Часть 2 Цыси 17 страница

Когда Мать императрица услышала это, то пронзительно закричала, что не верит, и вызвала Ли Ляньиня и завопила на него, желая знать, правдива ли была эта история. Главный евнух мог лишь подтвердить слова лекаря и стукнулся головой об изразцовый пол.

Так закончилась короткая жизнь императора. Когда его дыхание остановилось и плоть остыла, Мать императрица отослала всех — принцев и министров, которые пришли засвидетельствовать смерть, евнухов и прислужников. Даже Алутэ была отослана.

— Уходи, — сказала она молодой вдове. — Оставь меня с моим сыном.

Взгляд, которым она посмотрела на молодую вдову, был не жесток, но холоден и полон отчаяния, как если бы горе матери намного превосходило горе жены.

Что оставалось Алутэ, кроме как подчиниться? Мать ее покойного повелителя была теперь ее повелительницей.

Когда все ушли, Мать императрица села рядом с сыном и долго размышляла над его жизнью и смертью. Она не лила слез, ведь она была одна, а ее горе должны видеть все. Она думала о себе, о тем, что теперь вновь стала высочайшей правительницей. Она смотрела на лицо сына, которого родила, красивое лицо молодого человека, гордое в смерти и спокойное. И когда она смотрела на него, лицо сына становилось моложе, она воображала, что стирались морщины, и вновь видела маленького мальчика, ребенка, которого обожала. К горлу подступили слезы, горячие, как пламя, а ее сердце, которое до этого мгновения оставалось холодным, затрепетало, превращаясь в живое человеческое сердце. Императрица зарыдала, слезы катились по ее щекам и падали на атласное покрывало. Она взяла мертвую руку сына обеими руками и гладила ее, приложив к своей щеке, как делала часто, когда он был маленьким. Из глубины ее сердца вырвались непонятные слова.

— Ох, дитя мое, почему я не позволила тебе ту иностранную игрушку, которая тебе так нравилась и которую ты так и не получил!

Ее горе внезапно, без всякой причины сосредоточилось на той злополучной игрушке, которую она не разрешила ему иметь много лет назад, и она плакала, забыв обо всем и оставаясь только матерью, чей единственный ребенок умер.

Ночью, глубокой ночью дверь открылась и вошел мужчина. Она, склоненная над кроватью и все еще плачущая, не слышала шагов. Ош очнулась, когда ее схватили за плечи и с силой подняли на ноги.

Она повернула голову и увидела его лицо.

— Ты, — прошептала она.

— Я, — сказав Жун Лу. — Я ждал за дверьми последние три часа. Почему ты медлишь? Все кланы пришли в движение, надеясь посадить к рассвету на трон своего наследника, прежде чем народ узнает, что император умер. Ты должна действовать первой.

В одно мгновение она приглушила свое сердце и очистила ум, чтобы вспомнить план, который давно приготовила для рокового часа.

— Старшему сыну моей сестры три года, — сказала она. — И я выбираю его наследником. Его отец — седьмой брат моего покойного господина.

Жун Лу прямо смотрел ей в глаза. Они были смертельно черными на ее бледном лице, но бесстрашном, и ее губы были тверды.

— Твоя красота пугает, — голос его звучал странно и удивленно. — В опасности ты становишься еще более красивой. В тебе таится волшебство…

Она подняла голову, печальные губы приоткрылись, а взгляд трагических глаз стал мягким.

— Говори, — сказала она. — О, любимый, говори!

Он покачал головой и нежно взял ее руку. Стоя бок о бок, они смотрели вниз на огромную кровать, на которой лежал мертвый император, и руки их соединились. По его руке она чувствовала, как дрожит он весь, его трясло против его воли, и она повернулась к нему.

— О, любимый, — прошептала она. — Он наш…

— Тихо, — сказал Жун Лу. — Мы не можем сказать и слова о том, что было в прошлом. Стены дворцов имеют уши…

Они не должны были говорить, и никогда они не смогут говорить. После долгого безмолвного мгновения они разжали руки, он отступил назад и поклонился. Она снова была императрицей, а он ее подданный.

— Ваше высочество, — сказал Жун Лу тихо, чтобы не услышали стены, — немедленно идите и возьмите ребенка. Предвидя этот миг, я от вашего имени призвал войска, которые уже стоят у городских ворот. Никто об этом не знает. Копыта лошадей обернуты, чтобы не было слышно цоканья, а воины держат во рту деревянные мундштуки, чтобы не вырвалось неосторожное слово. К восходу солнца ребенок будет у вас во дворце, а верные вам солдаты заполнят улицы города. Кто тогда осмелится оспаривать ваше правление?

Сильное сердце встретилось с сильным сердцем. Двое в согласии, освященном их тайной любовью, снова расстались, уйдя добиваться общей цели. Жун Лу ушел, и следом за ним императрица оставила спальню покойного. За дверью ее ждал главный евнух, и когда она вышла, он последовал за ней, а с ним младшие евнухи и фрейлины, которые были верны ей. Никто не спрашивал, почему Жун Лу вошел в ворота Запретного города, куда после наступления ночи не мог входить ни один мужчина. В эту страшную ночь смятения никто не задавал вопросов.

Императрица действовала быстро, следуя своей воле.

— Вызови мне паланкин, — приказала она Ли Ляньиню. — Пусть никто не издает ни звука, и прикажи носильщикам обернуть ноги тканью.

Через несколько минут она, застегнув плащ и не говоря ни слова ни обряжающей, ни фрейлинам, прошла мимо них, поднялась в паланкин и опустила занавески. Позади дворца были открыты тайные ворота, и главный евнух пошел впереди, чтобы проверять темные и безлюдные улицы. Весь день падал снег и теперь лежал, глубокий, на булыжной мостовой, приглушая каждый шаг. Так они дошли до дворца принца Чуня. Носильщики опустили паланкин, главный евнух постучал в ворота и, зажав рот вскрикнувшего привратника рукой, вошел внутрь. За ним прошла Мать императрица в развевающихся одеждах, и через многочисленные дворы они проследовали в дом. Все спали, кроме сторожа, который с благоговейным трепетом пропустил Мать императрицу.

Главный евнух разбудил принца и его супругу, те вышли с испуганными лицами, в спешке натянутых одеждах и упали перед императрицей на колени, выражая почтение.

Мать императрица сказала:

— Сестра, у меня нет времени говорить тебе что-либо, кроме того, что мой сын умер… Дай мне твоего сына, чтобы он стал наследником.

Принц Чунь вскричал:

— О, ваше величество, прошу вас не забирать ребенка ради такой судьбы…

— Как ты осмеливаешься говорить так? — возмутилась Мать императрица. — Есть ли более великая судьба, чем быть императором?

— О, несчастный я, — ответил принц Чунь. — Я, отец, должен буду кланяться каждый день моему собственному сыну! Поколения смешаются из-за меня, и Небо накажет мой дом.

Он плакал, он бился головой об изразцовый пол столь усердно, что по лбу его потекла кровь и он упал в обморок.

Однако Мать императрица ни на кого не обращала внимания. Она оттолкнула принца и сестру, быстро прошла в детскую комнату и наклонилась над кроваткой ребенка. Она подняла его, завернула в одеяла. Малыш спал и хотя похныкал немного, но не проснулся. Так она его и унесла.

Но сестра побежала за ней и схватила ее за конец развевающегося рукава.

— Мальчик будет плакать, когда проснется в незнакомом месте, — уговаривала она. — Позволь мне пойти с ним и остаться по крайней мере на несколько дней.

— Иди за мной, — бросила Мать императрица через плечо, — но не останавливай меня. Я должна доставить его во дворец до рассвета.

Так она и сделала. Ночь прошла. Когда взошло солнце и храмовые священники ударили в медные барабаны, призывая к утренней молитве, придворные глашатаи пошли повсюду, извещая о смерти императора и не переводя дыхания выкрикивая, что на троне Дракона уже восседает новый император.

В огромной детской комнате маленький император вопил от страха. Даже его мать не могла успокоить его, хотя постоянно держала на руках. Всякий раз, когда ребенок поднимал голову от ее груди, он видел резных позолоченных драконов на высоких балках над головой и вновь кричал, охваченный ужасом, но не смотреть на драконов не мог.

По прошествии двух дней его мать послала евнуха к Матери императрице, чтобы сообщить, что ребенок доплакался до того, что заболел.

— Пусть плачет, — ответила Мать императрица. Она работала в библиотеке над планами дворца и даже не повернула головы. — Пусть он скорее поймет, что не добьется ничего, что хочет, плачем, хотя он и император.

Не поднимая головы, она продолжала работать, пока не погас свет того снежного дня. Когда уже ничего не было видно, она отложила кисть и долгое время сидела в раздумьях. Затем сделала знак евнуху-прислужнику.

— Позови мне супругу, — сказала она, — и вели ей прийти одной.

Евнух побежал, чтобы показать свое усердие, и уже через несколько минут с ним пришла Алутэ и опустилась на колени в почтении. Мать императрица отослала рукой евнуха и велела молодой вдове подняться с колен и сесть на резной стул рядом. Некоторое время она разглядывала молодую понурую фигуру в траурных одеждах из белого холста.

— Ты не ела, — сказала она наконец.

— Почтенная прародительница, я не могу есть, — сказала Алутэ.

— Тебе в жизни ничего не осталось, — сказала императрица.

— Ничего, почтенная прародительница, — сказала Алутэ.

— И ничего не будет, — продолжала Мать императрица, — и поэтому если бы я была на твоем месте, то я бы последовала за своим господином туда, где он сейчас находится.

При этих ее словах Алутэ подняла склоненную голову и пристально посмотрела на суровую красивую женщину, которая спокойно сидела на троноподобном стуле. Она медленно встала и вновь упала на колени.

— Умоляю, дайте мне позволение умереть, — прошептала она.

— У тебя есть мое позволение, — сказала Мать императрица.

Еще одним долгим взглядом обменялись эти две женщины, а затем Алутэ поднялась и прошла к открытой двери — печальное юное привидение, и евнух закрыл за ней дверь.

Мать императрица сидела неподвижно как мраморная, но вот она хлопнула в ладоши, чтобы вызвать евнуха.

— Зажги все фонари, — приказала она. — Мне надо работать.

И она снова взялась за кисточку. Ночь становилась все темнее, а она обмакивала кисточку в краски, разложенные на столе, и довершала свой план. Затем она отложила кисть и посмотрела огромный свиток. Дворцы ее грез поднимались вокруг широкого озера, а между ними цвели парки, и мраморные мосты пересекали ручьи, питавшие озеро. Она улыбнулась, созерцая эту прекрасную картину, и после долгого раздумья внезапно снова взяла кисточку. Она обмакнула ее в самую яркую краску, и на горе за дворцами появилась пагода, высокая и прекрасная с небесно-голубыми фарфоровыми стенами и золотыми крышами.

Глубокой ночью у дверей ее спальни кашлянул главный евнух. Императрица поднялась с кровати и беззвучно подошла к двери. Евнух произнес:

— Алутэ больше нет.

— Как она умерла? — спросила Мать императрица.

— Она проглотила опиум, — ответил он.

Их глаза обменялись долгим тайным взглядом.

— Я рада, что ей не было больно, — сказала Мать императрица.

Дата добавления: 2015-08-26