Часть 4 Старый Будда 4 страница

Вскоре стало очевидно, что Жун Лу был прав в своем совете. Возвращение в столицу было величественным. Повсюду люди приветствовали императрицу похвалой и пиршествами, веря, что теперь, когда ее изгнание кончилось, их страна в безопасности и все пойдет как прежде. В столице провинции Хэ-нань ее ждали блистательнейшие театральные представления, и она приказала двору отдохнуть, чтобы насладиться своим любимым развлечением, в котором себе отказывала, пока страна была в состоянии войны. Она во всеуслышанье, хотя и мягко, упрекнула наместника, что раньше он советовал ей не возвращаться в столицу, а жить в изгнании. Когда наместник предложил, что в искупление своей вины он проглотит золото, она проявила милосердие, сняв с него вину, и за это народ воздал ей похвалу.

Следующую остановку сделали у Желтой реки. Осеннее небо было темно-лиловым и безоблачным, а сухой воздух был теплым в дневное время и прохладным ночами.

— Я совершу жертвоприношения богу Реки, — заявила императрица, — совершу омовение и вознесу благодарность.

Ритуал прошел с большой пышностью и великолепием. Сияющее полуденное солнце блестело на роскошных цветах ее парадного халата и на одеждах, которыми блистал двор. Совершая обряд, императрица была приятно удивлена, увидев среди толпы на берегу реки белокожих людей. Из какой они были страны, она не знала, но теперь, когда она решила быть милостивой и любезной к своим врагам, она послала двух евнухов отнести в дар этим людям вина, сушеных фруктов и арбуз и приказала министрам и принцам, чтобы иностранцам разрешили наблюдать, как она будет въезжать в столицу страны. Завершив обряд, процессия ступила на огромную баржу, которую построили специально, чтобы императрица и ее двор пересекли реку. Баржа была сделана в виде могучего дракона, чешуя которого отливала золотом, а в глазницах сияли огненно-красные рубины.

Еще одним доказательством ее решимости быть вежливой к бывшим врагам было то, что в условленном месте она сошла с паланкина на землю и села в поезд. Поезд покатился по железным рельсам. Железная дорога, как известно, была забавой императора, которую она всегда ему запрещала. Теперь, однако, она сама прибегнула к этой забаве, чтобы показать иностранцам, что она изменилась, стала современной и принимает теперь их обычаи. Тем не менее она не захотела въезжать в священный город в чреве железного чудовища. Из уважения к императорским Предкам она приказала, чтобы поезд остановился перед городом и чтобы ее пронесли через императорские ворота в ее паланкине. В связи с этим за пределами города была построена временная станция, и возле нее были возведены просторные павильоны для отдыха. Здесь императрицу должны были приветствовать чиновники и иностранцы. Павильоны были убраны чудесными коврами, изящными фарфоровыми вазами, деревьями в горшках и хризантемами и орхидеями позднего цветения. В центральном павильоне были установлены троны, один для императрицы, покрытый золотой эмалью, и меньший для императора, сделанный из твердой древесины, покрашенной в красный и золотой цвет.

Для имущества двора потребовалось тридцать железных вагонов. Длинный поезд, извиваясь, миновал скалистые горы и прибыл на станцию. Императрица выглянула из окна, и сердце ее наполнилось радостью, когда она увидела огромную толпу своих подданных, которые ожидали ее. Принцы, генералы и городские чиновники стояли впереди, облаченные в торжественные одежды. Она увидела также иностранных послов в странных темных пальто и уставилась на их хмурые лица, испытывая отвращение к их бледности и крупным чертам, но затем заставила себя любезно улыбнуться.

Встреча прошла с должными почестями. Когда принцы и генералы, маньчжуры и китайцы увидели в окне лицо императрицы, то все упали на колени, а главный распорядитель закричал, чтобы иностранцы сняли шляпы, хотя они уже сделали это. Первым сошел с поезда — с большой гордостью и торжественностью — главный евнух, Ли Ляньинь. Он ни на кого не обратил внимания, а сразу же занялся проверкой и изучением многочисленных ящиков с дарами, которые выгружали носильщики из товарных вагонов. Затем с поезда сошел император, но императрица подала знак, и он поспешил к паланкину, ожидавшему его, и ему не было отдано никаких почестей. Наконец, пришло время, и с поезда сошла сама императрица. Поддерживаемая принцами, она сошла по ступенькам и остановилась в лучах сияющего солнца, чтобы осмотреть сцену этого пышного действа и быть увиденной самой. Ее подданные, стоя на коленях, склонились к чисто выметенной земле.

Иностранцы держались вместе, стоя по левую сторону, их головы были обнажены, но не склонены. Императрица была поражена числом иностранных гостей.

— Сколько же здесь иностранцев? — произнесла она отчетливым голосом, который разнесся по безветренному воздуху, донося ее слова до ушей самих иностранцев. Когда они, казалось, поняли, что она сказала, она милостиво улыбнулась в их сторону. Все восхваляли императрицу, отмечая, что она в добром здравии и выглядит молодо для ее преклонных лет. Действительно, ее кожа была безупречной даже под безжалостным солнцем, а ее волосы все еще были пышными и черными. Когда Ли Ляньинь закончил свои хлопоты, он принес ей список подарков. Императрица взяла список и, тщательно его изучив, отдала обратно, кивнув в знак одобрения.

Затем Юань Шикай попросил разрешения представить ей иностранного управляющего дорогой и машиниста поезда, и она великодушно согласилась принять их. Когда два высоких белых человека предстали перед ней с обнаженными головами, она поблагодарила их за любезность в исполнении ее приказания, по которому поезд не должен был ехать быстрее, чем пятнадцать миль в час, чтобы она могла чувствовать себя в безопасности. Поблагодарив их, она вошла в золотой паланкин, и носильщики понесли ее в город. Она повелела, чтобы ее внесли в Южные ворота, и оттуда пронесли к Главным входным воротам. Здесь она снова остановилась, чтобы поклониться алтарю бога Войны, и, сойдя с паланкина, встала на колени, чтобы сжечь благовония и воздать благодарность богу. Отойдя от алтаря, она случайно подняла глаза и увидела на стенах ворот больше сотни иностранцев, мужчин и женщин, которые пришли посмотреть на нее. Сначала она разгневалась и была готова закричать, чтобы евнухи их разогнали, но затем вспомнила, что действительно была правительницей только милостью врага. Она подавила свой гнев и, принудив себя, естественно поклонилась иностранцам, сначала направо, потом налево и улыбнулась в их сторону. Сделав так, она снова взошла в паланкин, чтобы прибыть во дворец.

Каким прекрасным показался ей этот дворец Предков, неоскверненный врагом, потому что она поступилась своей гордостью. Она переходила из комнаты в комнату и дошла до огромного Тронного зала, который построил Цяньлун.

«Я использую этот Тронный зал как свой, — подумала она, — и буду теперь править отсюда… Здесь, как это сделал мой священный Предок, я и умру, умру в покое…»

Но слишком рано было думать о спокойной смерти. Ее первой заботой, когда она отдохнула, было узнать, в сохранности ли ее сокровища. Сопровождаемая евнухом, она отправилась осмотреть стену, за которой спрятали сокровища.

— Ни один кирпич не сдвинут, — сказала императрица, довольная. Она засмеялась, и смех ее зазвучал так же весело и озорно, как и всегда. — Полагаю, что иностранные дьяволы проходили мимо этого места, но у них не хватило ума, чтобы догадаться, что здесь лежит.

Она приказала, чтобы Ли Ляньинь извлек сокровища и проверил каждый сверток.

Ах, здешний покой, радость возвращения! Цена была высокой, всю жизнь она будет оплачивать этот долг, так как, пока живет, должна быть любезной со своими врагами и притворяться, что любит их. Нужно было действовать. Поэтому в этот же день она объявила, что приглашает жен иностранных посланников снова ее посетить, и сама написала приглашения, подчеркнув, что с приятными воспоминаниями она возобновляет знакомство. Затем, чтобы снять с себя пятно, она приказала воздать почести Жемчужной наложнице и издала эдикт, где говорилось, что наложница слишком долго задержалась, прежде чем присоединиться к императору в изгнании, а поскольку она не в силах была наблюдать, как иностранные варвары оскверняют императорские гробницы и дворцы, то прыгнула в глубокий колодец.

Опустилась ночь, и императрица спросила у Ли Ляньиня, прибыл ли уже Жун Лу.

Евнух сообщил, что Жун Лу приехал в Императорский город короткое время назад и как раз сейчас направляется к ней.

Вскоре появился Жун Лу. Он тяжело опирался на двух высоких молодых евнухов и между двумя юнцами выглядел таким старым и немощным, что радость возвращения отхлынула от сердца императрицы.

— Входи, родич! — сказала она, а евнухам приказала: — Посадите его на мягкий стул. Ему не следует кланяться и утруждать себя. А ты, Ли Ляньинь, принеси чашку крепкого горячего бульона и кувшин горячего вина и немного хлеба. Мой родич слишком устал на моей службе.

Евнухи побежали выполнять приказание, и когда они остались одни, императрица поднялась, подошла к Жун Лу и встала рядом с ним. Она пощупала его лоб и погладила его руки. Ох, как тонки были его руки, как исхудали щеки, а кожа была такой горячей на ощупь!

— Умоляю тебя, — прошептал он, — умоляю тебя, встань подальше от меня. Занавеси имеют глаза, стены имеют уши.

— Неужели я никогда не смогу позаботиться о тебе? — оправдывалась она.

Но он чувствовал себя так неловко, что она это увидела, и был так встревожен, что ее честь может быть запятнана, что она вздохнула, прошла обратно к своему трону и там села. Жун Лу, вынув из-за пазухи свиток, медленно, с трудом, стал читать, — глаза его были слишком слабы. Доклад его состоял в том, чтобы довести до сведения императрицы, как происходила разгрузка поезда. Жун Лу доложил, что после того как она покинула станцию, с поезда сошла супруга императора, которую он сопроводил к паланкину с желтыми занавесками. Затем сошли четыре императорские наложницы, их он отвел к четырем паланкинам, занавески на которых были зелеными и имели желтый атлас лишь по краям. Потом с поезда сошли фрейлины, и он отвел их к дворцовым повозкам, каждая повозка предназначалась для двух дам.

— Как обычно, — сказал Жун Лу, подняв глаза от свитка, — старшие фрейлины жаловались друг другу на ужасное путешествие на поезде, на грязь и дым, на плохое самочувствие. Но главное, что я лично наблюдал за перевозкой ящиков со слитками, каждый был помечен названием провинции и города, который послал подношение, — а это были немалые хлопоты, ваше величество. Вспомните, что перед тем как мы сели в поезд, ваш багаж занимал три тысячи повозок. Однако все это не так страшно. Больше всего я боюсь гнева народа, когда он узнает стоимость этого долгого путешествия домой. Императорская дорога, ваше величество, и великолепные дома для отдыха после каждых десяти миль потребуют много налогов…

Императрица деликатно остановила его и с нежностью заметила:

— Ты слишком устал. Отдохни. Мы снова дома.

— Увы, мне отдыхать недосуг, слишком тяжело бремя, которое я несу, — прошептал он.

Она с любовью смотрела на постаревшее красивое лицо, такое близкое и родное. Он не отвернулся от ее взгляда. Теперь, по прошествии лет, они оба знали, что брак не сделал бы их ближе друг к другу. Страдания плоти не смогли стать препятствием к единению их мыслей и сердец. Как ненасытные в своих чувствах влюбленные, они не могли оторвать друг от друга глаз. Но время предательски торопило их — слишком долго они оставались одни. Правой рукой она нежно погладила его правую руку и ощутила холод под своей ладонью. Молча они обменялись долгим последним взглядом, и Жун Лу оставил ее.

Как могла знать она, что больше ей не суждено было прикоснуться к его живой плоти. В ту же самую ночь старая болезнь сразила его. Снова много дней он пролежал без сознания. Императрица посылала к нему придворных врачей, и когда они оказались бессильны, она пригласила знахаря, которого ее брат считал иолшебником. Но на все была воля судьбы: жизнь Жун Лу подошла к концу. Он умер молча, не приходя в сознание, на рассвете, и случилось это в третий лунный месяц следующего года. Императрица объявила для двора полный траур и сама в течение года не носила ярких цветов и убрала свои драгоценности.

Никто не мог осветить внутреннюю тьму ее сердца. Если бы она была лишь женщиной, она могла бы стоять у гроба и сама бы положила пурпурное атласное покрывало на его плечи. Она бы могла просидеть ночь рядом с его телом и носила бы белый траур, чтобы показать свою утрату. Она могла бы плакать и стенать, чтобы облегчить свое сердце. Но она была императрицей, она не могла покинуть дворец, не могла утешиться рыданиями и показать безмерную свою печаль по случаю смерти верного слуги трона. Единственным ее утешением было думать о нем в одиночестве, и она жаждала этих минут, выкраивая их из напряженного дня, бесконечных забот нового ее правления беспокойной страной.

В одну из ночей, велев служанкам задвинуть занавески, чтобы никто не видел, как она плачет, она лежала без сна, обливаясь слезами, пока не услышала, как сторож ударил в свой полуночный барабан. Обессилев от тяжкого груза скорби, она впала в забытье и как будто почувствовала, что душа ее отделяется от тела. Ей привиделось, что появился Жун Лу, снова молодой, но преисполненный мудростью старца. Она грезила, что он заключил ее в свои объятия и не отпускал так долго, что ее печаль развеялась, она почувствовала себя легко и свободно и освободилась от бремени скорби. И тогда она услышала его голос:

— Я с тобой навеки, моя нежнейшая и мудрейшая. Я с тобой! Мой ум, мое существо продолжают жить в тебе.

Память, память! Есть, пожалуй, и нечто большее, чем память. Тепло уверенности хлынуло в ее душу и в ее тело. Когда она проснулась, усталость ушла из ее членов и плоти. Та, которую любили, никогда не будет одинокой. Таков был смысл этого сна.

В жизни императрицы произошла странная перемена, и никто не мог понять причину, лишь она знала ее и держала в секрете. Подчиняясь древней мудрости, она превращала поражения в победы. Она больше не сражалась, а уступала, проявляя милость и живой интерес. Так, ко всеобщему изумлению, она стала поощрять молодых китайцев отправляться за границу, чтобы учиться наукам и ремеслам Запада.

— Те, кому от пятнадцати до двадцати пяти лет, — постановила она, — те, у кого хороший ум и доброе здоровье, могут пересечь Четыре моря, если они того желают. Мы оплатим их учебу.

Вызвав к себе Юань Шикая и мятежного китайского ученого Чэнь Тяня, императрица несколько дней держала с ними совет и в итоге постановила, что старые императорские экзамены и система обучения принадлежат прошлому и требуют изменений. Она издала указ, согласно которому молодые люди могли получать образование не только дома, но ездить также в Японию, в Европу и Америку, поскольку под Небом и вокруг Четырех морей все народы — это одна семья.

Это она сделала через год после смерти Жун Лу, летом.

Прежде чем прошел еще один год, она издала указ, запрещающий употребление опиума, но речь шла не о внезапном запрете, — она позаботилась о тех престарелых мужчинах и женщинах, которые привыкли выкуривать на ночь одну-две трубки, чтобы погрузиться в сон. Поэтому закон предусматривал, что в течение десяти лет, год за годом ввоз и изготовление опиума будут прекращены.

В тот же самый год, много размышляя, она увидела, что иностранцы, которых она не хотела называть врагами, однако не могла назвать друзьями, так как они оставались ей чужеродными, никогда не согласятся поступиться теми особыми правами и привилегиями, которые предоставляли всем белым людям, как хорошим, так и плохим, равноправную защиту. Они пойдут на уступки только в том случае, если она постановит, что пытки не должны применяться при любом совершенном преступлении, и она издала указ, который ставил судьей над преступлением закон, а не силу. Расчленение и разрезание должно запретить, равно как и выжигание клейма, и порки, и наказание невинных родственников. Давно еще Жун Лу призывал ее к этому, но тогда она не послушала его. Теперь она пришла к этому сама.

Но кто, спрашивала она себя, займет ее место, когда она умрет? Она не может доверить страну слабому молодому императору, который был ее вечным пленником. Нужно вырастить сильные молодые руки, но где взять'необыкновенного ребенка? Кто, в самом деле, сможет быть достаточно сильным для грядущих времен? Она чувствовала волшебную силу будущего. Человечество, говорила она принцам, может быть, сравняется еще ростом с богами. Ей стал любопытен Запад, который притягивал ее новой, неведомой силой, и она часто повторяла, что будь она моложе, то сама совершила бы путешествие на Запад, посмотрела бы мир.

— Увы, — говорила она горестным голосом, — я очень стара. Мой конец близок.

Когда она так говорила, фрейлины бурно возражали, убеждая ее, что она прекраснее любой женщины, что ее кожа все еще свежа и чиста, чудесные глаза черны и ярки, а губы чувственны. Все это было верно, и она соглашалась со скромностью, оживленной призраком ее прежней веселости, однако даже она не могла жить вечно.

— Десятитысячелетняя, Старый Будда, — отвечали фрейлины. — Десятитысячелетняя.

Но она не обманывалась. Следующим своим указом она назначила лучших своих министров в состав императорской комиссии, которая отправится в страны Запада. Она требовала: _ — Поезжайте в другие страны и посмотрите, какие из них наиболее благополучные, наиболее процветающие, где народ наиболее счастлив, живет в мире и доволен своими правителями. Выберите четыре лучших страны и проведите по году в каждой. В каждой изучите, как правят правители, что подразумевается под конституцией и народным правлением, и привезите домой полное понимание этих вопросов.

У нее появились враги среди собственных подданных. Они говорили, что императрица склоняется перед иностранными завоевателями, что она потеряла гордость, что страна унижена ее смиренностью.

«Мы, китайцы, — писал ей некий китайский ученый, — презираемы как босяки, когда мы проявляем раболепие перед иностранцами, но что можно сказать, если наша императрица сама роняет свое достоинство своей слишком открытой дружбой с женами иностранных послов. Она улыбается и машет платком любой иностранке, которую замечает на улице, когда едет в своем паланкине поклоняться алтарю Неба. Мы слышали, что во дворцах уже появилась иностранная пища, залы обставлены иностранной мебелью, а посольствам позволяют устраивать скандалы».

А другой писал: «В таком возрасте императрице не пристало менять свои привычки и пристрастия. Даже иностранцы задаются вопросом, что за глубокие замыслы она имеет против них».

А еще один писал: «Несомненно, странные новшества во взглядах императрицы связаны только с поисками мира для себя в столь преклонном возрасте».

В ответ на мнения своих судей императрица улыбалась.

— Я знаю, что я делаю, — говорила она. — Я хорошо знаю, что я делаю, и ничто теперь мне не чуждо. О многих вещах я слышала давно, но только теперь обращаю на них внимание. Меня уверяли, но только теперь я верю.

Когда дни траура по Жун Лу закончились, императрица разослала пригласительные эдикты всем иностранным посланникам, их женам и детям на великое пиршество в первый день Нового года. Посланники должны были пироватБ в большом пиршественном зале, а дамы в личном пиршественном зале императрицы. Императорские наложницы должны были принять детей в своих покоях, а служанки и евнухи позаботиться о них!

Никогда раньше императрица не устраивала столь грандиозного пира. Император должен был оставаться вместе с посланниками, а она появится в конце. К столу готовились как восточные, так и западные блюда. На кухнях трудились триста поваров. Были приглашены придворные музыканты, а императорские актеры составили программу из четырех пьес, каждая длительностью в три часа.

Императрица тоже проявила усердие. Она приказала дочери своего» полномочного посла в Европе, молодой красивой девушке, которая должна была присутствовать при дворе в течение двух лет, научить ее приветствиям на английском. Франция, заявила императрица, изучив географические карты, была слишком маленькой страной, чтобы обращать внимание на ее язык. Америка была слишком далекой и грубоватой, но там, кстати, говорили по-английски. Англия управлялась великой женщиной, к которой она всегда испытывала нежность. Поэтому она выбрала язык английской королевы. Действительно, она даже приказала повесить портрет королевы Виктории в своей спальне и, изучив его, заявила, что на лице королевы она обнаружила такие же морщины, как у нее самой.

Как же поразились иностранные посланники, когда императрица приветствовала их на английском языке! Ее внесли в зал в императорском паланкине, который несли двенадцать носильщиков в одинаковой желтой одежде, и император шагнул вперед, чтобы помочь ей. Она вышла, ее рука, сверкая драгоценностями, легла на его плечо. Роскошные золотые одеяния были расшиты яркими голубыми драконами, — шею украшало длинное ожерелье из крупных ровных жемчужин, головной убор был увенчан цветами из рубина и нефрита, кивая головой направо и налево, она прошествовала к трону с прежним своим изяществом. Что она говорила? Один за другим посланники склонялись перед ней, но не до полу, прислушиваясь к словам, которые поначалу трудно было узнать.

— Хао ти диу? — говорила она. — Ха-пи ниу йеа! Те-рин-ка ти!^[5]

Постепенно гости поняли, что императрица спрашивала, как они поживают, она поздравляла их с Новым годом и приглашала пить чай. Иностранные посланника, высокие чопорные мужчины в строгих костюмах были необычайно тронуты и разразились аплодисментами, которые сначала застали императрицу врасплох и даже смутили ее, поскольку никогда в жизни она не видела, чтобы мужчины хлопали в ладоши. Но разглядывая угловатые иностранные лица, она поняла, что это одобрение ее усердия, и тихо засмеялась, очень довольная собой. Сидя на троне, она заметила министрам и принцам:

— Видите, как легко подружиться даже с этими варварами! Требуется только небольшое усилие со стороны цивилизованных людей.

В прекрасном настроении заканчивался день пиршества. Когда иностранные дамы и их дети были пожалованы подарками, а их слугам были розданы деньги, завернутые в красную бумагу, императрица удалилась в свою спальню. У нее вошло в привычку заново просматривать свои дни и годы, размышляя над своей долгой жизнью и обдумывая будущее своего народа. Ей удался этот день, думала она. Она заложила основу для согласия и дружбы с иностранными державами, которые могли быть как друзьями, так и врагами. Она снова подумала о Виктории, английской королеве, с которой ей хотелось бы встретиться и поговорить о том, как сделать мир единым.

«Все под Небесами одна семья», — сказала бы она Виктории…

Увы, прежде чем мечты ее могли осуществиться, из-за моря пришло известие, что Виктория умерла. Императрица была ошеломлена.

— Как умерла моя сестра? — вскричала она.

Когда она услышала, что Виктория, почитаемая и любимая своим народом, умерла от старости, как умирает простой смертный, боль острым мечом пронзила ее сердце.

— Умереть должны мы все, — прошептала императрица.

Но пока еще она не чувствовала, что смерть стоит рядом с ней. Для себя она решила, что должна найти наследника, настоящего наследника, ибо если Виктория умерла, то и она не бессмертна, хотя силы еще не покинули ее. Она могла бы прожить еще пару лет и даже больше, чтобы увидеть, как ребенок превращается в юношу, а может быть, если Небеса будут благосклонны, увидеть, как он достигнет зрелости, прежде чем она ляжет в императорский гроб. Это было ее долгом — найти наследника, ребенка, за которого она могла бы править и готовить его к трону. На этот раз она позволит наследнику узнать, каков мир. Она призовет для него учителей с Запада. Да, она позволит ему иметь железные поезда и военные корабли, и ружья, и пушки. Он должен научиться вести западную войну, потом, когда ее уже не будет, как не стало Виктории, он сможет сделать то, что не удалось ей. Он сбросит врага в море.

Какого выбрать ребенка? Какого? Этот вопрос мучил ее, пока внезапно она не вспомнила, что во дворце Жун Лу родился мальчик. Дочь родича, жена принца Цунея, всего несколько дней назад родила сына. Этот ребенок, этот мальчик, был внуком Жун Лу. Она склонила голову, чтобы скрыть свою улыбку от Небес. Это поднимет ее любимого даже на трон Дракона! Такова была ее воля, и Небо должно ее одобрить.

Она не станет объявлять о своем выборе слишком скоро. Она умиротворит богов и будет охранять жизнь избранника, скрывая свой замысел, пока не увидит императора на смертном одре — а этого, несомненно, не придется долго ждать, так как страдание и болезни снедали его плоть. Он чувствовал себя настолько плохо, что ей самой пришлось совершать осенние жертвоприношения. Древний закон предписывал, что наследник не должен быть объявлен, пока лицо императора не повернется к Желтым источникам и смерть не подойдет совсем близко. А если смерть не подойдет сама, то ее евнух мог самым изысканным образом отравить…

Императрица услышала звук порывистого ветра и подняла голову.

— Слушайте, — закричала она фрейлинам, стоявшим на обычном расстоянии от ее трона, — не несет ли этот ветер дождь?

Последние два месяца страну мучил сухой холод, проникающий до корней деревьев и озимой пшеницы. С неба не слетело ни одной снежинки, и в последние семнадцать дней с юга пришло несвоевременное тепло. Даже пионы, обманувшись, дали побеги. Народ толпился в храмах, укоряя богов. Семь дней назад она приказала буддистским священникам ежедневно выносить изваяния богов из храмов, чтобы они своими глазами видели, какой урон терпели люди.

— Что это за ветер? — спросила она. — И с какой стороны земли он прилетел?

Фрейлины торопили евнухов, которые побежали во дворы, поднимая руки и поворачивая лица во все стороны, и вернулись с криками, что ветер был с восточных морей, что он был полон влаги. И вдруг раздался раскат грома, неожиданный для этого времени года. С улиц доносились крики, люди выбегали из домов, чтобы взглянуть на небеса.

Ветер крепчал. Он со свистом пролетал над дворцами, его мощные порывы ударяли в окна и двери. Это был морской ветер, чистый и влажный. Императрица поднялась со своего трона и прошла во двор. Там, обратив лицо к бушующему небу, она вдыхала свежесть спасительного ветра. И в этот миг небеса разверзлись, и хлынул дождь, прохладный сильный дождь, странный для зимы, но столь желанный!

— Добрый знак, — прошептала она.

Фрейлины выбежали, чтобы сопроводить ее, но она отослала их. На нее падал дождь. И пока она стояла, издалека, из-за стен поднялся мощный глас, глас многих и многих людей, выкрикивающих:

— Старый Будда… Старый Будда… посылает дождь!

Старый Будда — это была она, это ее народ называл Боги ней.

Императрица повернулась и снова прошла в свою тронную комнату, остановившись в дверях, она позволила фрейлинам вытереть насухо шелковыми платками ее мокрую атласную одежду и засмеялась в ответ на их нежные упреки.

— Я не была счастлива так, как сегодня, со времен моего детства, — сказала она. — Я помню, что, когда была маленькой, я любила бегать под дождем…

— Старый Будда, — любовно шептали фрейлины.

— Дождь посылает Небо, — сказала она. — Как могу я, смертная, приказывать облакам?

Но они настаивали, она видела, как они страстно желали воздать ей хвалу.

— Это ради вас, Старый Будда, идет дождь, благословенный дождь, осчастлививший нас, благодаря вам.

— Хорошо, хорошо, — сказала она и засмеялась, чтобы доставить им удовольствие. — Возможно, — повторила она, — возможно…

Дата добавления: 2015-08-26