраться до входной двери. Она спокойно поблагодарила его, и он подождал пока девушка зайдет внутрь. Рен и я кивнули друг другу на прощание, и он даже кивнул Джеку. Когда мы едем по трассе к дому Джека, я бросаю на него взгляд. Я вернула ему рубашку. Он придерживает подбородок рукой и водит пальцем по губам, словно раздумывает, наблюдая за миром, проносящимся за окном.

Он начинает говорить первым.

– Я порвал с Кайлой.

– Ужасно. Я думала, вы двое вместе навсегда.

Он посылает мне язвительную ухмылку.

– Разве ты не слышала? Хорошие вещи никогда не длятся долго.

Я перестраиваюсь на другую полосу. Джек включает печку. Пахнет как скунс. Он сразу же её выключает.

– Что произошло прошлой ночью? – спрашиваю я.

– Ты не помнишь?

– Я помню, что… я помню, что была напугана. Дрожала.

– И всё?

Я киваю. Джек молчит. Его глаза – нечитабельные кристаллы льда, так было всегда, но на секунду, клянусь, что увидела, как внутри появляются трещины боли.

***

Она была напугана. Она не наслаждалась ни малейшей частью этого. Если бы наслаждалась, то запомнила бы. Но её страх стер все воспоминания.

Рана гораздо глубже, чем я предполагал.

Я наблюдаю за её лицом, когда она ведет, белые руки на руле. Она ждет, растерянная, пытаясь собрать все кусочки в единое целое у себя в голове. Она заблокировала это. Прошлая ночь была похожа на то время, когда появилась её рана. Я хочу сказать ей, что пытался заставить её чувствовать себя лучше, или сказать ей, что пытался помочь (лжец, ты воспользовался, точно так же, как это сделал он).

Протрезвев утром, то, что я сделал, поражает меня оцепеневшей кислотностью. Я принудил к поцелую пьяную девочку, которую принуждали прежде. Я дотронулся до девочки, которая боялась прикосновений. Я потерял контроль. Я – Джек Хантер, единственный человек, который спокоен, холоден и собран в любой ситуации, потерял весь долбаный контроль. И это так сильно причинило боль Айсис, что она заблокировала это в своей памяти.

Лучше, если она не вспомнит.

***

Но трещины снова заполняются льдом, и Джек слегка пожимает плечами.

– Ты сильно напилась. Какой-то парень в устрашающей маске выскочил на тебя из-за угла. Поэтому ты очень сильно дрожала всю оставшуюся ночь.

– А почему на мне была твоя рубашка?

– Ты врезалась в кого-то, пока танцевала, и пролила на себя колу. Костюм был липким. Так что, я предложил тебе свою рубашку, а ты замыла костюм и оставила сушиться на полу.

Звучит похоже на то, что я могла бы сделать. И я киваю.

– Смысл есть.

***

Она подъезжает к моему дому, я выхожу и наклоняюсь к окну.

– Присматривай за Кайлой следующие несколько дней, – говорю я. – Ты нужна ей.

– С каких это пор ты начал заботиться о ней?

Она важна для тебя. Поэтому я переживаю.

Но я ей этого не говорю. Вместо этого я пожимаю плечами и лгу.

– Я знаю, что это такое. Расставание. И GHB.

– Твои клиенты слишком жуткие?

– Немного.

Мой взгляд падает на её шею и у меня перехватывает дыхание. Там, чуть ниже её челюсти, есть слабый красный засос.

– Что-то не так? – спрашивает она.

Если Айсис не будет искать и не воспользуется зеркалом, чтобы посмотреть на шею, то она не заметит засос. Я качаю головой.

– Ничего. Спасибо что подвезла.

– Спасибо за помощь. С Эйвери. И за то, что одолжил мне рубашку. И… за то, что встречался с Кайлой. Это сделало её действительно счастливой.

Это сделало счастливой тебя.

Я ухмыляюсь.

– В любое время, когда захочешь дать мне еще двести баксов, чтобы я сходил на свидание с кем-то из твоих друзей, сообщи мне.

Она фыркает, я отступаю назад и с чем-то вроде сожаления, гноящимся в моей груди, смотрю, как она отъезжает от обочины. Я помещаю событие прошлой ночи куда-то глубоко в свое сознание и блокирую его для блага. Я пересмотрю это, когда тоска станет невыносимой. Но больше его не существует. Этого никогда не происходило. И это к лучшему.

Я единственный, кто помнит.

И это к лучшему.

***

Носплейнс, Огайо – город, полный тайн.

Можно подумать, что скучный Средний Запад не имеет таких вещей как свирепые популярные девочки с бейсбольными битами и подозрительных событий, которые произошли в прошлом и о которых никто не хочет разговаривать. Нет, таких вещей здесь много. Обман, месть, ложь. Все они сливаются воедино как воронка над школой, тяжело нависая в воздухе в понедельник.

Джек заходит в главный коридор, бросает взгляд на меня и Кайлу, сидящих на скамейке, и проходит прямо мимо нас. Кайла, конечно, начинает рыдать. Понадобилось много уговоров и шоколада в воскресенье, чтобы убедить её прийти в понедельник в школу. Я разрываюсь между порывом наподдать ему ногой, за то, что заставил её плакать, и знанием, что расставание стало лучшей вещью для них обоих. Это было неизбежно. Такой парень как Джек Хантер, не встречается с девочками своего возраста. Это обычный консенсус всей школы. Конечно, Кайла продержалась всего две недели! Он Джек Хантер! Он ездит по городу с богатыми девушками на Порше. Его раньше всех приняли в Гарвард, о чем мистер Эванс не забывает напоминать каждому студенту, который бьет баклуши в комнате для самостоятельных занятий.

Просто Джек Хантер предназначен для чего-то большего и лучшего, чем Носплейнс, Огайо.

Легион его воздыхательниц быстро возвращается. Девочка-поэт расклеила кучу бумажек по его шкафчику. Со статуи в классе искусств сняли простынь и снова передвинули в центр аудитории, и скульптор счастливо вырезает его части тела. Плакальщица из драмкружка наряжается и прихорашивается перед зеркалами в туалете как семилетняя девочка, которая только что обнаружила мамину косметику. Планы по приготовлению торта для Джека становятся грандиозней, чем когда-либо, он будет выставлен на соревнование по выпечке в центре города, а не брошен в Кайлу. Девочки вернулись с поразительным возмездием.

Эйвери не появляется в школе три дня. Никто не говорит о её выходке с битой в качестве орудия, поэтому я могу только предположить, что она всех запугала и велела молчать об этом. Но говорят, что ей не очень хорошо. Официальный слух: она болеет, но я-то знаю лучше. Она зализывает свои раны, пытаясь выяснить, какая дизайнерская юбка скроет хвост между её ног, когда она, наконец, вернется. Это всего лишь вопрос времени. Иногда, мне становится её жаль. Но затем я вспоминаю, что она сделала, и тогда мне жаль лишь части её тела.

Глубоко вдыхаю, чтобы успокоить свой гнев, и сосредотачиваюсь на чем-то еще. Миссис Грегори что-то бубнит. Я машинально рисую её лицо на бумажке, а затем изящно пририсовываю ей банан вместо носа. Я до сих пор не могу вспомнить, что произошло в ту ночь на вечеринке. Конечно, я была очень пьяна, и это понятно, но я и раньше напивалась, и хотя всё было как в тумане, всегда помнила какие-то отрывки. Но в ту ночь? Ничего. Вместо моей памяти огромная черная дыра. Я никогда так не разочаровывалась – мой мозг является фантастически сексуальным элементом оборудования, который я держу в первоклассном состоянии. Итак, почему я не могу вспомнить даже кусочка той ночи?

Кайла занимает позицию Эйвери как временная пчелиная матка. Я наблюдаю, как она хандрит во время ланча, вокруг нее сочувственно воркуют девочки, настаивая, что она найдет себе кого-нибудь получше, а сами страстно посматривают на Джека, сидящего по ту сторону столовой. Джек ест один, читая книгу, пока жует сэндвич. Интересно, что сделали бы эти девочки, если бы узнали, что я носила его рубашку? Вероятно, засунули бы мне в рот яблоко и поджарили бы до хрустящей корочки. Я готова умереть, но не готова умереть с фруктом во рту. Это совершенно другая ситуация.

– Что совершенно другая ситуация? – спрашивает Рен, ставя напротив моего подноса свой и присаживаясь.

– Ах, ничего, – отмахиваюсь я. – Как у тебя дела, мой величественный През? Занят мирными переговорами с Ираном? Прочесываешь земной шар в поисках альтернативных источников энергии?

– Убеждаюсь, что Эйвери вернется в школу с наименьшей силой власти. Ты бы удивилась, узнав, сколько учителей было под её влиянием.

– Совсем не удивлюсь. Я видела, как она работает.

– Надеюсь, у нее хватит здравого смысла не работать так некоторое время, – вздыхает он. – Я действительно не хочу идти к Эвансу насчет GHB.

– Или насчет того, что случилось в ту ночь в средней школе.

Глаза Рена вспыхивают за его очками.

– Это был блеф.

– И ты вздохнул, и ты пыхтел, ммм, и ты солгал, и дом упал[35].

Рен некоторое время смотрит на меня, прежде чем понизить голос до минимального бормотания.

– Она была нашим другом.

Я смотрю поверх своего хот дога.

– Кто?

– София, – продолжает Рен. – Джек, София и я. Мы были лучшими друзьями в начальной школе. Мы жили рядом друг с другом. Играли на одной улице, во дворах друг у друга. Каждые летние и зимние каникулы мы были вместе целыми днями. Это было самое счастливое время в моей жизни.

Он вдыхает и отодвигает свой поднос.

– Эйвери жила на окраине. Она иногда приезжала к нам, так как была лучшей подругой Софии. Она не была похожа на ту девочку, которой является сейчас. Старая Эйвери была громкая и властная, но добрая. И делала всё, чтобы София смеялась. Она ненавидела Джека, но я всегда знал, что это лишь прикрытие и он ей нравился, также её не устраивало то, как он нравился Софии. Эйвери ревновала, что София получает всё его внимание, и ревновала, что София получает его. Она застряла посередине, и, я думаю, это пожирало её изнутри, когда мы стали старше.

Я стараюсь не двигаться или не дышать слишком громко. Последнее, чего я хочу, так это сбить его с рассказа. Рен смотрит вверх.

– Я хочу тебе кое-что показать. После школы. Сможешь отвезти нас туда?

Я киваю, и он улыбается.

– Хорошо. Тогда увидимся. Мне нужно организовать Благотворительный Забег, так что я лучше пойду.

– Увидимся, – я пытаюсь говорить как обычно. Я наблюдаю, как он уходит из столовой, любопытство поедает меня живьем.

***

После школы Рен инструктирует меня, куда ехать. Он показывает мне дорогу к аэропорту, который находится недалеко от Колумбуса. После еще нескольких поворотов, мы оказываемся в пригороде рядом с аэропортом. Дороги здесь разбиты, над головой постоянный шум от самолетов, которые с грохотом пролетают мимо, дворы с желтой увядшей травой, дома с облупленной краской и мусорные баки вдоль улиц. С провода электропередач уныло свисает пара теннисных туфель. Я паркуюсь и следую за Реном. Он ведет меня вверх по лестнице крошечного, двухэтажного дома с чистыми, но ветхими окнами. Крыльцо повреждено непогодой и завалено разбросанными детскими пластмассовыми игрушками. Нам открывает женщина, всматриваясь через москитную дверь.

– Рен! – её лицо светится. – Не стой, заходи!

– Спасибо, миссис Хернандез.

– Это твоя подруга?

– Да, она помогает мне в благотворительном продовольственном фонде.

– Ох, как здорово. – Миссис Хернандез вытирает руки о фартук и протягивает одну мне. – Я – Белина. Приятно познакомиться.

– Айсис. Взаимно.

– Ну же, входите! Не стойте на холоде!

Она проводит нас в крошечный дом. В нем пахнет мясом со специями и свежим бельем. Почти на каждой стене висит фарфоровое изображение Пресвятой девы Марии, кресла, стулья и столы потрепанные, но чистые. Мимо проносятся два ребенка, крича и гоняясь друг за другом с туалетными щетками, используя их как мечи. Миссис Хернандез сердито говорит им что-то на испанском, они съеживаются от страха и сразу же убегают в ванную комнату.

– Простите за это, – улыбается миссис Хернандез. – Я весь день готовила гренки и позволила им играть чем угодно.

– До тех пор, пока они не начали махать своими мечами над едой, – шутит Рен. Она смеется и приглашает нас пройти на кухню.

– Хотите сок? Еще у меня есть молоко.

– Нет, спасибо. Мы здесь ненадолго. Я хотел попросить у вас документы по WIC[36]. Мне нужен пин-код, указанный на них, и я как раз был в этом районе, поэтому решил заглянуть.

– Конечно! Секундочку.

Она торопится наверх. Рен поворачивается ко мне и обводит вокруг рукой.

– Уютно, не так ли? Четыре спальни. Три ванные комнаты. Неплохо для одинокой женщины с двумя ртами, которые нужно прокормить.

– Здесь очень мило, но я не понимаю…

– Она работает горничной. Практически с минимальной зарплатой.

– Тогда как она получает ден…

– Джек.

Внезапно я начинаю беспричинно задыхаться.

– Что?

– Он посылает деньги. Через меня. Для Белины я студент, работающий с программой поддержки благотворительного продовольственного фонда, который выделяет средства для одиноких матерей. Но на самом деле, только она получает деньги.

– Но почему…

– Я не знаю, что конкретно делает Джек, чтобы получить эти деньги, – хладнокровно перебивает Рен. – Но у меня есть одна мысль. Если бы только кто-нибудь смог подтвердить это, я был бы очень благодарен.

Я прикусываю губу.

– Я не могу. Он заставил меня пообещать, Рен. У него на пленке мой голос…

– Понимаю. Этого более чем достаточно. Спасибо, что подтвердила мои подозрения.

– Ты не можешь сказать ему, что знаешь.

Рен посмеивается.

– Разве, похоже, что у меня есть желание умереть?

Дата добавления: 2015-09-05