Спираль 2 страница

— Не-а.

— Ну и ладно. Чай сам нальёшь, а то неудобно тянуться…

— Какие церемонии…

Чай тоже был хорош; уж на что Юра не признавал в чаях никаких свойств, кроме крепости, а должен был признать — вкусно.

— Слушай, Серёга, а такой маленькой просьбы ты не исполнишь: мне надо бы такой же коньяк вручить другому человеку, которого я не знаю, а ты, может быть, и знаешь. А?

— Как зовут человека?

— Ильхам Нафиков.

Серёга поставил стакан с коньяком на стол, наклонил голову:

— Ты серьёзно?

— Ну… в общем-то хотелось бы.

— И так же ничего не расскажешь?

— Да и нечего рассказывать… Ну, вы оба нечаянно сделали мне доброе дело. Я просто хочу отдариться.

— Нечаянно?

— Абсолютно. Не подозревая о моём наличии.

— Интересно девки пляшут… Так, начнём с малого: Ильхам не пьёт. То есть ни капли. Можешь его боттл сам выпить или мне отдать. Более существенно: если ты попытаешься как-то с ним связаться, то только растревожишь. Мужик он хороший, но пуганый — год назад у него дочку похитили, выкуп хотели, с тех пор он дёргается по малейшему поводу. Да и без повода тоже… Ну и вдобавок: человек восточный, тут же начнёт метаться, как бы отдарить тебя вдвойне, а у него и без того тяжёлый сейчас период. В общем, помочь могу одним: я ему позвоню, подготовлю, а ты скажешь пару тёплых слов. Идёт?

— Ну… Раз ты так говоришь… Ну а какой-нибудь там… часы… нет, кинжал. Кинжал старинный. Есть у меня. Могу через тебя передать, если напрямую напряг.

— Не. Я думаю, как раз тот случай, когда слова будет достаточно. Я его неплохо знаю… и это мой тебе совет. Звонить?

— Давай чуть погодя, я хоть подумаю… Ты меня слегка ошарашил.

— Такие вот они, ёжики, загадочные зверьки…

— Когда мы с тобой ехали — это ты его дочку выручал?

— Не впрямую, конечно… так, обеспечивал тылы. А ты догадлив, старлей.

— Слегка… Тибетский, говоришь?

— Ага. Говорят, его надо пить с молоком яка и ячьим же маслом, но я пробовал — редкая гадость. Да и нету в наших краях ячьего масла…

Вот этот чай был из тех, которые Юра понимал: густой, вяжущий, отдающий землёй и дымом, — в общем, настоящий мужской напиток. Он одолел полчашки, вытер со лба проступивший мелкий пот и сказал:

— Ну, давай позвоним. Раз уж нельзя иначе.

Серёга кивнул, о чём-то задумался на несколько секунд, потом вынул телефон, вручную набрал короткий номер, послушал гудки, дал отбой.

— Скоро он перезвонит.

Налил себе коньяку на донышко стакана, поднял на уровень глаз, прищурился.

— А ты, значит, к Ленке-лётчице клинья подбиваешь?

Юра поперхнулся чаем.

— Да ладно, ладно, — сказал Серёга, — всё путём. Дубна — средних размеров деревня, все всё про всех знают. Ленка — девушка заметная. И как нас товарищ Сталин учил: «Сын за отца не отвечает»? — так и дочка за мать тоже не должна…

— Ну ты догадлив, следак, — выдавил из себя Юра.

— Успехов тебе на этом трудном поприще, — без улыбки сказал Серёга, — ну и вообще. Давай.

И выцедил коньяк.

Тут же зазвонил телефон. Рингтон — стилизация под старину: дрыннь-дрыннь…

— Да, я. Привет. Нет, всё нормально. Сижу, пью хороший коньяк… да, некоторым не понять. Слушай, дело такое: тут незнакомый тебе человек хочет сказать пару добрых слов. Якобы ты ему мимоходом что-то полезное сделал и сам не заметил того. Ага. Нет, всё бывает. Мне вот он тоже проставился… и тоже не знаю, за что. Ага, ага. Передаю аппарат…

— Здравствуйте, — выдавил из себя Юра, вдруг жутко смутившись. — Не хотел беспокоить, просто… просто должен вас поблагодарить, а за что — ну, потом когда-нибудь, может, и расскажу. Вот… вот и всё. Спасибо ещё раз.

На том конце то ли глухо кашлянули, то ли подавили смешок.

— Всегда пожалуйста, — сказал очень густой голос без ожидавшегося акцента. — Мы точно не встречались?

— Нет.

— Возможно, дело поправимое… В любом случае — мне приятно. Спасибо за «спасибо». Дайте ещё Сергея, если можно…

— Тебя, — передал Юра трубку.

Серёга с полминуты слушал что-то, потом усмехнулся, сказал: «Ну, посмотрим, посмотрим…» — и дал отбой.

— Вот, — он развёл руками. — Дело сделано. Ильхам прослезился. Ты растрогал его железное сердце. Велено к тебе присмотреться.

— Даже «велено»?

— Ну, предложено. Он не мой начальник, если ты об этом. Просто хороший приятель, но с большими деньгами. Ты, кстати, кем работаешь?

— В охране.

— Серьёзно?!!

— Абсолютно.

— Но там же не платят.

— Ну… В общем, да.

— И какого же?..

— Там спокойно. А мне бы ещё годик продержаться — глядишь, вся дрянь вытечет, человеком стану.

— Хм! — сказал Серёга, сплетая пальцы и упираясь в сплетение подбородком. — Хм! А вот послушай. Есть у нас вакансия — что-то типа лесного обходчика. На вертолёте тебя забрасывают на три месяца в тайгу, домик хороший, благоустроенный, вода горячая, сортир тёплый, лучше чем в городе. И — один. Работа состоит в том, чтобы проходить по обозначенным маршрутам и вносить в дневник замеченные изменения. Потом тебя забирают, и три месяца — отпуск за половинный оклад. Полный оклад — шесть-восемь тысяч новыми за вахту, в зависимости от сезона…

«Новым» называли «общий» рубль. На момент введения его ненадолго привязали к доллару в пропорции один к одному. Сейчас доллар стоил чуть больше восьмидесяти копеек.

— А в чём подляна?

— Никто пока не знает. Увольняются без объяснения причин.

— Заманчиво, якорный бабай. Но…

— Да, понимаю, тебе не подходит. Пока. Но имей в виду: рядом с Ленкой мужики как-то очень быстро сходят на нет…

Юра не сошёл. Просто жизнь его чётко разделилась на сон и явь: во сне он отбывал охранницкую повинность, спал, ел, делал что-то по хозяйству и даже съездил один раз на рыбалку; наяву же он возил Алёнку на авиасалоны, сидел с нею в театре, бродил по опавшим листьям, слушал её рассказы и рассказывал сам…

Однажды, уже в середине сентября, они возвращались вечером из леса — набрав опят, до которых Алёнка была большой охотницей, — и вдруг влетели в непроглядный туман. Как назло, накануне сдох навигатор. Юра пытался найти дорогу по бумажной карте, но где-то явно не туда свернул, потому что вместо ожидаемого шоссе под колёса подвернулась отсыпная грунтовка. Проехав километров пять наугад, Юра понял, что они попали в совершенно дикие места, найти которые в сверхнаселённой Московской области, всей, казалось, распроданной под дачи и малоэтажки, было приятной неожиданностью. Более того, скоро дорога упёрлась в брод через довольно широкую речку. Юра стал сверяться с картой, чтобы понять, куда их занесло (ибо в отличие от дорог речки текут в одну сторону, и это какой-никакой, а ориентир), Алёнка же высунулась в люк и стала светить жёлтой фарой-искателем куда-то вдаль. Потом она присела.

— Там что-то есть, — сказала она.

— В смысле? — рассеянно спросил Юра.

— Деревня или дачи. Ты же проедешь здесь?

— Конечно.

— А там можно будет спросить.

— Попробуем…

Брод оказался глубже, чем казался, вода подошла почти под окна, но машина справилась — хотя чуть позже в салоне запахло горячим паром, вода всё-таки добралась до двигателя. Надо будет проверить герметизацию, отметил про себя Юра.

То, что увидела Алёнка, оказалось не дачами и не деревней, а большим двором с домом в глубине, с ещё какими-то нереально проступающими сквозь туман постройками — наверное, ферма, предположила Алёнка, и Юра согласился.

Два окна в доме светились.

Юра подошёл к воротам. На столбе белым пятном выделялась кнопка звонка. Юра нажал. Слышно было, как внутри дома звякнул звонок.

Минуты две ничего не происходило. Потом по двору неторопливо и молча прошла огромная чёрная собака, легла около крыльца.

— Поедем отсюда, а? — тихо сказала Алёнка.

— Сейчас, — сказал Юра. — Спросим дорогу и поедем.

Дверь открылась. Огромный бесформенный силуэт практически загородил весь свет, скопившийся в прихожей, — как будто заткнул собой дыру, чтобы добро не разбазаривалось.

— Кто такие? — Голос был непонятно какой — мужской, женский? — но очень хриплый. — Чего надо?

— Заблудились, — сказал Юра. — Дорогу хотим спросить.

— Ну, спрашивайте.

— Дубна где?

Фигура сдвинулась немного вперёд, приобретя некоторую объёмность, подняла голову и после нескольких секунд размышления показала рукой сначала вверх, а потом широким жестом влево и назад, почти за свою спину:

— Туда.

— Оба-на, — сказал Юра. — А как на шоссе выехать?

— На шоссе можно и туда, — фигура показала рукой в ту сторону, откуда только что приехали Юра с Алёнкой, — и туда. — Теперь рука распростёрлась вправо. — Только там разрыли всё…

— А на карте не покажете?

— Не-а. На карте не покажу. А у вас что, нафигатора нет?

— Сдох.

— Таки плохо… По такому туману, да ночью… ни хрена не найдёте.

Хозяин подошёл вплотную к калитке. Теперь видно было, что это мужчина в широченном плаще; лицо у него было из тех, что называется «бабьим», с дряблым подбородком и щеками; волосы, слипшиеся, как под дождём, свисали по лбу и вискам.

— А переночевать у вас тут нельзя? — спросил Юра и почувствовал, что Алёнка дёргает его сзади за куртку. Но слово уже было сказано.

— Да почему нельзя? Можно. Денюжку какую дадите?

— Тысячи две старыми у нас с собой есть, — сказал Юра. — По грибы ездили, не запаслись.

В дверях появилась ещё одна фигура.

— Кто там, Вась?

— Да дубнинские… заплутали.

— Ну и чего ты людей за забором держишь? Зови в дом.

— Да я… Машину во двор закатывайте, — сказал хозяин Вася. — Тут, конечно, никто не шляется, но мало ли…

Хозяин отпер ворота, Юра сел за руль, Алёнка рядом.

— Ты что-то мне хотела сказать? — спросил Юра.

— Да нет… так… померещилось. Я же пуганая, ты знаешь.

Юра знал.

Он ввёл машину во двор, заглушил мотор, с хрустом затянул ручник. Свет фар заливал двор — и в тот момент, когда лампы погасли, погасло и всё вокруг, будто сгустилась мгла. И только через секунду проступили — тускло — и дверь с человеческим силуэтом, и окно прямо, и свет от другого, за углом, окна на земле…

— Прямо «Сайлент-Хилл» какой-то, — прошептала Алёнка.

Юра нащупал между сиденьями свой боевой фонарь, взял наизготовку и первым вылез из машины.

Чёрный пёс так и лежал неподвижно в позе сфинкса у крыльца.

— Кобзарь, — сказал Вася. — Это гости, понял?

Пёс наклонил голову.

— Гости, это Кобзарь. Всё знает, всё понимает. Но лучше по двору ночью зря не шастать.

— А в сортир?

— В доме сортир.

Выбралась Алёнка с рюкзачком, где у неё был аварийный запас. Юра запер машину.

— Ну, входите, гости нежданные, — сказала хозяйка. — Чем богаты…

В доме мощно пахло сушёными грибами; связки их в изобилии висели повсюду.

— Люда, — протянула ладошку хозяйка. Она была довольно высокая, худощавая, с уставшим малоподвижным лицом и неожиданно живыми глазами.

— Алёна.

— Юра.

— Ну а Васька… сейчас придёт. Он иногда болтает лишнего, не обращайте внимания. Ужинать будете? Мы-то уже, а вы…

— Ой, да не утруждайтесь, — сказала Алёна. — У нас с собой.

— Не по-людски… — уже спиной говорила Люда, склоняясь перед освещённым нутром холодильника, — сейчас, сейчас, хоть крошечку…

И почти мгновенно на столе образовались миска с картофельным салатом, тарелка крупно нарезанной ветчины и две миски с грибами: жареными, приправленными горчицей, и солёными, политыми подсолнечным маслом.

— Не стесняйтесь, я с вами просто за компанию посижу, а вы ешьте, ешьте, в городе еда не такая…

Появился хозяин Вася с бутылкой в руках и собранными в щепоть маленькими стаканчиками.

— Вот. Не знаю, как у вас заведено, а у нас принято перед ужином принять по маленькой…

— Васька!

— Сорок лет я Васька. Не возражай. Пьяным когда меня видела?

— Ладно, — смягчилась Люда, — капни по маленькой, что-то и я устала сегодня… Давайте за знакомство.

Разговор завязался. Хозяева оказались не совсем хозяевами, а арендаторами. Откуда сами? — переглянулись и на миг замялись. Из-под Любечей. Где это? Украина, белорусская граница…

— Зона? — спросила Алёна.

Две головы согласно кивнули. Только сейчас Юра увидел, как эти люди похожи друг на друга. У него круглое одутловатое лицо, у неё — длинное измятое, а вот поди ж ты… да, неспроста на переселенцев из окрестностей Зоны смотрели почему-то как на прокажённых; считалось, что соседство с ними то ли приносит несчастье, то ли они вообще заразные…

Большая часть переселенцев оказывалась в Сибири или на Дальнем Востоке, некоторая — в Поволжье, ещё сколько-то разбредалось по всему миру, хотя препоны, которые им чинил цивилизованный мир, ни в рамки здравого смысла, ни в рамки всяческих конвенций о беженцах и вынужденных переселенцах не укладывались; но давно уже было замечено, что Запад врёт как дышит.

То есть Россия тоже врёт, но когда она врёт, то за неё становится неловко — так неуклюже и неумело она это делает. А те… Виртуозы.

Поговорили на эту и другие интересные темы (в частности, что Люда была библиотекарем, а Василий — инженером-наладчиком автозаправочного оборудования), и незаметно оказалось, что времени уже двенадцать, а хозяевам вставать в пять. Люда проводила Юру и Алёнку в гостевую половину…

…и оказалось, что там одна кровать-полуторка, уже застеленная, и даже угол одеяла откинут.

— Якорный бабай… — сказал Юра. — Неловко их снова беспокоить… ладно, я тут на полу…

Алёнка молча села на край кровати, нахохлилась.

— Не надо на полу, — сказала она. — Иди сюда. Сядь. Дай руку…

— Ты дрожишь, — сказал Юра.

— Дрожу. Проклятая Зона, везде достанет. Ты…

— Что?

— Обними. Вот так. Всё. И молчи.

Они долго сидели в тишине, потом Алёнка осторожно освободилась из объятий, невесомо порхнула к выключателю и погасила свет.

— Так лучше, — сказала она.

И да: так хорошо, как в следующую неделю, Юре не было никогда в жизни. Казалось бы… а вот. И если верна теория «половинок», то это была та самая единственная его половинка, без которой он был нецелен. А теперь стал. Слепой прозрел, безногий пошёл, спящий проснулся. Пробило изоляцию. Прежде ничего подобного не случалось. Сколько у тебя женщин было? — пытался он себя осаживать и охлаждать. Тридцать, сорок? Да, отвечал он себе, где-то примерно столько… а толку? Можно считать, что не было ни одной. И вообще это что-то другое.

На работе над ним беззлобно посмеивались, он не замечал.

Нет, не неделю. Девять дней. Нехорошее словосочетание…

Потом разразилась катастрофа.

Было так: лежали у Алёнки в её икеевской сиротской раскладушке, откинув простыню, потому что жарко. В форточку втекал горьковатый запах: где-то жгли палые листья. Юра медленно вёл кончиком пальца по внутренней нежной стороне закинутой за голову Алёнкиной руки, по краю подмышки, по маленькой груди, по булавочным головкам гусиной кожи, вдруг собравшимся вокруг соска… Алёнка поймала его руку, крепко прижала к себе, повернулась на бок. Лицо её выражало сейчас нечеловеческую решимость, хотя глаза были закрыты.

— Дим, — сказала она тихонечко; это имя всё более приживалось меж ними. — Дим, я знаю, ты меня сейчас убьёшь — и будешь прав…

— Что? — Юра приподнялся на локте.

— Я тебе просто не говорила…

— У тебя муж и двое детей?

— Не смейся. Я ещё весной подписала контракт… на полгода — в Отрыв… туристов катать. Я же не знала…

Юра почувствовал, что падает куда-то.

— И… когда?

— Завтра вечером.

— Завтра…

— Ну, хороший мой, это же ненадолго, это на полгода всего, потом опять сюда, ну что ты так…

— Да нет, — сказал Юра. — Я ничего. Ничего… А ты не думаешь, что на этот раз тебя прихватят?

— Ты о чём? — вдруг жалобно и фальшиво, совсем на себя не похоже, спросила Алёнка. Юра только посмотрел в ответ. — Постой… ты знал? А откуда ты знал?

— Какая разница — откуда… долго вычислить, думаешь?

— Ты что, меня проверял? Ничего не спросил, сам стал проверять, да?

— Могла бы и сама сказать, не дожидаясь… — Тут Юра себя прервал. — Нет, не проверял. Твой работодатель проболтался. Он и меня клеил, но я пока не согласился.

— Работодатель? Ильхам? Не может быть…

Алёнка натянула на себя всю простыню, села, обхватила колени руками.

— И что он сказал?

— Да не то чтобы сказал… Я ведь тоже старый воробей. Думаешь, разведка — это только на пузе ползать? Главное, это с людьми разговаривать, да с теми, кто тебе намеренно врёт, и так повернуть, чтобы они тебе и не хотели бы, а правду сказали, сами того не заметив… Алён, ты не думай, я не…

— Почему ты мне не сказал, что знаешь?

— Ну… чего-то ждал. Не решался. К слову не подворачивалось. Не хотел портить момент… тебя расстраивать…

— Не хотел… — Алёнка вдруг всхлипнула. — Не хотел он… момент… а я, как дура последняя…

— Почему дура? Никакая ты не дура…

— Дура. И не лезь ко мне. Не лезь, понял?

— Алёнка, ты что?

— А то. Знаешь, что ты всем этим показал? Что ты мне не доверяешь. Где-то что-то за моей спиной услышал, разузнал, разнюхал, разведал, — это слово оно произнесла каким-то особо гнусным голосом, — и сунул в заначку… — Алёнка вдруг стремительно побледнела, вокруг глаз проступили чёрные круги, зубы оскалились. — До лучших времён, да? Так вот, эти лучшие времена наступили. Пошёл вон.

Юра отшатнулся. Такой он Алёнку не видел никогда наяву и в самом страшном сне не увидел бы, потому что любимые люди такими не бывают.

Он молча встал, оделся и вышел. Когда выходил, слышал задавленные рыдания. Наверное, надо было обернуться. Если бы обернулся, думал он потом, может быть, многого плохого не произошло бы. Вообще ничего плохого. Всё было бы хорошо. Но он не обернулся.

— Оба-на, — сказал утром, увидев Юру, Митрофаныч. — Сегодня я тебя со смены снимаю. Вика, позвони Колянычу, пусть выйдет вне графика, он перед отпуском подбашлять хочет.

— Да не надо, — вяло сказал Юра, — что я, маленький…

— Надо, Федя, надо… Вика, звонки переводи мне на карман, а если я кому живьём понадоблюсь, то я в «Скунскамере». Пошли, старлей.

— Ну, зачем…

— Старший сказал.

«Скунскамерой» назывался маленький, на шесть столиков, круглосуточный погребок прямо напротив «Базиса». Когда-то это было неофициальное название исключительно вонючей «Распивочной № 1», места сбора окрестных алкашей; потом новые хозяева всё вычистили, а название сделали официальным. Теперь, помимо выпить, здесь можно было вкусно и недорого пожрать, послушать ненавязчивую музычку, расслабиться, любуясь на здоровенном экране бесконечными проделками диких и домашних зверей… Два полосатохвостых скунса поддерживали вывеску, и внутри их тоже было немало — и нарисованных, и в виде мягких индонезийских игрушек, точных копий живых животных. Митрофаныч сразу взял два по сто перцовой и огурец, из своего стакана половину отлил в Юрин, велел:

— Пей.

— Я за рулём… — вяло возразил Юра.

— Пешком дойдёшь, тут рядом. — И, когда Юра выхлебал, как воду, свою водку, кивнул: — Рассказывай.

— Ну, что рассказывать…

— Всё. Рассказывай всё.

И Юра, глядя в пустой стакан, начал рассказывать — путаясь, возвращаясь к началу, объясняя что-то ненужное… Митрофаныч переспрашивал, уточнял, где надо — поправлял. В конечном итоге суть получалась такая: родители Алёнки ещё лет десять назад начали работать на Ильхама, точнее, на одну из его маленьких подставных фирмочек — надзирали за маленькой латентной аномальной зоной где-то на Алтае. Примерно такую же работу предлагал Юре Серёга — может быть, там же, может быть, в другом месте. Подобных разведанных зон только по России насчитывалось три десятка. Время от времени то в одной из них, то в другой происходили какие-то события, что-то необычное там находили… но вряд ли добыча была соизмерима с расходами на постоянный мониторинг. А может, и была. Выяснить что-то точно в этой сфере совершенно невозможно. Потом отец Алёнки умер, ничего таинственного, прободение язвы, долго не могли вывезти, перитонит. Мать с пятнадцатилетней уже дочерью перебрались в Дубну. Там на базе прежнего научного центра работала сеть частных, получастных и вообще непонятно чьих лабораторий по изучению доставленных из различных зон — прежде всего из основной, Чернобыльской — так называемых артефактов, хотя давно уже стало понятно, что никакие они не «арте» — то есть не искусственно созданные. Ежегодно только из Чернобыльской зоны, или просто Зоны (эта — с большой буквы), выносили несколько десятков тонн разнообразных предметов, которые делились на четыре основные категории: бесполезные, но прикольные (шли на дорогие украшения и не менее дорогие аксессуары), полезные в какой-то отрасли хозяйства (тут был и теплонепроницаемый пух, и сверхпроводящие плёнки, и неразрываемые волокна, и тончайшие асферические линзы с запредельным коэффициентом преломления — и прочая, и прочая, много сотен позиций), опасные, но исследованные и пригодные к применению (в основном для разработок новых видов оружия, и частники старались держаться от этого подальше) — и, наконец, редкие, неисследованные, потенциально опасные и потенциально полезные. Вот с ними-то, последними, из четвёртой категории, и работала Алёнкина мать. Проработала три года, а потом исчезла из запертой и охраняемой лаборатории, прихватив с собой артефактов на сумму шестьсот сорок тысяч долларов (тогда ещё новые рубли не ввели). Вместе с ней пропал лаборант, он же охранник, Ахмед. Всё было ясно как божий день… Но Ильхам, пустив, разумеется, своих гончих по горячим ещё следам, ничего плохого не сделал дочери беглянки, не отнял её квартиру в погашение хотя бы части украденного — и вообще некоторое время ничего не предпринимал. А потом нанял Алёнку на работу — днём катать туристов то над Волгой, то над Десной, то просто над лесами, — а особо тёмными ночами — челночить на малой высоте между Брянском и Конотопом, перевозя спецконтейнеры с особо ценной контрабандой; поскольку хотя и общий рынок, а посты на дорогах остались — под предлогом радиационного контроля… И вот теперь она снова отправляется поближе к Зоне, в Отрыв, это в Белоруссии, совсем рядом с Чернобылем: огромный развлекательный комплекс для туристов, сейчас это модно — развлекаться рядом с Зоной…

— И что бы ты хотел? — спросил Митрофаныч, закуривая.

— Не знаю, — сказал Юра. — Отмотать чуть-чуть назад. Может, тогда…

— Она поссорилась с тобой специально, — сказал Митрофаныч. — Поняла, что ты можешь начать ломать стулья, и вывела тебя из игры. Умнейшая девушка, завидую. Теперь давай о ненесбыточном.

Юра задумался. Даже не то чтобы задумался — ушёл в затык.

— Выкупить её у Ильхама…

— Плохой ход. Не факт, что она у него в рабстве. Не факт, что она не хочет делать то, что делает. Это ведь по её натуре, нет? Авантюристка… Наконец, ты отдаёшь за неё деньги, то есть как бы приобретаешь её в собственность… а она не такая птица, чтобы… Нет.

— Всё равно надо с ней поговорить…

— Когда ты что-то сделаешь.

— Но что?

— Я не знаю. Думай ты. И вот что: дуй домой, хлопни ещё стакан, усни и спи до завтра. Вот увидишь — что-то придумается само. Да, и возьми в койку бумагу и карандаш. Бывает, во сне мысль хорошая посетит, а проснулся — её уж нет. Всё, брысь. Завтра договорим.

Ночью (или днём? или вечером?) Юре приснилось, что он дарит Алёнке самолёт.

— Ну, у меня нет причин удерживать тебя. Ты мальчик большой, старлей. Хотя попытался я прозвонить эту контору… что-то мне не нравится. Ни к чему не могу придраться. Но что-то не то. В общем, бди.

— Так точно. Буду бдить. Держать ухо востро, а хвост пистолетом. Нос по ветру. Порох сухим.

…Сеть, всемогущая Сеть. Всего лишь за трое суток поисков по профильным форумам Юра нашёл несколько мест работы вблизи от Отрыва, где официально о заработке не сообщали, но обещали много бонусов и вкусностей. Изучая отзывы, он остановился на двух, отличающихся от остальных: ЧОП «Сталь» в Чернигове и отдел охраны предприятия «ВИАНТ» в Любечах. Опять Любечи, подумал он. Он позадавал вопросы в форум — и то, как ему отвечали, и как уходили от конкретики, и что там требовалось от новичков, — всё это в сумме склоняло его к Любечам. Он написал туда письмо и скоро получил ответ с неожиданно короткой анкетой, бланком заявления и трёхстраничным «испытательным» контрактом. Юра отнёс распечатки Митрофанычу, посоветоваться, и тот сказал, что никакой серьёзной подляны нет, разве что возможность продления испытательного срока — вещь несколько необычная, да тот факт, что окончательное решение об окладе и премиальных принимается по результатам промежуточных испытаний, тоже несколько непривычно, хотя на его, Митрофанычев, взгляд — вполне разумно; надо будет подумать.

И тогда Юра написал заявление об уходе.

— Две недели не буду заставлять отрабатывать, — сказал Митрофаныч, — но четыре дежурства по двенадцать ты мне отдай.

На последнем, четвёртом, Юру чуть не убили.

Было так: он обходил уже в последний раз, под утро, территорию овощебазы и примыкающую стоянку для фур — не официальную, а так, просто постоянным водителям разрешали ставить машины на свободное место за небольшие деньги. Фуры, как известно, простаивать не должны, но иногда случается: не успели разгрузить, не успели оформить документы, гидравлика потекла… Короче, пять-десять фур в том тупике бывали постоянно. Плохо, что свет туда так и не провели…

Юра потом так и не смог вспомнить, что привлекло его внимание: то ли звук, то ли запах, то ли движение — этакое перемещение по чёрному фону чуть менее чёрного пятна. Тем более что перемещение это произошло на самом краю поля зрения. Ну, известное дело: если тебе нужно увидеть что-то в полнейшей темноте, смотри мимо — периферия сетчатки гораздо более чувствительна, нежели центральные области. Стараясь не производить ненужных звуков, Юра отцепил от пояса свой боевой фонарь, положил палец на кнопку и медленно направил раструб фонаря примерно туда, где ему померещилось движение. Он чуть медлил, потому что знал: как только он даст свет, чувствительность сетчатки сразу и надолго упадёт, а этого ему подсознательно не хотелось. Тем более что движения больше не было, звуков не было… но запах усилился. Так пахнет человек, провалившийся в болото, потом выбравшийся из него и просохший под горячим солнцем. То есть человек из болота пахнет стократ сильнее, но примерно этим же…

И тут позади, довольно далеко, лязгнул металл о металл. И Юра включил фонарь — скорее рефлекторно, нежели осознанно. На малую яркость, широким конусом.

И успел увидеть собачий зад с торчащим хвостом, скрывающийся за колёсами.

Юра тут же развернулся и второй рукой перевёл фонарь в режим стробоскопа. Засвистел конденсатор…

Метрах в сорока от Юры стоял незнакомый мужик в широком плаще и целился в него из двустволки.

Юра вдавил кнопку на фонаре, и он выдал первую вспышку. С десяти метров солнечным днём такая вспышка ослепляла на несколько минут, да и потом человек довольно долго ни о чём другом не мог думать, как о боли в глазах. Сейчас, с сорока метров, но ночью — должно быть не менее эффективно… На всякий случай Юра дал вторую вспышку, более узкую — прямо в лицо, прямо в стволы.

Наверное, это его спасло, потому что два выстрела, один за другим, цели не достигли, но воздух рвануло и справа, и слева. Мужик переломил ружьё и стал перезаряжать — кажется, всё-таки на ощупь. Юра попятился…

И тут на него бросилась собака. Молча. Почти молча. С глухим рыком и царапаньем когтями по растрескавшемуся асфальту. Поэтому Юра успел повернуться и выставить фонарь.

Зубы с лязгом сомкнулись на горячей стали. Просто на автомате Юра ещё раз вдавил кнопку стробоскопа. Показалось, что собака вспыхнула вся изнутри…

Но хватки не ослабила.

Она была не очень большая, дворняга килограммов на тридцать-сорок, чудовищно нескладная, с короткой слежавшейся шерстью. От неё-то и воняло высохшим болотом. Она держала пастью чертовски горячий фонарь и, припадая на задние лапы, пыталась вырвать его из Юриных рук.

Обежав вокруг собаки, как вокруг неподвижного якоря, Юра оказался наконец за задним свесом прицепа-рефрижератора — то есть в относительной безопасности от стрелка. Теперь у него было несколько секунд на то, чтобы покончить с собакой. Этому когда-то учили. Встав на колено и подтянув её поближе (скрежет зубов по стали был чудовищен), Юра левым предплечьем два раза ударил сверху по натянувшейся шее. Первый удар был неудачен, пришёлся просто по голове, но после второго собака судорожно вытянулась и вдруг обмякла. Однако хватка челюстей, кажется, только усилилась, и пришлось встать ей на горло и орудовать длинным фонарём как рычагом, чтобы высвободить его.

Так. Теперь стрелок.

Юра замер. Обратился в слух. Сердце колотилось так, что можно было не услышать сводный оркестр, марширующий за забором… и, конечно, глаза ни черта не видели. Стараясь не производить не звука и даже не дышать, Юра нащупал рукой борт соседней фуры (толстый нейлон или что-то подобное) и полез под неё. Вытянулся, перекатился на спину. Стал слушать. Левая рука начинала болеть — рубанул со всей дури…

Дата добавления: 2015-08-27