Часть 4 Старый Будда 1 страница

И снова правила императрица. Теперь, поскольку она стала старой, говорила она, и поскольку старость стирает женскую привлекательность, она убрала всякий намек на ширму и веер, скрывавшие ее от глаз мужчин. Она сидела на троне Дракона, словно была мужчиной, в полном свете факелов или солнца, облеченная великолепием и гордостью. Поскольку она выполнила то, что задумала, она могла теперь быть милосердной, и из милосердия она иногда позволяла своему племяннику выступать в роли императора. Так, когда приближался осенний праздник, она позволила ему совершить императорские жертвоприношения на алтаре Луны. На восьмой день восьмого лунного месяца, в Праздник осени она встретила его в Зале аудиенций под стражей, назначенной Жун Лу, и там, перед собравшимися принцами и министрами приняла от него девять почтительных поклонов, которые обозначали ее власть над ним. В тот день по ее разрешению и под той же охраной он совершил императорские жертвоприношения на алтаре Луны, и он поблагодарил Небеса за урожаи и за мир. Пусть он имеет дело с богами, сказала императрица, а она будет иметь дело с людьми.

У нее было много таких дел. Прежде всего она казнила шестерых китайских мятежников, чьи советы завели императора на неправильный путь. И как же она злилась и горевала, что главный мятежник из них, этот Кан Ювэй, с помощью англичан был переправлен на иностранном судне в английский порт и там жил в безопасности. Не оставила она свободы и некоторым членам своего семейного клана, которые помогали императору. Когда императрица расправилась с теми, с кем следовало, она принялась за другое дело, во имя блага всего народа. Она знала, что народ разделен, что некоторые приняли сторону императора и говорили, что стране следует приспосабливаться к новым временам и иметь корабли и пушки, и железные дороги, и учиться даже у своих врагов, европейцев, в то время как другие объявляли себя сторонниками мудрого Конфуция и всех старинных обычаев и страстно хотели освободиться от новых взглядов и вернуться к старым порядкам.

И тех и других надо было убеждать, и именно этой задачей теперь занялась императрица. Эдиктами и умелым использованием слухов через евнухов и министров народ был поставлен в известность о тяжелых прегрешениях императора. Главными среди его грехов были два: первый состоял в том, что он плел заговор против своей старой тетушки и даже задумал лишить ее жизни, чтобы свободно слушаться своих новых советников, а второй — что его поддерживали иностранцы, а он был слишком прост умом, чтобы увидеть, что они надеялись сделать его своей марионеткой и захватить всю страну. Эти два прегрешения убедили всех, что императрица правильно сделала, что вернулась на престол, поскольку если те, кто почитал Конфуция, не могли простить молодого человека, который плел заговор, чтобы уничтожить старшего, то уже никто не мог простить правителя, который подружился с белыми людьми и китайскими мятежниками. Прошло немного времени, а народ уже одобрял императрицу как свою повелительницу, и даже иностранцы говорили, что лучше иметь дело с сильной правительницей, чем со слабым правителем, ибо силе можно доверять, а слабость всегда была сомнительна.

И вот еще в чем заключались хитрость и ум Старого Будды. Она знала силу женщины, и, чтобы убедить мужчин, она устроила пир и пригласила на него в качестве своих гостей жен белых людей, которые были посланниками западных стран и жили в столице, представляя свои правительства. Никогда за долгие годы своей жизни императрица не видела белого лица, но сейчас она была готова это сделать, хотя сама мысль об этом возмущала ее. Но если она завоюет женщин, сказала она, то мужчины пойдут следом. Она выбрала для этой встречи свой день рождения, когда ей исполнялось шестьдесять четыре года, и пригласила семь дам, жен семи западных посланников, появиться на аудиенции.

Двор был взволнован, фрейлины любопытствовали, евнухи бегали туда и сюда, ибо никто из них никогда не видел иностранца. Только императрица оставалась спокойна. Именно она подумала о том, чтобы заказать те блюда, которые могут понравиться гостьям, и заранее послала евнухов узнать, могли ли приглашенные дамы есть мясо или их боги им это запрещали, любили ли они слабые китайские зеленые чаи или же черные индийские чаи, и следует ли готовить сладости на свином сале или же на растительных маслах. Конечно, она была безразлична к их ответам и приказала подать то, что сама желала, но вежливость была соблюдена.

Перед полуднем она поставила конных китайских стражников в мундирах алого и желтого цвета объявлять о паланкинах. Час спустя паланкины, каждый с пятью носильщиками и двумя всадниками, ждали у ворот британского посольства, и когда иностранные дамы вышли, то паланкины были опущены, а их занавеси открыты, чтобы дамы могли войти. Словно этой вежливости было недостаточно, императрица приказала начальнику Совета по дипломатической службе взять четырех переводчиков, всех в паланкинах, и еще восемьдесят человек верхом и еще шестьдесят конных стражников, чтобы встретить дам. Каждый мужчина был одет в официальное платье и оказывал иностранным гостьям всяческую любезность.

У первых ворот в Зимний дворец процессия остановилась, и дамы были приглашены войти в них пешком. За воротами их ждали семь дворцовых паланкинов, обложенных подушками из красного атласа. Каждый паланкин несли шесть евнухов, облаченных в яркий желтый атлас и подпоясанных малиновыми поясами. Сопровождаемые эскортом, дамы доехали в паланкинах до вторых ворот, где процедура повторилась.

Затем императрица приказала, чтобы их усадили в маленькие вагончики, которые тянул паровозик, купленный несколько лет назад императором для забавы и ознакомления у иностранцев. Поезд провез их через Запретный город ко входу главного дворца. Во дворце гостьи пили чай и отдыхали. Затем высочайшие принцы пригласили их в Зал аудиенций, где на тронах сидели император с супругой. Императрица, этот лукавый дипломат, пожелала, чтобы ее племянник сидел сегодня у нее по правую руку, дабы в глазах приглашенных они казались неразделимы.

Сообразно длительности пребывания в Пекине, гостьи встали по порядку перед тронами, и переводчик представил каждую по очереди принцу Цину, который затем представил их императрице.

Императрица пристально вглядывалась в каждое лицо, и как ни поразило ее увиденное, она склонялась со своего трона, протягивая обе руки, усыпанные драгоценностями, брала каждую гостью за правую руку и надевала на указательный палец кольцо из чистого массивного китайского золота, украшенное большой круглой жемчужиной.

Иностранки благодарили, и каждой императрица отвечала поклоном головы. Затем, и за ней последовал племянник, она поднялась и покинула комнату, и ее евнухи поспешили следом, окружив ее живою ширмой.

Выйдя за двери, она повернула налево к своему дворцу и, не разговаривая с императором, махнула ему идти вправо. Четыре евнуха, которые охраняли его днем и ночью, повели его обратно в тюрьму.

В собственном обеденном зале императрица съела обычную полуденную еду, окруженная своими любимыми фрейлинами, а ее иностранные гостьи обедали в пиршественном зале вместе с младшими придворными дамами, евнухами и переводчиками, которые остались в виде любезности. Императрица, евшая с таким же аппетитом, как и обычно, была в хорошем настроении и смеялась над странными лицами иностранок. Их глаза, сказала она, казались необычнее всего — бледно-серые, светло-карие или голубые, как глаза диких кошек. Она заявила, что иностранки отличались грубым сложением, но признала, что их бело-розовая кожа была прекрасна, за исключением японки, чья кожа была грубой и темной. Английская дама была самой красивой, сказала императрица, но у немецкой дамы было самое лучшее платье: короткий жакет, одетый поверх кружев, и пышная длинная юбка из богатого атласа. Она посмеялась над высокой кокардой, которая была на голове у русской дамы, а американская дама, сказала она, выглядела как строгая монахиня. Фрейлины восторгались всем, что она говорила, и заявляли, что никогда не видели ее более остроумной. В приятном настроении еда была окончена, императрица сменила одежды и вернулась в пиршественный зал. Пока убирались столы, гостей пригласили в другой зал, а когда они вернулись, то императрица уже сидела на своем тронном стуле, чтобы принять их. Она послала за молодой императрицей, своей племянницей, которая теперь стояла рядом с ней. Когда гостьи вошли, императрица представила свою племянницу каждой по очереди и была очень довольна, увидев взгляды одобрения, которыми они наградили племянницу, восхищаясь ее богатыми малиновыми одеяниями, украшениями и драгоценностями. Императрица почувствовала, что дамы, несмотря на то, что являются лишь иностранками, отличают качество атласов и драгоценностей, и решила про себя, что когда |будет принимать их в третий и последний раз, в конце дня, то торазит их своими нарядами. Она была довольна своими гостьями, и когда они по очереди подходили к ней, она протягивала им руки, прикладывая ладони сначала к своей груди, а затем к их груди и повторяя снова и снова слова древнего мудреца: «Все под Небесами одна семья», которые велела своим переводчикам объяснить на английском и французском. Позже она Пригласила гостей в свой театр, сказав, что она выбрала для них свою любимую пьесу, и переводчики объяснят ее, когда актеры будут играть.

И снова она удалилась в свои покои. Будучи несколько усталой, она позволила себе сначала искупаться в надушенной теплой воде и только затем облачиться в свежие одежды. На этот раз она выбрала свое самое дорогое одеяние из атласа, отделанное золотом и расшитое фениксами всех цветов и оттенков, и надела знаменитое ожерелье из крупных ровных жемчужин, и даже сменила щитки на ногтях с золотых, отделанных жемчугом и нефритом, на золотые, отделанные бирманскими рубинами и индийскими сапфирами. На голову она водрузила высокий головной убор с жемчугами и рубинами, перемежавшимися с африканскими алмазами. Никогда, сказали фрейлины, они не видели ее более красивой. В самом деле, свежесть ее кожи цвета слоновой кости, яркость губ, не имевших морщинок, чернота ее сказочных глаз и ясных бровей — все это принадлежало женщине, которую не покидала молодость.

И еще раз императрица вернулась в пиршественный зал, где ее гостьи теперь пили чай и ели сладости. Она появилась с пышностью, ее несли на дворцовом стуле евнухи и подняли ее к трону. Иностранные дамы встали, восхищение ярко выразилось на их лицах. Императрица всем улыбнулась, взяла свою чашку чая и отпила с одной стороны. Призвав каждую из дам к себе, она вкладывала другую сторону чашки ей в губы и снова говорила: «Все мы одна семья. Под Небесами все едины». Чувствуя свой триумф, она приказала внести дары и вручить их дамам: веер, свиток с ее собственным рисунком и кусок нефрита — каждой одинаково. Когда все закончилось, дамы выразили свою благодарность, а она попрощалась с ними и удалилась. Так завершился день.

В последующие дни императрице доносили, что иностранные дамы хвалили ее своим мужьям, говоря, что такая мягкая и красивая и щедрая в своих дарах женщина, какой себя показала императрица, не может быть одновременно злой и жестокой. Императрица была довольна этими сообщениями и чувствовала себя действительно такой, как о ней говорили. Теперь, завоевав всеобщее расположение, она принялась за китайских мятежников и реформаторов. Китайцев, которыми она правила, вновь нужно было подчинить власти ее руки и сердца. Чем больше она думала над этой задачей, тем лучше понимала, что не справится с ней, пока ее племянник, император, оставался в живых. Его меланхолия, его вкрадчивые манеры, его покорность завоевали даже тех, кто привык повиноваться ей. Она принуждала себя сделать то, что должно было быть сделано. К тому же Ли Ляньинь все чаще нашептывал ей на ухо:

Пока он живет и здравствует, ваше высочество, страна останется разделенной. Китайцы будут искать предлог для раздора между вами, Священная мать, и императором. Они рождены для раздора, эти китайцы. Они счастливы, когда плетут заговоры против своих правителей. Вожди мятежников вечно занимаются тайным подстрекательством. Они напоминают людям, день и ночь, что ими правит маньчжур, а не китаец. Только вы можете сохранить мир, потому что народ знает вас и доверяет вашему уму и мудрости, хотя вы и маньчжурка.

Если бы мой племянник был сильным человеком, — вздохнула она, — с какой бы радостью я бы вручила ему судьбу народа!

Но он слабый человек, ваше высочество, — прошептал евнух, — он слаб и своеволен. Он слушает речи мятежников из китайцев и отказывается признать их заговорщиками. Он разрушает династию, не ведая, что творит.

Она могла лишь согласиться, что именно так обстоят дела, однако не могла дать тайный приказ, которого ждал алчный евнух.

В тот день она мерила шагами террасу дворца и пристально смотрела через озеро, полное лотосов, на остров, где был заточен ее племянник. Но как можно дворец называть тюрьмой, пусть даже в нем всего четыре комнаты, однако они просторны и уютно обставлены, а окружающий воздух свеж и приятен. Она даже сейчас могла видеть своего племянника, он гулял по узкому островку, а с ним, хотя и на расстоянии, бдительные евнухи, охранявшие его.

Пора было сменить этих евнухов и поставить других на их место, поскольку они уже оставались на этом посту больше месяца или даже двух и в них могла проснуться симпатия к молодому человеку, которого они охраняли. Пока что они оставались верны ей, и каждую ночь, поочередно, переписывали дневник, который ее племянник вел каждый день. Глубокой ночью она читала его записи, и ей открывалось каждое биение его сердца, каждая мысль его ума, каждое его чувство. В одном евнухе она несколько сомневалась, его фамилия была Хун, так как он давал всегда слишком хороший доклад о своем подопечном. «Император проводит время за чтением хороших книг, — всегда говорил Хун, — когда устает, то занимается живописью или пишет стихи».

Прохаживаясь взад и вперед по террасе, императрица обдумывала то, что сказал ей Ли Ляньинь. Нет, для ее племянника еще не пришло время умирать. Ответственность за его смерть не должна лечь на нее. Было правдой то, что она желала его смерти, но желание — не есть преступление. Пусть его смерть будет решена на Небесах.

Когда Ли Ляньинь снова появился перед ней, она холодно сказала:

— Не говори мне больше о путешествии императора на Желтые источники. Что Небо желает, то само же Небо и сделает.

Эти слова были сказаны таким суровым голосом, что евнух встал перед ней на колени и склонился, чтобы показать, что он повинуется.

Однако кто же мог подумать, что китайские мятежники исхитрятся и найдут тайный путь к молодому императору? Они сделали это через одного из евнухов. Однажды утром в десятый лунный месяц того года молодой император ускользнул от своих евнухов-стражников и бежал через сосновые леса на северной стороне острова к бухточке, где его уже ждала лодка.

Но евнухи заметили сквозь деревья его развевающиеся одежды и погнались за ним следом. Они схватили императора в тот миг, когда он уже садился в лодку, и принялись умолять его не совершать побега.

— Если вы убежите, Сын неба, то Старый Будда велит нас обезглавить.

У императора было нежное сердце, он заколебался, хотя лодочник, который был переодетым мятежником, закричал ему, что нельзя медлить, что жизни евнухов ничего не стоят. Но император посмотрел на умоляющих евнухов, среди которых был совсем юный мальчик, нежный и добрый, он часто и всегда усердно прислуживал своему господину. Увидев этого плачущего юношу, император не смог ступить в лодку. Он покачал головой, и лодочник, не осмеливаясь больше задерживаться, отчалил в безмолвную рассветную дымку.

Эта грустная история достигла ушей императрицы. Выслушав, она ничего не предприняла, или казалось, что ничего не предприняла, но она сохранила этот случай в своем сердце, чтобы потом припомнить его императору. Тем временем она казнила мятежников, принцев и министров, которые поддерживали императора. Но его она оставила жить, ибо у нее было припасено оружие. Ее подданные настолько глубоко почитали древнюю мудрость Конфуция, что ей достаточно было только напомнить им, что император замышлял убить ее, и они закричат, что он предатель. Она знала, что молодой император понимал, что оружие ее было сильным, он сам слишком почитал Конфуция.

За милосердие Жун Лу похвалил ее. Он снова попросил частной аудиенции и сказал:

— Хотя верно, ваше величество, что народ никогда не простил бы заговор против вас, однако он не стал бы почитать вас, если бы вы допустили, чтобы император лишился жизни. Он должен быть в заточении, я это признаю, так как иначе он станет оружием в руках ваших врагов, но пожалуйте ему всякую возможную милость. Пусть он появится рядом с вами, когда вы будете принимать посланника из Японии через десять дней, — пусть он появляется, когда будете принимать посланников от внешних территорий. Вы, ваше величество, можете позволить себе всякий акт милости и доброты. Пусть мне будет позволено также предложить, чтобы Жемчужная наложница…

Но она подняла обе руки, приказывая ему замолчать. Сами слова «Жемчужная наложница» не должны были произноситься в ее присутствии. Она посмотрела на Жун Лу холодно и спокойно, и он больше ничего не сказал. Она была императрицей и женщиной, но в этот день он видел только императрицу.

— Я буду говорить о других вопросах, — сказал он. — Хотя в стране сейчас мир, однако люди беспокойны. Они выражают гнев, прежде всего против белых людей. В провинции Гуйч-жоу толпой был убит английский священник. Это снова навлечет на трон английских шершней. Они потребуют компенсации и уступок.

Императрица впала в ярость. Она сжала кулаки и трижды ударила себя по коленям.

— Опять эти иноземные священники! — закричала она. — Как это они не сидят у себя дома? Разве мы посылаем наших священников бродить по свету, уничтожая богов других народов?

— Они — плод тех поражений, которые мы потерпели в битвах с белыми людьми, — напомнил ей Жун Лу. — Мы были вынуждены позволить войти в наши порты их священникам и торговцам.

— Клянусь, я больше не потерплю этих людей, — заявила императрица. Она сидела, охваченная недобрыми мыслями, ее прекрасные глаза помрачнели под насупившимися бровями. Она забыла, что Жун Лу стоял перед ней, или притворялась, что забыла. Видя ее настроение, он откланялся и ушел, а она даже не подняла головы.

В последний месяц того года был убит еще один иностранный священник, на этот раз в западной провинции. Его убивали жестоко, избивая, вывертывая руки и разрезая кожу. В тот же самый месяц толпы селян и горожан восстали против иностранных священников в провинции Сычуань. Это произошло также из-за расползавшихся по стране слухов, что священники эти были колдунами, что они похищали детей и приготовляли из их глаз лекарства и перетирали их кости, чтобы делать волшебные отвары.

Императрица была вне себя, ибо, когда убивали их граждан, иностранные посланники становились заносчивы и угрожали, что их правительства начнут войну. Весь мир, казалось, приходил в движение против нее. Россия, Англия, Франция и Германия недовольно брюзжали. Франция, потерявшая нескольких священников, направила сообщение через своих посланников, что вышлет военные корабли, если только ей не будет предоставлен кусок земли в качестве концессии в Шанхае. Португалия также потребовала расширения своих владений вокруг Макао, а Бельгия настаивала, чтобы ценой за двух убитых бельгийских священников была земельная концессия в Ханькоу, в этом огромном порту на реке Янцзы. Тем временем Япония зарилась на богатую и плодородную провинцию Фуцзянь, и Испания выступала с угрозами, так как среди убитых был и испанский священник. Самой рассерженной была Италия, ее посланники требовали концессии самой лучшей земли в провинции Чжэцзян.

Надвигалось бедствие. Императрица вызвала принцев и министров на особую аудиенцию и послала за генералом Ли Хунчжаном, чтобы он прибыл с Желтой реки, где она приказала ему восстановить дамбы против наводнения.

День аудиенции был жарким, с северо-запада шла песчаная буря. Воздух сделался удушающим от мелкого песка, и, ожидая императрицу, принцы и министры закрывали лица платками. Но когда появилась императрица, то она, казалось, не замечала бури. Она была в своих самых величественных одеждах, и когда сошла со своего императорского паланкина и прошла к трону Дракона, опираясь на руку Ли Ляньиня, то поразила всех своим гордым безразличием, что заставило присутствующих убрать платки с лиц и упасть на колени в почтении. Только Жун Лу отсутствовал, и она немедленно отметила это.

— А где Верховный советник, мой родич? — спросила она у Ли Ляньиня.

— Ваше величество, он прислал сообщить, что болен. Я думаю, что он болен, потому что вы послали за Ли Хунчжаном.

Внедрив в ее ум эту стрелу злобы, он отступил назад, и она со своим торжественным изяществом открыла аудиенцию. Одного за другим она вызывала принцев и министров дать свое мнение по поводу кризиса, и каждому она любезно уделяла внимание. Последним она вызвала престарелого генерала Ли Хунчжана, который вышел вперед нетвердыми шагами и с трудом встал на колени в почтении. Она смотрела, как два евнуха опускают его на колени, но не дала ему позволения сидеть. Сегодня она требовала всех знаков подчиненности и почтения, и то, что она не позволяла, никому не разрешалось.

— И что же имеете сказать вы, почтеннейший защитник нашего трона? — спросила она приятным голосом.

На это Ли Хунчжан ответил, не поднимая головы от пола:

— Высочайшая, над этим вопросом я думал много месяцев. Мы окружены разгневанными врагами, людьми, чуждыми нам и нашим обычаям. Однако мы должны избежать войны любой ценой, ибо вступать в войну со столь многими равносильно на деле пытаться оседлать тигра. Осмотрительно поэтому было бы привлечь одного врага, чтобы он стал нашим союзником. Пусть это будет наш северный враг, Россия. Среди остальных Россия — самая азиатская, как и мы, народ нам чуждый, это верно, но азиатский.

— А какую цену придется заплатить, чтобы сделать одного врага нашим другом? — спросила она. Старик затрепетал от нежной холодности ее голоса. Она увидела, как задрожали его плечи, а его сцепленные руки затряслись. Он не смог говорить. — Нет, — сказала она решительно, — я сама отвечу на свой вопрос. Эта цена слишком велика. Какая польза, если мы завоюем на нашу сторону одного из наших врагов только для того, чтобы стать его вассалом? Разве какая-нибудь страна даст что-либо просто так? Увы, я еще не встречала, чтобы так поступали. Мы отразим всех наших врагов. Больше того, я не сложу руки, пока всякий белый человек, мужчина, женщина и дитя, не будет изгнан с наших берегов. Я не уступлю. Мы возьмем обратно то, что принадлежит нам.

Говоря, она поднялась с трона, а министры смотрели на нее во все глаза, и им казалось, что с каждым словом она становится все выше и выше. Ее глаза горели черным пламенем, ее щеки раскраснелись, она распростерла руки, растопырив пальцы, и драгоценные щитки на ее ногтях казались золотыми когтями хищной птицы. Она источала власть, даже воздух пропитался гневным жаром. Они упали на колени, опустив головы, все как один, и она смотрела на согбенные тела этих мужчин и чувствовала, как исступленный восторг разливается по ее венам.

И в этот самый миг она подумала о Жун Лу, о том, что он не пришел поддержать ее. Ее глаза скользнули по склоненным фигурам, по блистательным одеждам, разметавшимся по изразцовому полу всеми цветами и оттенками, и выбрали Верховного советника Ган Ни, человека уже немолодого, который все эти годы тратил свои силы на поддержание древних традиций и выступал против новшеств.

— Вы, мой Верховный советник Ган Ни, — сказала она громким и отчетливым голосом, — вы останетесь на частную аудиенцию. Вы, мои вельможи и принцы, свободны.

С этими словами она сошла со своего трона, и Ли Ляньинь вышел вперед, и, положив руку на его плечо, она торжественно прошла мимо склоненных фигур к своему паланкину. Ее воля была тверда. Она больше не уступит белым людям.

Час спустя Верховный советник Ган Ни стоял и выслушивал ее приказания. Было послеобеденное время. Главный евнух стоял поблизости, он, казалось, ничего не слышал, хотя слышал все, и взятка, которую ему дал Ган Ни, грела ему внутренний карман халата. Когда императрица говорила, то смотрела через широкий зал в двери, открытые в сад. Ночной ветер стих, воздух был свеж, очищенный песчаной бурей.

— Я больше не колеблюсь, — говорила императрица. — Я неумолима ко всем врагам. Я востребую обратно нашу землю. Я заберу ее обратно, какую бы цену ни пришлось заплатить.

— Ваше величество, — сказал Ган Ни, — впервые я чувствую надежду.

Это был высокий мужчина, в своих лучших годах, — ученый и конфуцианец.

— Каков будет ваш совет? — спросила императрица.

— Ваше величество, — сказал он, — принц Дуань и я часто говорили, о том, что мы скажем, если наш совет будет испрошен. Мы согласны, он и я, что должно использовать гнев китайцев против белых людей. Китайцы уже сходят с ума от ярости за отобранную у них землю, за золото, которое они платят в возмещение ущерба за священников, которых убивает толпа. Они создали тайные банды, поклявшиеся уничтожить врагов. Вот мой совет, который я смиренно предлагаю, ваше величество. Я не претендую на мудрость. Но поскольку банды уже существуют, то почему их не использовать? Пусть им тайно будет сообщено о вашем одобрении. Когда банды прибавятся к армиям, которые организовал Жун Лу, то кто сможет противостоять нам? Разве китайцы не станут пламеннейшими вашими сторонниками, Священная мать, когда узнают, что вы вместе с ними в борьбе против чужеземцев?

Императрица слушала и размышляла, и замысел казался ей хорошим. Она задала еще несколько вопросов, похвалила советника, а затем отослала его. Таким прекрасным было ее настроение от этой новой надежды, что, когда подошел Ли Лянь-инь, чтобы предложить свой совет, она не стала его бранить.

— Какой план может быть лучше, — сказал он, — Верховный советник — мудрый и осмотрительный человек.

— Это действительно так, — согласилась она.

Она поймала его косой лукавый взгляд, его глаза сузились на грубом лице..

— Да? — спросила она. Они видели друг друга насквозь, эти двое.

— Предупреждаю вас, ваше высочество, — сказал он. — Я думаю, что Жун Лу не одобрит этот план. — Он высунул язык и тронул свою верхнюю губу и опустил уголки рта.

Она улыбнулась его гримасе.

— Тогда даже я не буду его слушать, — сказала она…

Тем не менее через несколько дней она послала за Жун Лу, приготовившись порицать его за то, что, как ей донесли ее шпионы, он сделал.

— Ну что? — спросила она, когда он появился перед ней.

Час был поздний, и она не захотела ждать, пока он отужинает.

— Нет, сказала она, он может поесть потом.

— Что я сделал, ваше высочество? — осведомился Жун Лу.

Впервые она подумала, что он выглядит старым и усталым.

— Я слышала, что ты позволил иностранным послам увеличить свою стражу.

— Я был вынужден, — ответил он. — Кажется, у них тоже есть свои шпионы, которые донесли им, что вы, ваше высочество, послушали Ган Ни и намереваетесь одобрить банды китайских мятежников, цель которых, насколько я знаю — уничтожить иностранцев среди нас вплоть до последнего ребенка. Ваше величество, я сказал, что я не поверю, что вы могли одобрить такое безрассудство. И в самом деле, думаете ли вы, что даже вы можете сражаться против всего света? Мы должны вести переговоры, улаживать все, пока не сделаем наши войска достаточно сильными для победы.

— Я слышала, что люди бормотали проклятья, когда вошли иностранные войска, — сказала она. — А Ган Ни был в Цзянси, он говорит, что провинция готова сражаться с врагом. Он говорит, что в Наньчане он обнаружил, что городской голова арестовал нескольких мятежников, которые принадлежат к обществу боксеров^[4], но он, Ган Ни, приказал освободить их и доставил их ко мне, чтобы показать их силу. Он говорит, что у них есть волшебное средство, которое предохраняет от смерти. Даже когда в них стреляют из ружей, их тело не получает ранений.

Жун Л у с мукой выкрикнул:

— Ох, ваше высочество, можете ли вы верить в такую чепуху?

— Это ты проявляешь глупость, — возразила она. — Разве ты забыл, что под конец династии Хань люди тоже знали волшебство против ран и смерти. А Ган Ни говорит, что у него есть друзья, которые много лет назад видели такое же волшебство в провинции Шаньси. Говорю тебе, есть духи, которые помогают праведникам.

Жун Лу был вне себя. Он сорвал с головы шляпу и бросил ее на пол перед ней и, схватив свои волосы, вырвал две пряди.

— Я не забуду свое место, — сказал он сквозь зубы, — но ты все еще приходишься мне родственницей, той, которой я давно отдал свою жизнь. Конечно же, я имею право сказать, что ты дура. Несмотря на всю твою красоту и твою власть ты, даже ты, можешь быть дурой. Я предупреждаю тебя, что, если ты послушаешь эту каменную голову, Ган Ни, который не имеет знания о настоящем, а живет в тех веках, которые ныне уже мертвы, и если ты послушаешь главного евнуха и ему подобных, тогда я скажу, что ты уничтожаешь себя и вместе с собой всю династию. Ох, послушай меня, послушай меня…

Он сложил руки вместе, заклиная ее, и не отрываясь смотрел в лицо, которое он все еще обожал. Их глаза встретились и слились, он увидел, что ее воля дрогнула, и не осмелился говорить, чтобы не разрушить to, что он уже сделал.

Она заговорила слабым голосом:

— Я спросила принца Цина, что он думает, и он сказал, что, несомненно, отряды боксеров могут быть полезны.

— Один я осмеливаюсь говорить тебе правду, — сказал он. — Он сделал шаг вперед и засунул руки за пояс, чтобы не протянуть их к ней. — В твоем присутствии принц Цин не осмеливается говорить то, что он говорит мне наедине — что эти боксеры — самозванцы и обманщики, невежественные грабители, которые пытаются подняться к власти через твое одобрение. Но какой мужчина поклонится тебе так, как я?

Дата добавления: 2015-08-26