О Дикой Степи, таинственных умениях и странных союзах.

Дело оборачивалось скверно.

- Вот тут-то нам и конец придет, братья… - положил ладонь на рукоять сабли-карабели Старый. – Осоку подпалят, и все, как кабанчики поджаримся…

Опытный воин отлично понимал, что не дадут его малому отряду вырваться. Не пронестись лавой раскидистой, роняя метелки весенних цветов, что делают степь подобной ковру персидскому. А всему виной невезение, жадность, да нахальство глупое. В степи нет ничего ценнее коня, это каждый знает. Даже распоследняя шелудивая животина стоит немало монет, потому как пеший посреди Дикого Поля – считай, калека. За доброго коня хорошо взять можно, вот и не переводится молодецкий промысел. Но и опасное это занятие, если за конями теми погоня пойдет. Жадные татары. Не убыло бы их богатства, от одного табуна. И хан у них, собака, и вера басурманская!

Вот так, позарились на коняшек, да и попали как кур в ощип. Степь, она только в песнях гладкая да привольная. На деле, в ней хватает оврагов, болотец и болотищ, холмов и курганов, да рощиц разных вперемешку с кустарником. Если кони устали, а на плечах висит погоня – легко заскочить в такое местечко, откуда потом только ползком и выберешься. Или вынесут.

Казаки и заскочили. Теперь пойти на прорыв конной лавой, пусть и малою – было никак не возможно - кони ноги переломают. Оставалось принять бой пешими и сложить головы. Кураж и боевая сноровка – дело великое и чудеса творит, но не когда на одного казака по десятку татар.

- А если? - горячился Астай, из адыгов который, что прибился к куреню два лета тому назад. – Нэ для того мы их рэзали, чтоб сгореть! Сабли есть, пистолеты есть, ружья есть! Рванем, да?! Кто успел – джигит, кто нэт – мертвый джигит!

- Нет, - отрезал Старый. - Ждем. Пока ветра нет, татарва не рискнет, а там, если промысел Божий на то будет, и дождь пойдет.… А за дождем – туман, а за туманом…

- Бабы с сиськами! И горилки таз! – засмеялся в голос кто-то из молодых.

Старый тоже ухмыльнулся в усы. Пока про баб помнят – живые.

- Эй, шайтанье отродье, не стреляй! – заорал дюжий татарин в потрепанном малахае, вздернутом на затылок. – Разговор есть! И, видно, нисколько не боясь засевших в невеликом болотце казаков, огрел игреневего коника нагайкой, ускоряя его рысь.

- Поговорим? – задумчиво качнул тяжелый пистоль куренной. – Или того? – И, решившись, положил его на кочку. – Ежели что, Антоха Бобер старшой, за ним Василь, а там, как Бог положит.

Не торопясь, раздвинул острые стебли, и пошел навстречу татарину, спрыгнувшему с коня, и машущему обеими руками, что мол, неоружный, как положено. Вражина был низкий, кривоногий, но кряжистый, с маленькими умными глазками, сверкающими как острие бебута.

- Ну и чего морда твоя басурманская хочет? - тяжелый взгляд Старого поймал глаза врага и, после недолгой безмолвной борьбы, переборол, словно переломив об колено сухую ветку чужой воли. Басурманин чуть побледнел и даже отступил на четверть шага. Но он был хорошим воином и справился с мгновенной слабостью.

- Да вот, безродные кяфиры, к вам разговор есть, - стряхнул оцепенение крымчак и продолжил. Он говорил чисто, будто русский был для него родным. Впрочем, татарва по-своему только с отцом говорит, это все знают... – Нас две сотни здесь, и еще две подойдут к вечеру. А вас сколько? Десятка два?

- Четырнадцать, – усмехнулся Старый, оценив ответ. - Что, от страха глаза велики? И не бреши про две сотни. Считать с детства приучены. Без малого, сотня. Зачем врешь-то?

- Шайтан попутал, – ощерился переговорщик, разводя руками. – Ну, сколько есть, все наши. А твои все тут и останутся. Как бы глаза не отводили. И ты это знаешь.

Татарин умолк, внимательно глядя в лицо Старому.

- Положим, знаю, - неспешно протянул тот, как бы приглашая продолжить интересные речи.

- Но всякое случается, - негромко проговорил басурманин. – Можно все правильно решить. Чтобы всем хорошо стало. И вам, и нам. И Христу, и Аллаху, и…

- В чем вопрос? – отрывисто спросил Старый, смиряя биение сердца, почуявшего надежду.

- Птица летит по небу. Это закон неба, - неспешно, со значением произнес татарин. – Рыба плавает в воде. Это закон реки. Так должно быть.

- Короче говори, по делу.

- А я и говорю. Всему свое место. А вот что делают полсотни крылатых гусар в Диком Поле? – татарин прищурился, от чего его и без того узкие глаза превратились в две черные черточки. – Им тут совсем не место, как думаешь? Крылачи хороши в коронных землях, где для их зверей, по злой шутке Иблиса, обозванных конями, есть прокорм. Да и не пойдет полурота в Дикое Поле. Нечего им тут делать.

- Поклажа, небось, еще есть при них? – спросил Старый, напряженно хмурясь.

- И Поклажа есть, - подтвердил переговорщик и неуловимо изменился, словно сбросил незримую маску шута-затейника. – А еще среди них несколько разряженных как петухи фрягов. Так что в кошелях там точно не медяки.

- Тогда позволь и вопрос к тебе, морда басурманская.

- Повторяешься, шакал!

- Да и ты тоже.

Два воина, низенький и высокий, громко засмеялись, с некоторым даже облегчением, будто почувствовав, как отошла чуть в сторонку смертная тень, которая почти уж накрыла обоих. Показалось даже, что не вожаки двух стай сошлись в готовности друг другу глотки рвать до последнего, а два приятеля давешних встретились на пирушке, да времена былые вспоминают. Оба были достаточно умны и опытны, чтобы понять друг друга с полунамека.

- Ну, так? - подбоченился казак. – Время идет, а кони у ляхов быстрые. Что такого может быть в нас, чтобы не только в живых оставить, но и взять в долю…

- А ты, как будто, настолько глуп, что не понял?

Старый не ответил. Лишь улыбнулся будто кот, обожравшийся ворованной сметаны.

- Такие дела, хлопцы. – Старый задумчиво потянул горький дымок «носогрейки». – Татарин предлагает здобыч пополам делить.

В стороне тихо переговаривались татары на своем языке, что-то тихо лязгало и вжикало – кажется, саблю точили. Кто-то тихонько пел, и грустный напев струился над пряными степными травами, приглашая ко сну. Но казаки не спали, были дела поважнее.

- Пополам? – недоверчиво переспросил Антоха Бобер, ероша волосы, и так светлые от природы, да еще и выгоревшие добела под беспощадным степным солнцем. – Не бывает так. Нас четырнадцать, их, без малого, сотня. Не бывает такого раскладу.

- А за такой хороший расклад тебя благодарить надо, козаче, - вдруг усмехнулся в сивые усы Старый. – Это они про тебя прознали.

- Бесовы дети, - мрачно буркнул Бобер, чуть изменившись в лице. – И откуда только?..

- То ж татарва, - заметил Старый, пуская струйку дыма в ночное небо с огромными звездами – как будто в небесный свод повколачивали гвозди с серебреными шляпками. - Басурманы шибко много чего знают. И кто я такой, и кто ты такой, и что за курва под гетманом нашим по ночам лежит. Еще они знают, что непростые люди фряги эти. Простые через степь не пойдут, дурных нема. А с непростыми кто ж лучше тебя управиться сможет, а?

- Тоже верно… - Снова почесал затылок казак. – А здобыч какой, что с той половины выйдет?

- Эвона, ты как, еще исподнее не снял, а уже корешком примеряешься, – засмеялся Старый. – Хороший. На всех хватит. Да и внукам перепасть может…

* * *

Барон печалился.

Говорят, что нет жизни страшнее, чем в далекой заморской стране, что лежит под рукой Испанского короля. Там, дескать, жуки размером с крысу, муравьи могут обглодать быка, змеи отправляют на тот свет одним укусом, а сырость такая, что одежда истлевает прямо на теле. А то и вместе с телом.

Может быть. Кто знает...

Но если там и в самом деле так ужасно, то здесь, наверняка, лишь самую малость получше. Ни один добропорядочный человек не будет жить в этих местах! Голая, как тонзура монаха, степь. Днем солнце прокаливает все как на хорошей сковородке, а ночью без теплого одеяла можно замерзнуть насмерть. Пыль и сухая трава, от которой все тело зудит так, что нет покоя даже ночью. Еда, от которой выворачивает наизнанку, и пойло, которое могут хлебать лишь свиньи.

Но хуже всего - люди! Если эти создания можно именовать людьми. Мерзкие и наглые порождения крыс и тараканов! Даже те, кого отрядили в конвой, тщательно отобрав наиболее пристойных, были схожи более с обезьянами. Обезьяны с замашками бандитов и карманников, хоть и искренне считали себя благородными. Грязные польские свиньи, не знакомые с куртуазностью… И как же ошибается Ватикан, считая вчерашних голозадых язычников, ровней истинным католикам!

Лишь воля Империи могла заставить его, барона фон Белов, покинуть родовой замок и прекрасную Австрию, чтобы, уподобившись кочевнику, скакать теперь по этой забытой Богом степи в окружении кучки земляков и полусотни негодяев, лишь волею Рока и чьей-то глупостью, ставших дворянами. Впрочем, и одной лишь имперской воли оказалось бы недостаточно, к ней прибавился карточный долг в полтысячи талеров. Империя обменяла долг чести на знание бароном московитского языка, доставшееся от предков. И сверху добавила немного звонкой монеты. Будем честными до конца, хотя бы между собой.

- Ну что, как тебе груз? - авангард ушел вперед на пару лучных перестрелов от основного отряда. Можно было перекинуться парой слов, не боясь, что они достигнут ушей «груза», непривычного к такому обращению.

- Матка Бозка Ченстохова! - плюнул гусар, метко попав точнехонько в метелку ковыля, затрясшуюся от удара. – Давно не видел подобной сволоты! То им не то, это им не так. То седалище нежное свое до кости сотрет, то, видите ли, в котле муха плавает! Богородицей клянусь, еще пару раз, и в морду кому дам! И какому обезумевшему вылупку пришло в голову, тащить их через украйны?! Не проще ли бы было морем отправить, а не через степь, где на нас каждая собака саблю точит?! Точно говорю, сейчас пойду и вызову этого немака на двобой. И запорю его, как свинью, к бесовой бабушке!

- И этим получишь кучу неприятностей, – ротмистр был невозмутим. Его, казалось, даже забавляло негодование товарища. – А Вишневецкие не поглядят, что ты шляхтич. Сорвешь магнатам такое выгодное дельце - враз смахнут голову. И не будет больше у меня такого замечательного друга Войтека, и никто не будет злобно брызгать ядом, болтаясь по Степи в соседнем седле.

- Рокош[10] объявлю! – буркнул Войтек, не на шутку обидевшись. – Юзек, тебе бы все в смех обратить.

- Ты и так станешь посмешищем на всю Посполиту, если посмеешь проткнуть сего дворянина, - рассудительно продолжил ротмистр, будто и не слышал запальчивого обещания. - Когда маеток твой спалят, а самого окунут в смолу и перья. А потом ткнут под ребро ножом. Ведь голову рубить столь замечательному петуху, рука ни у кого не поднимется.

Войтек сгорбился в седле и пробормотал под нос несколько коротких и очень выразительных слов, из тех, какие не вставляют в рыцарские романы. Но которые прекрасно известны тому, кто живет с меча.

- Лучше плюнь ихнему главному в котелок, – неожиданно посоветовал командир. – Злодеяние будет как раз под стать шляхтичу, с длинной вереницей благородных предков в родословной. А насчёт смеха – ну так, если все испытания, Господом нам посылаемые, встречать со злобой, то желчь скоро кончится. И помрешь в корчах. Лучше не злись, а стрельни-ка, во-о-н в тот куст. Вдруг там сидит кто и уши вострит на разговор двух шляхтичей.

Выстрел всколыхнул тревожно отряд, ясновельможному пану Юзеку пришлось пришпоривать коня, и скакать успокаивать барона, объясняя, что никто на них не напал, а стреляли – так ведь любой дворянин имеет право тешиться так как возжелает, не правда ли?

* * *

Бобренко, оставив сбродный отряд еще за полночь, ушел в балочку, укрывшись от любопытных звезд под завесой спутанных корней. Немного погодя, оттуда донесся тихий голос, произносящий слова вроде бы и знакомые, но сложенные совсем непривычным образом. Вроде и смысл какой-то есть, и все равно не понять ничего. Впрочем, дураков, чтобы подкрадываться и подслушивать, все равно не оказалось. Стукнуло огниво, горький дым сгоревшего чернобыля смешался с кислотой пороховой гари, сизой струйкой растекся по земле.

Ближе к утру характерник, сиречь колдун, с трудом выбрался из балки. Такие действа всегда выматывали сильнее хорошего боя. Вроде и сила в членах сохранилась, но двигаются они, как будто к каждой руке и ноге привязано по колоде – не поднимешь. Но устал он вовсе не зря. На степь лег туман, густой настолько, что можно на куски рубить отточенной саблей – чисто творог, а не туман. Под таким пологом не только пластун - запорожец, но последний крымчак проползти может куда угодно.

Ляхов брать порешили, как заведено обычно было — за полчаса до первых солнечных лучей. Сначала по-тихому упокоить полусонных дозорных. После взять в ножи разоспавшихся под утро поляков, залив кровушкою богатые палатки гусарии…

Тихо прошло, как завсегда и бывало, дай Бог, не в последний раз. Что может сотворить сотня с лишком ножей в крепких, привычных к убийству руках - пояснять смысла нету. Только вот не вовремя ротмистр проснулся, почуяв дупой старого вояки неладное. Хватанул карабелю и начал, не глядя, полосовать, да так ловко, что сумел в тесноте да темноте насмерть положить двух татар и казака, и еще стольких же поранил.

Антоха никогда не любил вкус человеческой крови. Тяжелая она, на нос давит очень, а языком будто медный подсвешник лизал. Из разорванного горла крови обычно бывает не просто много, а очень много. Но по-другому было не взять лихого ростмистра. Только серой змеей поднырнуть под беспощадный клинок, толкнуть грудью, ударить клыками с размаху. И отскочить в сторону от разлетистой карминовой струи.

- Ну, поздорову тебе, гость залетный, в шелк-злато разряженный! - Старый сидел посреди палатки, на барабане, ласково поглаживая взором валяющегося в ногах австрийца. – По-человечески баять можешь? Или шомпол в зад загнать холодным концом вперед? Холодным, чтобы накаленный снаружи остался, и никто вытащить не смог, – сразу же пояснил он сидящему тут же мурзе. Тот только с одобрением языком прицокнул, враз оценив полет казацкой мысли. – Ну, это так, чтобы мысли прояснить. Обычно сразу голосить начинают и песни петь по-нашему.

- Не думаю, что это так уж необходимо, – подал вдруг голос связанный барон, неожиданно спокойно и разумно, на самом настоящем человеческом языке. – Слава Богу, и моим достопочтенным предкам, я неплохо понимаю ваши детские угрозы и без толмача.

- Ну, за такое самое время Богородице хвалу возносить! А то бумаг при тебе многое множество, – продолжил есаул, поигрывая кинжалом. – И написаны они всякими буквицами непотребными, наверное, даже богопротивными. Шифры ваши поганые разбирать нам не с руки, сам понимать должен. Шомпол проще загнать. Ну, или лучинками побаловаться с пыпыркой твоей. Берешь, значица, пыпырку посильнее, лучинку унутря запихиваешь, а после поджигаешь помалу…

- Повторюсь снова, – барон упорно старался принять хотя бы чуточку более удобное положение, стойко претерпевая подножки Бобренко, губящие все начинания на корню. – Не стоит применять пытки к тому, кто и так готов сотрудничать. Если бы ваши головорезы были хоть немного внимательнее, то проверили бы не только карманы, но и подкладку. И нашли бы там много интересного. Не для всех, – последнее барон отчетливо выделил голосом.

Есаул покосился на мурзу, тот что-то рявкнул на своем. Прочие татары вмиг выскочили прочь.

- Антоха, останься, – остановил Старый Бобренко. – Ты же, вроде как правду ото лжи отличить можешь?

- Чего там отличать-то? – удивился тот. – Оно ж видно сразу. А начнет кругами вилять, так обернусь, да яйцы отгрызу.

Барон, хоть и оказался мужиком не робким, все ж таки сбледнул с лица при этих словах. Огромное мохнатое чудовище грозилось никогда не выветриться из памяти и обещало приходить во сны каждую ночь. Если они еще будут, эти сны.

- К чему ложь в делах благородных дворян? К тому же, если есть возможность оставить довольными всех, – аристократ, хоть по-прежнему был перевязан веревками с ног до головы, уже не казался разряженным горделивым петухом. - Надеюсь, все знают, что ныне происходит в Европе?

- Наслышаны, – кивнул Старый, затем, чуть помедлив, дернули головами и мурза с Бобренком.

- Вот и замечательно! Тогда сразу перейдем к делу, ради которого я оказался среди столь прекрасного общества и в столь отличном положении.

- Развяжи, – скомандовал Антохе Старый, поняв намек. – Да приглядуй. Оне, как прижмут, на глупости всякие сподобиться могут. Арыстократы...

Мурза скривился неодобрительно, но смолчал. Вжикнул нож, и немец, разминая затекшие конечности, уселся прямо на пол, застеленный ковром, почти в лужу крови. Сцапал со столика письменный нож, делая вид, что не заметил, как одновременно легли на рукояти сабель руки всех трех вооруженных. Чиркнул по подкладке камзола, выудив наружу сверток, укрытый для сохранности в дивно тонкий кожаный футляр.

- Надеюсь, вам знакома латынь? – вопросительно посмотрел на окружающих барон, расправляя, норовящий свернутся пергамент.

- Не разумеем, - сумрачно сказал есаул.

- Если нет, то могу пересказать смысл послания моего отправителя, - продолжил фон Белов. - Его Величество отправил меня в сей дики… э-э-э… далекий край, чтобы набрать в Варшаве воинов для войны с проклятыми еретиками. Вот только вижу, что в Вене не знают, кто на самом деле, хозяин в Диком Поле.

Старый с мурзой ревниво переглянулись.

- Империи нужны солдаты, - неожиданно повернул разговор барон так, что все навострили уши. – Самые лучшие. И я, барон фон Белов, от лица Священной Римской Империи, предлагаю вам, господа, поучаствовать в войне. Конечно, совсем не бесплатно. Как насчет ста талеров в год командиру? И по пяти для простых солдат?

Есаул и мурза уставились на Бобренко, с молчаливым вопросом в очах. Тот долго-долго глядел в лицо фрягу, щурясь и безмолвно шевеля губами.

- Правду говорит, - вымолвил он, наконец. – Лжи не чую.

- Черти полосатые, тринадевять сбоку вперехлест! - довольно выругался Старый и хлопнул по плечу татарина. – А ты, морда басурманская, всех зарезать хотел! Ты гляди, какие песни запел орел наш! Не будь я осавул Павло Носковский, но из этого выйдет гарнесеньке дило! Антоха, нехай хлопцы выступать собираются. На Сечь вертаемся, там будет с кем перетолковать насчет ста талеров и пяти. Да, кликни-ка, джуру моего, чтобы сапоги нашел какие. Негоже благодетелю нашему, босыми ножками по земельке сырой ходить. Простудится еще, ненароком…

- Благодарю, - церемонно произнес барон. – Думаю, если приложить самую малость усилий, можно обнаружить и мои собственные.

- Тоже дело, - согласился есаул. - Кульдже, ты с нами? – обернулся он к молчащему мурзе.

Тот тяжело вздохнул и сожалеюще руками развел.

- Прости, друг, но сомневаюсь, что Курултай одобрит такой поход. У нас мир сейчас. Хотя, до ушей хана будет донесено все услышанное. А там, всякое повернутся может. Кысмет, однако…

Татарин посмотрел прямо в глаза Бобренко, да так пронзительно, что на того будто кадку ледяной воды втихаря перевернули. В узких глазках мурзы таилось знание. Кульдже двинул челюстью, почти уж было собрался что-то сказать Антохе, но смолчал. Лишь вздохнул печально, будто ведал что-то безрадостное.

Дата добавления: 2015-08-26