Глава X Джилл побеждает власть предержащих

Офис «Гобла и Коэна» был расположен, как и большин­ство театральных офисов Нью-Йорка в районе Таймс-сквер. Он занимал пятый этаж театра «Готэм» на 42-й стрит. Так как лифта в здании не было, за исключением маленького, частного, каким пользовались только эти два члена фирмы, Джилл стала подниматься по лестнице пешком и признаки процветающего бизнеса обнаружила уже на третьем этаже, где с десяток терпеливых особ обоего пола пристроились на перилах, будто совы на ветке. На четвертом этаже особ еще поприбавилось, а площадка пятого, служившая фирме при­емной, была совсем уж забита.

Таковы порядки у нью-йоркских театральных агентов, стоящих на том уровне умственного развития, ниже которо­го располагаются разве что limax maximus, или улитка садо­вая. Они наотрез отказываются принимать в расчет то, что каждодневно к ним является масса посетителей, которым приходится ждать. Посетителям этим надо где-то сидеть, но такие соображения им и в голову не приходят. Для визите­ров «Гобла и Коэна» поставили на площадке малюсенькую скамеечку, очень остроумно разместив ее на стыке трех сквозняков, и на том успокоились.

Пустой скамейку эту никто никогда не видел, разве что ночной сторож. В какой бы час вы ни заглянули сюда, вы всегда обнаружите на ней трех томящихся индивидуумов, сидящих бок о бок, вперив глаза в крошечную приемную, где помещались конторский мальчишка, телефонистка и стенографистка мистера Гобла. В глубине приемной темне­ла дверь с табличкой «Личный кабинет», в которую, когда та открывалась, чтобы впустить какого-нибудь беспечного, бурлящего весельем комика, стоящего тысячу долларов в не­делю, входившего вразвалочку с бойким «Хэлло, Айк!», или звезду женского пола, раздушенную, в мехах, перед рядовы­ми театра, словно Моисеем на Фасге[37], мелькал фрагмент зем­ли обетованной в виде огромного письменного стола и час­тички огромного лысого толстяка в очках или человека по­моложе, со светлыми волосами и двойным подбородком.

Ключевой нотой лестничной массовки было нарочитое, почти вызывающее щегольство. Мужчины — в ярких плащах с поясами, на женщинах — искусственные меха, стоившие, на неискушенный взгляд, куда дороже настоящих. У всех очень дерзкий, молодой вид. Выдавали одни лишь глаза — усталость сквозила почти во всех взглядах, обратившихся на Джилл. Де­вушки, все как одна блондинки, решили, что золото — самый эффектный цвет. А мужчины, словно на одно лицо, настолько похожи, будто они — члены одного большого семейства. Ил­люзию усиливали обрывки доносившихся до ушей Джилл раз­говоров, в которых так и мелькали словечки «дорогой», «ста­рина», «милый»... Десяток пахучих и терпких ароматов, витав­ших на площадке, вели жестокую борьбу за превосходство.

На минутку такое зрелище огорошило Джилл, но она поч­ти тут же и опомнилась. В ней все еще бродил пьянящий, своевольный дух Нью-Йорка. Бесстрашие владело ею, вспомнилось наставление Брауна из команды «Браун и Вид-жон»: «Смело входи!». Припомнив это зерно его вдохнов­ляющей речи, Джилл протолкалась сквозь толпу и оказалась в маленькой приемной.

Здесь были выставлены аванпосты врага: в одном углу с бешеной скоростью тарахтела на машинке девушка; вторая, сидевшая за коммутатором, спорила с «Центральной», уже готовая перейти на личности; а на стуле, запрокинутом так, что спинка его упиралась в стенку, сидел мальчишка, жевав­ший сладости и уткнувшийся в юмористическую страничку вечерней газеты. Все трое, точно звери в клетке, были отго­рожены высокой стойкой с медными прутьями.

Позади этих стражей виднелась дверь с табличкой «Лич­ный кабинет». Оттуда до Джилл, когда она достигла внеш­ней линии обороны, донеслись звуки пианино.

Хамство конторских мальчишек — не результат простой случайности, как думают многие, изучив этот предмет, и уж тем более, конторских мальчишек, которые служат у теат­ральных агентов. Где-то на криминальных задворках Нью-Йорка, в некоей зловещей берлоге существует школа, где мальчишек специально тренируют для такой работы. Высо­коквалифицированные учителя нещадно выкорчевывают лучшие стороны их натуры и систематически прививают грубость и хамство.

Цербер конторы «Гобл и Коэн» в этой школе наверняка блистал. Быстро разглядев его таланты, учителя уделяли ему особое внимание. Окончил он эту школу, осыпаемый самы­ми сердечными пожеланиями всего персонала. Они научили его всему, что знали сами, и гордились им. Мальчик делал им честь.

Так вот, мальчишка этот вскинул на Джилл глаза, окру­женные розовыми ободками, фыркнул, куснул ноготь боль­шого пальца и заговорил. Был он курносым, уши и волосы у него багряно алели. Звали его Ральф. На лице у него цвело семьсот сорок три прыща.

— Чо-на-а? — вопросил Ральф с предельной лаконично­стью.

— Мне нужен мистер Гобл.

— Нету! — отрезал Король Прыщей и снова уткнулся в га­зету.

Классовые различия, вне всякого сомнения, существовать будут вечно. В Спарте были свои цари и свои илоты. В коро­левстве Круглого Стола имелись и рыцари, и чернь. В Амери­ке есть Саймон Легри[38] и дядя Том. Но ни у одной нации ни в какой период истории не было человека, высказывающего такую презрительную надменность любому посетителю, по­желавшему увидеть его менеджера, какую в бродвейской те­атральной конторе выказывает мальчишка-рассыльный. То­мас Джефферсон[39] считал самоочевидным, что все люди созданы равными, и твердо верил, что Создатель наделил всех неотъемлемыми правами, и в том числе — правом на жизнь, свободу и погоню за счастьем. Но театральные конторские мальчишки не смотрят на жизнь глазами Джефферсона. Над­менно со своей вершины взирают они на всякое быдло, хлад­нокровно подвергая сомнению право на погоню за счастьем. Джилл порозовела. Мистер Браун, ее проводник и настав­ник, предвидя такую ситуацию, рекомендовал, как ей вспомнилось, «двинуть мальчишке в физию», и на минутку ей ужасно захотелось последовать его совету. Но то ли бла­горазумие, то ли простой факт, что находился мальчишка вне пределов досягаемости, за медными прутьями, удержали ее. Без дальнейших проволочек она направилась к двери ка­бинета. Ее целью была дверь, и Джилл не собиралась укло­няться от курса. Она схватилась за дверную ручку, не успел никто из присутствующих и догадаться о её намерениях. Но тут стенографистка прекратила стучать на машинке, подко­шенная ужасом, подняв пальцы. Девушка на телефоне обор­вала на полуслове фразу, обернувшись через плечо, а Ральф, конторский мальчишка, разозлившись, отшвырнул газету и назначил сам себя представителем захваченной армии.

— Эй, вы!

Приостановившись, Джилл воинственно его оглядела.

— Это вы мне?

— Вот именно!

— С набитым ртом лучше не разговаривать,— посоветова­ла Джилл, снова взявшись за ручку.

В розоватых глазах мальчишки внезапно погас боевой огонь, залитый слезами. Расплакался он не от раскаяния, а потому, что в пылу момента сглотнул большую зазубренную конфету и жестоко страдал.

— Ту-да... не-льзя! — ухитрился выговорить он. Железная воля восторжествовала над плотью.

— Но я уже вхожу!

— Это личный кабинет мистера Гобла!

— А мне и нужно поговорить лично с мистером Гоблом. Ральф, чьи глаза еще были влажны от слез, растерялся.

Ситуация ускользала из-под контроля. Такого с ним прежде не приключалось.

— Сказано, нету его!

Джилл строго на него взглянула.

— Ты плохой мальчик,— бросила она, воодушевясь отчет­ливым хихиканьем из-за коммутатора.— Знаешь, куда попа­дают мальчики, которые говорят неправду? Я же слышу — вон он, играет на пианино. А теперь поет! И незачем лгать мне, будто он занят. Если бы он был занят, он бы не пел. Ес­ли ты так лжешь в таком возрасте, каким же ты вырастешь? И вообще, ты противный. У тебя красные уши, а воротничок тебе велик! Поговорю-ка я о тебе с мистером Гоблом...

И с этими словами Джилл, открыв дверь, вошла.

— Добрый день! — весело поздоровалась она.

После толкучки на площадке, где негде было даже при­сесть, кабинет, в котором очутилась Джилл, показался уют­ным и почти роскошным. У дальней стены, почти во всю ее длину, тянулся просторной лакированный стол, заваленный бумагами; на одном краю высилась устрашающая гора сцена­риев в переплетах буйволовой кожи. Налево стояла книжная полка. Стены сплошь покрывали фотографии. Рядом с окном стояла мягкая кожаная кушетка; справа от нее — пианино, а круглый табурет занимал молодой человек с небрежной шеве­люрой, которую не мешало бы постричь. На крышке пиани­но привлекала глаз яркая картонная афиша, на которой юно­ша в костюме для поло склонялся над белокурой богиней в купальном костюме. Надпись под ними возвещала:

«АЙЗЕК ГОБЛ И ДЖЕЙКОБ КОЭН»

представляют музыкальный спектакль

«РОЗА АМЕРИКИ»

Сюжет и стихи Отиса Пилкингтона

Музыка Роланда Трэвиса

Отведя от афиши взгляд, Джилл уловила, что по другую сторону письменного стола что-то происходит. Это подни­мался второй молодой человек; такого худющего и длинно­го она в жизни не видела. Поднимался он часть за частью, словно змея, разворачивающая кольца. В момент ее появле­ния он сидел, откинувшись, так что виднелась лишь верхняя часть туловища. Теперь же, когда он выпрямился во весь рост, голова его чуть ли не уперлась в потолок. У него было длинное лицо, резко очерченный нос и срезанный подборо­док. Он вперился в Джилл через те самые «черепаховые стекляшки», о которых упоминал ее новый знакомец мистер Браун.

— Э... а...? — выговорил он тонким невыразительным го­лосом.

Мозг у Джилл, как и у многих людей, управлялся двумя диаметрально противоположными силами, точно машина, за рулем которой сменяются два разных водителя: смелый, рисковый парень, пренебрегающий всякими ограничения­ми скорости, и робкий новичок. До сей минуты руль крутил тот, рисковый. Он мчал ее на головокружительной скоро­сти, чихая на все препятствия и полицейские правила. Те­перь же, доставив ее в такую ситуацию, он внезапно передал руль боязливому напарнику. Джилл, минуту назад пылавшая отвагой, внезапно лишилась дара речи, скованная непомер­ной застенчивостью.

Она сглотнула, сердце у нее запрыгало. Над ней башней нависал долговязый. Черноволосый пианист встряхивал кудрями, точно Банко в «Макбете».

— Я...— начала она.

Тут ей на помощь подоспела женская интуиция. Что-то подсказало ей, что они боятся не меньше ее самой. При этом открытии рисковый смельчак снова перехватил руль, и она хладнокровно преодолела все сложности.

— Я хочу видеть мистера Гобла.

— Мистера Гобла нет.— Долговязый молодой человек нервно теребил бумаги на столе. Джилл произвела на него огромное впечатление.

— Нет? — Выходит, она несправедливо обидела контор­ского мальчишку.

— И сегодня мы его не ждем. Могу ли я чем-то помочь?

Говорил он ласково. Этому молодому человеку показа­лось, что он в жизни не встречал такой девушки, как Джилл. Та и вправду была сейчас прехорошенькой — щеки у нее распылались, глаза сверкали. Она задела сокровенную струнку в душе долговязого, и весь мир для него превратил­ся в благоухающий сад, полный прекраснейших цветов и нежной музыки. Отис Пилкингтон частенько влюблялся с первого взгляда, но еще ни разу ему не доводилось влюб­ляться так безоглядно. Когда Джилл ему улыбнулась, он по­чувствовал, что перед ним отворились врата небесные. Сколько раз прежде отворялись эти самые врата, вспоми­нать он не стал, ему было не до подсчетов. Однажды врата обошлись ему в восемь тысяч долларов; в такую сумму встало улаживание конфликта с девушкой, грозившей обратить­ся в суд. Но в подобные минуты человеку не до таких воспо­минаний, они вносят диссонанс. Отис Пилкингтон влюбил­ся с первого взгляда. Вот и все, о чем он думал.

— Присаживайтесь, пожалуйста, мисс...

— Маринер,— подсказала девушка.— Спасибо.

— Мисс Маринер... Разрешите представить вам мистера Роланда Трэвиса.

Субъект за пианино поклонился, и его черные волосы взметнулись и опали, словно морские водоросли на бурных волнах прибоя.

— А я — Пилкингтон. Отис Пилкингтон.

Неловкое молчание, всегда наступающее вслед знакомст­ву, нарушила трель телефонного звонка. Отис, уже передви­нувшийся на середину кабинета, протянул нескладную ко­нечность и без труда достал трубку.

— Да? О, пожалуйста, скажите — у меня сейчас совещание. Так Джилл узнала, что люди в театральном мире никогда не разговаривают, они всегда «проводят совещания».

— Передайте миссис Пилгрим, я перезвоню ей попозже. Сейчас никак не могу. Ни на минуту.— И положил трубку.— Секретарша тети Оливии,— театральным шепотом бросил он Трэвису.— Тетя Оливия желает, чтобы я поехал с ней на верховую прогулку.— Он повернулся опять к Джилл.— Из­вините. Чем могу помочь вам, мисс Маринер?

Самообладание уже полностью вернулось к Джилл. Интер­вью оборачивалось совсем по-иному, чем она опасалась. Атмо­сфера была светская, уютная, ей показалось, будто она опять очутилась у себя, на Овингтон-сквер, и угощает чаем Фредди Рука, Ронни Дэверо и других своих друзей лондонского перио­да. Для полноты иллюзии недоставало чайного столика. Дело­витости в разговоре не было. Однако, так как именно дело и было ее целью, она решила, что пора приступить к нему.

— Я пришла насчет работы.

— Работы! — воскликнул мистер Пилкингтон. По-види­мому, и он воспринимал разговор как чисто светский.

— В хоре,— пояснила Джилл.

Пилкингтон отшатнулся, будто слово это укусило его.

— В «Розе Америки» нет хора!

— Я думала, это музыкальная комедия. Пилкингтон опять содрогнулся.

— Нет! Это музыкальная фантазия! И хора в ней нет,— с оттенком укоризны добавил он.— А есть ансамбль из двена­дцати изысканных девушек.

— Что, конечно же,— рассмеялась Джилл,— звучит гораз­до красивее. А как вы считаете, я достаточно изысканна для ансамбля?

— Буду счастлив, если вы присоединитесь к нам,— быст­ро ответил мистер Пилкингтон.

Но длинноволосый композитор смотрел с сомнением. Резко взяв дискантовую ноту, он крутанулся на табурете.

— С твоего позволения, Отис, позволь тебе напомнить, у нас уже есть двенадцать девушек.

— Значит, будет тринадцать! — твердо заявил Отис.

— Это несчастливое число!

— Мне все равно. Мы должны взять мисс Маринер. Ты же сам видишь — она именно того типа, что нам требуется.

Спорил он с огромным энтузиазмом. С того самого дня, как начался набор актеров, он тоскливо вспоминал вечер, когда состоялась премьера «Розы Америки» в доме его те­ти прошлым летом в Ньюпорте[40] со звездными любимцами светского общества и ансамблем, целиком набранным из дебютанток и неопытных матрон. Такую труппу он жаж­дал собрать и для профессиональной постановки, но до сегодняшнего дня его преследовали сплошные разочаро­вания. Джилл показалась ему единственной девушкой в театральном Нью-Йорке, отвечавшей желаемому стан­дарту.

— Спасибо вам огромное,— сказала Джилл.

Повисла новая пауза. В атмосферу опять вползла светская нотка. Джилл ощутила желание хозяйки не дать угаснуть оживленной беседе.

— Я слышала, что эта комедия в стиле Гилберта и Салливана.

Мистер Пилкингтон обдумал замечание.

— Признаю, когда я писал пьесу, идеалом для меня был Гилберт. Достигли я успеха...

— Пьеса,— вмешался мистер Трэвис, пробегаясь по кла­виатуре,— так же хороша, как любая у Гилберта.

— О, будет тебе, Роли! — скромно запротестовал Отис.

— И даже лучше,— настаивал мистер Трэвис — Во-пер­вых, она современная.

— Да, я старался сделать посовременнее,— пробормотал мистер Пилкингтон.

— И ты избежал ошибки Гилберта — излишней надуман­ности.

— Верно. Гилберт, действительно, грешил излишней фан­тазией,— признал Отис— А музыка,— продолжил он, в ве­ликодушном порыве отплатить добром за добро,— обладает мелодичностью Салливана, но ей присуща новизна ритма, очень индивидуальная. Музыка вам понравится.

— Судя по вашим словам,— любезно заметила Джилл,— комедия обречена на шумный успех.

— Мы очень на это надеемся,— с чувством заметил мис­тер Пилкингтон.— Мы считаем, что наступило время, когда публике требуется что-нибудь получше, понеожиданнее. Люди потихоньку устают от безмозглой ерунды и бравурных мелодий, которыми их потчуют людишки вроде Уоллиса Мэйсона и Джорджа Бивэна. Публике хочется блеска... Точ­но так же было во времена Гилберта и Салливана. Они нача­ли писать, когда музыкальные спектакли опустились до ужа­сающей легковесности. Театр был отдан на откуп бурлескам самого дурацкого толка. Публика жаждала спектаклей клас­сом повыше. То же самое и сегодня. Но менеджеры не жела­ют этого понимать. «Роза Америки» много месяцев странст­вовала по Бродвею, стучась в разные двери.

— Ей следовало войти без стука. Вот как я,— заключила Джилл и встала.— Что же, очень любезно с вашей стороны, что взяли меня на работу, хотя и вошла я так бесцеремонно. Но я чувствовала, что нет толку дожидаться на лестничной площадке. Я так рада, что все уладилось. До свидания.

— До свидания, мисс Маринер.— Отис почтительно взял протянутую руку,— Репетиция ансамбля назначена на... ко­гда, Роли?

— На 11 утра послезавтра.

— Я приду. До свидания, и большое вам спасибо. Молчание, воцарившееся в кабинете после ее ухода, нару­шил Трэвис:

— Вот это красоточка!

Вздрогнув, Отис очнулся от мечтаний.

— Что ты сказал?

— Да девица эта... Какая красотка!

— Мисс Маринер,— ледяным тоном отчеканил Отис, — самая очаровательная, утонченная, воспитанная и прелест­ная девушка, если ты это имеешь в виду.

— Ну да! — подтвердил мистер Трэвис— Именно это самое!

Джилл вышла на 42-ю стрит, окидывая улицу взглядом победителя. Мало что переменилось в Нью-Йорке с тех пор, как она вошла в театр «Готэм», но город показался ей совсем иным. Час назад она была тут чужой, бесцельно плыла по его быстринам. Теперь она в Нью-Йорке своя, а Нью-Йорк — ее город. Она смело сразилась с ним и отвоевала у него средст­ва к существованию. Теперь она шагала по улице бойко и беспечно. Адрес, который дала ей Нелли, отсылал на восточ­ную сторону Пятой авеню. Джилл отправилась туда по 42-й стрит. Какая веселая и оживленная улица! Она и не бывала на таких прежде. Музыкой звучал для нее перестук поездов метро, когда она пересекала Шестую авеню, и ей нравилась бурлящая вокруг толпа.

Джилл дошагала до угла Пятой авеню, когда полисмен на перекрестке взмахнул жезлом, разрешая машинам двигаться в центр. И мимо нее покатился поток машин, забивавший дорогу, насколько видел глаз. Ехали они двойным рядом — красные лимузины, синие, розовато-лиловые, зеленые. Джилл стояла, пережидая, пока иссякнет их поток, и в это время мимо неё проплыл самый большущий, самый крас­ный лимузин. Огромнейшее авто с полярным медведем у ру­ля, и еще одним с ним рядом. А сзади вольготно раскинулся, устремив благожелательный взор на массивную леди в нор­ковом манто,— дядя Крис!

На секунду он оказался так близко от Джилл, что если б не поднятое стекло, она до него могла бы дотронуться. Но тут медведь за рулем, углядев просвет в потоке транспорта, на­давил на акселератор и ловко вильнул в него. И машина, бы­стро набрав скорость, исчезла.

Джилл испустила глубокий вздох. Жезл взмахнул снова. Она перешла дорогу и зашагала дальше на поиски нужного дома. Пять минут спустя ей пришло в голову, что девушка практичная и сообразительная обязательно бы запомнила номер лимузина.

Дата добавления: 2015-08-27