Предметное поле и предметные поля мировой политики

Позвольте возразить

Марина Лебедева

ПРЕДМЕТНОЕ ПОЛЕ И ПРЕДМЕТНЫЕ ПОЛЯ МИРОВОЙ ПОЛИТИКИ

Термин «мировая политика» все отчетливее проникает на страницы научных и публицистических изданий. При этом он используется крайне разнообразно в современных международных исследованиях, при анализе глобальных проблем (например, экологии), в исследовании общемирового контекста и даже в работах по внешней политике сверхдержав (мировая политика США). Что же представляет собой мировая политика? Можно ли ее считать самостоятельной научной дисциплиной? Каково ее отношение к политологии и международным отношениям?

В конце 1960-х годов журнал «Мировая экономика и международные отношения» организовал на своих страницах обсуждение того, что составляет предмет международных отношений. Эта дискуссия придала сильнейший импульс отечественным исследованиям по международным отношениям¹. Сегодня с подобной инициативой выступил журнал «Международные процессы», опубликовавший статью А.Д. Богатурова. Автор поставил задачу «достроить понятие мировой политики на базе анализа методологического соотношения между исследованиями мировой политики, с одной стороны, и международных отношений, с другой»². Задача очень важная и нужная, хотя и весьма сложная.
Проблема, с которой сразу сталкивается исследователь, заключается в том, что исторически политическая наука (политология) и международные отношения развивались параллельно друг другу. И это отнюдь не только российская реальность. Политическая наука старше международных отношений. Ее формирование как дисциплины относится к XIX веку, в то время как международные отношения начинают развиваться после окончания Первой мировой войны. Их институционализацию связывают с организацией в 1919 г. первой кафедры международных отношений в Великобритании³. С того момента проблема войны и мира между государствами стала центральной в исследованиях вновь образованной дисциплины. В дальнейшем спектр исследований расширился, но вплоть до 1970-х годов он в целом ограничивался межгосударственными отношениями. Иных политически значимых отношений на мировой арене, в общем-то, не было. Изучение взаимодействия различных стран и получило название «международные отношения», что довольно точно заметил Н.А. Косолапов. Английское «international relations», подчеркивает он, подразумевает отношения не между народами и нациями, как в русском языке, а скорее между государствами, сложившимися «в Европе параллельно со становлением капитализма»⁴. Подобный подход и объединял классические (традиционные) международные отношения с классической политической наукой.
Классическими обе дисциплины были в том смысле, что изначально очертили свои предметные области. Однако подобное объединение весьма условно. Предметные области изучения были различны: международные отношения описывали внешнюю политику, а политическая наука – внутреннюю. Поэтому каждая дисциплина разрабатывала собственный научный аппарат, подходы, теории. Различные исследователи строили свои суждения, основываясь, разумеется, на различных теоретических (классические теории международных отношений и политики практически не пересекались), политических и идеологических позициях. Все это породило и в той и другой области множество течений, школ, ракурсов рассмотрения и т.п.
Впрочем, обе дисциплины не были оригинальны в описании государства. XIX и XX столетия представляют собой расцвет государственно-центристской (Вестфальской) системы мира и соответствующих социально-политических и экономических дисциплин. Государство с его главным атрибутом – суверенитетом - было центральной точкой научного анализа. При этом и само государство, и социально-политические науки, естественно, впитали в себя предыдущий культурный пласт, в том числе и разделение на внешнюю и внутреннюю политику, международную и национальную экономику и т.п. Здесь, очевидно, трудно не согласиться с Дж. Б. Эльстайном, который видит корни такого разделения на внешний и внутренний миры (и соответствующие научные дисциплины) в Древней Греции, где четко проходила граница между полисом и «миром-вне-полиса». В результате «между внутренним и внешним миром существовал резкий разрыв. Справедливость была определяющим моментом взаимоотношений между гражданами внутри полиса. Когда же речь шла о взаимоотношениях между афинянами и “другими”, в игру вступала сила»⁵.
После своего становления международные отношения как научная и учебная дисциплина начинает развиваться в западных университетах, как правило, на факультетах политических наук (политологии). Но поскольку предметные поля были все же различны, между «международниками» и политологами всегда существовал некий барьер, что нередко оформлялось и организационно. Возникали разные ассоциации (которые существуют до сих пор), проводились и проводятся отдельно конференции и симпозиумы, разумеется, с неким «пересечением» тематик и участников.
По-иному развивались международные отношения в России. После закрытия в 1947 г. Института мирового хозяйства и мировой политики, который возглавлял академик Е.С. Варга, международные отношения примерно на два десятилетия стали почти полностью ориентироваться на историю. Позднее - и этому способствовала упоминавшаяся дискуссия в журнале «Мировая экономика и международные отношения» - в зоне внимания исследователей международных отношений все в большей степени оказывались экономические и правовые вопросы. Тем не менее, исторический ракурс явно доминировал. В результате сложилась исследовательская традиция, названная А.Д. Богатуровым международно-политической, или историко-политическая (можно, наверное, говорить о международно-исторической, понимая при этом, что история занимается и анализом политики). В русле этой традиции основной акцент делался на страновые и региональные исследования. Собственно политология в это время в стране отсутствовала, в чем и заключалась особенность отечественной науки.
Другая особенность отечественных исследований в области международных отношений – наличие в советский период лишь одного теоретико-методологического подхода, в качестве которого выступал не просто марксизм-ленинизм, как принято считать, а своеобразный симбиоз марксизма-ленинизма и реализма. Победа во Второй мировой войне усилила столь характерную для реализма государственно-центристскую ориентацию отечественных исследований по международным отношениям. По сути, именно на основе реализма в послевоенный период в СССР велись научные разработки, но при этом исследователи жестко придерживались марксистко-ленинской риторики, в большинстве случаев не отдавая себе отчет, что исходят из реалистской парадигмы⁶.
Этот своеобразный синтез двух парадигм (марксизма-ленинизма и реализма) был весьма противоречивым: с одной стороны, во главу угла ставились национальные интересы, с другой – требование пролетарского интернационализма. Одним из первых проявлений этого противоречия стал уже упомянутый эпизод с закрытием Института мирового хозяйства и мировой политики, директором которого долгое время был Е.С. Варга. Считается, что он был обвинен в буржуазно-реформистском уклоне, а институт закрыт, ибо его исследования экономики капитализма противоречили марксистско-ленинским представлениям о загнивании капитализма. Отчасти это так, но была и другая сторона. Она проясняется в связи с публикацией спустя четверть века предсмертных писем Е.В. Варги, в которых он обвиняет Сталина в недостаточном проявлении пролетарского интернационализма⁷. Очевидно, уже в 1940-е годы возникло противоречие между своеобразным, хотя и ограниченным классовыми рамками, «транснационализмом», с одной стороны, и государственным центризмом – с другой. В дальнейшем это противоречие прослеживается и в международной практике, и в международных исследованиях советского периода. В то же время по мере укрепления СССР в качестве сверхдержавы усиливается и (нео)реалистская ориентация в исследованиях международных отношений. Случайно ли, что неомарксизм был практически неизвестен в Советском Союзе, а сегодня реалистская традиция имеет наибольшее распространение в отечественных исследованиях? Кроме того, геополитика, столь популярная в современной России, также берет свои истоки в советском периоде. Во-первых, она тесно связана с реализмом, исходит из постулата, что географическое положение государства является фактически ключевым национальным интересом. Во-вторых, элемент верований, присущий геополитике, сближает ее с марксизмом-ленинизмом.
Вторая традиция, названная А.Д. Богатуровым мирополитической, развивается на Западе как результат относительно близкого «географического» расположения двух научных дисциплин обычно на одном факультете. Несмотря на некую «холодность» в отношениях друг с другом они, к счастью, не избежали взаимного влияния. Авторы, работающие в области различных теоретических подходов к анализу международных отношений, стали внимательно относиться к вопросам структуры и системы. Исследования политических систем – важнейшая область политологов. В международных отношениях одними из первых занялись анализом структур неореалисты, начиная со знаменитой работы К. Уолтца⁸, дав тем самым толчок особому теоретическому направлению - структурному реализму. Позднее этому примеру последовали и другие.
В России же представителями мирополитической традиции в 1990-е годы действительно стали выпускники различных факультетов МГУ. Здесь также есть свои истоки, но они формировались в рамках международно-исторической традиции, в рамках которой (и на это обращает внимание А.Д. Богатуров) произошло становление системного представления о международных отношениях. Одним из важнейших положений системного подхода стал тезис о несводимости международных отношений к сумме политик, проводимых государствами. Отчасти проследить начало этой традиции можно в своеобразном «транснационализме» академика Е.С. Варги (кстати, видимо, не случайно в названии возглавляемого им института было понятие «мировая политика», а не международные отношения). Методологической основой для системного подхода в отечественной науке послужил марксизм в его лучшей, аналитической части. Значительный вклад в развитие данной традиции еще задолго до 1990-х гг. внесли исследователи МГИМО (В.И. Антюхина-Московченко, А.А. Злобин, Д.В. Ермоленко, И.Г. Тюлин, М.А. Хрусталев), ИМЭМО (В.И. Гантман и его коллеги). Главное, что объединило мирополитическую традицию при всей пестроте подходов, точек зрения и т.п. – это явная политико-теоретическая составляющая, большая склонность к абстракциям, к теоретическим обобщениям, ориентация на целостный анализ системы международных отношений. Данная традиция оказалась близка к политологии не по предметной области исследования (в условиях государственно-центристкой системы, их объекты – внешняя и внутренняя политика – различны), а по общим подходам и методам анализа.
Итак, исследования международных отношений и в России, и за рубежом состояли из двух основных «потоков»: собственно «международников», или международно-исторического направления, и политологического (мирополитического). К началу 1990-х гг. первое направление в Советском Союзе было развито намного лучше, последнее – находилось лишь в зачаточном состоянии. Появление в конце 1980-х годов политологии, с одной стороны, стимулировало развитие мирополитического направления в стране, с другой, в определенной степени было воспринято настороженно - как «прозападный» подход, как и политология в целом. В то же время и в западной, и в отечественной науке (хотя по разным причинам) в 1960-е – начале 1970-х, а затем и в 1990-е годы наблюдается некоторое сближение «международников» и «мирополитиков». Стимулом для этого сближения послужили крупнейшие сдвиги в мировой политической системе: в первом случае крушение колониальной системы и активизация неправительственных участников, во втором – конец «холодной войны». Задачи практики требовали прогноза, что невозможно было сделать без теоретических обобщений. Это и подвело исследователей к пониманию того, что без анализа политической системы мира в целом невозможно объяснить ни внешнюю политику отдельных государств, ни другие явления международной жизни. Поэтому положение, выдвинутое А.Д. Богатуровым о необходимости «соединения» мирополитического анализа и историко-международного подхода, не вызывает сомнения. Более того, для этого есть исторические основания в отечественной и зарубежной науке. Правда, для отечественных исследователей сделать это несколько сложнее в силу исторически сложившейся институционально независимой от политологии исследовательской традиции «международников». Отсюда и ощущение угрозы смены «генетического» кода». Кстати, на институциональном уровне в России такое сближение было проведено (можно спорить, насколько успешно) в 1990-е годы, когда появилась ваковская специальность по политологии. Почти все диссертации, защищаемые по современным международным отношениям, оказались политологическими, а оставшиеся - в основном по истории международных отношений в том или ином регионе – историческими.

Однако, несмотря на имеющиеся основания для сближения двух исследовательских традиций, серьезные трудности все же возникают при определении предметного поля мировой политики. Здесь раскол проходит по линии теоретических воззрений, а не по особенностям развития национальных школ. Несмотря на то, что наиболее серьезно политическую структуру мира первыми начали анализировать неореалисты, ограничив ее межгосударственным взаимодействием (другого не было). В дальнейшем именно неолибералы – прежде всего Р. Кохейн, Дж. Най, Дж. Розенау, Дж. Бертон⁹ – стали активно продвигать идею множественности акторов на мировой арене¹⁰. Они показали, что активный выход на мировую арену в последней четверти ХХ века новых (нетрадиционных) субъектов (транснациональных акторов, ТНА), таких, как ТНК, НПО, внутригосударственные регионы и т.п. привел к качественным изменениям политической структуры мира.
Иными словами, мировая политика действительно «вырастает» из международных отношений. Ее становление приходится примерно на 1970-е годы - период активизации ТНА, в том числе и национально-освободительных движений. Конечно, этих акторов назвать новыми можно лишь условно. Напомним, что вообще феномен транснационализма не нов: достаточно привести такие примеры как деятельность Ост-Индийской кампании, активный выход капитала за пределы национальных границ в конце ХIХ века, пиратство и т.п. Однако дело не в том, что это было и раньше, а в принципиально иных масштабах деятельности ТНА во второй половине ХХ столетия, которая собственно и привела к качественным переменам в политической структуре мира. Авторы стали активно использовать и новую терминологию – мировая политика (world politics) ¹¹, глобальная политика (global politics), транснациональная политика (transnational politics). В результате мирополитическая традиция стала во многом ассоциироваться именно с неолиберальным подходом, к тому же нередко накладываться на политические и идеологические ценности и установки неолиберализма в его варианте до 1990-х годов. Именно он был настроен весьма оптимистично, видя в глобализации, множественности акторов, мировом правительстве и т.п. «конец истории» и светлое будущее человечества.
На деле все оказалось сложнее, и это продемонстрировали 1990-е годы. Исследования, проведенные в этот период, в том числе и под влиянием критики неореалистов, показали: проблема заключается не в том, что акторов много (с этим, пожалуй, не спорит никто, и этот тезис действительно банален), а в том, как они взаимодействуют между собой. Изучение данного взаимодействия осложняется отсутствием некоего «общего знаменателя», которым в классической Вестфальской системе выступал национальный суверенитет. Можно сколь угодно шутить, перефразируя фразу Дж. Оруэлла относительно того, что все государства, безусловно, равны, но некоторые из них равнее. Тем не менее, в правовом отношении они действительно равны, а национальный суверенитет позволил нивелировать (пусть, порой лишь внешне) этнические, религиозные и иные противоречия, приведя все к одному измерению.
Конечно, с 1648 г. национальный суверенитет не был неизменным. На это обращает внимание В.М. Сергеев, приводя слова Г. Никольсона, который еще в начале ХХ века писал, что после Первой мировой войны «изменилось содержание суверенитета (понятие суверенной власти)»¹². Тем не менее суть политической системы мира оставалась прежней – она была государственно-центричной, где своеобразной единицей анализа, «молекулой» построения были государства. Именно они образовывали архитектуру политической системы мира. Логическое совершение данная система получила к концу прошлого столетия, когда рухнула колониальная система, и мир полностью стал состоять из совокупности независимых государств (хотя ряд из них и оказались затем так называемыми «несостоявшимися»).
Тогда же в недрах государственно-центристской системы и активизируются ТНА, что и позволило говорить об ее изменении. При этом действительно стал «размываться» найденный с таким трудом «общий знаменатель» - национальный суверенитет. Особенно этот процесс интенсифицировался в конце 1990-х годов благодаря развитию новых коммуникационных и информационных технологий, активной деятельности ТНА. Целенаправленная политика отдельных стран, в том числе и США, по «размягчению» суверенитета, если и играет какую-то роль, то лишь вторичную. Не будь объективных сдвигов, обусловивших «прозрачности границ», ни одна страна на нашей планете, пусть и самая могущественная, произвольно «поменять» политическую систему мира не в состоянии. Нарушался же суверенитет, кстати, неоднократно в истории, что приводило к войнам, в том числе и двум мировым. Естественно, что любое государство болезненно реагирует на ограничение своего суверенитета, стараясь его защитить. Такие страны, как, например, Китай, Индия не являются исключениями, как не будут исключениями и США, если столкнутся с подобным вызовом. Впрочем, события 11 сентября 2001 г. с очевидностью продемонстрировали намерения Америки защитить свой суверенитет. Другой вопрос, насколько их действия адекватны и отвечают этим целям.
Новая политическая система выстраивается с трудом, хотя, строго говоря, пока «действует» старая система, только она становится все менее адекватна современным реалиям. Однако чем ее заменить – еще больший вопрос. «Общий знаменатель» - аналог национальному суверенитету не найден. Были попытки поиска «общего знаменателя» в направлении вестернизации. И здесь мирополитические исследования фактически смыкаются с изучением проблем глобализации. Так, для Т. Фридмана таким «общим знаменателем» выступили западные модели поведения, связанные с обыденной жизнью, характерные практически для всех стран («Макдоналдс», Интернет, связь по сотовым телефонам и т.п.)¹³, а для Ф. Фукуямы – это прежде всего ценности западной демократии¹⁴.
Однако попытки веcтернизации терпят поражение. В бытовом плане насаждение таких стандартов породило движения антиглобалистов (кстати, не случайно, их действия прежде всего направлены против таких символов, как закусочные «Макдоналдс»). Дело в том, что следовать единым стандартам (носить джинсы, пить кока-колу, есть пиццу и т.п.) вовсе не означает понимать и принимать их одинаково. Это лишь внешняя сторона действия, за которой могут скрываться совершенно разные явления. Данный факт хорошо продемонстрировали исследования, проведенные в разных странах под руководством П. Бергера и С. Хантингтона¹⁵.
Что касается перенесения демократических идей и процедур на иную «культурную почву», то в этой сфере возникают аналогичные проблемы – они не приживаются, или принимаются лишь внешние атрибуты демократии. Последнее получило описание в таких терминах, как «нелиберальные демократии», «гибридные режимы», «имитационные демократии». Кстати, резкое неприятие идей Ф. Фукуямы ни в советский период, ни после 1991 г. российскими исследователями А.П. Цыганков объясняет, в частности, иной политической культурой¹⁶.
Поиски нового «общего знаменателя» осложняются тем, что акторы крайне разнообразны по многим параметрам. Прежде всего среди этих параметров следует назвать ресурсы. Если экономический показатель является ведущим для ТНК, транснациональных банков, то другие акторы, обладая значительно меньшими экономическими и финансовыми возможностями, оказываются политически влиятельными. Например, ресурсом может быть политический голос государства при принятии решений в ООН или другой межправительственной организации. Для многих НПО ресурсом выступает обладание информацией «с мест», наличие определенных знаний и умений (в частности, представители «Красного Креста», организации «Врачи без границ» имеют соответствующие знания и умения в медицинской сфере, которые крайне важны в условиях конфликта), а также доверие населения.
Наконец, еще одна группа акторов - внутригосударственные регионы, которые используют возможности ситуации, когда на небольшой территории происходит концентрация образовательных, научных, финансовых и иных структур. В результате образуются «межсетевые узлы», открывающие для них новые возможности и являющиеся своеобразными «воротами» в глобальный мир «пост-Вестфальской» эпохи. Такими территориями являются, например, Нью-Йорк, Лондон, Токио, Вашингтон и его окрестности, Южная Калифорния, Майами, Ванкувер и др.¹⁷. Подобные территории начинают развиваться крайне динамично. Но этот ресурс трудно сопоставим с предыдущими. А значит, и последствия различных сочетаний ресурсов оказываются трудно просчитываемыми.
Следующим параметром различий для ТНА служит тип их внутренней структурной организации. Если для государств всегда характерна так называемая «вертикаль власти», то для негосударственных участников германский исследователь Т. Риссе называет два возможных варианта внутренней организации – иерархическая (т.е. построенная по тому же принципу, что и государства) и сетевая¹⁸.
Похожую типологию организации и управления обществом предлагает В.М. Сергеев¹⁹: иерархический и демократический. Если первый тип предполагает соподчинение, то второй – постоянные согласования через переговорный процесс (кстати, не случайно и название его книги – «Демократия как переговорный процесс»). Фактически в первом случае организация оказывается выстроенной по типу довольно жесткого соподчинения, во втором – представляет собой скорее «паутину» с различными «узлами».
Надо заметить, что рассмотрение социальной организации в терминах «иерархии» и «сети» (демократии) довольно условно. В реальной ситуации вряд ли можно в чистом виде встретить оба эти типа. Та же «вертикаль государственной власти» может выстраиваться более жестко, и тогда мы сталкиваемся с авторитарными режимами, или менее жестко с множеством согласований. Поэтому скорее следует говорить о доминировании иерархических или, напротив, демократических связей и отношений.
По преимущественно иерархическому типу построены, например, многие ТНК, по преимущественно сетевому – значительное количество НПО. Оба типа имеют свои издержки и преимущества. Слишком большое количество необходимых обсуждений и согласований ведет к тому, что решения «пробуксовывают», а то и вообще не принимаются. Процедурные вопросы оказываются способными затмить суть решений. С подобной угрозой, по ряду оценок, сталкивается сегодня ЕС. Но и «вертикаль власти» ведет к тому, что решения не учитывают всего спектра интересов, а значит не удовлетворяют определенные группы.
Структурная организация актора не является застывшей. Она меняется. Классические случаи – изменения режима того или иного государства. При этом актор реагирует на других акторов, с которыми ему приходится взаимодействовать. Так, события 11 сентября 2001 г. заставили США вести себя более авторитарно, что и привело к многочисленным дискуссиям о «сворачивании» демократии.
Новые транснациональные акторы очень разнообразны по своим целям. Их усилия могут быть направлены как на создание какого-либо продукта (причем, этот продукт также весьма различен – товар, услуги, знания, новые связи и отношения и т.д.), так и на разрушение имеющегося (ряд антиглобалистских движений, террористические организации).
Цели новых ТНА различаются и по временному параметру. Если государства обычно действуют, исходя из того, что они «существуют вечно» (т.е. для них нет ограничения по времени), то другие акторы могут изначально ставить себе «пределы существования». Так, при строительстве финансовых пирамид, их создатели хорошо понимают, что сроки должны быть ограничены. В этой связи встает вопрос об ответственности (политической, правовой, моральной) негосударственных акторов за свою деятельность. Некоторые исследователи, в частности И.И. Кузнецов, подчеркивают, что негосударственные акторы не всегда осознают эту ответственность в полной мере, выступая на мировой арене как участники с ограниченной ответственностью²⁰. С такими участниками сложно строить длительные отношения, поскольку не очевидно, что принятые обязательства будут выполнены. И в то же время краткосрочное взаимодействие с ними может быть очень привлекательным.
В эпоху господства классической государственно-центристской системы мира взаимодействие на мировой арене не было простым и случайным, как это может представляться, если в буквальном смысле понимать метафору А. Уолферса о столкновениях государства на мировой арене подобно бильярдным шарам. Государства всегда образовывали коалиции, союзы, блоки, упорядочивая тем самым свои взаимоотношения. Поэтому если и использовать данную метафору, то лишь для того, чтобы подчеркнуть, что действия участников влекут за собой целую цепь последствий, просчитать конечный итог которых практически невозможно. Сделать это в современных условиях, когда последствия действий на мировой арене влекут за собой целые цепочки событий, предельно сложно. Конечный результат становится все менее очевидным.
В целом деятельность современных траснацианальных акторов явилась серьезным вызовом государствам и всей государственно-центристской системе мира. Однако отношения, которые складываются между традиционными и новыми участниками на мировой арене, далеко не однозначны. Часто можно наблюдать сотрудничество государств и новых транснациональных акторов. Например, при урегулировании внутриполитических конфликтов привлекаются международные неправительственные организации, бизнес-структуры. Здесь интересы многих участников нередко совпадают. Так, государства могут быть заинтересованы в снижении напряженности в конфликтной точке, поскольку конфликт угрожает перекинуться и на их территорию. В свою очередь, для бизнеса конфликтная область – препятствие для ведения дел, зона нарушения транспортных коммуникаций, повышение политических рисков на близлежащих территориях. Для ряда НПО – урегулирование конфликта отвечает их уставным документам. В результате происходит развитие не только многосторонней дипломатии (multilateral diplomacy), подразумевающий включение более двух государств в решение проблемы, но и многоуровневой дипломатии (multilevel diplomacy). В ее рамках вопрос решается при взаимодействии различных государственных и негосударственных акторов. Иногда НПО оказываются более гибкими и менее бюрократизированными структурами, чем государственные. В отличие от официальных посредников они в большей степени ориентированы на работу с массами²¹ и порой получают информацию, которой нет у официальных посредников, представляющих государства и межправительственные организации. Одновременно их слабыми сторонами оказывается то, что, действуя на уровне отдельных общин, НПО нередко с трудом видят целостную картину.
Разумеется, одновременно существуют бизнес-структуры и прочие организации, для которых, развитие конфликта, напротив, является выгодным. В этом случае возникает конфронтационные отношения участников. Наконец, не трудно представить параллельную деятельность различных акторов, когда они стараются не взаимодействовать, но при этом отслеживают поведение друг друга.
Очевидно, что видов и типов взаимодействия на мировой арене государств между собой, с ТНА, одних транснациональных акторов с другими – множество. Подобные вопросы представляют собой поле, которое еще ждет своих исследователей. Сейчас же важно подчеркнуть, что сложность взаимодействия не исчерпывается парадоксом, сформулированным М. Николсоном: чем меньше количество участников на мировой арене и чем более они однородны, тем более предсказуемы их действия и последствия этих действий. Сами же акторы на мировой арене не просто разнородны, но разнородны по многим параметрам, подвержены внутренним изменениям, вступают во множество отношений и типов взаимодействий, наконец, влияют друг на друга. Все это делает процессы на мировой арене не только сложнопрогнозируемыми или просчитываемыми, но иногда и с трудом отслеживаемыми.

Анализ акторов мировой политики и их взаимодействия – проблема не только научная, но и практическая. Речь идет, по сути, о разработке принципов «глобального управления», под которым понимается не некое «мировое правительство» (это дискуссии прошлого), а создание своего рода «правил игры», которые бы учитывали интересы и возможности различных акторов. Дж. Розенау и Е.-О. Сземпил сформулировали это как «управление без правительства»²².
Несмотря на то, что проблема акторов и их взаимодействия – устоявшаяся область неолиберального подхода, мировая политика все же не сводима к неолиберализму, по крайне мере, по следующей причине. Межгосударственные отношения, составляющие часть мировой политической системы (а значит и мировой политики), как раз наиболее детально изучаются реалистами. Другая проблематика, связанная с анализом политико-экономической структуры мира, находится в фокусе внимания неомарксистов. Исследования И. Валлерстайна также, по сути, мирополитические. А конструктивисты акцентируют на выстраивании политической системы мира различными субъектами, и в этом смысле они тоже занимаются мировой политикой.
Таким образом, при анализе политической системы мира разные теоретические школы делают акцент на разных явлениях, но при этом указывают на целость этой системы. Ситуация, правда, заставляет вспомнить известную притчу о трех слепцах. Ощупывая хобот, ногу, живот слона, они так и не могут прийти к единому заключению, на что все-таки похож этот слон. Проблема как раз и заключается в том, как интегрировать различные теоретические подходы, чтобы увидеть эту целостность, инкорпорировав различные «углы зрения». И это тоже задача мировой политики.
Наконец, еще один пласт, на который сначала обратили внимания неореалисты, но потом стали интенсивно разрабатывать неолибералы – взаимосвязь внешней и внутренней политики. Одним из пионеров здесь был Г. Аллисон с его известной работой по принятию решений в условиях Карибского кризиса²³. Большой вклад внес и другой исследователь, работавший в рамках неореалистской парадигмы – Р. Патнэм, показавший, что международные договоры, которые заключает государство, оказываются своеобразным «двойным компромиссом»: с одной стороны, между государствами, подписывающими договор, а с другой – внутри каждого государства. Необходимы согласования между различными ведомствами, ведущими политическими партиями и при подготовке позиции, и после подписания договора, особенно если он требует ратификации²⁴. Эти идеи были затем подхвачены и детально разработаны неолибералами²⁵.
Очерчивая предметную область мировой политики, можно сказать, что она занимается анализом политической системы мира (с ее «внутренними» и «внешними» политиками), а также прогнозом тенденций ее дальнейшего развития. Как следствие важным моментом мировой политики является ее направленность на анализ современных политических вопросов и проблем, ожидаемых в будущем. А одним из центральных ее методов оказывается политологический анализ. И, разумеется, для понимания сегодняшних реалий нужны и исследования тех политических систем, которые были ранее в истории. Интересный опыт подобного анализа приводят, например, Б. Бузан и Р. Литл²⁶. Их работа является хорошим свидетельством того, что мировая политика как наука невозможна без исторического знания.
Несколько слов о названии дисциплины. Применим ли термин «международные отношения» к новой современной реальности? Некоторые авторы отвечают на него положительно²⁷, другие предпочитают говорить о мировой политике²⁸, третьи – о глобальной²⁹. Выбор термина зависит от ряда факторов, в том числе и от логики рассуждений использующего его автора. Но все же весь комплекс политических процессов на мировой арене лучше описывается термином «мировая политика». Аргументы для такого подхода могут быть следующие. Государства остаются ключевыми акторами на мировой арене. Это означает, что и межгосударственные отношения составляют огромный и существенный (если не наиболее существенный на сегодняшний день) пласт мирового развития. Политическое развитие современного мира невозможно анализировать и прогнозировать без учета российско-американских, американо-германских, французско-германских и других двусторонних, а также многосторонних межгосударственных отношений. Поэтому термин «международные отношения» было бы целесообразным сохранить за этой исторически сложившейся областью исследования. (Кстати, близкое к этому понимание содержится и в известном словаре по международным отношениям Г. Эванса и Дж. Ньюнхэма, где сказано, что «в отличие от международных отношений или международной политики этот термин (мировая политика – М.Л.) не относится исключительно к межгосударственным отношениям»³⁰.)
Если межгосударственные отношения можно пока рассматривать до определенной степени абстрагируясь от деятельности нетрадиционных акторов, то изучение политической активности последних на мировой арене без соотнесения ее с межгосударственным взаимодействием практически лишено смысла. Деятельность нетрадиционных акторов вплетена в сложившуюся после подписание Вестфальского мира и получившую развитие в дальнейшем политическую систему мира. Кроме того, слишком большая пестрота неправительственных акторов (НПА) резко ограничивает возможности сравнения международной деятельности, например ТНК и НПО. В этой связи вряд ли целесообразно вычленять их «совокупную мирополитическую деятельность» в качестве самостоятельной, давая название этой научной дисциплине «мировая политика». Наконец, «глобальная политика» тоже неудачный термин, если речь вести обо всем комплексе взаимоотношений на современной мировой арене. Локальные действия могут составлять часть мировых (т.е. быть частью системы), но при этом не носить глобального характера.
Существует еще термин «социология международных отношений», который ассоциируется прежде всего с европейскими исследованиями. Он вроде бы хорошо фокусирует внимание на структурных характеристиках политической системы мира, что является важным, но все же не единственным изучаемым аспектом. Здесь теряется политический характер отношений, и тогда действительно происходит смена «генетического кода».

***

В целом же, думаю, очевидно, что мировая политика свое предметное поле имеет. Другое дело, что существуют различные подходы и точки зрения на этот вопрос. Это совершенно нормальное явление. В любой науке ведутся дискуссии о предмете, особенно в период ее интенсивного формирования. Собственно сфера, где такие дискуссии отсутствуют, не является наукой.

Дата добавления: 2015-08-26