Пятая книга 2 страница

2. Из трех стен древнейшая была труднопобедима вследствие окружавших ее пропастей и возвышавшегося над последними холма, на котором она была построена; но ее природная мощь была зна­чительно возвеличена еще искусственно, так как Давид и Соломон, равно и последовавшие за ними цари, старались превзойти друг друга в укреплении этой твердыни. Начинаясь на севере у так называемой Гипи­ковой башни, она тянулась до Ксиста^[579], примыкала затем к зданию Совета и оканчивалась у западной галереи храма. С другой стороны по направлению к западу она, начинаясь у того же пункта, шла к месту, называемому Бетсоном^[580] и простиралась до Ессенских ворот, возвраща­лась затем к югу от Силоамского источника, загибала опять восточнее, к рыбному пруду Соломона, отсюда тянулась до так наз. Офлы^[581] и окан­чивалась у восточной галереи святилища. Вторая стена начиналась у ворот Генната, принадлежавший, еще к первой стене, обнимала северную сто­рону и доходила только до Антония. Третья стена начиналась опять у Гипиковой башни, откуда она тянулась на север до башни Псефины, отсюда, простираясь против гробницы Елены (царицы адиабенской и ма­терим царя Узата), шла через царские пещеры и загибала у угловой башни так называемого Гнафейского^[582] памятника; после этого она примыкала к древней стене и оканчивалась в Кидронской долине^[583]. Этой третьей стеной Агриппа обвел возникшую новую часть города, остававшуюся прежде совсем незащищенной. Ибо вследствие прироста населения город все больше расширялся за стены и после того как заключили в пределы города северный склон храмового холма, потребовалось идти еще дальше и застроить еще четвертый холм, называемый Бецетой, лежащий против Антонии и отделенный глубоким рвом, проведенным нарочно с той целью, чтобы нижние сооружения Антонии, сообщавшиеся с холмом, не были так легко доступны и так низко расположены. Высота башен естественно выиграла значительно вследствие глубины окопа; эта позже построенная часть города называлась на отечественном языке Бецетой, что на греческом языке означает «Новый город»^[584]. А так как жители этой части города нуждались в защите, то отец ныне живущего царя, называвшийся также Агриппой, начал строить вышеназванную стену; но убоявшись затем, чтобы грандиозность сооружения не возбуждала подо­зрения императора Клавдия в стремлении к новшеству или отпадению от него, он прекратил постройку^[585], положив ей только основание. И если бы стена была окончена так, как она начата, город сделался бы поистине неприступным: ибо стена была сложена из огромных камней, которые имели по двадцати локтей^[586] длины и десяти локтей ши­рины каждый и которые не легко было бы ни подкопать железными ору­диями, ни сдвинуть с места машинами; самая же стена имела десять локтей в ширину, а высота ее без сомнения превысила бы значительно ширину, если бы рвение того, который начал сооружение, не наткнулось на препятствия. Впоследствии стена эта, несмотря на напряженные уси­лия иудеев, была возвышена только до двадцати локтей, получила еще брустверы на два локтя и зубцы трех локтей вышины, так что общая высота достигала двадцати пяти локтей.

3. Над стеной возвышались башни двадцати локтей ширины и двад­цати локтей высоты каждая, четырехугольные и, как сама стена, массивные. По прочности сложения и красоте камней они не уступали храмовым сооружениям. На этих двадцатилоктевых массивах находились велико­лепные покои, а над ними—еще верхнего яруса помещения; для дождевой воды построено были там весьма много цистерн с широкими лестни­цами, ведущими к каждой в отдельности. Таких башен третья стена вмела девяносто; расстояние между каждыми двумя башнями измерялось двумястами локтей. На средней стене были размещены четырнадцать башен, а на древней — шестьдесят. Окружность всего города достигала тридцати трех стадий. Если третья стена сама по себе была достойна удивления, то находившаяся на северо-западном ее углу башня Псефин, против которой расположился лагерем Тит, представляла выдающееся творение искусства. Простираясь вверх на высоту семидесяти локтей, она открывает дальний вид на Аравию и на крайние пределы еврейской земли до самого моря. Она была восьмиугольная. На противоположной ей сто­роне, на древней стене была сооружена царем Иродом Гипикова башня, а вблизи последней еще две другие башни, которые по вели­чине, красоте и крепости не имели себе подобных в мире. Ибо изя­щество этих сооружений было не только делом врожденного царю вкуса к величественному и ревностной его заботы о городе, но и являлась данью чувствам его сердца, так как этими башнями он воздвиг памятники трем любимейшим лицам: своему брату, другу и жене, имена которых он присвоил этим сооружениям. Свою жену он, как мы выше сообщили (I, 22, 5), убил из ревности, двух других он потерял на войне, где они храбро сражались. Гипикова башня, на­званная по имени его друга, была четырехугольная, двадцати пяти локтей ширины и длины, тридцати локтей высоты и массивно построена; на этом, составленном из глыб массиве, находилось вместилище для дож­девой воды двадцати локтей глубины; над ним возвышалось еще двух­этажное жилое здание, вышиною в двадцать пять локтей, разделенное на различного рода покои и увенчанное маленькими двухлоктевыми башен­ками и трехлоктевыми брустверами, так что общая высота башни дости­гала восьмидесяти локтей высоты. Вторая башня, названная Иродом, по имени его брата Фазаеля^[587], имела по сорока локтей в ширину и длину и столько же в вышину и была вся массивная. На верху опоясывал ее кругом балкон вышиною в десять локтей, защищенный брустве­рами и выступами; в средине этого балкона возвышалась другая башня, помещавшая в себе великолепные покои, снабженные даже баней, так что вся башня совершенно походила на царский замок. Ее вершина была еще роскошнее предыдущей и украшена башенками и зубцами. В общем она имела около девяноста локтей высоты. По внешнему виду она была похожа на Фаросский маяк, что пред Александрией (IV, 10, 5), но зна­чительно превосходила его объемом. В то время в ней укрепился Симон, сделав ее главным пунктом своей власти. Третья башня Мариамна (так было имя царицы) имела массивное основание в двадцать локтей вышины, двадцать локтей ширины и столько же длины; жилые помещения на верху были устроены еще великолепнее и разнообразнее, чем в предыдущих башнях, ибо царь считал приличествующим — здание, названное по имени женщины, больше разукрасить, чем те, которые носили имена мужчин; зато последние были, наоборот, сильнее женской башни. Высота этой башни достигала пятидесяти пяти локтей.

4. Величина этих трех башен, как ни была она значительна сама по себе, казалось еще большей, благодаря их местоположению: ибо древняя стена, на которой они стояли, сама же была построена на высоком холме и, подобно вершине горы, подымалась на вышину тридцати локтей, а потому башни, находившиеся на ней, выигрывали в вышине. Поразительна была также величина камней, употребленных для башен, ибо последние были построены не из простых камней или обломков скал, которые люди могли бы нести, а из обтесанных белых мраморных глыб, из которых каждая измерялась двадцатью локтями длины, десятью локтями ширины и пятью—толщины; и так тщательно они были соединены между собою, что каждая башня казалась выросшей из земли одной скалистой массой, в которой уже впоследствии рука мастера вырезала формы и углы—так незаметны были швы сооружения. К этим стоявшим на севере башням примыкал изнутри превосходивший всякое описание цар­ский дворец, в котором великолепие и убранство доведены были до высшего совершенства. Он был окружен обводной стеной в тридцать локтей высоты, носившей в одинаковых расстояниях богато украшенные башни, и помещал в себе громадные столовые с ложами для сотен гостей. Неисчислима была разновидность употребленных в этом здании камней, ибо самые редкие породы были доставлены сюда массами из всех стран; достойны удивления потолки комнат по длине балок и великолепию убранства. В нем находилось несметное число разнообраз­ной формы покоев, и все они были вполне обставлены; большая часть комнатной утвари была из серебра и золота. Много было перекрещивав­шихся между собою кругообразных галерей, украшенных разнообразными колоннами; открытые их места утопали в зелени. Здесь виднелись раз­нородные парки с прорезывавшими их длинными аллеями для гулянья, а вблизи их глубокие водовместилища и местами цистерны, изобиловавшие художественными изделиями из меди, чрез которые протекала вода. Кругом этих искусственных источников находились многочисленные башенки для прирученных диких голубей^[588]. Однако нет возможности описать по до­стоинству этот дворец; мучительно только воспоминание об опустошении, произведенном здесь разбойничьей рукой; ибо не римляне сожгли все это, а как выше было рассказано (II, 17, 6, 7), внутренние враги сделали это в начале восстания: в замке Антонии впервые вспыхнул огонь, затем он охватил дворец и уничтожил также верхние постройки трех башен.

ГЛАВА ПЯТАЯ.

Описание храма ^[589].

1. Храм, как выше замечено, был построен на хребте сильно укрепленного холма^[590]. Вначале вершина его едва хватала для самого храма и алтаря, так как холм со всех сторон был покат и обрывист. Но после того, как царь Соломон, первый основатель храма, укрепил стеной восточную часть холма, на земляной насыпи была построена еще колоннада; на других сторонах храм стоял еще от­крытым. В последующие же века народ все больше расширял путем постоянных насыпей поверхность холма; тогда разломали и северную стену и прирезали еще столько места, сколько впоследствии составлял весь объем храма. После того как иудеи подкрепили холм от самой его подошвы тройной террасообразной стеной и окончили превзошедшее всякие ожидания сооружение, на что были употреблены долгие века и все священные сокровища, стекавшиеся со всего мира, они обстроили верхнее пространство и нижнее храмовое место. Самая низкая часть храма покоилась на фундаменте в триста локтей высоты, а местами и больше. Но не вся глубина этого замечательного фундамента была видна, ибо большей частью заполняли лощину для уравнения ее с улицами города. Употребленные для фундамента скалы имели величину сорока локтей. Изо­билие денежных средств и рвение народа неимоверно ускоряли ход работ, и, благодаря этой неослабной настойчивости, с течением вре­мени было возведено сооружение, которое раньше не надеялись даже когда-либо окончить.

2. Достойны такого основания были также воздвигнутые на нем здания. Все галереи были двойные; двадцатипятилоктевые столбы, на которых они покоилась, состояли каждый из одного куска самого белого мрамора; покрыты же они были потолками из кедрового дерева. Высокая ценность этого материала, красивая отделка и гармоничное сочетание его представляли величественный вид, хотя не кисть художника, ни резец ваятеля не украшали здания снаружи. Ширина каждой галереи достигала тридцати локтей, а весь объем их, включая также и замок Антонию, исчислялся шестью стадиями. Непокрытые дворовые места были вымощены везде разноцветной мозаикой. Между первым и вторым освященным местом тянулась каменная, очень изящно отделанная ограда вышиною в три локтя. На нем в одинаковых промежутках стояли столбы, на которых на греческом и римском языках был написан закон очищения, гласивший, что чужой не должен вступить в святилище, ибо это второе священное место называлось именно святилищем^[591]. На че­тырнадцать ступеней выходили туда от первого места. Святилище пред­ставляло собою четырехугольник, обнесенный особой стеной. Внешняя вышина последней, хотя достигала сорока локтей, не была видна из-за прикрывавших ее ступеней; внутри же стена имела только двадцать пять локтей; ибо так как стена была построена на высоком месте, на которое взбирались по ступеням, то не вся внутренняя часть ее была видна, потому что холм ее закрывал. Лестница оканчивалась на верху площадкой, имевшей до стены десять локтей. Отсюда другие лестницы, в пять ступеней каждая, вела к воротам, которых на севере и юге было восемь (по четыре на каждой стороне), а на востоке двое. Столько ворот было здесь необхо­димо, так как на этой стороне огорожено было место, предназначенное для богослужения женщинам; поэтому здесь понадобились еще вторые ворота, прорубленные в стене против первых; и на других сторонах, т. е. на юге и севере, в женский притвор вели особые ворота; через другие ворота женщинам не дозволялось входить, точно также как им не разрешалось выходить из своего притвора в другие части храма. Это место было одинаково открыто как для туземных, так и чужестранных иудейских женщин без различия. Западная сторона не имела никаких ворот, стена закрывала ее наглухо. Галереи, находившиеся между воротами по внутренней стороне стены и ведшие к казнохранилищам, покоились на ряде больших и чрезвычайно красивых столбов. Впрочем, кроме величины, они и во всех других отношениях не уступали тем, которые находились в нижнем дворе.

3. Девять из этих ворот были от верха до конца сплошь покрыты золотом и серебром, равно как косяки и притолоки; одни из них, находившиеся вне храма, были даже из коринфской меди^[592] и далеко превосходили в стоимости посеребренные и позолоченные. Каждые ворота состояли из двух половин, имевших по тридцати локтей высоты и пятнадцати ширины. Внутри ворот с обеих сторон находились про­сторные помещения наподобие башен, имевших тридцать локтей в ширину и более сорока в вышину. Каждую из этих башен поддержи­вали две колонны по двенадцати локтей в объеме. Все ворота были одинаковой величины; только те, которые находились поверх коринфских, на восточной стороне женского притвора, против храмовых ворот, были значительно больше; они имели пятьдесят локтей вышины и двери сорок локтей ширины, были покрыты более толстыми серебряными и золотыми листами и украшения на них были еще более великолепны, чем на других. Эту металлическую облицовку пожертвовал для девяти ворот Александра отец Тиверия^[593]. Пятнадцать ступеней вели от стены, составлявшей границу женского притвора, до больших ворот—на пять ступеней меньше тех, которые вели к остальным воротам.

4. К самому зданию храма, возвышавшемуся по средине, т. е. к святилищу, вели двенадцать ступеней. Фронтон здания имел, как в вышину, так и в ширину, сто локтей; задняя же часть была на сорок локтей уже, ибо с обеих сторон фронтона выступали два крыла, каждое на двадцать локтей. Передние ворота храма, семидесяти локтей вышины и двадцати пяти ширины, не имели дверей—это была эмблема бесконечного, открытого неба. Лицевая сторона этих ворот была вся покрыта золотом и чрез них виднелась вся внутренность первого и большего отделения храма. Внутри ворот все кругом блистало золотом. Внутреннее помещение храма распадалось таким образом на два отделения; но открытым оставалось только переднее, которое имело девяносто локтей в вышину, пятьдесят в длину и двадцать в ширину. Ворота, которые вели в это отделение, были, как сказано выше, сплошь позолочены, равно как и вся стена, окаймлявшая их. Над ними находились золотые виноградные лозы, от которых свешивались кисти в рост человеческий. Из двух отделений храмового здания внут­реннее было ниже внешнего. В него вели золотые двери пятидесяти пяти локтей вышины и шестнадцати ширины; над ними свешивался одинако­вой величины вавилонский занавесь, пестро вышитый из гиацинта^[594], виссона^[595], шарлаха^[596], и пурпура^[597], сотканный необычайно изящно и по­ражавший глаз замечательной смесью материй. Этот занавес должен был служить символом вселенной: шарлах обозначал огонь, виссон— землю, гиацинт—воздух, а пурпур—море^[598]; два из них—по сходству цвета, а два—виссон и пурпур,—по происхождению, ибо виссон происходит из земли, а пурпур из моря. Шитье на занавесе представ­ляло вид всего неба, за исключением знаков зодиака^[599].

5. Чрез этот вход входили в низшую часть храмового здания. Последняя имела шестьдесят локтей вышины, столько же длины и двад­цать локтей ширины; в свою длину она опять разделялась на два отде­ления: первое из них, перегороженное от второго на длине сорока локтей, заключало в себе три достопримечательных, всемирно-извест­ных произведения искусства: светильник, стол и жертвенник для ку­рений. Семь лампад, на которые разветвлялся светильник, обозначали семь планет; двенадцать хлебов на столе—зодиак и год; курильница, наполненная тринадцати родов курильными веществами, взятыми из моря, необитаемых пустынь и обитаемой земли, указывала на то, что все исходить от Бога и Богу же принадлежит. Самая внутренняя часть храма имела двадцать локтей^[600] и была отделена от внешней также занавесом. Здесь собственно ничего не находилось^[601]. Она оставалась за­претной, неприкосновенной и незримой для всех. Она называлась Святая Святых. По бокам низшего отделения храма находились многие сообщавшиеся между собою трехэтажные жилища, которые с обеих сторон были доступны чрез особые входы. Верхнее отделение храма не имело никаких подобных пристроек, так как оно было и уже и выше почти на сорок локтей. Вместе с тем оно было проще отделано, чем низшее. Если прибавить к шестидесяти локтям от земли упомянутые сорок, то в общем получится высота в сто локтей.

6. Внешний вид храма представлял все, что только могло восхи­щать глаз и душу. Покрытый со всех сторон тяжелыми золотыми ли­стами, он блистал на утреннем солнце ярким огненным блеском, ослепительным для глаз, как солнечные лучи. Чужим, прибывавшим на поклонение в Иерусалим, он издали казался покрытым снегом, ибо там, где он не был позолочен, он был ослепительно бел. Вершина его была снабжена золотыми заостренными шпицами для того, чтобы птица не могла садиться на храм и загрязнить его^[602]. Каменные глыбы, из которых он был построен, имели до сорока пяти локтей длины, пяти толщины и шести ширины. Пред ним стоял жертвенник вышиной в пятнадцать локтей, тогда как длина и ширина его был одинакового размера в пятьдесят локтей. Он представлял собою четырехугольник и имел на своих углах горообразные выступы: с юга вела к нему слегка подымавшаяся терраса. Он был сооружен без железного инструмента и никогда железо его не коснулось. Храм вместе с жертвенником были обведены изящной, сделанной из красивых камней, решеткой около локтя вышины, которая отделяла священников от мирян. Гноеточивым и прокаженным был воспрещен вход в город вообще; женщинам же не дозволялось входить в храм во время их месячного очищения, но и когда они были чисты, им запрещалось пере­ступать выше обозначенную границу. Мужчины, когда они не были вполне чисты, не должны были входить во внутренний двор, точно также как и священник в подобных же случаях.

7. Лица, происходившие из священнического рода, которые вследствие какого либо телесного недостатка не могли совершать священную службу, находились внутри решетки возле физически безупречных и получали также части жертв, принадлежавшие им в силу их родового проис­хождения, но носили простую одежду, ибо только участвовавшие в службе должны были носить священное облачение. У жертвенника и в храме служили только чистые и безупречные священники, одетые в виссон; из благоговения к своим священным обязанностям они в особенности воздерживались от употребления вина для того, чтобы они не нарушили какого-нибудь обряда. С ними всходил первосвященник, но не всякий раз, а только по субботам, новолуниям, годичным праздникам, или если совершалось какое-нибудь всенародное празднество. Он совершал священную службу в поясе^[603], прикрывавшем тело от чресел до голеней, в льняной нижней одежде^[604] в гиацинтово-голубой, достигавшей до ног, об­хватывавшей все тело, верхней одежде^[605], обшитой кистями. К кистям привешены были золотые колокольчики с гранатными яблоками попеременно: пер­вые, как эмблема грома, вторые—молнии. Повязка, прикреплявшая верх­нюю одежду к груди, представляла пеструю ткань из пяти полос: зо­лота, пурпура, шарлаха, виссона и гиацинта,—тех самых материй, из которых, как выше сказано, были сотканы занавесы храма. Поверх этого он носил еще надплечное одеяние^[606], вышитое из тех же цветных материй с преобладанием золота. Покрой этого облачения походил на панцирь, две золотых застежки^[607] скрепляли его и в эти застежки были вправ­лены красивейшие и величайшие сардониксы^[608], на которых вырезаны были имена колен народа. На другой стороне свешивались двенадцать других камней четырьмя рядами, по три в каждом: карнеол, топаз и смарагд, карбункул, яспис и сапфир, агат, аметист и янтарь, оникс, берилл и хризолит^[609]. На каждом из этих камней стояло одно из названий колен. Голову покрывала пара, сотканная из виссона и гиа­цинтово-голубой материи; ее обвивала кругом золотая диадема с надпи­санными священными буквами. Это были четыре гласных^[610]. Это облачение, впрочем, он не носил во всякое время, так как для обычного но­шения употреблялся более легкий убор, а только тогда, когда входил в Святая-Святых, и то один раз только в году, когда все иудеи в честь Бога постились^[611]. О городе, храме и касавшихся их обычаях и законах я еще ниже буду говорить обстоятельнее, ибо еще не мало остается сообщить о них.

8. Замок Антония с двумя галереями на внешней храмовой пло­щади, западной и северной, образовал угол. Построен он был на отвес­ной со всех сторон скале, вышиною в пятьдесят локтей. Это было тво­рение царя Ирода, которым он преимущественно доказал свою любовь к великолепию. Прежде всего скала от самой своей подошвы была устлана гладкими каменными плитами отчасти для украшения, отчасти же для того, чтобы пытавшийся вскарабкаться наверх или слезать вниз, соскальзывал с нее. Затем пред самим зданием замка подымалась на три локтя стена, внутри которой сам замок возвышался на сорок локтей. Внутренность отличалась простором и устройством дворца; она распада­лась на разного вида и назначения покои, на галереи, бани и просторные царские палаты, так что обстановка со всеми удобствами прида­вали замку вид города, а пышность устройства—вид царского дворца. В целом он имел форму башни, но на своих четырех углах он опять был обставлен четырьмя башнями, из которых две были пяти­десяти локтей вышины, а две другие, а именно нижняя и восточная,— семидесяти, так что с них можно было обозревать всю храмовую площадь. Там, где замок соприкасался с храмовыми галереями, от него к последним вели лестницы, по которым солдаты квартировавшего всегда в замке римского легиона вооруженными спускались вниз, чтобы, разместившись по галереям, надзирать за народом в празд­ничные дни с целью предупреждать мятежные волнения. Точно, как храм для города, так и Антония для храма служила цитаделью. В ней находился также гарнизон для всех троих^[612]. Кроме этого и Верх­ний город имел свою собственную цитадель — дворец Ирода. Холм Бецета, как сказано выше, был отделен от Антонии; он был высо­чайший из всех холмов и одной своей частью соединен с Верхним городом. Он один заслонял также вид на храм с северной сто­роны. Так как о городе и стенах я имею в виду еще ниже гово­рить о каждом в отдельности, то можно пока ограничиться сказанным.

ГЛАВА ШЕСТАЯ.

О тиранах Симоне и Иоанне. — Как во время обхода Тита вокруг стены был ранен Никанор, вследствие чего осада была усилена.

1. Из вооруженных мятежников города десять тысяч человек, не считая идумеян, образовали партию Симона; они состояли под командой пятидесяти предводителей, над которыми Симон начальствовал, как главнокомандующий. Идумеяне, бывшие на его стороне, в числе пяти тысяч воинов, управлялись десятью предводителями. Первыми из них признавались в известной степени: Яков, сын Сосы, и Симон, сын Кафлы. Иоанн, занимавший храм, имел шесть тысяч тяжеловооруженных под начальством двадцати предводителей; кроме того к нему примкнули забывшие свою прежнюю вражду зелоты в числе двух тысяч четырехсот, руководимые своими прежними вожаками, Элеаза­ром и Симоном, сыном Яира. Обе эти партии, как выше было замечено, враждовали между собою, а жертвой их распри был народ, так как та часть населения, которая устраняла себя от участия в их злодействах, подвергалась грабежам со стороны обеих партий. Симон владел Верхним городом и большой стеной до Кидрона; кроме того в его власти находились та часть древней стены, которая тянулась от Силоамского источника к востоку до дворца Монобаза (царя адиабинов по ту сторону Евфрата), равно как названный источник вместе с Акрой (Нижним городом) и вся местность до дворца Елены, матери Монобаза. Иоанн же властвовал над храмом и большей частью его окружности, далее—над Офлой и кидронской долиной. Уничтожив огнем часть города, лежавшую между их владениями, они создали открытое место для своей взаимной борьбы (1,3). Ибо даже тогда, когда римляне стояли уже лагерем под стенами Иерусалима, междоусобная война не унималась. Образумившись на минуту после первой вылазки против римлян (2, 2, 4), они вскоре вновь впали в свою прежнюю болезнь, опять раздвоились между собою, друг с другом воевали и делали все только на руку осаждавшим. Друг с другом они поступали так, что и от неприятеля их не могло ожидать более жестокое обращение, а после их дей­ствий для города никакое бедствие не могло казаться новым; еще и до па­дения города его несчастие было так велико, что римляне могли только улучшить его положение. Я думаю так: междоусобная война уничтожила город, а римляне уничтожили междоусобицу, которая была гораздо силь­нее стен; всякую вину можно поистине приписать туземцам, а всякую справедливость—воздать римлянам. Но пусть каждый судит по тому, чему поучают события.

2. В то время, когда город находился в таком положении, Тит в сопровождении отборного отряда всадников объехал его с целью высмотреть удобный пункт нападения на стену. На всех пунктах он нашел затруднения; со стороны глубоких долин стена и так была не­доступна; но и на других пунктах наружная стена казалась слишком массивной для машин. Наконец, он решил предпринять штурм у гробницы первосвященника Иоанна. На этом месте наружное укрепление было ниже, а второе не примыкало к нему, так как в менее на­селенной части нового города укрепления оставлены были в пренебреже­нии. Отсюда поэтому легко можно было перейти к третьей стене, чрез которую Тит предполагал овладеть Верхним городом, как чрез Антонию храмом. На этом объезде был ранен стрелой в левое плечо друг его Никанор в тот момент, когда он вместе с Иосифом ближе подъехал к стене, чтобы, как человек хорошо известный иудеям^[613], предложить им мир. Из того, что они не пощадили чело­века, приблизившегося к ним для их же собственного блага, Тит понял, как велико их упорство. Он поэтому еще с большим рвением принялся за осаду, позволил легионам опустошать окрестности го­рода и отдал приказ собрать материал для постройки валов.

Вслед за этим он разделил войско на три части для работ. В промежутках между валами он выстроил пращников и стрелков, а перед фронтом последних поставил еще скорпионы, катапульты и баллисты^[614] с целью отражать вылазки неприятеля против рабочих и по­пытки воспрепятствовать работам со стены. Деревья были все вырублены, вследствие чего пространство перед городом вскоре обнажилось. В то время, однако, когда отовсюду приносились деревья для валов и все войско усердно занималось работами, иудеи тоже не оставались праздными. Народ, жизнь которого проходила среди убийств и грабежей, теперь опять воспрянул духом: он надеялся вздохнуть свободно, когда его притеснители будут отвлечены борьбой с внешним врагом, и отомстить виновным, если римляне одержат верх.

3. Иоанн из страха пред Симоном оставался на своем посту, не­смотря на то, что его войско горело желанием идти навстречу внеш­нему неприятелю. Симон, напротив, по тому уже одному, что он нахо­дился ближе к осадным работам, не бездействовал, а расставил на различных местах стены метательные машины, отнятые у Цестия (II, 19, 9) и у гарнизона в Антонии (II, 17, 7). Эти машины, впрочем, не приносили иудеям существенной пользы, так как они не знали, как обращаться с ними; только немногие, научавшиеся обращению с машинами от перебежчиков, стреляли из них и то плохо. Зато они метали в рабочих камни и стрелы, делали правильные вылазки и завязывали с рим­лянами небольшие сражения. Но защитой от стрел служили для римлян построенные на насыпях плетеные кровли, а против вылазок их за­щищали метательные машины. Ибо все легионы были снабжены превосход­ными машинами, в особенности десятый легион имел необыкновенно сильные скорпионы и громадные баллисты, посредством которых он опрокидывал стоявших даже на стене, не говоря уже о тех, которые де­лали вылазки: эти машины извергали камни весом в таланты^[615] на рас­стояние двух стадий и больше; а против их ударов не могли устоять не только передовые воины, непосредственно застигнутые ими, но и стояв­шие далеко позади них. Вначале иудеи ускользали от вылетавших кам­ней, так как последние предупреждали о себе своим свистом и были даже видимы для глаз вследствие своей белизны; к тому же еще стражи с башен давали им знать каждый раз, когда машина заряжалась и камень вылетал, выкрикивая на родном языке: «стрела летит!», тогда те, в которых метила машина, расступались и бросались на землю. При употреблении этой предосторожности камни часто падали без всякого дей­ствия. Но римляне, с своей стороны, напали на мысль окрасить камни в темный цвет; таким образом они перестали быть видимыми заранее и попадали в цель; один выстрел сразу уничтожал многих. Но не­смотря на весь вред, который терпели иудеи, они все-таки не давали римлянам ни одной покойной минуты для сооружения осадных валов, а денно и нощно всякого рода хитростью и смелостью старались мешать им в этом.

Дата добавления: 2015-08-26