Локализованы ли значения в голове говорящих?

Для решения этого вопроса приведем примеры из научной фантастики. Предположим, что где-то существует планета — блиЗЬец Земли, которую мы будем называть Двойником. Двойник Земли очень похож на Землю, даже люди на Двойнике говорят по-английски. Фактически, если оставить в стороне различия, о которых будет сказано особо, то читатель может считать, что Двойник является точной копией Земли. Если ему захочется, он может даже представить, что на этой планете у него есть двойник (Doppelgänger), впрочем, для моих сюжетов это не имеет значения.

Хотя некоторые люди на Двойнике (скажем, те, которые называют себя "американцами", а также те, кто называет себя "канадцами", или те, кто называет себя "англичанами", и т. д.) говорят по-английски, ничего нет удивительного в том, что между английским диалектом на Двойнике и литературным английским существуют небольшие различия.

Одна из особенностей Двойника состоит в том, что словом "water" 'вода'* называется не жидкость с формулой Н₂0, а другая жидкость, с очень длинной и сложной химической формулой, вместо которой для краткости я буду писать просто XYZ. Предполагается, что при нормальных температуре и давлении XYZ неотличима от воды. Предполагается также, что океаны, озера и моря на Двойнике содержат не воду, a XYZ, что на Двойнике в виде дождя выпадает XYZ, а не вода и т. д.

Если когда-либо на Двойник попадет космический корабль с Земли, то космонавты могут подумать, что слово вода на Земле и на Двойнике имеет одно и то же значение. Это предположение будет исправлено, когда обнаружится, что вода на Двойнике — это XYZ, и с земного космического корабля придет примерно такое сообщение:

"На Двойнике слово вода значит XYZ".

И наоборот, если на Землю когда-либо попадет космический корабль с Двойника, то космонавты подумают, что слово вода имеет одинаковое значение на Двойнике и на Земле. Это предположение будет отвергнуто, когда обнаружится, что на Земле вода — это Н₂0, и "двойниковый" космический корабль сообщит:

"На Земле слово вода значит Н₂0".

Заметьте, что проблемы экстенсионала имени вода не возникает — слово просто (как мы говорим) имеет два разных значения: на Двойнике оно употребляется в смысле *водад\ а на Земле — в смысле 'водаз'. То, что двойники землян называют водой, с нашей точки зрения,— не вода. Экстенсионалом слова "вода₃" является множество объектов, состоящих из молекул Н₂0; экстенсионалом слова "вода" в смысле 'водад' является множество объектов, состоящих из молекул XYZ, или что-то в этом роде.

А теперь давайте сделаем шаг назад во времени и вернемся примерно к 1750 году. Средний землянин не знал, что вода состоит из водорода и кислорода, а его двойник с планеты-близнеца не знал, что вода состоит из XYZ. Пусть таким средним землянином будет Оскар_ь а на Двойнике ему

В дальнейшем тексте английские имена реалий заменены русскими, а упоминания об английском языке опущены (так, например, сочетание Earthian speaker of English переведено либо как 'говорящий', либо как 'землянин').— Прим. ред.

будет соответствовать Оскар ₂. Можете для себя предположить, что все, что было известно о воде Оскару_ь было известно о "воде" Оскару ₂. Если хотите, можете даже считать, что Оскарх и Оскар ₂ были точным подобием друг друга по внешности, чувствам, внутренним монологам и т. п. И все же экстенсионал имени 'вода* на Земле был в 1750 г. точно таким же, как и в 1950 г., то есть Н₂0, а экстенсионал имени 'вода' на Двойнике был в 1750 г. таким, как и в 1950 г., то есть XYZ. Оскар! и Оскар₂ понимали имя 'вода' в 1750 г. по-разному, хотя они и находились в одном и том же психологическом состоянии и хотя при тогдашнем состоянии науки ученым потребовалось бы еще 50 лет, чтобы обнаружить, что они по-разному понимают имя 'вода'. Таким образом, экстенсионал имени 'вода' (то есть фактически то, что в интуитивном, доаналитическом смысле называется "значением") не является сам по себе функцией от психологического состояния говорящего *.

Здесь возможно такое возражение: почему же мы должны считать, что у имени 'вода' в 1750 и 1950 гг. был один и тот же экстенсионал (и на Земле, и на Двойнике)? Допустим, я указываю на стакан с водой и говорю: "Эта жидкость называется водой". Мое "остенсивное определение" воды имеет следующую эмпирическую пресуппозицию: тот объем жидкости, на который я указываю, находится в некотором отношении тождества (скажем, х есть та же жидкость, что и у) к большей части того вещества, которое я и другие люди, принадлежащие к моему языковому сообществу, в других случаях называют 'вода'. Если эта пресуппозиция ложна — допустим, потому что я, сам не зная того, указываю на стакан с джином, а не с водой,— тогда я и не могу ожидать, что мое остенсивное определение будет принято. Таким образом, остенсивное определение содержит то, что можно назвать не окончательным (defeasible) необходимым и достаточным условием: необходимое и достаточное условие для того, чтобы быть водой, состоит в наличии отношения "та же жидкость" к содержимому стакана; но это условие необходимо и достаточно только в том случае, если истинна эмпирическая пресуппозиция. Если она Бе истинна, тогда в действие приходит одно из предварительных (fallback) условий.

Здесь существенно то, что отношение "та же жидкость" является теоретическим отношением: чтобы установить

¹ См. подробнее примечание 2 (ниже) и соответствующий текст,

тождество, может потребоваться неограниченное число научных экспериментов. Следовательно, сам тот факт, что говорящий мог бы в 1750 г. назвать XYZ 'водой', не означает, что "значение" слова 'вода' за этот промежуток времени для среднего человека изменилось. И в 1750 г., и в 1850 г., и в 1950 г. можно было указать, скажем, на жидкость в озере Мичиган как на пример 'воды'. Изменилось бы то, что в 1750 г. мы бы ошибочно считали, что XYZ находится в отношении тождества к жидкости в озере Мичиган, тогда как в 1800 г. или 1850 г. мы бы уже знали, что это не так.

А теперь давайте немного изменим наш научно-фантастический сюжет. Я буду считать, что человеку, который не является специалистом, невозможно отличить кастрюли и сковородки из молибдена от кастрюль и сковородок из алюминия. (Так вполне могло бы быть, и, a fortiori, так вполне может быть, насколько я могу судить, исходя из "знания значений" слов 'алюминий' и 'молибден'.) Теперь представим себе, что на Двойнике молибден так же повсеместно распространен, как на Земле алюминий, а алюминий на Двойнике так же редок, как на Земле молибден. В частности, будем считать, что 'алюминиевые' кастрюли и сковородки на Двойнике сделаны из молибдена. Наконец, будем считать, что на Двойнике слова 'алюминий' и 'молибден' меняются местами: 'алюминий' — это название молибдена, а 'молибден' — это название алюминия. Если на Двойник попадет космический корабль с Земли, то земляне, вероятно, и не заподозрят, что 'алюминиевые' кастрюли и сковородки на планете-близнеце сделаны не из алюминия, тем более что жители Двойника говорят, что они из алюминия. Но между этим случаем и случаем с водой есть важное различие. Металлург с Земли легко смог бы определить, что 'алюминий' — это молибден, а металлург с Двойника с такой же легкостью смог бы определить, что алюминий — это 'молибден' (кавычки в этом предложении обозначают употребление, принятое на Двойнике). Если в 1750 г. никто ни на Земле, ни на Двойнике не мог бы отличить воду от 'воды', то заблуждение относительно алюминия и 'алюминия' распространяется только на часть соответствующих языковых сообществ.

Этот пример прекрасно иллюстрирует то же, что и предыдущий. Если Оскар_х и Оскар ₂ говорят на правильном земном языке и на правильном двойниковом языке соответственно и ни тот ни другой не отличается особыми познаниями в химии или металлургии, тогда употребление слова алюминий у них не сопровождается никакими различиями в психологическом состоянии; тем не менее приходится констатировать, что слово "алюминий" имеет экстенсионал алюминия в идиолекте Оскара! и экстенсионал молибдена в идиолекте Оскара ₂. (Приходится также констатировать, что Оскар! и Оскар ₂ обозначают словом алюминий разные вещи и что это слово на Земле и на Двойнике имеет разные значения и т. д.) И снова мы убеждаемся, что психологическое состояние говорящего н е определяет экстен-сионала (или, что то же, значения в доаналитическом понимании этого слова).

Прежде чем продолжить разбор этого примера, позвольте мне привести пример н е из фантастики. Предположим, что вы, как и я, не можете отличить вяз от бука. Все-таки мы говорим, что экстенсионал слова вяз в моем идиолекте такой же, как и в идиолекте любого другого, а именно — все множество вязов; и что все множество буков составляет экстенсионал слова бук в обоих наших идиолектах. Таким образом, вяз в моем идиолекте и бук в вашем идиолекте имеют разные экстенсионалы (как и должно быть). Неужели же можно считать, что это различие в экстенси-оналах проистекает от различия в наших понятиях (соп-cepts)? Мое понятие о вязе ничем не отличается от моего понятия о буке (в чем я со стыдом признаюсь). Если же все-таки кто-нибудь героически попытается настаивать на том, что различие между экстенсионалом слова вяз и экстенси-оналом слова бук в моем идиолекте объясняется различием в моем психологическом состоянии, тогда мы всегда сможем доказать с помощью "двойникового" примера, что он не прав. Пусть слова вяз и бук в употреблении на Двойнике меняются местами (так же как алюминий и молибден в предыдущем примере), или представьте себе, что на Двойнике у меня есть Doppelgänger, полностью, молекула в молекулу, мне "идентичный". Если вы еще и дуалист, то представьте себе, что мой Doppelgänger думает в точности так, как думаю я, и обладает теми же ощущениями, складом характера и т. д., какими обладаю я. Тогда было бы нелепо думать, что его психологическое состояние хоть в чем-то отличается от моего, и все же словом вяз он "обозначает" бук, а я словом вяз "обозначаю" вяз. Как к этому ни подходи, не найдешь в голове "значений", они локализованы не там.

Два последних примера связаны с одним важным для языка фактом, который, как ни странно, никогда не отмечался: существует разделение языкового труда. Вряд ли мы могли бы пользоваться такими словами, как вяз или алюминий, если бы никто не умел распознать среди деревьев вяз и среди металлов алюминий, но тот, для кого важны их отличительные свойства, не обязательно должен сам уметь их распознавать. Возьмем другой пример. Очевидно, что золото важно во многих отношениях: это драгоценный металл, оно используется как валюта, оно имеет символическую ценность (для большинства людей важно, чтобы их золотое кольцо действительно было из золота, а не только выглядело золотым) и т. д. Наше общество можно рассматривать как своего рода "предприятие". На этом предприятии одни люди заняты ношение м золотых обручальных колец, другие люди заняты их продажей, а есть и такие люди, которые специализируются на определении того, я в-ляется ли тот или иной предмет действительно золотым. Нет никакой необходимости в том, чтобы каждый, кто носит золотое кольцо (золотые запонки и т. п.) или говорит о ценах на золото, занимался бы куплей и продажей золота. Нет нужды в том, чтобы каждый, кто продает и покупает золото, был в состоянии распознать, является ли вещь действительно золотой в обществе, где не практикуется продажа фальшивого золота; в случае же сомнения всегда можно проконсультироваться у эксперта. И нет никакой необходимости и общественной пользы в том, чтобы каждый, кому доводится покупать или носить золотые вещи, сумел с уверенностью определить, сделаны ли они действительно из золота или нет.

Все эти факты просто иллюстрируют обычное общественное разделение труда (в широком смысле). Но они предполагают и разделение языкового труда: каждый, для кого по какой-либо причине важно золото, должен овладеть словом золото, но ему вовсе не обязательно овладевать методом распознания золота. В этом он может положиться на особый подкласс людей, пользующихся языком. Языковое общество, рассматриваемое как целостный коллектив, владеет теми сведениями, которые определяют употребление имен нарицательных — необходимыми и достаточными условиями для включения объектов в экстенсионал имени, способами распознания их вхождения в экстенсионал и т. д.,— но этот общественный коллектив разделяет труд, который связан со знанием и использованием разных аспектов "значения" такого, например, слова, как золото.

Подобное разделение языкового труда, разумеется, основано на разделении не-языкового труда и предполагается им. Если считать, что слово золото может входить в словарь только тех людей, которые отличают золото от других металлов, то это слово окажется по отношению к указанной категории лиц в том же положении, что и слово вода в 1750 г., а остальные люди просто не смогут им пользоваться. Есть слова, не предполагающие разделения языкового труда, например стул. Однако с ростом общественного разделения труда, с развитием науки растет и число слов, требующих разделения языкового труда. Слово вода до появления химии вовсе не обнаруживало этого разделения. В настоящее время, конечно, необходимо, чтобы каждый, кто пользуется языком, умел бы распознать воду (в нормальных условиях — безошибочно); вероятно также, что большинство взрослых носителей языка знают даже необходимое и достаточное для идентификации воды условие "вода есть Н₂0", но лишь немногие взрослые смогли бы отличить воду от жидкостей, которые внешне ее напоминают. В случае сомнения человек полагается на "экспертов". Таким образом, способом распознавания, которым владеют эксперты, благодаря им владеет весь языковой коллектив, хотя он и доступен не всякому индивидуальному представителю коллектива: таким путем частью общественного значения слова вода могут стать самые специальные сведения о воде, хотя они и неизвестны большинству людей, в чей лексикон входит слово вода.

Мне кажется, что для социолингвистических исследований разделение языкового труда — очень важное явление. В этой связи мне хотелось бы сформулировать следующую гипотезу.

Гипотеза об универсальности разделения языкового труда. В каждом языковом коллективе происходит описанное выше разделение языкового труда, то есть в его языке имеется хотя бы несколько терминов, критерии определения которых известны только одной подгруппе говорящих. Употребление этих терминов остальными людьми обусловлено их сотрудничеством с представителями соответствующих подгрупп.

Нетрудно понять, как это явление объясняет некоторые из приведенных выше примеров, которые демонстрировали несостоятельность посылок (1 и 2). Когда употребление имени требует разделения языкового труда, средний носитель языка не в состоянии определить его экстенсионал. Нет сомнения в том, что экстенсионал не зависит от индивидуального психологического состояния этого среднего человека; экстенсионал определяется только социолингвистическим состоянием языкового коллектива как целого.

Подводя итоги изложенному, можно отметить, что в мире существует два рода орудий: есть такие орудия, как молоток или отвертка, которыми может пользоваться один человек, и есть такие орудия, как морской корабль, для использования которых необходима деятельность коллектива людей. До сих пор господствовало представление о словах как орудиях первого рода.

Дата добавления: 2015-09-05