Глава 22.

Она танцевала. Танцевала так, будто никто не видит, каждым своим движением погружаясь в звучащую в зале мелодию, беззвучно губами напевая песню, что заставляла её ритмично и с удовольствием двигаться, приковывая внимание к облачённой в чёрную рубашку и чёрные же идеально сидящие на бедрах брюки фигуре. Глазам он верить отказывался – всё происходящее напоминало ему болезненный, мучительно далёкий сон, затягивающий в пучину прошлого вопреки всем попыткам Виталия просто выкинуть его из головы.

Чашка с блюдцем уже стояли на барной стойке, а взгляда оторвать не хватало сил. Что она делает здесь? Зачем, спустя столько времени, судьба снова столкнула его нос к носу с тем, от чего он с таким рвением отвыкал в течение длительного времени? Что интересно, будто в помощь ему, всё та же судьба оберегала его от воспоминаний, ему ни разу за эти полтора года не встретилось ни одной женщины, которую звали бы её именем, судьба будто сама давала ему шанс просто забыть её имя.

Но теперь он понял, что эти уловки судьбы были лишь своеобразными отвлекающими манёврами, троянскими конями, всю подлинную суть которых он понял только сейчас – вот они, чудеса шокотерапии.

Он слишком долго жил будущим, убеждал себя, что, стоит ему лишь немного потерпеть, и его стремительно развивающаяся карьера заменит ему всё, чего ему не доставало в жизни в течение этих полутора лет, которые прошли с тех пор. С тех самых пор, когда он перешагнув через себя, отказался от призрачной надежды на что-то, да он и сам толком не знал, на что.

А она улыбалась. Поправляла прилипающие к влажной шее белокурые пряди, идеально прямые, гармонично сочетающиеся с её светлым остробородым лицом, она выглядела немного иначе…взрослее, наверное. Но та энергия, которая переполняла её тогда, полтора года назад, очевидно, переполняла её и сегодня. А солнечная улыбка и вовсе не изменилась. Она – всё та же Лена. Лена. Лена. Ленка. Хочется произнести вслух, но в этом случае бармен наверняка подумает, что он – сумасшедший. Но произнести вслух надо, срочно надо, имя, которое он не называл так давно, так и просилось сорваться с языка, и мужчина, встав с высокого стула, зачем-то с нажимом провёл ладонью по лицу, будто разглаживая врезавшиеся в лицо морщинки, и, даже не пытаясь себя остановить, направился на танцпол.

Медленный мотив, который сменил прежнюю песню, заставил Лену остановиться. Вытерев ладонью влажноватый лоб, она поправила края слегка задравшейся рубашки, потеребила воротник, как бы «проветривая» разгоряченное танцем тело. Женька продолжала даже под медленную песню ритмично покачивать бёдрами, Третьякова же, снова почувствовав духоту, царившую в зале, повертела головой из стороны в сторону, разбрасывая подальше от лица светлые пряди, едва достающие до плеч.

- «В конце тоннеля – яркий свет

Слепой звезды.

Подошвы на сухой листве

Оставят следы.

Ещё под кожей бьётся пульс,

И надо жить.

Я больше, может, не вернусь.

А может, я с тобой останусь…»

До нервной дрожи напугало прикосновение. Остро почувствовав присутствие кого-то позади себя, без предупреждения, но, что чувствовалось, очень нерешительно положившего ладони ей на талию, она, в ту же секунду замерев на месте, из-за необъяснимой заложенности в ушах, которая возникла совершенно внезапно, абсолютно перестав слышать раздающуюся из колонок романтическую мелодию, посмотрела на обалдевшую Женьку, которая, перестав двигаться, смотрела куда-то заметно выше Лены, на человека, который сейчас стоял позади неё. И от направления Женькиного взгляда, и, особенно, от его высоты, Лене почему-то стало не по себе.

Всё это заняло всего секунду, а Лене казалось, что целую вечность. Она не могла понять, с чего вдруг она не развернулась в тот же момент и не врезала нахалу под дых. Она просто чувствовала что-то. Что-то, что останавливало, что старательно готовило её к тому, кого она может увидеть позади себя. Сглотнув, уже собираясь повернуться, она вдруг почувствовала, как к её уху приближается тёплое, нет, даже горячее, ощутимо пахнущее крепким кофе дыхание:

- Потанцуем? – Сердце упало куда-то вниз, куда-то вглубь, куда-то, откуда выбраться ему вряд ли суждено. Низкий, близкий, невыносимо знакомый голос, озвучивший сие предложение, заставил вздрогнуть и ощутить резкий прилив крови к вискам. Уши, кажется, заложило ещё сильнее.

- Потанцуем. – От охватившего её напряжения она, кажется, даже услышала треск вмиг пересохших губ, когда она произнесла это простое, само собой разумеющееся слово.

Тёплые руки тут же медленно повернули её на сто восемьдесят градусов.

- Ну, здравствуй, Лена, - на таком знакомом, ничуть не испорченном парой новых морщинок вдоль высокого смуглого лба лице не было ни тени улыбки. Мужчина был спокоен, то говорил как-то сбивчиво, это «Лена» получилось у него каким-то хрипловатым, каким-то вымученным, и первый её взгляд на мужское лицо, которым она исследовала каждую его чуть изменившуюся чёрточку, был каким-то излишне пристальным, излишне жадным. На какой-то короткий миг он выдал всю гамму эмоций, которую она испытала с момента прикосновения до момента, когда их взгляды, наконец, встретились. Это ни с чем не сравнимо. Это, наверное, шампанское виновато. Это – галлюцинация. И, будто спохватившись, почувствовав охватившую тело слабость, она, преодолев ком, подступивший к горлу, отозвалась, придав взгляду необоснованную твёрдость:

- Здравствуй…те, дяденька, - Что это? Неужели это – сарказм в её голосе? Она не меняется. А взгляд – серьёзный, даже осуждающий. А тело дрожит – совсем не умеет врать. Сомкнув руки на её пояснице, он приблизил Лену к себе, чувствуя, как растекается по телу растворённый в кофе, а теперь и в крови, французский коньяк. Или это - не коньяк? Да какая, по сути, разница…

Её руки, спустя пару-тройку секунд, видимо, после коротких раздумий, всё-таки потянулись к его плечам. А глаза упираются в кадык и выше, ну никак, не поднимаются. Молчание.

«Останусь снегом на щеке,

Останусь светом вдалеке.

Я для тебя останусь светом…»

Он, уже без прежней нерешительности, опустил взгляд на её лицо, на её напряжённое, ничего не выражающее лицо, бегло исследовал его и, пользуясь тем, что идёт проигрыш, и его слова не смешаются со словами исполнительницы песни, спросил, судорожно перебирая варианты, чем именно вызван такой отсутствующий взгляд его партнёрши по танцу, направленный куда-то в сторону и вниз.

- Как твои дела?

Третьякова, совершенно неожиданно для него усмехнувшись, подняла на него насмешливый взгляд диковатого подростка.

- Не родила пока, как видите, - чёрт, что же всё-таки в ней изменилось? Она и прежде была колючей, но сейчас эта колкость в её голосе была какой-то вынужденной, как будто она заставляет себя грубить и ёрничать. Это так на неё не похоже. Раньше ей не приходилось заставлять себя, а сейчас в её голосе слышится то ли тревога, то ли растерянность.

- И я нормально, - он улыбнулся. Виноват. Виноват, чёрт возьми. Исчез, не сказав ни слова, оставил сухую записочку и металлическую зажигалку, пусть и дорогую, но всё же безделицу. – Мы снова на «Вы»?

- Как хочешь. – Отвернулась.

- Значит, всё-таки на «ты». – Он снова не смог сдержать улыбки. Всё та же Ленка. Колючая, но такая близкая, такая притягательная, когда злится. – Уже хорошо.

- Да зашибись просто, - теперь, кажется, она себя уже не заставляла. Теперь колкости сыпались из её уст сами собой, и она, не поворачивая к нему лица, подметала светлый ламинат серо-зелёным взглядом.

Теперь Виталий, сдержанно улыбаясь чему-то, просто молчал, бережно держа в своих руках фигурку, которая всё время манила к себе, даже находясь в сотнях километров от него, бережно даря этой фигурке своё тепло, хотя тепла в этом зале было более, чем достаточно. Единственное чувство, которое наполняло сейчас всё его существо – это чувство спокойствия, будто то, о чём он полтора года заставлял себя не думать, просто и закономерно влилось снова в его порядком стабилизировавшуюся жизнь. Он был рад хотя бы тому, что имеет возможность прикоснуться к мыслям. Не каждый ведь может к ним прикоснуться, правда? А он – счастливчик. Он смог, так как именно эта девочка была его мыслями. Пусть не всегда осознанными, но всегда присутствующими фоном в его подсознании все эти долгие полтора года.

Явился! Явился - не запылился. Жарко в этом зале, очень жарко, явно кондиционеры работают не на полную мощность. Голос у него совсем не изменился, а лицо – совсем чуть-чуть повзрослело. Не постарело, нет, именно повзрослело – и улыбается он ещё взрослее, чем раньше. По Ленкиному телу гуляли какие-то странные мурашки: такое ощущение, что они все разной температуры. Горячие мурашки пробегали по груди, по ногам, и, что самое неприятное, даже по лицу. А холодные – бегали по пояснице, по поверхности ладоней, по животу, в-общем, по всем частям тела, которые так или иначе касались тела этого высокого нежданного гостя из прошлого.

Уехал, просто исчез, чтобы потом напоминать ей о себе, будто в насмешку, случайными подарками и сомнительными весточками. Бред какой-то.

А теперь снова появился, причём появился там, где не ждала, там, где она даже не предполагала встретиться с нагло выдранным куском своего прошлого. И этот кусочек паззла совершенно никак не вязался с остальной картинкой, новой картинкой, которую она умудрилась искусно собрать за эти полтора года.

Но, Господи, как он пахнет. Пахнет так, будто никуда не уходил, как бы глупо это ни звучало. Грубости сами вылетают, хотя она даже и не пытается их сдерживать.

Не сумев сдержать странный порыв, подкреплённый лёгким головокружением от выпитого шампанского, повернула лицо и уткнулась носом в его плечо, позволяя большим рукам крепче обнять себя за талию, и вместе раствориться в плавающей в воздухе музыке.

-«Останусь пеплом на губах,

Останусь пламенем в глазах,

В твоих руках – дыханьем ветра…

Останусь снегом на щеке,

Останусь светом вдалеке,

Я для тебя останусь светом».

Он знал, что это произойдёт, будто предвидел. Именно поэтому, когда её нос уткнулся в его плечо, он будто был готов к резкому уколу, пронзившему жизненно важную мышцу в левой половине грудной клетки, и, лишь спокойно улыбнувшись, едва касаясь, бережно провёл рукой по скрытой под чёрной хлопчатобумажной тканью чуть сутулой спине. Ох, уж этот кофе с коньяком…

Дата добавления: 2015-08-27