Глава 11 старые знакомые и новые тайны

Муре удалось уговорить коменданта Баррикадной — на Улицу 1905 года Нюту переправили на дрезине, с большой осторожностью. С ней отправились Вэл, Мура, Алек и Кирилл, старавшийся держаться тише воды ниже травы. Тушинец был искренне рад, что после тяжелого разговора Нюта вообще не отказалась видеть его впредь.

Как ни странно, рассказанная Кириллом новость обернулась против него же. Алек, в ответ на вопрос Нюты, почему он скрыл, что пришел с Беговой, вполне логично ответил, что не хотел ее волновать. Вполне логично же, сославшись на недавний обморок, он клятвенно пообещал девушке ответить на все вопросы, как только состояние ее здоровья исключит возможность его повторения. И Нюта ему поверила — просто потому, что хотела верить. В результате Кирилл и вышел виноватым — оказался каким-то злобным сплетником.

Сойдя с дрезины, Нюта впервые за долгое время вздохнула свободно — по сравнению с Баррикадной здесь было куда просторнее. Уже ставшие почти родными высокие розовые колонны, высокий же потолок. Даже металлические цифры «1905», чередующиеся на стенах со стилизованным изображением факела, выглядели как-то нарядно и величественно. Хуже было другое: переезд и устроенная ей торжественная встреча так разволновали Нюту, что она снова слегла.

Силы никак не хотели возвращаться к победительнице Зверя. Для нее установили персональную палатку в самом центре станции — почти новую, веселой ярко-оранжевой расцветки. Мура шепнула, что палатку заказали в Ганзе, скинувшись всем миром. Там ее часто навещали — кроме Вэла и Муры забегала повеселевшая Маша, то одна, то с сыном, несколько раз заходил лысый комендант, теперь казавшийся девушке вполне милым. При первом визите он наконец-то представился — «Зотов, Илья Иванович» — и торжественно вручил девушке не только ее старый временный пропуск, но и новенький паспорт. «Почетный житель станции Улица 1905 года», — прочитала Нюта и чуть не прослезилась, смутив коменданта.

Во второй визит к Нюте Зотов сидел и мялся. Спросил, не беспокоят ли ее, нормальная ли пища, не нужно ли чего? Нюта заверила, что всем довольна. Комендант кивал, но не уходил. Девушка решила, что ему, как и многим жителям станции, неловко перед ней, что он чувствует свою вину. Она улыбнулась, желая показать, что вовсе не держит зла, и задала давно интересовавший ее вопрос — что за детский рисунок висел у него над столом?

Такой бурной реакции Нюта не ожидала. Илья Иванович схватил ее за руку, прижался к ней лбом, и слова полились неудержимым потоком, как будто мужчина уже не мог держать свое горе в себе. Запинаясь, он рассказывал ей историю своей жизни, точно исповедовался перед ней как каким-то высшим существом, которое имело право судить.

Из его довольно бессвязного рассказа о жизни до Катастрофы, пересыпанного непонятными словами, Нюта выяснила, что Зотов родился и вырос не в Москве, а в каком-то маленьком городке. Тогда собственное существование казалась ему скучным и бессмысленным, и только сейчас он стал понимать, какая дивная и замечательная это была жизнь. Зимой можно было кататься в лесу на лыжах и на замерзшем пруду — на коньках, летом ходить на городской пляж, который был уже почти и не городской, — на том берегу пруда начинался лес. Илья с друзьями плавали в мутноватой зацветающей воде или загорали на берегу, усыпанном окурками, подсолнечной шелухой и обрывками бумаги. Совсем рядом было шоссе, мимо на большой скорости проносились машины, которые молодые люди провожали глазами. Как Илья тогда завидовал людям, которые мчались в этих иномарках!

Отслужив в армии, Зотов вернулся на родину, но тоска по иной, красивой жизни в нем лишь окрепла. Иногда он приезжал в Москву, чтобы побродить по огромному городу, где жизнь казалась такой интересной и насыщенной и где сам молодой человек был абсолютно чужим, а вечером садился в электричку и ехал обратно. Однажды на вокзале он увидел объявление, приглашающее молодых мужчин на службу в Управление милиции но охране метрополитена. Так метро стало местом его работы, как и многим другим, позволило выжить при Катастрофе и даже найти себя в новой жизни. В метро же Зотов встретил и свою будущую жену.

Люся была домашней девушкой, тоненькой, хрупкой и беззащитной, с длинными каштановыми волосами, которые она сначала каждый день заботливо расчесывала, но вскоре была вынуждена коротко остричь. Илья был уверен — на поверхности, в прежней жизни, такая девушка даже не взглянула бы на рядового милиционера, не обладающего примечательной внешностью и даже не москвича. А здесь он был чуть ли не героем, одним из новых хозяев жизни, и Люся смотрела на него восхищенными глазами. Он назначал ей свидания вечерами в конце станции, на которые девушка приходила не всегда. Зотов думал, что не слишком-то ей и нужен, и не знал, что красавица рвалась к нему точно так же, как и он к ней, а не приходила иной раз из-за нездоровья, которое тщательно скрывала от всех. Несмотря на всю свою неприспособленность к жизни под землей, она инстинктивно чувствовала, что в этих жутких условиях слабость лучше никому не показывать. Из-за таких недоразумений их любовь достигла небывалой силы, и Люся едва дождалась официального предложения, чтобы с радостью ответить «да».

Конечно, со временем Зотов догадался, что жена его не совсем здорова. Труднее было понять, чем именно она больна: своего врача в тот момент на станции не было. Имелись, конечно, пара человек, умевших перевязывать раны и оказывать первую помощь, но о квалифицированном диагносте даже мечтать не приходилось. Но даже болезнь до поры до времени не слишком омрачала их существование. Они любили друг друга и были счастливы. Родилась дочь, которую назвали Алиной, но Зотовы были настолько поглощены друг другом, что почти не уделяли ребенку внимания. Не слишком красивая, угрюмая и замкнутая девочка любила рисовать и могла подолгу сидеть одна, водя огрызком дефицитного карандаша по не менее дефицитной бумаге.

Шли годы, Алина росла, а пару лет назад Люся опять забеременела. Переносила беременность тяжело, но ходила такая счастливая. На этот раз оба родителя очень ждали этого ребенка, и к тому же уже можно было считать, что жизнь как-то налаживается — не такая, как раньше, тяжелая, страшноватая, но тоже жизнь. Родился мальчик, хорошенький, как ангелочек. Они тряслись над ним, не оставляя ни на минуту. Хотя Алине в свое время не уделялась и сотая часть этого внимания, казалось, внешне она не проявляла ревности и брата как будто тоже любила.

Но мальчик был слабенький, это быстро стало ясно. Уже по прошествии года он начал чахнуть. Наверху, может, его и удалось бы выходить, а здесь не помог даже доктор Акопян — ребенок медленно угасал и в конце концов умер у родителей на руках. После этого Люся слегла и больше уже не встала: неведомая болезнь набросилась на ослабевшую от горя женщину с удвоенной силой. Оганез Ваганович вновь оказался бессилен. Конечно, Зотов думал о том, чтобы отправить жену на лечение в Полис или на Ганзу, где, по слухам, тоже имелось несколько неплохих специалистов, но он не ожидал, что она угаснет так стремительно.

Из-за всех этих горестных событий комендант совсем позабыл о дочери, а после похорон жены и вовсе замкнулся в себе. Даже когда Алина пропала, хватился ее не сразу — думал, что осталась в палатке у какой-нибудь подруги, совсем упустив из виду, что подруг-то у дочери почти не было.

В общем, в какой-то момент оказалось, что Алины нигде нет, никто не помнит точно, когда видел ее в последний раз, и не представляет, куда она могла деться. А отец слишком поздно осознал, что теперь, после смерти жены, это единственный близкий ему человек. Как знать, может, именно холодность и равнодушие отца стали причиной исчезновения девушки?

Разумеется, Зотов несколько раз обращался к Коре, но всем известно, насколько обычно «точны» ее предсказания. Как узнать, ошиблась ли она на этот раз или сказала правду? Тем более, что узнать удалось, прямо скажем, немногое. Коре лишь удалось увидеть, что Алина жива и находится в каком-то помещении. Добровольно или ее там удерживают силой — этого гадалка сказать не могла, зато заявила, что над головой девушки нависла беда.

Комендант с надеждой глядел на Нюту. Видно, думал, что раз она победила Зверя, то и эту загадку ей решить под силу. «Все идут ко мне за утешением, — подумала девушка. — А кто утешит меня? Этот груз мне не по силам». Все же она, как могла, успокоила Илью Ивановича и попросила не отчаиваться раньше времени. Вот с нею, например, Кора сказала правду, так что, возможно, его дочь тоже жива и ее удастся найти. Комендант покинул оранжевую палатку почти счастливым, словно ее хозяйка обещала ему помощь.

Вскоре девушка наконец-то смогла познакомиться и с пресловутой Корой. У гадалки оказалось узкое лицо, темные волосы и чуть раскосые глаза. Одета она была в какой-то балахон из грубой ткани с бахромой по подолу, в котором, при желании, можно было опознать упаковочный мешок. Как ни странно, Коре это одеяние безусловно шло и выделяло ее из толпы. Тем более, что она была увешана многочисленными разноцветными бусами, а на руках звенели браслеты, явно сделанные самостоятельно из подручных материалов. К ним были прикреплены старые монеты, бывшие в ходу еще на поверхности, бусины и тому подобная дребедень.

Сначала Нюта собиралась указать женщине, из-за которой чуть не погибла, на дверь, но потом подумала: «А ведь гадалка, как ни крути, оказалась права. И теперь, благодаря ей в том числе, у меня есть дом…»

Кора, судя по всему, полагала так же и никакого греха за собой не знала. При виде Нюты она, казалось, сильно расчувствовалась: плакала, обнимала ее, называла «дорогое дитя», бессвязно бормотала, что «знала, видела и не сомневалась», а уходя, заявила, что счастлива была бы иметь такую дочь.

— Она многим так говорит, — фыркнула потом Мура, с которой Нюта поделилась впечатлениями. — Но, между нами говоря, детей Кора не так уж любит, скорее, наоборот. Она еще на поверхности, семнадцатилетней девчонкой, сделала аборт, и с тех пор детей иметь не может. Не сказать, чтобы саму Кору это сильно расстраивало, мне кажется, ей это даже на руку, да вот беда — она недавно в очередной раз вышла замуж. Муж из клана муравьев и гораздо ее моложе. Гадалка-то наша, когда на станции выдавали паспорта, ухитрилась скостить свой возраст на несколько лет, а потом еще и пару раз его «теряла», каждый раз убавляя себе еще несколько годков. Так что теперь никто толком и не знает, сколько ей на самом деле лет.

— И что, мужа это так расстраивает? — не поняла Нюта.

— Да нет, дело в другом. Я же тебе рассказывала про муравьиную психологию: главное — потомство после себя оставить. Вот он и не понимает, почему женушка никак не беременеет.

— Ну, может, оно и к лучшему? — вздохнула Нюта. — Я слышала, что в последнее время рождается очень многодетей-мутантов.

А если им так уж хочется о ком-то заботиться, то усыновили бы какую-нибудь сироту или, я не знаю, завели бы себе ручную крысу.

— Мать ее мужа ждет внуков, — с сомнением сказала Мура. — Вряд ли она согласится на такую замену…

Однажды к Нюте в очередной раз заглянул Вэл, и ему на глаза попалась книжка с красивой картинкой на обложке, подаренная торговцем с Баррикадной. Девушка ее уже дочитывала. Вэл рассеянно повертел пухлый томик в руках и спросил:

— Ну и как, понравилось?

Нюта вспыхнула, решив, что над нею издеваются. Ей казалось, что такой умный, выдающийся человек не может всерьез относится к развлекательной литературе. Но Вэл, казалось, спрашивал вполне серьезно, а его огромные серые, чуть навыкате глаза смотрели ласково и внимательно. Казалось, ему в самом деле было интересно ее мнение но поводу прочитанного.

— Я не думала, что вас интересуют книжки вроде этой, — сказала девушка. — А так — да, вполне. Она меня от грустных мыслей отвлекала. Тут рассказывается о девушке и двух ее поклонниках. Один оказывается вампиром, а другой — оборотнем.

Вэл, к удивлению Нюты, смеяться не стал, а наоборот, прочел ей чуть ли не целую лекцию.

— Подобной литературой весьма увлекались наверху незадолго до Катастрофы. Многие и впрямь считали ее мутью, не стоящей внимания, но мне кажется, что нужна и она. Про вампиров, на самом деле, очень трудно правильно писать. Что мы о них знаем? Не так уж много. Это так называемое «не-мертвое» существо, которое днем якобы спит в гробу, а ночью выходит пить кровь. По некоторым данным, боится чеснока и распятия, по другим — ничего подобного. Большинство сходится в том, что хорошее средство упокоить вампира — осиновый кол. Это, так сказать, предрассудки, легенды, в которые разумные люди верить не станут. Но надо помнить, что и легенды не возникают просто так. Вспомни, как описан мальчик-вампир в романе? Очень красив и обладает необычными способностями. Лично мне этот запанибратский подход не близок — мол, мой дружок-оборотень живет на соседней улице, а с вампиром я за одной партой сижу. Мне нравится думать о вампире, как о некоем инфернальном существе, с которым у человека никакие мирные отношения, никакое взаимопонимание в принципе невозможны. Но смотри, разве ты сама не замечала вокруг себя людей со слишком привлекательной внешностью или выдающимися способностями?

— Конечно, — пробормотала Нюта, глядя на него. «И один из них сейчас сидит передо мной», — мысленно добавила она.

— Такие люди, как правило, артистичны, им необходимо внимание, они словно бы подпитываются чужой энергией. Значит, их тоже вполне можно считать вампирами — энергетическими.

— Да, — уже увереннее сказала Нюта и подумала про Кирилла.

— Интересно, что все остальные люди делятся на тех, кто видит их особенности, и тех, которые не видят или не обращают внимания, — таких большинство. Ты, как и героиня романа, — из тех, кто видит. Да и оборотней среди людей тоже полно, и они не всегда злые. Очень много информации можно почерпнуть из самых пустых с виду книг, если уметь правильно читать. Понимаешь, попытки людей описать мир вокруг себя напоминают рассказ о слепых, ощупывавших слона. Знаешь, на что похож слон?

Нюта кивнула: в последнее время Кирилл, чтобы не выяснять постоянно отношения, рассказывал ей о Зоопарке, показывая картинки в брошюре.

— Так вот. Слепым, ощупывавшим этого зверя, попадались разные части его тела, и у каждого в отдельности сложилось ложное представление. Но если эти представления суммировать, получилась бы правда. Так и писатели. Если писатель чего-то стоит, ему удается правильно показать какую-то часть жизни, хотя иногда он и сам не подозревает о том. Вот и автор твоей книги описывала, в сущности, действительность, думая, что сочиняет сказку. И из всех этих описаний, как из мозаики, можно сложить картину мира.

Нюта осмелела и рассказала Вэлу, как Крыся плакала над пестрой глянцевой книжечкой.

— Вот видишь, — сказал тот, — даже такой писательнице, как мне кажется, не слишком талантливой, удалось что-то схватить, раз твоя подруга выдала такую эмоциональную реакцию. Хотя наверняка она и представить не могла, в каких условиях будут читать ее книжку и что именно вызовет слезы. Наверняка, была бы очень удивлена. А вот если бы твоя подруга заскучала над книгой и не стала читать, тогда было бы понятно, что книжка действительно плоха. Впрочем, бывает так, что кому-то скучно, а кто-то, наоборот, ту же самую книгу читает взахлеб. Все это очень субъективно.

Нюта так и не поняла, по каким признакам можно отличить хорошую книгу от плохой, но переспрашивать постеснялась. Возможно, однозначного ответа на этот вопрос просто не было. К тому же Вэл всегда говорил с иронией, словно чуть посмеиваясь над собой, поэтому понять, шутит он или говорит серьезно, было очень трудно.

— Я вижу, ты уже приходишь в себя, — весело отметил тем временем Вэл. — Хочу в качестве развлечения кое с кем тебя познакомить. Тут у нас сектанты бродячие остановились…

Нюта испугалась: слово «сектанты» ассоциировалось у нее с чем-то нехорошим. Но Вэл успокоил ее, сказав, что на самом деле они вполне вменяемые ребята, доброжелательные и открытые, тоже пытаются на свой лад искать истину.

Два парня чуть постарше самой Нюты сидели в столовой и пили чай. Они и вправду оказались веселыми и общительными, но, начав рассказывать о своей вере, сразу сделались серьезными.

— Мы верим в учение Того, кто предсказал Катастрофу, — сказал светловолосый, коротко стриженный крепыш, которого звали Иваном.

— А кто ее предсказал? — заинтересовалась Нюта.

— Ну, вообще-то, говорят, многие предсказывали. Но наш Учитель предвидел и то, что некоторые уцелеют и станут жить под землей, — отозвался второй, худой темноволосый юноша с бездонными глазами по имени Слава.

— А как узнать побольше о его предсказаниях? — спросила Нюта.

— Увы, в этом-то одна из главных наших проблем, — развел руками парень. — За столько лет книги Учителя зачитали до дыр и растащили на цитаты. Теперь приходится передавать предания из уст в уста. Но все предсказанное в них сбылось — и насчет красных, и насчет фашистов. Ходят даже слухи, что Учитель, неузнанный, путешествует по метро. Поэтому мы тоже не сидим на месте — ищем встречи с ним, чтобы услышать новые откровения. Уже целое поколение сменилось в пути. Но кое-какие реликвии у нас сохранились.

И он с величайшей осторожностью предъявил Нюте два фрагмента обложек, заботливо запаянные в целлофан. На одном, желто-коричневом, выделялось написанное размытыми бледно-желтыми буквами «…умер…». Ясно было, что это лишь часть слова или фразы, но теперь, конечно, не представлялось возможным установить, кто именно умер, когда и по какой причине. На другом, совсем маленьком, на черном фоне бронзой отливали не то буквы, не то цифры «03».

— Вот видите, — сказал Слава, — тут тоже может быть разное толкование. Если это цифры, то, возможно, они имеют отношение к экстренной медицинской службе, которая когда-то существовала наверху. 03 был номер ее телефона. Если же считать, что это буквы О и З, то приходит на ум Оз Великий и Ужасный из старых детских сказок. Впрочем, это лишь самые распространенные толкования, на самом деле различных предположений и теорий довольно много. Один из наших братьев пишет об этом книгу.

Нюта очень заинтересовалась. Уходя, сектанты заверили ее, что, как только книга будет готова, они непременно дадут ей почитать.

Последняя группа посетительниц и вовсе ошеломила победительницу Зверя. Это были четыре девушки от пятнадцати до двадцати двух лет, которые объявили себя поклонницами Нюты. Все они обрились наголо по примеру Нюты, а многие специально нарисовали себе шрамы. Кроме того девушки принципиально носили исключительно мужскую одежду, по возможности военную, при встрече обменивались какими-то странными рублеными жестами и называли себя спасательницами. Проблема была в том, что все они были разного роста и комплекции, поэтому выглядели вместе несколько комично. Впрочем, одна, высокая блондинка по имени Дина, была очень похожа на Нюту. По всей станции спасительницы развесили листовки собственного изготовления, на которых не слишком умело была изображена суровая, большеглазая, наголо обритая девица с указующим пальцем. «А ты готова защитить свою станцию?» — вопрошала подпись под рисунком. Выглядело это все немного по-детски, но Зотов инициативу молодежи почему-то одобрил и велел одному из немногих оставшихся сталкеров провести с девушкам несколько занятий по обучению приемам рукопашного боя и стрельбе.

От всей этой суеты Нюта чувствовала себя безумно усталой. Единственное, что ее на самом деле интересовало, — разговоры с Алеком. Оказывается, парень знал ее мать и еще нескольких людей, которых она помнила с детства, и она не уставала его расспрашивать:

— А ребенок, который должен был родиться у мамы? Кто у меня появился? Братик или сестренка?

Алек сокрушенно вздыхал.

— Это был мальчик. Но он прожил совсем недолго, бедняжка. Доктор сказал, что он появился на свет со врожденным пороком сердца. Несколько месяцев помучался, плакал все время.

— Бедная мама, — вздыхала Нюта. — А сильно она изменилась?

Алек пожимал плечами:

— Я даже не знаю. Ты, наверное, решишь, что сильно, а вот мне кажется, что нет, я ведь ее каждый день видел.

— А обо мне она вспоминает?

— Конечно, каждый день. Говорит: «Где-то теперь моя девочка? Жива ли она?»

— Может быть, ты сходишь на Беговую и сообщишь, что я жива и скоро приду? Или, еще лучше, приведешь сюда ее? — с надеждой предлагала девушка, но Алек не соглашался:

— Не стоит. Во-первых, я не хочу тебя оставлять одну, тем более пока тут Метросексуал крутится. Еще, чего доброго, опять доведет до приступа. Во-вторых, передать весть после долгой разлуки — куда хуже, чем привести живого человека, которого она уже и не надеется увидеть. А в-третьих, сама она сюда не дойдет. То есть, дойдет, конечно, но у нее в последнее время очень ноги болят. Врачи говорят — ревматизм. Зачем же ее понапрасну мучить? Лучше поправляйся скорее, и мы вернемся на Беговую вместе.

— Какой ты умный, как хорошо ты решил! Что бы я делала без тебя? — благодарно восклицала Нюта. И Алек довольно улыбался.

Разумеется, заходил Кирилл, болтал о каких-то незначительных пустяках. Но в глазах тушинца стоял упрек, и Нюте было тяжело с ним разговаривать. К тому же при виде Кирилла снова оживали сомнения. Почему все-таки Алек скрыл, что он с Беговой? Говорит, что не хотел ее волновать. Но ведь Нюта, наоборот, страшно обрадовалась, узнав, что мать жива. Что же у нее за судьба такая несчастная, что за странные люди ее окружают? Они все время врут ей, при этом делая вид, будто это из лучших побуждений. И как понять, кто из них на самом деле ей предан, а кто лишь притворяется? Может, оба они преследуют какие-то собственные цели или, наоборот, только и думают о том, чтобы ей было лучше? Нет, она не стоит ни Кирилла, ни Алека. Неужели они не видят, что победительница Зверя — всего лишь несчастная идиотка с расстроенными нервами и манией преследования?

* * *

Однажды Мура, заглянувшая к Нюте выпить перед сном чая, столкнулась на входе с как раз уходившим Алеком.

— Смотри-ка, сколько у тебя поклонников! — шутливо пихая девушку в бок, заявила она. — Двое лучше, чем ни одного, а?

— Даже если один — оборотень, а другой — вампир? — в тон ей спросила Нюта.

— Так это же еще интереснее! — засмеялась Мура. — Ты теперь с Корой дружишь, вот и попросила бы ее погадать, кто из двоих предназначен тебе судьбой, — вдруг на этот раз она правду скажет?

— А вам она гадала? — машинально спросила Нюта. Мура вдруг погрустнела.

— Да я уж не думаю о таких вещах, — сказала она. — У меня все в прошлом: любовь моя наверху осталась.

Нюта вопросительно посмотрела на нее, и Мура, поколебавшись, стала тихонько рассказывать:

— Незадолго до Катастрофы, когда было мне лет двадцать, я познакомилась в Интернете с одним мальчиком, Олегом. В чьем-то блоге, не помню уже. Это здесь мы часто не знаем, что на соседней станции творится, а наверху были такие средства связи, что можно было общаться с человеком, пусть он хоть бы за океаном был, на другом конце мира, фотографии свои посылать, даже разговаривать через специальные устройства, видя друг друга. И вот стали мы с ним переписываться. Какие же он мне письма писал! До сих пор помню. А я еще тогда удивлялась, что это он тут и там скобки ставит? Спросила у подруги, та говорит: «Дура! Скобка означает улыбку». И я тут же почту открыла и стала считать, сколько раз Олег мне улыбнулся! И вправду дура была. И вот мы с ним как раз договорились встретиться. Я жила на Смоленской, а он — на Планерной, хотя до метро еще на автобусе надо было добираться. Решили встречаться посередине — на Полежаевской. Так я и оказалась в тот день в метро. Уже почти доехала, и тут началось. Поезд остановился на Улице 1905 года, объявили, что дальше он не пойдет. Шум, крик, плач, толпы народу валят. Так мы и не встретились. Видно, Олег был среди тех, кто в тот день наверху погиб. Здесь я потом жила то с одним, то с другим, но все как-то не складывалось. До сих пор его вспоминаю и плачу.

Нюта наморщила лоб, соображая.

— Если вы договорились встретиться и вам уже оставалось до Полежаевской две остановки, значит, он в это время тоже был в метро, в пути. И вполне мог оказаться где-нибудь поблизости.

Мура вытаращила глаза.

— Господи, девочка! — пробормотала она. — Почему мне, взрослой тетке, это в голову не пришло, а ты видишь все так ясно, словно у тебя и вправду дар? Конечно, он наверняка в это время уже ждал на Полежаевской, я ведь чуть-чуть опаздывала. Неужели мы с ним были совсем рядом и ничего не знали друг о друге?

Тут в голову женщины пришла новая мысль.

— Но ведь не так давно на Полежаевской всех вырезали! — простонала она и разрыдалась.

Что Нюта могла сказать на это? Она чувствовала себя в каком-то эпицентре чужих страстей. Как будто, когда она спасла станцию, все уверовали в нее, как в высшее существо, и кинулись к ней со своими проблемами.

После того разговора Мура несколько дней ходила с покрасневшими глазами и даже сходила к Коре — погадать. Та ее не утешила: сказала, что не понимает, жив ли еще ее Олег или нет. Единственное, что она увидела, — будто бы он находится в том же месте, что и пропавшая дочь коменданта, а когда Мура спросила, надо ли это понимать так, что оба они мертвы, беспомощно пожала плечами.

— Наверное, ей и вправду лучше было бы сажать шампиньоны, — вздохнула Нюта, узнав об этом.

— Кора у нас как Кассандра, — заметил Вэл.

— Ты все путаешь, — сказала печально Мура, — Кассандра-то как раз все предсказывала правильно. Просто ей никто не верил — такое уж боги на нее наложили проклятие…

А вот комендант, в отличие от Муры, необычайно оживился. Он вдруг поверил, что Алину действительно можно найти, надо только поискать хорошенько. Илья Иванович то и дело забегал поделиться своими соображениями к Нюте, сталкиваясь там то с Валом, то с Мурой. Что девушку радовало — если раньше Зотов считал их высокомерными выскочками, то теперь стал относиться к обоим гораздо теплее. Да и они, в свою очередь, стали находить его более привлекательным, хотя раньше относились, как к тупому солдафону. Маша, помнится, рассказывала, что спасительница Улицы 1905 года словно вдохнула в станцию новую жизнь: муравьи и индиго, сперва сплотившиеся перед лицом неминуемой гибели, избавившись от нее, стали жить куда дружнее. — А может, Алина ушла с кем-нибудь на Ганзу? — спрашивал комендант. — Если так, то плохо: там столько всякой швали толчется… Фашисты вот часто бывают.

— Да что вы все — фашисты, фашисты! — возмутился Вэл. — Они тоже разные. Я среди них друга детства, Егорку, встретил. Он с самого начала случайно на Чеховскую попал. Это уж потом фашисты там власть захватили, недовольных казнили, а кто-то успел сам уйти. А вот Егор не захотел уходить. Он вообще вне политики — механик, золотые руки. Чинит технику всякую — такие везде нужны.

— Чего ж ты там с другом не остался? — ехидно поинтересовался комендант.

— Не люблю бессмысленных обрядов и ритуалов, — высокомерно вскинул голову мужчина. — А еще больше — когда мне указывают, что я должен думать. Я — Вэл, единственный и неповторимый, и как-нибудь сам разберусь, к кому и как должен относиться. Вдобавок ненавижу агрессивную толпу и когда на меня вешают ярлыки. Я не коммунист, не нацист, не садист, не интернационалист. В крайнем случае можете считать, что я индивидуалист и пофигист.

Комендант нахмурился и процедил:

— А ты в курсе, что из-за таких, как твой дружок-соглашатель, фашисты скоро все метро завоюют? Он им, небось, и оружие чинит, из которого они потом в мирных людей стреляют!

— Да ладно тебе, Иваныч, не шуми! — похлопал его по плечу Вэл. — Я вот что скажу, — произнес он, невольно подстраиваясь в лад коменданту, — людям был дан шанс одуматься, а они им не воспользовались. Опять чего-то делят, истребляют друг друга… Да если посчитать, кто чаще убивает, люди или монстры, так первые, небось, впереди окажутся. Поэтому скоро все метро вымрет к чертовой матери.

— Эх, правильный ты мужик, Валера, хоть и не без закидонов, конечно, — вздохнул комендант. — Верно говоришь, надо нам вместе держаться, иначе всем хана.

Комендант и сам отчасти понимал Вэла. Здесь, на отшибе, они не слишком следили за политикой. Наверное, комендант, хоть и вырос уже после развала СССР, все же больше сочувствовал коммунистам. Но в душе он был рад, что сюда не дотягивалась тяжелая рука генсека Красной линии товарища Москвина. А вот к фашистам, как и большинство людей, у которых кто-нибудь из старших родственников да погиб в Великой Отечественной, относился с нескрываемой неприязнью. «Никогда не забывайте, — любил повторять он, — что от нас до этого чертового Рейха всего два перегона по прямой. Бдительность должна быть на высоте!»

И никто из обитателей Улицы 1905 года не подозревал, что ближайшая угроза исходит вовсе не из Четвертого Рейха.

* * *

Кирилл брел по туннелю в сторону Баррикадной, освещая рельсы фонариком. Здесь попадались очень любопытные многоножки размером чуть ли не с крыс, да и вообще тушинцу хотелось прогуляться и отвлечься. Он чувствовал, что теряет Нюту, — этот тип в самое короткое время приобрел на девушку такое влияние, что никого другого она уже не слушала. Это было похоже на колдовство — чем он так приворожил ее? Она буквально в рот ему смотрит, ловит каждое слово. А если спорить, получается только хуже.

В туннеле сегодня было тихо. Конечно, Кирилл помнил, что нужно быть начеку, но в погоне за особенно крупным экземпляром уховертки совсем забыл об осторожности. Когда он опомнился, мерное постукивание раздавалось совсем рядом, хотя звук казался совсем не страшным. Он направил луч фонарика в ту сторону и обмер.

К нему приближался человек без головы, одетый во что-то темное и ощупывавший палочкой шпалы перед собой. «Ну, все!» — подумал Кирилл. Ноги у него стали ватными, а руки затряслись так, что едва не выронили фонарик. Сразу вспомнились рассказы про Путевого Обходчика, а ведь парень не верил во все эти легенды. Но одно дело не верить чужим рассказам, а другое — собственным глазам. Правда, никто не упоминал о том, что Обходчик — без головы. Стоп! О каком-то Безголовом толковала Нюта. Что же она говорила? Кажется, что при встрече с ним можно уцелеть, если отойти в сторону и затаиться. Но было уже слишком поздно, к тому же парень, при всем желании, не смог бы сделать и шага.

— Кто здесь? — окликнул он дрожащим голосом, хотя прекрасно знал, что не получит ответа. Что этот кошмар так и будет безмолвно приближаться к нему, пока жертва не сойдет с ума от ужаса. Да и как бы он мог услышать оклик, если у него нет ни глаз, ни ушей?

Но существо неожиданно остановилось, и тут Кирилл с невыразимым облегчением заметил, что голова у него все же была. Просто человек низко опустил ее на грудь, и в густом сумраке туннеля она сливалась с пальто, создавая на расстоянии такой жуткий эффект.

Человек словно бы прислушивался. Похоже, это был просто какой-то старик, хотя и непонятно, что он делает в туннеле один, — судя по всему, он подслеповат, да еще и глуховат. На бомжа вроде не похож, запах от него исходит какой-то странный — тяжелый и неприятный. Впрочем, парень слышал о таких случаях — когда никому не нужные старики становились обузой, их отводили в туннель и бросали там, оставив немного еды на первое время. Правда, он не думал, что на цивилизованных станциях тоже так поступают. Насколько он знал Зотова, тот, хотя и вечно жаловался на нехватку еды, никогда не попрекал куском ни стариков, ни детей. Даже инвалидам придумывал посильные занятия, чтобы они не ощущали себя в тягость остальным. По станции, например, ловко передвигался безногий калека, у которого вдобавок не хватало нескольких пальцев на одной руке, лицо было словно обожжено, а шея находилась в каком-то подобии корсета. Он вовсе не выглядел несчастным, наоборот, вполне сытым и ухоженным. Более того — многие обитатели станции относились к нему с непонятным почтением.

— Здесь кто-то есть? — спросил старик дребезжащим голосом, прервав размышления Кирилла.

— Как вы здесь оказались? — спросил Кирилл. — Откуда вы?

— Помогите мне, — услышал он в ответ.

— Ну конечно. Давайте я провожу вас до Улицы 1905 года. Тут совсем недалеко.

Он потянул старика за рукав, но тот уперся.

— Моей девочке плохо, — бормотал он. — Помогите, — и пытался увлечь Кирилла в обратную сторону.

Парень колебался. Судя по всему, где-то поблизости осталась какая-то больная и раненая девочка, возможно, внучка старика. Самым разумным в такой ситуации было бы вернуться на Улицу 1905 года и сообщить патрульным, а они пусть разбираются. Но если и вправду совсем рядом находится беспомощный ребенок, то не стоит терять времени. Сначала надо посмотреть, в чем дело и какая помощь нужна, а то ведь этот бедолага ничего толком и рассказать не сможет. Может, вообще окажется, что он сумасшедший и никакой девочки на самом деле нет.

И Кирилл позволил старику увлечь себя в туннель. Тот вцепился в него с неожиданной силой, тяжело навалившись на руку. Они уходили все дальше, и тушинцу это уже совсем не нравилось.

— Давайте вернемся, — сказал он.

— Сейчас, сейчас, — бормотал старик и вдруг потянул его вбок. Кирилл посветил фонариком и увидел туннель, уходивший куда-то в сторону от основного. Рельсов здесь не было, зато под ногами хлюпала вода. Кирилл дернулся, пытаясь вырвать у старика свою руку, но тот умоляюще забормотал:

— Пожалуйста, тут рядом, немножко осталось.

В луч фонаря неожиданно попал мумифицированный труп в лохмотьях, и до парня неожиданно дошло: а не тот ли это туннель к Белому Дому, о котором рассказывал торговец на Баррикадной? Там, говорят, когда-то шли бои. Он остановился, не желая идти дальше. Мало ли, куда тащит его этот ненормальный.

— Все-все, уже пришли, — поспешно сказал старик и шагнул в темный проем. Кирилл, поколебавшись, все-таки последовал за ним.

Они оказались в просторном помещении с низким потолком. На каком-то ящике стояла одинокая свеча в консервной банке, но этого источника света явно было недостаточно. Кирилл посветил фонариком вокруг и вдруг услышал раздраженное ворчание. Вдоль стены стояли клетки, и их обитатели были явно очень недовольны — рычали и сверкали глазами. Парень, забыв обо всем, рассматривал животных. Пятнистый зверек с острым носом, глаза словно обведены черными кругами. Еще одно пушистое существо, на первый взгляд кажущееся таким милым, что хотелось его немедленно погладить. Но когда Кирилл протянул руку, щелкнули зубы — он еле успел отдернуть руку, иначе остался бы без пальца. Завороженный, парень переходил от клетки к клетке.

— Нравится? — самодовольно спросил старик. — Уникальные экземпляры, сохранились только здесь. Не всех удалось спасти… многие, увы, передохли.

Осмотрев клетки, Кирилл осветил стоявший возле противоположной стены топчан, покрытый ворохом тряпок. Здесь вообще стоял тяжелый запах, но ему показалось, что эти тряпки пахнут особенно противно. Вдруг он услышал стон. Тряпки зашевелились, из них приподнялась женщина и принялась тереть руками глаза. Кирилл опустил фонарик, чтобы она привыкла к свету.

Женщина была бледной, темноволосой, с заострившимся носом и запекшимися губами. На ней была только какая-то замызганная рубашка.

— Девочка моя, — пробормотал старик, — чего тебе дать?

Пить! — пробормотала та. Старик протянул ей какую-то банку с мутной водой, и женщина принялась жадно глотать.

— Может, поесть хочешь?

Мотание головой.

— Тошнит меня. Кого ты привел?

— Он поможет нам. Тебе надо рожать детей.

— Ничего мне уже не надо, — с отвращением сказала женщина. — Угомонился бы наконец, душегуб старый.

Ну, ну, полно. Ты поправишься. Как же я без тебя?

— Да уж придется как-нибудь, — с ненавистью пробормотала она и опять опустилась на ворох тряпок.

— Вот и хорошо, — приговаривал старик, — отдохни, и будешь здоровенькой.

Он присел на какой-то мешок, привалившись к стене. Дыхание со свистом равномерно вырывалось у него из груди. Кирилл понял, что старик заснул. Женщина опять приподнялась на топчане и поманила его.

— Подойди поближе… трудно мне говорить. Ты откуда?

Кирилл послушно присел на топчан, отвернув голову и стараясь не обращать внимания на тяжелый запах. От женщины даже на расстоянии исходил жар. Парень протянул руку, коснулся ее лба — так и есть, температура наверняка под сорок.

— Я с Улицы 1905 года. Давай, я буду говорить, а ты молчи. Я, кажется, сам уже догадался, кто вы. На Баррикадной рассказывали про какого-то профессора, который приносил в метро зверей из Зоопарка. А ты его дочь.

— Ученица, — прошептала она.

— Ты больна. У вас какие-нибудь лекарства есть?

— Все просроченное, ничего не помогает.

— Давай я схожу на станцию и приведу врача?

— Нет! — с ужасом вскрикнула она. — Никто не должен знать про нас.

— Но меня-то старик привести сюда не побоялся, — удивился парень.

Женщина промолчала. Казалось, она в беспамятстве. Кирилл поднялся и принялся осматривать помещение. В дальнем углу была еще какая-то дверь. Он шагнул туда и оказался на небольшой площадке. Вниз вела ржавая железная лестница. Кирилл из любопытства спустился на несколько ступенек. Потянуло прохладой и сыростью, и он услыхал внизу журчание воды, а спустившись еще немного вниз, увидел нишу в стене, где лежал какой-то сверток. Сам не зная, зачем он это делает, Кирилл потянул за ткань, покрытую бурыми пятнами. Сверток развернулся, и на него уставилась мертвыми глазами человеческая голова. Посиневшее, искаженное лицо, кое-где обезображенное трупными пятнами. Судя по всему, мужчина средних лет, убитый недавно и явно не монстрами. А если даже его убили животные, то так ровно отрезать голову они бы точно не смогли, не говоря о том, чтобы заворачивать ее в кусок полиэтилена. Кроме головы в свертке обнаружилась рука и ступня. Кирилла затрясло. Вдруг ему показалось, что на него кто-то смотрит. Посветив фонариком вниз, парень увидел темную воду, откуда высунулась чья-то черная гладкая морда, в ожидании раскрыв зубастую пасть.

«Так вот каких зверюшек они тут прикармливают! — потрясение пробормотал Кирилл. Он быстро стал подниматься по ржавой лестнице, потом выскочил на площадку. — Надо немедленно уходить отсюда!»

Профессор спал, женщина как будто тоже. Кирилл быстро направился к выходу, но вдруг услышал злобное ворчание и различил перед собою темную тень. Существо, похожее на огромную зубастую жабу, преградило ему путь.

— Бесполезно, — послышался тихий голос с кровати. Кирилл оглянулся. Женщина опять приподнялась и смотрела на него.

— Это Кром, любимец профессора. Он всех впускает и никого не выпускает.

Парень оскалился и схватился за висящий на плече автомат. И едва сдержал яростный вопль: магазина на месте не было! Должно быть, старик не зря так наваливался на руку Кирилла в туннеле.

— А ты не можешь ему приказать? — облизнув разом пересохшие губы, спросил Кирилл Нину Та покачала головой.

— Бесполезно. Он слушает только его одного.

Теперь Кирилл понял, почему профессор не побоялся его привести сюда, нарушив конспирацию. Предполагалось, что тушинец никому ничего не расскажет, потому, что останется здесь навсегда.

Кирилл сидел возле топчана, на котором металась в жару женщина. Он уже знал, что ее зовут Нина. Старик спал, а они тихонько разговаривали. Все эти годы Нина так страдала от недостатка общения, что теперь пользовалась случаем поговорить с нормальным, живым человеком. Она не боялась раскрывать свои тайны — что-то подсказывало ей, что Кирилл никому не сообщит, а если и сообщит, то ей будет уже все равно. Она знала, что умирает.

— Почему же вы не остались на Баррикадной? Неужели звери были для вас важнее? — спрашивал Кирилл.

— Зверей, конечно, тоже было жалко. И еще профессор не хотел находиться среди тупых, невежественных людей.

— Как же вы тут ухитрялись прокормиться сами и зверей кормить?

— Ну, сначала на поверхность поднимались — костюмы и противогазы у нас были еще во время жизни с людьми — обходили продуктовые магазины. А потом нашли способ добывать еду в метро. Когда сложились основные государства — Рейх, Ганза, Красная линия, мы стали торговать с ними. Вернее, с отдельными людьми.

— Что же вы могли им предложить?

— О, у нас было, что продать! Профессор еще на поверхности занимался проблемами омоложения организма. Делал вытяжку из эмбрионов, изготавливал лекарства, способные продлить человеку жизнь. Ведь несправедливо, что всем изначально отводится примерно одинаковый жизненный отрезок. Один транжирит его без толку, а другой успевает совершить множество важных открытий. Будет только справедливо, если этот другой проживет как можно дольше.

— Значит, профессор торговал своим лекарством? И где же он брал эмбрионов?

Нина насупилась и замолчала. Но Кирилл сам ответил на свой вопрос.

— Их поставляла ему ты.

— Они все равно были бы нежизнеспособными мутантами, — пробормотала Нина, всхлипнув.

— Понятно, — сказал Кирилл. — Меня сюда, видимо, тоже привели в качестве производителя сырья. А потом, когда надобность во мне отпадет, скормите своим зверушкам. Вот уж действительно безотходное производство, образец разумно налаженной жизни. Как в концлагере! Мой отец рассказывал, что прежние фашисты, те, что жили до Катастрофы, не только убивали узников, но и делали сумочки из их кожи и парики — из волос.

— Перестань! Зачем ты так? — тоскливо сказала она. — Я постараюсь тебе помочь.

— Ты ничего не можешь сделать. Сама сказала, этот милый лягушонок у двери не слушается никого, кроме профессора. Значит, те бедняги, останки которых мне попались, транжирили свою жизнь зря и вполне заслуживали того, чтобы срок им сократили? А за их счет профессор продлевал свое собственное существование? Как ты-то могла допустить, чтобы он проделывал над тобой все эти штуки? — Кирилл посмотрел на Нину с отвращением.

— Зачем ты так? — повторила она. — Я решилась на это ради науки.

— Ни за что не поверю. Тебе просто хотелось вкусно есть в то время, как большинство людей в метро подыхало с голода.

— Ты не веришь, что я могу быть преданной, а я восхищалась гением профессора. Своего любимого учителя.

— И в награду за свою преданность гниешь теперь заживо.

— Здесь очень трудно стерилизовать инструменты, — прошелестела Нина. — У меня началось заражение крови.

— А ведь твой гениальный учитель мог обратить свои способности на пользу людям. Отправиться бы в Полис — там тоже живут ученые, как я слышал. Но ему выгоднее было обделывать свои темные делишки вдали от людских глаз. Где же его благодарные клиенты теперь, когда тебе нужна помощь?

— Случилась беда, — пробормотала Нина. — Один из высших чинов Рейха умер после приема лекарства. Нас искали, заочно приговорив к повешенью. Хорошо, что они не знают об этом нашем убежище. К тому же сюда никто не суется — нас стережет Кром.

— И теперь ты умрешь из-за того, что я не смогу выйти отсюда и привести к тебе врача, — покачал головой Кирилл. — Тебе не кажется, что вы перемудрили с мерами безопасности?

Нина пожала плечами. Казалось, она устала. Кирилл встал и прошелся по помещению, разминая затекшие ноги. Осветил фонариком клетки. В одной из них ворочался толстый зверь с тупой мордой, а в углу клетки что-то белело. Луч фонарика упал на непонятный предмет, оказавшийся человеческим черепом. Кирилл не удивился. В крайней клетке сидела вроде бы обезьяна. Парень посветил и обмер — из клетки на него глядел ребенок лет четырех. Огромные глаза на бледном личике, тонкие, искривленные как веточки, руки, горб на спине. В ту же минуту ребенок отпрянул и забился в угол, закрывая лицо ладонями.

— Что это? — с ужасом спросил Кирилл.

— Это мой сын, — прохрипела с кровати Нина. — Одного я все же решилась родить. Наверное, зря — только на мучения ему и себе.

— А почему он в клетке?

— Чтобы случайно не убежал, куда не надо. У меня сил нет за ним следить, профессору тоже не до этого.

— Звери и то лучше относятся к своим детенышам!

— Перестань! — прохрипела Нина. — Все равно я скоро умру, кому он без меня нужен будет — такой?! Я тебя только об одном прошу — если я умру до тебя, открой клетку и убей Вадика. Только как-нибудь быстро, без мучений. Ключ на стене висит, вон там…

Кирилл потерял дар речи. Он представил себе жизнь этого несчастного ребенка — в смрадном полумраке, впроголодь, рядом с одержимыми фанатиками, которым до него и дела нет. Каждый день малыш видел перед собой лишь железные прутья своей темницы. Может, действительно, ему лучше было бы не рождаться на свет вовсе? Вернее — во мрак. Недолгим и мучительным было его существование, а теперь оно вот-вот оборвется. Все же Кириллу не верилось, будто смерть будет для мальчика лучшим выходом, хотя «любящая мать» и попыталась убедить его в обратном.

Профессор заворочался во сне, и Кирилл насторожился.

— Знаешь что? Я, кажется, придумала, как тебе спастись, — прошептала Нина. — Иди туда, за дверь, где лестница, спустись на несколько ступенек и спрячься. Профессор проснется, не найдет тебя и подумает, что ты сбежал. Пойдет опять туннели обходить. А Кром вечерами уходит искать себе еду — в последнее время нам нечем его кормить. Тогда ты вернешься обратно, и, может, тебе удастся уйти. Я попрошу профессора переставить свечку поближе к моему изголовью, когда он соберется уходить, а ты поглядывай — если увидишь, что освещение изменилось, значит, путь свободен. Выжди немного и поднимайся.

Кирилл хотел что-то возразить, но тут старик опять заворочался, что-то забормотав. Нина сделала жест — беги! И Кирилл, шмыгнув в полуоткрытую дверь на площадку, спустился по лестнице, стараясь не смотреть на страшный сверток. Все же он нечаянно задел его, и тот полетел вниз, разворачиваясь по дороге. Внизу плеснуло, снова высунулась зубастая голова, послышалась возня, а потом все стихло. Кирилл поежился. Сверху до него долетали кое-какие звуки. Он различил недовольный голос профессора, ему что-то слабо и невнятно отвечала Нина. Потом послышалась брань и вроде бы удары, затем звериный вой, и вдруг Нина дико закричала. Кирилл быстро полез наверх, хотя ржавые ступеньки гнулись под ним, грозя вот-вот сломаться.

Вбежав в комнату, он поскользнулся на чем-то липком. Посмотрел себе под ноги — по полу растекалась лужа крови. Недалеко от входа валялось тело профессора, теперь и вправду без головы, которая откатилась в угол.

— Это Кром, — глотая слезы, пробормотала Нина. — Я сказал; профессору, что ты сбежал, и он начал бить Крома палкой. Токинулся на него, убил и убежал в подземелья. Лучше бы он и меня убил.

Кирилл был потрясен, но понемногу до него стало доходить что путь свободен.

— Нина, теперь мы можем уйти! Давай я возьму Вадика и пойду на станцию за людьми — одному мне тебя не дотащить. Я при веду врачей, они посмотрят, чем тебе можно помочь.

— Как ты не понимаешь, мне нельзя к людям! — отчаянно за мотала головой женщина, глотая слезы. — Даже если я выживу то навлеку беду на остальных. Разве ты не слышал, Рейх подписал нам смертный приговор, а у них не бывает срока давности Рано или поздно меня выследили бы и убили, а заодно и всех, кто в этот момент оказался рядом. Но я не выживу — у меня уже ноги отнимаются.

— Да ну, брось! — с напускной бодростью сказал Кирилл. — Тебе просто нужен уход и нормальная еда. Ты скоро встанешь на ноги.

Нина слабо улыбнулась:

— Нужно кое-что сделать напоследок. Дай мне, пожалуйста вон ту банку.

В углу стояла небольшая банка с плотной крышкой, в которое было проделано несколько дырочек. Кирилл выполнил просьбу глянув мимоходом, что там в банке, — вроде бы, просто немного земли на дне, ничего интересного.

— Отойди чуть-чуть подальше, — попросила Нина и с трудом откупорила банку. На ладонь ей выполз паук размером с фалангу большого пальца, угрожающе приподнял передние лапы и так застыл.

— Ну вот и все, — нежно сказала женщина. — Пожалуйста, по заботься о моем несчастном сыне так, как я тебя просила. И не бойся — паук сдохнет, как только выпустит яд.

До Кирилла еще не успел дойти смысл ее слов, когда она сжала паука в кулаке. Тихо вскрикнула и откинулась на постели. Лицо ее посинело, рука разжалась, и мертвый паук скатился на пол.

— Дура, что ж ты сделала? — потрясенно прошептал Кирилл, но поправить ничего уже было нельзя. Он даже не решился прикоснуться к мертвому лицу, чтобы закрыть Нине глаза, — просто накинул сверху какое-то драное покрывало.

— Мама, — сказал ребенок из клетки.

— Мама спит, — объяснил Кирилл. — Она теперь долго будет спать. А мы с тобой пойдем погуляем. Ты ведь, наверное, никогда отсюда не выходил? А я тебе многоножку покажу.

Ребенок подозрительно смотрел на него. Кирилл снял со стены ключ и отпер клетку. Как ни странно, на этот раз ребенок не стал шарахаться. Кирилл осмотрелся. Свеча все еще горела, освещая мертвое тело профессора и длинный сверток на постели. Тушинец включил фонарик и задул свечу. Звери возились в клетках. Немного поколебавшись, Кирилл стал отпирать клетки, благо ключ подходил ко всем замкам. Пятнистое существо выбралось наружу, другие остались сидеть на месте. «По крайней мере, если они и сдохнут, то не по моей вине». И Кирилл вышел в туннель, ведя мальчика за руку и надеясь, что проклятая лягушка ускакала далеко и не попадется им по дороге.

Дата добавления: 2015-08-26