Седьмая книга 1 страница

ГЛАВА ПЕРВАЯ.
Разрушение всего Иерусалима, кроме трех башен.—Тит в собрании пре­возносит своих воинов, раздает им награды и многих распускает.

1. Войско не имело уже кого убивать и что грабить. Ожесточение не нахо­дило уже предмета мести, так как все было истреблено беспощадно. Тогда Тит приказал весь город и храм сравнять с землей; только башни, возвышавшиеся над всеми другими, Фазаель, Гиппик, Мариамма и западная часть обводной стены должны были остаться: последняя—для образования лагеря оставленному гарнизону, а первые три—чтобы служить свидетельством для потомства, как величествен и сильно укреплен был город, который пал пред мужеством римлян^[693]. Остальные стены города разрушители так сравнили с поверхностью земли, что посетитель едва ли мог признать, что эти места некогда были обитаемы. Таков был конец этого великолепного, всемирно известного города, постигший его вследствие безумия мятежников.

2. В качестве гарнизона Тит назначил десятый легион и несколько отрядов конницы и пехоты. По окончании всех военных действий он пожелал поблагодарить все войско за его военные подвиги и в отдельности возна­градить достойным образом тех, которые выдвигались из среды дру­гих. Посреди бывшего лагеря для него построена была трибуна, которую он занял вместе с главнейшими начальниками и вслух пред всем войском сказал: «Благодарю, много раз благодарю вас за вашу преданность ко мне, оставшуюся неизменной до сих пор. Хвалю ваше послушание и личную храбрость, которую вы, не взирая на многочисленные и великие опасности, выказывали в продолжение всей войны, чтобы, насколько это за­висело от вас, расширить господство вашего отечества и тем ясно по­казать миру, что ни численное превосходство, ни могучие крепости, ни величина города, ни слепая безумная отвага и зверская свирепость врага не могут устоять против могущества римлян, хотя бы даже одни или другие из наших врагов во многом покровительствуемы были счастьем. Хорошо, — продолжал он,—что долго длившаяся война, благодаря вам, окончилась и что все желания, какие мы лелеяли в начале войны, теперь исполнились. Но еще приятнее и достопамятнее должно быть для вас то, что правителей и руководителей римского государства, которых вы избрали и дали отечеству, все встречают, с радостью, охотно подчиняются их распоряжениям и к вам питают признательность за избрание их. Уди­вления и любви преисполнен я ко всем вам; ибо знаю, что каж­дый из вас ревностно исполнял то, что мог. Но тех из вас, ко­торые, благодаря своей превосходной силе, особенно отличились в войне, украсили свою жизнь геройскими подвигами и своими успехами возвели­чили славу моего войска,—тех я хочу вознаградить теперь достойным образом. Всякий, старавшийся делать больше других, да получит за­служенную награду. Об этом я больше всего забочусь, как вообще мне гораздо приятнее награждать доблесть моих соратников, чем наказы­вать их погрешности».

3. Тотчас же он приказал назначенным для этой цели лицам провозгласить имена тех, которые в этой войне совершили какой ни­будь блестящий подвиг. Вызывая их поименно, он хвалил подходивших и выказывал столько радости, как будто их подвиги осчастливили лично его; тут же он возложил на них золотые венки, золотые шейные цепи, дарил большие золотые копья или серебряные знамена и каждого из них возводил в высший чин. Кроме того, он щедрой рукой на­делял их из добычи золотом, серебром, одеждой и другими вещами. Вознаградив таким образом всех по заслугам, он благословил все войско и при громких ликующих криках солдат сошел с трибуны и приступил к победным жертвоприношениям. Огромное количество быков, стоявшее уже у жертвенников, было заколото и мясо их роздано войску. Он сам пировал вместе с ними три дня, после чего часть войска^[694] была отпущена куда кому угодно было; десятому легиону, вместо того, чтобы послать его обратно на место его прежней стоянки за Евфратом, он поручил охрану Иерусалима; а двенадцатый легион, ко­торому он не мог забыть прежнего поражения, понесенного им в Иудее при Цестии, он изгнал совсем из Сирии, где местом стоянки слу­жила ему Рафанея, и сослал в так называемую Мелитину у Евфрата, на границе между Арменией и Каппадокией. Два остальных легиона, пя­тый и пятнадцатые, он решил оставить при себе до своего прибытия в Египет. Вместе с этим войском он отправился в Кесарею при­морскую, куда вслед за ним была доставлена несметная добыча и где также охранялись пленники. Отплытию в Италию помешала зима.

ГЛАВА ВТОРАЯ.

Тит устраивает разные зрелища в Кесарее Филипповой.—Взятие в плен тирана Симона и оставление его для триумфа.

1. В то время, когда Тит Цезарь деятельно занялся осадой Иеру­салима, Веспасиан выехал из Александрии на грузовом судне в Родос, а там пересел на триеру и посетил все попутные города, встречал везде радостный прием. Затем из Иопии он направился в Элладу, а после из Корциры^[695] к мысу Иапигии^[696], откуда уже ехал сухопутьем. Тит же выступил из Кесареи приморской и направился в Кесарею Филиппову, где он остановился на более продолжительное время и устраивал всякого рода зрелища, причем множество пленников нашло свою смерть, частью в борьбе с дикими животными, большей же частью во взаимной борьбе, к которой их принуждали. Здесь Тит получил известие о захвате Симона, сына Гиоры, которое произошло следующим образом.

Симон во время осады Иерусалима находился в Верхнем городе. Но когда римское войско вступило уже внутрь стен и опустошало весь город, он, в сопровождении своих преданнейших друзей, нескольких каменщиков, снабженных необходимыми железными инструмен­тами, и с запасом провизии на несколько дней, опустился в одно из невидимых подземелий. Пока тянулся еще старый ход, они беспрепятственно протискивались вперед; когда же дошли до плотной земли, то начали раскапывать ее в надежде выбиться на безопасное место и таким образом спастись. Но их попытка оказалась на деле невыпол­нимой: едва землекопы успели пробить себе несколько шагов вперед, как съестные припасы, при всей бережливости; с которой с ними обра­щались, начали истощаться. Тогда Симон задумал обмануть римлян и наве­сти на них страх: он надел на себя белую тунику, поверх нее пурпуро­вую хламиду и выступил из подземелья на том самом месте, где прежде стоял храм. При его появлении солдаты вначале оробели и стали в тупик, но потом они приблизились и окликнули его вопросом: «кто идет?» Симон, не ответив им на вопрос, приказал привести командующего. Поспешно отправились они к Терентию Руфу, оставшемуся начальствовать над войсками, и тот немедленно явился. Узнав от Симона обо всем происшедшем с ним, он приказал заключить его в кандалы и содержать под стражей, а Цезарю он донес, каким образом тот был взят в плен. Так Бог предал Симона в руки сильно против него раздраженных врагов в наказание за его жесто­кости к своим соотечественникам, которых он так бесчеловечно тиранизировал. Не силой был он захвачен в плен, а сам добро­вольно должен был предстать для принятия наказания; сам он должен был сделать то, за что он столь многих ложно обвинял в предан­ности к римлянам и так беспощадно умерщвлял. Злу не избежать гнева Божьего; Его справедливость всемогуща и рано или поздно постигает она грешных, для которых обрушивающаяся на них кара тем чувствительнее, чем больше они беспечны и уверены в том, что если не были наказаны сейчас, то уже избавлены от наказания навсегда. Это испытал также Симон, когда он подпал под гнев римлян. Его появление из подземелья послужило причиной гибели многих других мятежников, которые в те дни были открыты в их подземных убе­жищах. Когда Тит возвратился в Кесарею приморскую, к нему был приведен Симон в цепях. Он приказал сохранить его для триумфа, который имел в виду праздновать в Риме.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

Тит, празднуя день рождения своего брата и своего отца, убивает многих иудеев. — Об опасностях, испытанных иудеями в Антиохии, вследствие измены и безбожия иудея Антиоха.

1. Во время своего пребывания в Кесарее, Тит блестящим образом отпраздновал день рождения своего брата^[697], в честь которого много пленных иудеев было предано смерти. Число погибших в бою с жи­вотными ссожженных и павших в битвах, устроенных между самими пленниками, превышало 2500. Но все это и другие бесчисленные роды мученической смерти, которым подвергались иудеи, казались римлянам чересчур легким наказанием. Из Кесареи Тит отправился в Берит— римская колония в Финикии,—где он оставался более продолжительное время и ко дню рождения своего отца устроил блестящие игры и всевозможные празднества еще с большими затратами. И здесь опять множество пленников погибли точно таким же путем, как и раньше.

2. В это же время случилось, что оставшиеся в Антиохии иудеи под­верглись обвинениям которые грозили их опасностью жизни: против них восстали коренные граждане, отчасти вследствие возведенной на них тогда же клеветы, отчасти вследствие прежних происшествий. О последних я должен вкратце сообщить, чтобы сделать понятным рассказ о первых.

3. Известно, что иудейский народ рассеян по всей земле между обита­телями различных стран^[698]. Большая часть Сирии, как соседняя страна, ими населена, а в особенности много их в Антиохии, как в величайшем городе Сирии. К тому еще цари, последовавшие за Антиохом, позволяли им свободно селиться. Этот Антиох, по прозвищу Эпифан, при разрушении Иерусалима, разграбил и храм; но его преемники возвра­тили антиохийским иудеям медную храмовую утварь, установили ее в их синагоге и предоставили им одинаковые права гражданства с элли­нами. Встречая такое же обращение и со стороны позднейших царей, иудейское население в Антиохии с течением времени значительно раз­рослось. Они украсили свою святыню высокохудожественными и драгоцен­ными дарами и, привлекая к своей вере множество эллинов, сделали и этих последних до известной степени составной частью своей общины. В то время, когда объявлена была война, а Веспасиан только что при­был сухим путем в Сирию, когда ненависть к иудеям возгорелась повсюду с ужасающей силой^[699], выступил один из них, по имени Антиох, пользовавшийся почетом благодаря тому, что его отец состоял представителем антиохийских иудеев, и публично в театре пред собранием граждан обвинил собственного отца и других иудеев в том, что они решили между собою сжечь весь город в одну ночь; одновременно с тем он указал на некоторых иногородних иудеев, как на соучастников этого замысла. Услышав об этом, народ не мог сдержать свой гнев: он потребовал возвести немедленно костер, и тут же в театре все выданные иудеи были сожжены. Вслед за этим эллины набросились на остальную массу иудеев, предполагая, что чем скорее отмстят им, тем вернее они спасут свой родной город. Антиох еще больше разжигал их ярость и, чтобы убедить всех в пе­ремене своего образа мыслей и в своем презрении к всему иудейскому, он вызвался совершить жертвоприношение по эллинскому обряду и предложил принудить остальных иудеев к принесению жертв, а отказавшихся от этого считать заговорщиками. Антиохийцы приступили к этому испытанию. Только немногие уступили, все же отказавшиеся были казнены. Тогда Антиох получил от римского начальника отряд солдат и с их помощью жестоко притеснял своих сограждан, запрещая им также праздновать субботу и заставляя их в этот день совершать повседневные работы. С такой настойчивостью умел он преследовать свои принудительные меры, что не только в Антиохии, но и в других городах было приостановлено на некоторое время празднование субботы.

4. Вскоре после того как в Антиохии были возбуждены эти пре­следования против иудеев, последних постигло другое несчастье. Этот именно случай и подал мне повод к описанию предыдущего. Сгорели в Антиохии четырехугольный рынок, городское здание, архив и царский дворец; только с большими усилиями удалось остановить распространение огня на весь город. Антиох объявил виновниками пожара иудеев. Такая клевета, брошенная в ту минуту, когда все находились еще под свежим впечатлением случившегося несчастья, могла бы иметь успех даже в том случае, если б антиохийцы не были еще раньше предубеждены против иудеев; но Антиох не преминул подтвердить свои показания ссылками на прошедшее и таким образом довел граждан до того, что они, хотя и никто не видел, чтобы иудеи подложили огонь, с бешеной яростью готовы были обрушиться на оклеветанных. Только с трудом они были обузданы легатом Кнеем Коллегой, потребовавшим, чтоб ему было пре­доставлено прежде всего сообщить о случившемся императору. (Веспасиан хотя послал уже в Сирию в качестве правителя Цезенния Пета, но последний еще не прибыл). Тем же временем Коллега тщательным следствием обнаружил истинную причину происшествия; иудеи на которых Антиох взвалил всю вину, оказались ни к чему непричастными: весь пожар был делом рук нескольких погрязших в долги негодяев, которые вообразили, что если они истребят здание совета и об­щественный архив, тогда к ним нельзя будет предъявить никаких требований. Но пока над иудеями тяготело обвинение, они находились в большом страхе.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.

Встреча Веспасиана в Риме—Германцы, отпавшие от римлян, снова по­коряются. — Сарматы, напавшие на Мизию, принуждены возвратиться на родину.

1. Известие о задушевной встрече Веспасиана во всех городах Ита­лии и в особенности о сердечном и блестящем приеме, оказанном ему в Риме, освободило Тита от забот о нем и наполнило его сердце ра­достью и успокоением. И действительно, когда Веспасиан был еще очень далеко, изо всей Италии радостно бились ему навстречу сердца жи­телей и, ожидая его, они из любви к нему уже предвкушали его прибытие. И это расположение к нему было свободно от всякого при­нуждения. Сенат, помня потрясения, проистекавшие от частой смены последних властителей, считал за счастье иметь императором человека почтенного возраста, окруженного ореолом военных подвигов, в котором можно было быть уверенным, что он будет пользоваться властью только для блага своих подданных. Народ, истерзанный междоусобными войнами, с нетерпением ждал его прибытия: он надеялся, что теперь наверно избавится от постигших его до сих пор бед и был уверен, что при нем воцарится благодать и личная безопасность. Войско, в особенности, взирало на него с высоким доверием, ибо оно лучше всех могло оценить значение так счастливо оконченных им войн. Изведав бездарность и трусость других императоров, войско желало, наконец, смыть позор, так часто понесенный им раньше, и единственного человека, который может восстановить его честь и могу­щество, оно видело в Веспасиане. Высшие сановники города, видя востор­женное настроение всех классов населения, не могли в ожидании Веспа­сиана оставаться на месте, а поспешили ему навстречу далеко за пре­делы Рима. Но и другим гражданам всякая отсрочка этой встречи была невыносима; им было приятнее и легче выехать на встречу, чем оставаться в городе. И устремились они в дорогу такими огромными массами, что в городе ощущалось тогда в первый раз приятное чувство малолюдья, ибо оставшихся было меньше, чем выехавших. Когда же, наконец, было оповещено приближение императора, а предшествовавшая ему толпа про­славляла его ласковое обращение со всеми, встречавшими его, тогда все остальное население вышло встречать его с женами и детьми, и на всем пути, по которому он проезжал, они, вдохновленные его добродушным видом и кротким взором, издавали радостные клики, называя его благодетелем, спасителем и единственным, достойным править Римом. Весь город принял вид храма, наполненного венками и фимиамом. Только с трудом мог он протесниться сквозь окружавшие его толпы народа во дворец, где он прежде всего принес домашним богам^[700] благодарственную жертву за свое благополучное прибытие. После этого народ предался пиршествам. Трибы, колена и соседи, собравшись для пирования, при своих жертвоприношениях молили божество о сохра­нении римскому царству Веспасиана еще на долгие годы и об оставле­нии престола неоспоримым наследием его сыновьям и их отдаленнейшим потомкам. Принявший так радостно Веспасиана город Рим с тех пор вступил на путь полного благоденствия.

2. До описанного периода времени, еще когда Веспасиан находился в Александрии, а Тит был занят осадой Иерусалима, восстала значи­тельная часть германцев, к которым присоединились также соседние галлы; соединенные вместе они возымели большую надежду свергнуть с себя совершенно римское иго. Германцами в их отпадении и объявлении войны руководил, во-первых, их национальный характер, в силу которого они, неспособные действовать разумно, при малейших только видах на успех, слепо бросаются в опасность; во-вторых, ненависть к притеснявшим властителям и сознание, что их народ никем еще, кроме римлян, не был покорен; главным же образом их ободрял на этот шаг удобный момент. Они видели, что римское государство, вследствие быстрой смены императоров потрясено внутренней междоусо­бицей; они слышали, что все страны римского мира находятся в напря­женно-выжидательном положении и думали, что эти затруднения и несо­гласия римлян дают им в руки удобный случай. Эти высокомерные надежды были им внушены обоими их вождями Классиком и Вител­лием^[701], которые, очевидно, давно уже замышляли мятеж и только те­перь, поощряемые обстоятельствами, открыто выступили со своими пла­нами, опираясь на племена и без того склонные к волнениям. Уже зна­чительная часть германцев открыто объявила себя за восстание, а при­соединение остальных можно было предвидеть, как Веспасиан, точно по высшему внушению, послал прежнему правителю Германии Петилию Це­реалию письмо, в котором предоставил ему сан консула и приказал отправиться в качестве правителя в Британию. И вот по дороге к месту своего нового назначения Цереалий получил известие об отложении и вооружении германцев. Тогда он немедленно напал на них, уничтожил в одном сражении значительную часть восставших и тем за­ставил их отказаться от своей безумной затеи и образумиться^[702]. Впрочем, если б Цереалий и не вторгся так быстро в их страну, они тоже были бы проучены и весьма скоро; ибо едва только известие об их от­падении прибыло в Рим, Цезарь Домициан, не размышляя долго, как это сделал бы всякий другой в его совсем еще юношеском возрасте, со всей храбростью, унаследованной им от отца, и удивительной для его возраста военной опытностью принял на себя великую задачу и тотчас же выступил в поход против варваров. Один только слух о его приближении уже сломил дух германцев: они покорились ему из страха и считали себя счастливыми, что могли без потери людей под­пасть под прежнее ярмо. После принятия в Галлии предупредительных мер против возникновения безпорядков в будущем, Домициан, увен­чанный славой и окруженный почетом за великие дела, которых и не по возрасту можно было ожидать от сына такого отца, возвратился в Рим.

3. Одновременно с только что упомянутым отпадением германцев в Риме получено было известие о возмущении скифов против римлян. Многочисленное скифское племя, сарматы, незаметно перешли чрез Дунай в Мизию и в огромном числе, распространяя повсюду панику неожи­данностью своего нашествия, напали на римлян, истребили значительную часть тамошнего гарнизона, убили в кровавом побоище выступившего против них легата Фонтея Агриппу, после чего они разграбили и опу­стошили всю покоренную страну. Веспасиан, услышав об этих событиях и об опустошении Мизии, послал для отмщения сарматам Рубрия Галла, который действительно множество из них уничтожил в сражениях, а остальных заставил бежать на родину. По окончании этой войны полководец позаботился о будущей безопасности того края: он снабдил его более многочисленными и более сильными гарнизонами, которые сделали невозможным для варваров переход через Дунай. Таким образом борьба в Мизии быстро разрешилась.

ГЛАВА ПЯТАЯ.

О Субботней реке, которую осмотрел Тит во время своего путешествия че­рез Сирию.—Жалобы антиохийцев на иудеев отвергаются Титом.—О триумфе Тита и Веспасиана.

1. Как мы уже упомянули, Цезарь Тит некоторое время проводил в Берите. Отсюда он предпринял поездку в сирийские города и везде, куда ни прибывал, устраивал великолепные зрелища и предавал иудейских пленников, в знак их поражения, смерти. В эту поездку он осматривал также весьма замечательную по своей природе реку, про­текающую посредине между Аркеей^[703] и Рафанеей^[704] и обладающую удивительным свойством. Водообильная и довольно быстро несущаяся во время те­чения, река ровно шесть дней в неделю иссякает от самого источника и представляет глазам зрителя сухое русло; в каждый же седьмой день воды ее снова текут, точно не было никакого перерыва. Такой порядок течения река сохраняет в точности, вследствие чего она и названа Суб­ботней рекой по имени священного седьмого дня, празднуемая иудеями^[705].

2. Когда население Антиохии узнало о приближении Тита, оно от ра­дости не могло удержаться в своих стенах, а устремилось ему навстречу больше чем на 80 стадий от города—и не только одни мужчины, но и женщины с детьми пустились в дорогу. Едва же увидели его издали, они выстроились рядами по обеим сторонам дороги, простерли к нему руки с приветствиями и всякими благопожеланиями и провожали его в город. Свои возгласы они беспрерывно перемешивали просьбой об из­гнании иудеев. Тит молча прислушивался к этой просьбе, ничем не обнаруживая своей готовности уступить ей, иудеи же, не зная опреде­ленно, что он думает и что намерен сделать, долгое время на­ходились в величайшем страхе. Ибо Тит не остался в Антиохии, а сейчас же продолжал свой путь в Зевгму на Евфрате. Здесь его встретило посольство от парфянского царя Вологеза, которое принесло ему поздравления по случаю победы над иудеями и вручило ему золотой венок. Он принял его, угостить послов, после чего возвратился опять в Антиохию. На настойчивую просьбу совета и граждан Антиохии прибыть в их театр, где его ждет весь собравшийся народ, он любезно согласился. Но когда они и здесь обступали его с просьбами об изгнании иудеев из города, он дал им меткий ответ: «их отечество, куда иудеи могли бы выселиться, опустошено, а другой страны нет, которая их приняла бы». Получив отказ на первую просьбу, антиохийцы принесли вторую: пусть Тит объявит недействитель­ными те медные доски, на которых вырезаны права иудеев. Но и этой просьбы Тит не удовлетворил, а оставил за антиохийскими иудеями прежние их права^[706]. После этого он выехал в Египет. Дорога его вела мимо Иерусалима; и когда он сравнил печальное его опустошение с прежним великолепием города, когда он вызвал в своей памяти величие и красоту срытых сооружений, он проникся глубоким сожалением к погиб­шему городу и, вместо того, чтобы, как другой поступил бы на его месте, злорадствовать над тем, что силой оружия взял столь могу­щественный и сильно-укрепленный город, он неоднократно проклинал виновников восстания, которые навлекли на город эту кару правосудия. Этим он доказал как он далек от намерения искать славы храб­рости в несчастии наказанных. Из неимоверных богатств города еще многое было найдено в развалинах; многое римляне сами откапывали, но в большинстве случаев указания самих пленников вели к откры­тию золота, серебра и других очень ценных предметов, владельцы которых ввиду безызвестности исхода войны закопали их в землю.

3. Тит продолжал свой путь в Египет, быстро прорезал пустыню и прибыл в Александрию. Здесь он начал готовиться к отъезду в Италию и отпустил сопровождавшие его два легиона на места их прежнего на­значения: пятый легион в Мизию, а пятнадцатый в Паннонию. Из военнопленников он приказал отделить вожаков, Симона и Иоанна, и кроме них 700 человек, отличавшихся своим ростом и красотой, и немедленно отправить их в Италию, так как он имел в виду вы­вести их в триумфальном шествии. Плавание его по морю совершилось вполне благополучно, и Рим готовился выйти ему навстречу и привет­ствовать точно таким же образом, как его отца. Особенную честь до­ставляло Титу то, что его отец лично выехал ему навстречу и приветствовал его^[707]. Тогда население города к величайшему своему удовольствию могло видеть всех троих^[708] вместе. По истечении нескольких дней они порешили устроить общий триумф для чествования своих подвигов, хотя сенат разрешил каждому из них отдельный триумф. Так как день, назначенный для празднования победы, был объявлен заранее, то из бесчисленного населения столицы ни один не остался дома: каждое место, где только можно было стоять, было занято и свободным осталось лишь столько пространства, сколько было необходимо для проследования предметов всеобщего любопытства.

4. Еще ночью все войско выстроилось в боевом порядке под начальством своих командиров у ворот не верхнего дворца, а вблизи храма Изиды^[709], где в ту ночь отдыхали императоры, с наступлением же утра Веспасиан и Тит появились в лавровых венках и обычном пурпуровом одеянии и направились к портику Октавии^[710]. Здесь ожидали их прибытия сенат, высшие сановники и знатнейшие всадники. Перед портиком была воздвигнута трибуна, на которой были приготовлены для триумфаторов кресла из слоновой кости. Как только они прибыли туда и опустились на эти кресла, войско подняло громовой клич и громко восхваляло их доблести. Солдаты были тоже без оружия в шел­ковой одежде и в лавровых венках. Приняв их приветствия, Веспа­сиан подал им знак замолчать. Наступила глубокая тишина, среди которой он поднялся и, покрыв почти всю голову тогой, прочел из­древле установленную молитву; точно таким же образом молился Тит. После молитвы Веспасиан произнес пред собранием краткую, обращенную ко всем, речь и отпустил солдат на пиршество, обыкновенно даваемое им в таких случаях самим императором. Сам же он проследовал, к воротам, названным триумфальными, вследствие того, что через них всегда проходили триумфальная процессии. Здесь они подкрепились пищей, оделись в триумфальные облачения, принесли жертву богам, имевшим у этих ворот свои алтари, и открыли триумфальное шествие, которое по­двигалось мимо театров^[711] для того, чтобы народ легче мог все видеть.

5. Невозможно описать достойным образом массу показывавшихся достопримечательностей и роскошь украшений, в которых изощрялось во­ображение, или великолепие всего того, что только может представить себе фантазия, как: произведений искусства, предметов роскоши и находимых в природе редкостей. Ибо почти все драгоценное и достойное удивления, что приобретали когда-нибудь зажиточные люди и что счита­лось таким отдельными лицами—все в тот день было выставлено на показ, чтобы дать понятие о величии римского государства. Разнообразнейшие изделия из серебра, золота и слоновой кости видны были не как при обыкновенном торжестве, но точно рекой текли пред глазами зри­телей. Материи, окрашенные в редчайшие пурпуровые цвета и испещренные тончайшими узорами вавилонского искусства, блестящие драгоцен­ные камни в золотых коронах или в других оправах проно­сились в таком огромном количестве, что ошибочным казалось то мнение, будто предметы эти составляют редкость. Носили также изображения богов больших размеров, весьма художественно отделанные и изготовленные исключительно из драгоценного материала. Далее водили животных разных пород, каждое—украшенное соответствующим убранством. Даже многочисленные носильщики всех драгоценностей были одеты в пурпуровые и золототканые материи. Особенным богатством и великолепием отличалась одежда тех, которые были избраны для участия в процессии. Даже толпа пленников одета была не просто: пестрота и пышность цветов их костюмов скрашивали печальный вид этих изможденных людей. Но величайшее удивление возбуждали пышные носилки, которые были так громадны, что зрители только боялись за безопасность тех, которые их носили. Многие из них имели по три, даже по четыре этажа. Великолепное убранство их одно­временно восхищало и поражало; многие были обвешаны золототкаными коврами и на всех их были установлены художественные изделия из золота и слоновой кости. Множество отдельных изображений чрезвычайно живо воспроизводило войну в главных ее моментах. Здесь изображалось, как опустошается счастливейшая страна, как истребляются целые толпы неприятельские, как одни из них бегут, а другая попадать в плен; как падают исполинские стены под ударами машин; как покоряются сильные крепости, или как взбираются на самый верх укреп­лений многолюднейших городов, как войско проникает через стены и наполняет все кровью; умоляющие жесты безоружных, пылающие головни, швыряемые в храм, дома, обваливающиеся над головами своих оби­тателей, наконец, после многих печальных сцен разрушения, водяные потоки,—не те, которые орошают поля на пользу людям или животным, а потоки, разливающиеся по охваченной повсюду пожаром местности. Так изображены были все бедствия, которая война навлекла на иудеев. Художественное исполнение и величие этих изображений представляли со­бытия как бы воочию и для тех, которые не были очевидцами их. На каждом из этих сооружений был представлен и начальник завоеванного города в тот момент, когда он был взят в плен. Затем следовали также многие корабли. Предметы добычи носили массами; но особенное внимание обращали на себя те, которые взяты были из храма, а именно: золотой стол, весивший много талантов, и золотой светильник, имевший форму отличную от тех, какие обыкновенно упо­требляются у нас. По самой средине подымался из подножия столбо­образный стержень, из которого выступали тонкая ветви, расположенная наподобие трезубца; на верхушке каждого выступа находилась лампадка; всех лампадок было семь, символически изображавших седмицу иудеев. Последним в ряду предметов добычи находился Закон иудеев. Вслед за этим множество людей носило статуи богини Победы, сделанные из слоновой кости и золота. После ехал Веспасиан, за ним Тит, а До­мициан в пышном наряде ехал с боку на достойном удивления коне.

Дата добавления: 2015-08-26