Пятая книга 3 страница

4. Когда сооружения были окончены, мастера отмерили расстояние до стены, бросив туда с вала прикрепленный к шнуру кусок свинца; они должны были прибегнуть к этому средству, так как иначе они были бы обстреляны сверху. Найдя, что тараны могут достигать стены, они привезли их сюда. Тит приказал тогда установить метательные машины на более близком расстоянии для того, чтобы иудеи не могли удерживать тараны от стены, и затем отдал приказ пустить в ход сами тараны. И вот когда разом с трех мест в городе раздался страшный треск, жители его подняли крик, да и сами мятежники не мало ужаснулись. Ввиду общей опасности, обе партии по­думали, наконец, об общей обороне и сказали друг другу: «Мы ведь действуем только на руку врагам! Если Бог и отказал нам в постоянном согласии, то по крайней мере в настоящую минуту мы должны забыть взаимные распри и соединиться воедино против римлян!» И действительно, Симон обещал находившимся в храме безопасность, если только они выйдут к стене, и Иоанн, хотя и с недоверием, но принял предложение. Забыв всякую вражду и взаимные раздоры, они стояли те­перь вместе, как один человек, заняли стену, бросали с нее массы пылающих головень на сооружения и поддерживали беспрерывную стрельбу против тех, которые заряжали стенобитные орудия. Люди посмелее бросались толпами вперед, срывали защитные кровли с машин и напа­дали на скрывавшихся под ними воинов большею частью победоносно, скорее всего по своей бешеной отваге, чем вследствие опытности. Но Тит ни на минуту не покидал рабочих: с обеих сторон машин он расставлял всадников и стрелков и при их помощи отражал поджигателей, прогонял стрелявших со стены и доставлял таранам возможность действовать беспрепятственно. Стена, однако, не поддавалась ударам: один только таран пятнадцатого легиона отбил угол башни; но стена осталась нетронутой и не подверглась даже опасности, ибо башня далеко выдавалась вперед, а потому от ее повреждения не так легко могла пострадать стена.

5. Так как иудеи на некоторое время прекратили свои вылазки, то римляне подумали, что они из страха и усталости обратились на бездей­ствие, и рассеялись по своим сооружениям и лагерям. Но иудеи, как только это заметили, сделали у Гиппиковой башни чрез тайные во­рота вылазку всей массой, подожгли сооружения и были уже готовы вторг­нуться в лагерь. На их шум хотя успели собраться ближе стоявшие римляне, равно как и более отдаленные, но быстрее римской тактики была бешеная отвага иудеев: они обратили в бегство первых встре­тившихся им на пути и бросились на собиравшихся. Вокруг машин завязался ужасный бой: иудеи делали все, чтобы их зажечь, римляне, с своей стороны,—чтобы этого не допустить; неясный гул слышался на обеих сторонах; множество из передовых рядов пало мертвыми. Но иудеи своей бешеной отвагой победили: огонь охватил сооружения, и сами солдаты погибли бы в пламени вместе с машинами, если бы часть отборнейших александрийских отрядов с неожиданным для них самих мужеством, которым они в этой битве прославили себя больше других, не отстаивали поля сражения до тех пор, пока на неприятеля не обрушился Цезарь во главе отборнейшей конницы. Двенадцать из передовых он собственноручно положил на месте; их судьба привела остальную массу к отступлению; он преследовал ее, загнал всех в город и таким образом спас сооружения от пожара. В этом сра­жении один иудей был схвачен живым—Тит велел распять его на виду стены для того, чтобы этим ужасным зрелищем сделать других более податливыми. Уже после отступления был убит Иоанн, предводитель идумейский, в то время, когда он, стоя перед стеной, разговаривал с одним преданным ему солдатом. Арабский стрелок выстрелил в него в грудь, и он умер мгновенно к великой скорби иудеев и к сожалению мятежников, ибо он выделялся своей храбростью и мудростью.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ.

Как одна из построенных римлянами башен сама собою рухнула.—Как после большого кровопролития римляне завладели первой стеной и как Тит делал нападение на вторую.—О римлянине Лонгине и иудее Касторе.

1. В следующую ночь в римском лагере произошла неожиданная паника. Одна из трех пятидесятилоктевых башен, воздвигнутых Ти­том впереди каждого вала для того, чтоб они прикрывали последние от стоявших на стене иудеев, обрушилась сама собою среди глубокой ночи. Страшный грохот, произошедший при ее падении, навел на войско ужас: все бросилось к оружию в том предположении, что неприятель делает нападение; ужас и смятение воцарились в легионах, и так как никто не мог объяснить в чем дело, они в своем отчаянии предполагали то одно, то другое. Когда врагов все-таки нигде не было видно, они начали пугаться самих себя: каждый в страхе спрашивал другого пароль, боясь, не прокрались ли иудеи в самый лагерь. В этом паническом страхе они оставались до тех пор, пока Тит не узнал о происшедшем и не приказал объявить во всеуслышание причину гро­хота. С трудом они дали себя этим успокоить.

2. Иудеи храбро сопротивлялись против всякого рода нападений; но башни причиняли им много вреда: оттуда именно они одновременно были обстреливаемы более легкими машинами, копьеметателями, стрелками и пращниками; вместе с тем эти башни по своей высоте были недося­гаемы для иудеев; не могли они также быть опрокинуты и взяты по своей тяжести, а железная броня предохраняла их от огня. Если же иудеи удалялись за пределы выстрелов, то они не могли больше оста­навливать наступление таранов, которые своими беспрестанными ударами, хотя медленно, а все-таки достигали кое-каких результатов. И уже стена поддалась Никону^[616] (так иудеи сами называли самый большой таран, вследствие того, что он все побеждал); а иудеи между тем давно уже были истощены от борьбы и бодрствования по ночам вдали от города. К тому же они еще по легкомыслию или потому, что они вообще плохо обдумывали все свои действия, считали излишней охрану этой стены ввиду того, что за ней оставались еще другие две, и большей частью малодушно отступали от нее. Таким образом римляне вторгнулись в стенные отверстия, пробитые Никоном, после чего все стражи бежали за вторую стену. Те, которые перешли чрез стену, открыли ворота и впустили все войско. На пятнадцатый день осады, в седьмой день месяца Артемизия^[617], римляне овладели первой стеной. Большую часть ее они раз­рушили, равно как и северную часть города, как раньше это сделал Цестий (II, 19, 4).

3. Тогда Тит, заняв все пространство до Кидрона, построил свой лагерь внутри стен в так называемом Ассирийском стане^[618]. Так как он находился еще на расстоянии выстрела от второй стены, то он немедленно начал наступление. Иудеи разделились по позициям и защищали стену упорно, люди Иоанна боролись с замка Антонии, север­ной храмовой галереи и гробницы царя Александра^[619], а отряды Симона заняли вход в город у гробницы Иоанна и защищали линию до ворот, у которых водопровод загибает к Гиппиковой башне. Часто они бро­сались из ворот и вступали в рукопашные схватки, но каждый раз были отбиваемы за стены; ибо в стычках на близком расстоянии они, не посвященные в римское военное искусство, были побеждаемы^[620], между тем как сражаясь со стены они одерживали верх. Римляне обладали силой вместе с опытностью; на стороне иудеев была смелость, усилен­ная отчаянием и присущая им выносливость в несчастье. Рядом с этим, последних все еще поддерживала надежда на спасение, а первые в той же степени надеялись на быструю победу. Ни одни, ни другие не знали усталости; нападения, схватки около стен, вылазки мелкими пар­тиями происходили беспрерывно в течение всего дня, и ни одна форма борьбы не осталась неиспробованной. Рано утром они начинали и едва ночь приносила покой—она проходила бессонной для обоих лагерей и еще ужаснее, чем день: для иудеев потому, что они каждую минуту ожидали приступа к стене, для римлян потому, что они всегда боялись наступления на их лагерь. Обе стороны проводили ночи под оружием, а с проблеском первого утреннего луча стояли уже друг против друга готовыми к бою. Иудеи всегда оспаривали друг у друга право первым броситься в опасность, чтобы отличиться пред своими начальниками. Больше, чем ко всем другим, питали они страх и уважение к Симону. Его подчиненные были ему так преданы, что по его приказу каж­дый с величайшей готовностью сам наложил бы на себя руку. В римлянах храбрость поддерживали привычка постоянно побеждать и непри­вычка быть побежденными, постоянные походы, беспрестанные военные упражнения и могущество государства, но больше всего личность самого Тита, всегда и всем являвшегося на помощь. Ослабевать на глазах Цезаря, который сам везде сражался бок о бок со всеми, считалось позором; храбро сражавшиеся находили в нем и свидетеля своих подвигов и наградителя, а прославиться на глазах Цезаря храбрым бойцом считалось уже выигрышем. Многие поэтому выказывали часто пре­вышавшее их собственные силы военное мужество. Когда, например, в те дни сильный отряд иудеев стал пред стенами в боевом порядке, и оба войска обстреливались еще издали, один всадник, Лон­гин, грянул вперед из рядов римлян, врубился в самый строй иудеев, разорвал его своим набегом и убил двух храбрейших из них,—одного, ставшего против него в упор, а другого, обратившегося в бегство, заколол с боку вытянутым у первого копьем и тогда ускакал из рук врагов обратно к своим. Это был, конечно, совсем исключительный подвиг, но многие старались подражать ему в геройстве. Иудеи нисколько не печалились о причиненных им потерях. Все их помыслы и усилия были направлены к тому, чтобы и с своей стороны наносить урон. Смерть казалась им мелочью, если только уда­валось, умирая, убить также и врага. Для Тита, напротив, безопасность солдат была столь же важна, как победа; стремление вперед без оглядки он называл безумием и признавал храбрость только там, где обдуманно и без урона шли в дело. Поэтому он учил свое войско быть храбрым, но не подвергать себя опасности.

4. Наконец, под личным руководством Тита был установлен таран против средней башни северной стены, где один хитрый иудей, по имени Кастор стоял на страже с десятью ему подобных после того, как другие бежали пред стрелками. Некоторое время они, при­таиваясь за брустверами, тихо лежали; но, когда башня начала колебаться, они вскочили с разных мест; Кастор при этом простер свои руки, как человек, умоляющий о пощаде, взывал к Цезарю и жалобным голосом просил сжалиться над ним. Тит прямодушно поверил ему, вознадеявшись, что иудеи теперь намерены переменить свой образ мыслей; он приказал поэтому остановить таран, запретил стрелять в просящих и пригласил Кастора говорить. Когда тот заявил, что он хочет сойти и сдаться, Тит ответил, что он приветствует его ра­зумное решение и будет очень рад, если все последуют его примеру, так как он, с своей стороны, охотно протянет городу руку прими­рения. Пять из десяти присоединились к лицемерным просьбам Кастора, между тем, как другие кричали, что они никогда не сделаются рабами римлян, пока у них будет возможность умереть свободными людьми. В этом споре прошло долгое время, в продолжение которого наступление было приостановлено. Кастор между тем послал сказать Симону, что он может совершенно спокойно совещаться со своими людьми о делах нетерпящих отлагательства, ибо он еще долго задер­жит римское войско.

В то же время он делал вид, будто старается склонить на сдачу также и сопротивлявшихся ему, а те, точно в негодовании, подняли обна­женные мечи над брустверами, пронзили себе щиты и пали на землю, как будто заколотые. Изумление охватило Тита и его окружающих при виде решимости этих людей и, не будучи в состоянии видеть снизу все в точности, они дивились только их мужеству и жалели вместе с тем об их участи. Тогда один из римлян ранил Кастора в лицо у носа; Кастор вытащил стрелу, показал ее Титу и жаловался на несправедливое обращение. Цезарь сделал выговор стрелявшему и дал поручение Иосифу, стоявшему возле него, идти к стене и протянуть руку Кастору. Но Иосиф отказался, ибо он подозревал, что просящие замышляют недоброе, и удерживал также своих друзей, желавших поспешить туда. Перебежчик по имени Эней вызвался на это дело, а так как Кастор кричал еще, чтоб кто-нибудь пришел за получением денег, хранившихся при нем, то этот Эней еще проворнее побежал и подставил свой плащ; но Кастор поднял камень и швыр­нул его вниз; в него самого он не попал, так как тот был на стороже, но ранил сопровождавшего его солдата. Этот обман привел Тита к убеждению, что снисходительность в войне только вредна, между тем как строгость больше предохраняет против хитрости. Разгне­ванный этим издевательством, он приказал заставить действовать таран еще с большей неукротимостью. Когда башня колебалась уже под его уда­рами, Кастор и его люди подожгли ее и прыгнули сквозь пламя в на­ходившийся под нею тайный проход, чем они еще раз удивили своей храбростью римлян, полагавших, что они бросились в огонь.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ.

Как римляне два раза взяли вторую стену и приготовились ко взятию третьей.

1. На этом месте Тит овладел второй стеной пять дней спустя после взятия первой. После того, когда иудеи удалились от нее, он вступил с тысячью вооруженных и с избранным отрядом, составлявшим его свиту, и занял в новом городе шерстяной рынок, кузнечные мастерские и площадь, где происходила торговля платьем, а также улицы, расположенные в косом направлении к стене. Если бы он сейчас же или сломал более значительную часть стены или, как принято по военному обычаю, разрушил взятую часть города, то его по­беда, по моему мнению, не была бы омрачена никакими потерями. Но Тит надеялся, что, избегая крутых мер, которые он мог принимать по своему усмотрению, он смягчит упорство иудеев, и потому приказал не рас­ширять входа настолько, чтобы он сделался удобным для отступления; он думал, что те, которым он хотел оказать снисхождение, не устроят же ему засаду. Еще больше—по своем вступлении он воспретил убивать кого-либо из схваченных иудеев или ожигать дома; одно­временно с тем, он предоставил мятежникам свободу продолжать борьбу, если только они сумеют это сделать без вреда для народа, а последнему обещал возвратить его имущество. Ибо для него было крайне важно сохранить для себя город, а для города храм. Народ и раньше склонен был в уступчивости и податливости^[621]; воины же иудейские принимали его человеколюбие за бессилие: Тит, думали они, распорядился так потому, что он чувствует себя не в силах овладеть всем городом. Они грозили смертью всякому, кто подумает о сдаче; а кто проронил слово о мире, того убивали. В то же время они напали на вступивших римлян, частью бросаясь им навстречу на улицах, частью обстреливая их с домов; одновременно с тем, другие отряды делали вылазки из верхних ворот против римлян, находившихся вне стен. Эти вылазки навели такой страх на расположенную у стены стражу, что она поспешно соскакивала с башен и бежала к себе в лагерь. Громкий вопль поднялся среди римлян: находившиеся внутри го­рода были оцеплены кругом врагами, а стоявшие извне были охвачены ужасом при виде опасности покинутых ими товарищей. Между тем число иудеев все больше росло; точное знакомство с улицами давало им значительный перевесь: они ранили массу римлян и с неудержимой силой теснили их назад. Последние поневоле оказывали продолжитель­ное сопротивление, так как чрез тесный проход, сделанный в стене, они не могли бежать большими массами. Все вступившие в город не­сомненно были бы перебиты, если бы им на помощь не явился Тит. Расположив стрелков на концах улиц, он сам стал в самой страшной давке и стрелами отбивал неприятеля. Бок о бок с ним сражался Домиций Сабин (III, 7, 34), и в этой битве выказывал себя отменно храбрым. Продолжая без перерыва стрельбу, Цезарь этим отражал нападение иудеев до тех пор, пока его солдаты не совершили свое отступление.

2. Таким образом, римляне после того, как они уже завоевали вторую стену, были опять отброшены от нее. Дух иудеев, желавших войны, еще более поднялся; успех внушил им новые надежды. Римляне, думали они, уже не осмелятся ногой вступить в город, а в случае возобновления борьбы, никогда не одержат победы над ними. Бог за их грехи помрачил их ум, и они не видели, что из­гнанные отряды составляли только маленькую часть римской армии и не замечали прокрадывавшегося к ним голода. Они сами продолжали еще насыщаться воплями граждан и питаться кровью обывателей! Лучшие же люди давно уже испытывали недостаток во всем, даже в самых необходимейших жизненных продуктах. Но в гибели людей мятежники усматривали только облегчение для самих себя; только тех они считали достойными жизни, которые знать не хо­тели о мире и жили для того, чтобы бороться с римлянами; а если иначе рассуждавшая масса погибала, то они только радовались этому, как освобождению от тяжелой ноши. Так они относились к жителям го­рода. Римлян же, если только те пытались вновь вторгнуться в город, они вооруженной рукой отбивали и своими телами затыкали отверстия в стене. Три дня они так держались, храбро сопротивлялись. Но на четвертый день геройский удар Тита был для них слишком силен: они были отброшены и потянулись на свою прежнюю позицию, Тит тогда опять овладел стеной и на этот раз приказал снести всю северную ее часть. В башнях южной стены он поместил гарнизон и сталь подумывать о взятии приступом третьей стены.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ.

Тит ввиду того, что иудеи, несмотря на приостановку осады, нисколько не смягчились, снова приступает к осаде и посылает Иосифа переговорить с его соотечественниками о мире.

1. Тит, однако, порешил приостановить на время осаду и дать мятежникам время одуматься для того, чтобы видеть, не сделаются ли они более уступчивыми ввиду разрушения второй стены или из опасения голода, так как награбленных ими припасов не могло уже хватить на долгое время. Этот отдых он употребил на нужное дело, а именно, на выдачу продовольствия солдатам, чему уже наступил срок. Он приказал предводителям вывести войско на место, видимое для врагов, и здесь вручить каждому солдату порознь следуемое ему жалованье. По принятому в таких случаях обычаю, войско выступило с открытыми щитами, которые обыкновенно накрывались чехлами, и в полном воору­жении; всаднике водили своих лошадей также во всем убранстве. Яр­ким блеском серебра и золота засияла окрестность города, и насколько восхитительно было это зрелище для римлян, настолько было страшно для их врагов. Вся древняя стена и северная сторона храма были переполнены зрителями, даже крыши домов покрылись любопытными, и весь город, казалось, кипел толпами людей. Даже самые отважные были охвачены ужасом, когда увидели всю армию сосредоточенной в одном месте, пышность оружия и отличный порядок среди солдат; и я думаю, что этот вид заставил бы мятежников одуматься, если бы они, вследствие своих вопиющих преступлений пред народом, не отчаи­вались в прощении римлян; они были того мнения, что и в случае прекращения борьбы, им не миновать смерти преступников, а потому предпочли смерть в бою. Помимо всего и воля судьбы была уже такова, чтобы невинные вместе с виновными и город вместе с бунтовщиками погибли за одно.

2. Четыре дня римляне употребили на то, чтобы выдать продовольствие всем легионам. На пятый день Тит, увидев, что иудеи все таки не выступают с миролюбивыми предложениями, разделил свое войско на две части и приступил к постройке насыпей: одной против замка Ан­тонии, а другой—у гробницы Иоанна. С этого последнего пункта он думал завоевать Верхний город, а с первого—храм, ибо без храма и обладание городом нельзя было считать обезпеченным. Таким обра­зом на каждом из двух названных пунктов легионы соорудили по одному валу. Работавшим у гробницы старались мешать посредством вылазок идумеи и хорошо-вооруженный отряд Симона, а у замка Антонии— люди Иоанна и отряд зелотов. Вследствие занимаемой ими возвышенной позиции, они теперь имели преимущество не только при употреблении руч­ного оружия, но также в стрельбе из машин, так как, благодаря повседневным упражнениям, они приобрели навык и научились владеть ими. Они имели триста копьеметательных и сорок камнеметательных машин, с помощью которых значительно затрудняли возведение валов. Но Тит, который в сохранении или гибели города усматривал выигрыш или по­терю лично для себя, во все время осады не упускал из виду и дру­гую задачу, а именно, склонять иудеев к перемене своего образа мыслей. Свои военные действия он сопровождал дружескими советами и, зная, что часто добрыми словами можно успеть больше, чем силой оружия, он частью лично обращался к ним с напоминаниями спасти полузавоеванный уже город путем добровольной сдачи, частью же, в надежде, что со­отечественнику они будут более послушны, посылал к ним Иосифа, который говорил с ними на их родном языке.

3. Иосиф^[622] обошел стену, чтобы отыскать место, где он находился бы вне выстрела и, вместе с тем, мог бы быть услышанным, и в пространной речи сказал им следующее: «Сжальтесь, наконец, над самими собою и народом, сжальтесь над родным городом и храмом, не будьте ко всему этому более жестоки чем чужие! Римляне уважают свя­тыни своих врагов и до сих пор не трогали их, хотя они к ним непричастны, между тем как те, которые воспитаны в лоне этих святынь и которые в случае сохранения их останутся единственными их обладателями, делают все, клонящееся к уничтожению. Вы видите: ваши сильнейшие стены пали, оставшиеся слабее еще завоеванных. Вы знаете, что мощь римлян несо­крушима, а их господство для вас не ново. Если война за независимость дело славное, то ее следовало бы вести в самом начале; но раз покорились од­нажды и долгое время мирились с чужим господством, то после этого захо­теть свергнуть с себя иго — не значит стремиться к свободе, а к жалкой гибели. Более слабым властителям можно еще отказать в по­виновении, но не тем, которым подвластно все. Какие страны избежали всепокоряющей власти римлян? Разве только те, которые вследствие своего знойного или сурового климата не имеют для них никакой цены. Везде счастье на их стороне, и Бог, Который заставляет мировое гос­подство переходить от одного народа к другому, ныне избрал своим обиталищем Италию. Есть закон, твердо установленный как у живот­ных, так и у людей—это, что более сильное оружие всегда побеждает и что слабые покоряются более сильным, поэтому-то предки наши, далеко превосходившие нас и телесной и духовной силой, равно как и другими оборонительными средствами, подчинились римлянам, чего они наверно не сделали бы, если бы не были убеждены, что Бог на стороне последних, А вас что поощряет к сопротивлению? Большая часть города уже завоевана, а вы сами внутри, если даже стены уцелеют, находитесь в худшем положении, чем военнопленники. Голод, водворившиеся в городе, истребляющий пока только народ, но долженствующий вскоре уничтожить также ваше войско, не составляет больше тайны для римлян. Если даже последние прекратят наступление и не вторгнутся в город с мечом в руках, то и тогда рядом с вами поселился, ведь, непобедимый внутренний враг, ко­торый с каждым часом приобретает все больше силы. С голодом вы, ведь, не можете бороться посредством оружия. Иначе вы были бы единственные, которые подобным образом совладали бы с таким бедствием. Как хорошо было бы, продолжал он, если бы вы одумались до того, как зло сделается непоправимым и если бы приняли спаситель­ное решение, пока есть еще время! Римляне не вспомнят вам совершившегося, если только вы не доведете свое упрямство до конца; ибо они, по природе своей, милостивы в победе и более склонны преследовать свои собственные выгоды, чем мстить врагу, а их собственные интересы не состоят в том, чтобы взять безлюдный город или опустошенную от людей страну. Поэтому Тит и теперь предлагает вам помилование. Если же он после того, как вы даже в самой крайней вашей нужде не последуете его милостивым предложениям, должен будет взять город силой, тогда он не пощадит никого. А что вскоре падет также третья стена, за это ручается взятие обеих первых; да если бы даже эта твердыня была бы несокрушима, то ведь голод борется против вас за римлян!»

4. В то время, когда Иосиф говорил им все это, многие, стоявшие на стене, осмеивали его, другие ругали, а некоторые даже стреляли в него. Видя, что его доводы, основанные на действительный, фактах, не производят на них никакого действия, он перешел к отечественной истории и сказал: «О, вы несчастные, забывающие своих истинных союзников, ва­шими руками и вашим оружием вы хотите побороть римлян? Случалось ли когда-нибудь, чтобы мы таким путем побеждали? Не всегда ли мстителем нашего народа, когда с ним несправедливо поступали, являлся Бог, Творец? Бросьте взгляд назад, вы увидите, что собственно толк­нуло вас в эту борьбу и какого великого союзника вы оскорбили. Вспомните чудеса времен ваших отцов и сколько раз на этом священном месте некогда находили гибель наши враги. Я, хотя не без содрогания, начи­наю рассказывать о делах Бога недостойным ушам вашим, но вы все таки слушайте для того, чтобы убедиться, что вы боретесь не только против римлян, но также против Бога. Древний египетский царь Нехао, называвшийся также Фараоном, пришел с десятками тысяч в нашу страну и похитил царицу Сару, родоначальницу нашего племени. Что делал тогда ее муж Авраам, наш прародитель? Мстил ли он грешнику с оружием в руках? Нет! Имея триста восемнадцать вассалов, из которых каждый владычествовал над несметным количеством людей, он, не взирая на них, считал все-таки себя совершенно покинутым без помощи Бога. Он поднял тогда свои праведные руки к оскверненному вами теперь месту и вымолил себе помощь непобедимого союзника. Не была ли царица сейчас же на следующий вечер воз­вращена обратно неприкосновенной к ее супругу, а египтянин, устра­шенный ночными сновидениями, не бежал ли он после того, как излил молитву на месте, запятнанном вами братоубийством, а любимых Богом евреев одарил серебром и золотом? ^[623] Должен ли я умолчать или говорить о переселении наших праотцев в Египет, где они, насилуе­мые и угнетаемые чужими царями в течение четырехсот лет, всецело полагались на милость Божию вместо того, чтобы, как они, конечно, могли, сопротивляться с оружием в руках. Кто не знает, как затем Египет наполнялся всякого рода зверьми и был изнуряем всевозможными болезнями, как страна лишилась своего плодородия, а Нил — своих вод? Десять казней следовали одна за другой, после чего наши предки были отпущены под прикрытием, без кровопролития, без всяких опасностей, потому что сам Бог вел своих избранников. Когда наш священный ковчег был похищен ассирийцами^[624], не стонали ли тогда вся филистимская земля, идол Дагон и вся нация, к которой принадлежали похитители? Гнилые язвы появились у них на сокрытых местах тела и вместе с пищей они испускали и вну­тренности. Кончилось тем, что те же руки, которые похитили ковчег, привезли его вновь обратно под звуки цимбалов и тимпанов и свой грех пред святыней искупили всевозможными жертвами. Вы видите, что Бог явил свою милость нашим предкам за то, что они, не при­бегая к мечу, всецело вознадеялись на Него. Ассирийский царь Сенна­херив, когда он с бесчисленными народами изо всей Азии осадил этот город, пал ли он от человеческих рук? Последние тогда не были заняты оружием, а были простерты к молитве. Но ангел убил в одну ночь несметное войско, и когда ассириянин с наступлением утра поднялся, он нашел сто восемьдесят пять тысяч мертвых, и бежал он с остатками от безоружных евреев, которые даже не преследовали его^[625].

Вам известно также вавилонское пленение, когда семьдесят лет народ жил на чужбине, не помышляя о насильственном освобождении, пока Кир в угоду Богу не предоставил им свободу, дал им проводников, и они снова сделались избранниками своего Союзника. Словом, нельзя привести ни одного случая, где наши предки только силой оружия завоевали себе счастие, или чтоб они терпели несча­стье, когда они без борьбы отдавались в руки Провидения: не тро­гаясь с места, они побеждали, как только этого хотел Небесный Судья; если же они сражались, то всегда были поражаемы. Это случилось также, когда царь вавилонян осаждал этот город, а наш царь Седекия, вопреки пророчеству Иеремии, сразился с ним: тогда он сам был пленен и сделался свидетелем разрушения города и храма. И однако, на сколько тот царь и его народ были праведнее вас и ваших вожаков! Ни царь, ни народ не убивали же Иеремии, когда он открыто вещал, что они своими грехами навлекли на себя немилость Божию и что они будут побеждены, если добровольно не сдадут города. Вы же, напротив,—не говорю уже о преступлениях, которые вы совер­шаете в городе, для них я не имею слов, — поносите меня, который учит вас, как спасти себя, стреляете в меня из озлобления за то, что я вам напоминаю о ваших злодеяниях, за то, что вам вовсе не хотелось бы слушать о тех поступках, которые каждый день совершаете. Но возвратимся к нашей истории. Когда Антиох Эпифан, много грешивший пред Господом, осаждал город и наши предки сделали вооруженную вылазку, то они сами погибли в этом сражении, а город был разграблен врагами, святилище же было предано запустению на три года и шесть месяцев. К чему еще больше примеров? А теперь вот римляне — кто их накликал на нашу страну? Не безбожие ли ее жителей? Что дало первый толчок к порабощению ее римлянами? Не междоусобица ли наших праотцев? Безумие Аристовула и Гиркана и их взаимный раздор повлекли за собою поход Помпея против столицы, и Бог покорил под власть римлян тех, которые уже не были достойны свободы. После трехмесячной осады города, они сдались, между тем как они не гре­шили, как вы, ни пред святилищем, ни пред законом и обладали гораздо большими средствами для ведения войны. Не знаем мы разве, ка­кой конец постиг Антигона сына Аристовула? В его царствование Бог еще раз отдал на порабощение грешный народ: Ирод сын Анти­патра привел Созия, а Созий—римское войско; Иерусалим был оцеп­лен и осаждаем в течение шести месяцев, пока его жители в воз­даяние за грехи не были побеждены, а город разграблен. Таким образом сила оружия никогда не составляла опоры нашего народа, ибо война всегда влекла за собою порабощение. По моему убеждению, те, которые владеют священным местом, должны предоставлять все на суд Божий и отвергать всякую человеческую силу, пока в них жива надежда на Всевышнего Судью. Но что исполняли вы из того, на что законодатель наложил благословение? И что оставили вы из того, что он обрек проклятию? Во сколько раз вы преступнее ваших отцов, которые тем не менее пали еще быстрее, чем вы? Тайные преступления, как воровство, обман и прелюбодеяние, были для вас слишком ничтожны! Вы соперничали между собою в разбоях, и убийствах и прокладывали себе новые, неведомые еще пути зла. Храм сделался местом сборища для всех, и руками коренных жителей осквернялись Богу посвященные места, чтимые издали даже римлянами, которые в пользу нашего закона оставляют многие из своих обычаев. И вот после всего этого, вы ждете помощи от Того, против Которого вы так грешили. Но допустим, вы точно такие же благочестивые богомольцы и молитесь о Божеской помощи с такими же чистыми руками, как некогда наш царь^[626], когда он призывал к Богу против ассирийцев и когда Бог в одну ночь уничтожил в прах ту великую армию; но разве действия римлян можно приравнивать к тому, что сделали асси­рийцы, чтобы вы могли надеяться на подобную же помощь Бога? У ассирийцев царь купил за деньги пощаду города^[627], а они вопреки данному слову пришли, чтобы зажечь храм; римляне же требуют только установленной подати, которую наши отцы уплачивали их отцам; раз только они до­бьются этого требования, они оставят город не разрушенным и храм нетронутым, все остальное они предоставят нам: семьи наши свободны, имущество в нашем распоряжении, а священные законы остаются непри­косновенными. Только безумие может допустить, чтоб Бог посту­пил со справедливыми одинаково, как с несправедливыми. Кроме того, ведь Бог, когда нужно, умеет быстро помогать: могущество ассирийцев Он сломил в первую же ночь, когда они стали лагерем под стенами Иерусалима; а потому, если б Он считал наше поко­ление достойным свободы, или римлян достойными наказания, то Он, точно как некогда на ассирийцев, сейчас обрушился бы на римлян — еще когда Помпей наложил свою руку на народ, или позже, когда нагрянул Созий, когда Веспасиан опустошал Галилею и, наконец, в настоящие дни, когда Тит приблизился к городу. Однако, Магнус^[628] и Созий не только не были разбиты, но они и город взяли силой, Веспасиан в войне с нами достиг императорского достоинства, а что касается Тита, то для него даже источники обильно потекли водой—те источники, которые раньше иссякли для вас. До его прибытия, как вам известно, Силоам и все источники вне города высохли, так что вода покупалась по мере; теперь же эти источника стали столь изобиль­ными, что они щедро наделяют водою не только ваших врагов и их скот, но даже сады^[629]. Это чудесное знамение вам уже знакомо из прежних времен, а именно при нашествии названного вавилонского царя, который разгромил город и сжег храм; а между тем тогдашние наши предки не могли упрекнуть себя в таких преступлениях, как вы. А потому я думаю, что Божество бежало из своей Святая-Святых и стоит теперь на стороне тех, с которыми вы воюете. Если праведный человек бежит из порочного дома и с презрением отворачивается от его обитателей, то неужели вы думаете, что Бог будет сопутство­вать вам в вашей греховной жизни—Он, Который видит сокрытое и слышит умалчиваемое. Впрочем, вы разве стараетесь что-либо скрыть от зрения и слуха? Ведь все ваши дела стали известны даже врагам; вы ведь хвастаете нарушением законов и ежедневно оспариваете друг у друга первенство в злодеяниях. Ваши бесстыдства вы выставляете на показ, точно это—добродетели. Но несмотря на все это, вам, если захо­тите, остается еще путь спасения, и Божество охотно прощает сознающего свою вину и кающегося в своих грехах. Бесчувственные! Бросьте ваше вооружение, сжальтесь над полуразрушенным уже отечеством! Оглянитесь вокруг себя и смотрите: какое великолепие, какой город, какой храм, скольких народов приношения вы хотите принесть в жертву! Кто хочет предать все это огню? Кто желает, чтоб все это исчезло? Что еще больше заслуживает сохранения, чем это? Но если вы, непреклонные и более бесчувственные, чем камни, пред всем этим закрываете глаза, так подумайте о ваших семействах! Пусть каждый представит себе мысленно своих детей, жену и родителей, которых вскоре похитит голод или меч! Я знаю, что опасность витает и над моей матерью^[630], моей женою, моей не беззнатной фамилией и издревле известным родом; вы думаете, быть может, что из-за них я вам так советую. Нет! убейте их, берите мою собственную кровь за ваше спасение! И я сам готов умереть, если только после смерти моей вы образумитесь».

Дата добавления: 2015-08-26