Природа деструкционизма 5 страница

2. Насилие и власть

Понимание частной собственности как привилегии владельцев есть наследие прежних периодов истории собственности. Всякая собственность основывается на изначальном захвате бесхозных благ. История собственности прошла через период, когда правилом было насильственное изгнание старых собственников. Можно с уверенностью утверждать, что всякая земельная собственность имеет источником насильственное присвоение. Но все это, конечно, уже никак не характерно для капиталистического общественного порядка, где собственность переходит из рук в руки только в процессе рыночной конкуренции. Поскольку либеральные принципы нигде, по крайней мере в Европе, не были проведены в жизнь во всей полноте, и везде, особенно в области земельной собственности, осталось немало следов отношений насилия, то все еще держится традиция феодальных владык: "Ich Lieg und besitze" {"Я <здесь> расположился и владею <этим>" -- нем. }. Критика в адрес прав собственности насильственно подавляется. Такую политику немецкие юнкера ведут против социал-демократии -- известно, с каким успехом. [Юнкер заинтересован не в частной собственности как возможности распоряжаться средствами производства, но скорее в сохранении права на определенный доход. Поэтому так легко оказалось привлечь его политикой государственного социализма, который гарантирует ему привилегированный доход.]

Приверженцы этого направления не могут в оправдание частной собственности на средства производства сказать ничего, кроме того, что она будет поддерживаться силой. Право сильного есть единственное право, которое они могут реализовать. Они горды своими потенциями физического насилия, полагаются на вооружение и считают, что вправе пренебрегать любыми другими аргументами. Только когда земля начинает дрожать под их ногами, они обращаются к другому аргументу, ссылаются на установленные права собственности. Ущемление их собственности становится беззаконием, которого нельзя допустить. Не стоит тратить слов, чтобы показать слабость такой позиции в борьбе с движением, которое хочет создать новое право. Нельзя изменить общественное мнение, если оно осуждает собственность. С ужасом осознают это землевладельцы и в горе обращаются к церкви с поразительным требованием: пусть церковь поддерживает в misera plebs { misera plebs -- жалкий народ, нищий люд (лат.); крылатое выражение, восходящее к Горацию} дух скромности и покорности, сражается с завистливостью и обращает взгляд неимущих от земных благ к благам небесным. [Так, например, смотрел на вещи Бисмарк. См. его речь в Ландтаге 15 июня 1847 г.: Furst Bismarcks Reden, Herg. v. Stem, 1 Bd., S. 24.] Христианство следует сохранять, чтобы люди не стали завистливыми. Но ведь это обращенное к церкви требование чудовищно. От нее требуют, чтобы она обслуживала интересы немногих привилегированных лиц, интересы которых признаны вредными для общества. Легко понять, почему истинные слуги церкви восстали против этого наглого требования, а ее враги использовали этот взгляд на функции церкви как оружие в освободительной войне против религии. Удивительно, что церковные противники либерализма, силясь представить социализм как дитя либерализма, свободной школы и атеизма, использовали тот же подход, что и при защите существующих отношений собственности. Иезуит Катрейн { Катрейн Виктор (1845--1931) -- философ и этик, швейцарец по происхождению, профессор иезуитской высшей школы в Нидерландах} говорит: "Если предположить, что все заканчивается этой земной жизнью, что судьба человека не отличается от судьбы других валяющихся в грязи млекопитающих, кто тогда сможет потребовать от бедных и униженных, вся жизнь которых представляет собой постоянную борьбу за существование, чтобы они несли свою тяжкую судьбу терпеливо и смиренно, тогда как другие наряжаются в шелка и бархат, имеют сытную и изобильную пищу? Разве в сердце рабочего не живет стремление к полному счастью? Если у него отнята вся надежда на лучший потусторонний мир, как можно отвратить его от поисков счастья на земле, от настоятельного требования своей доли в земном богатстве? Разве он не такой же человек, как наниматель? Почему некоторые обречены на бедность и нужду, при том, что другие живут в изобилии, когда нет причин, по которым блага этого мира должны принадлежать одним, а не другим? Если атеистическо-натуралистическая точка зрения оправдана, тогда оправданы и утверждения социализма: земные блага и счастье должны быть распределены как можно более поровну; неверно, когда одни ведут праздную жизнь в дворцах, а другие бедствуют в жалких клетушках и на чердаках и при всех отчаянных усилиях едва могут обеспечить себя хлебом насущным" [Cathrein, Der Sozialismus, 12 und 13 Aufl., Freiburg, 1920, S. 347 ff.]. Если предположить, что все так и есть, как воображает Катрейн, -- что частная собственность есть привилегия собственников, что бедность одних пропорциональна богатству других, что одни беднеют по мере того, как другие богатеют, что одни голодают, поскольку другие пируют, что одни прозябают в жалких комнатушках потому, что другие роскошествуют во дворцах, -- то, как же можно верить, что дело церкви поддерживать такие условия? Как ни толкуй социальное учение церкви, нельзя предположить, чтобы ее создатель или его ученики одобрили бы использование ее для сохранения несправедливых общественных установлении, которые столь явно неблагоприятны для большей части человечества. Христианство давно исчезло бы с лица земли, если бы оно было именно таким, каким его ошибочно представляют вместе со злейшими его врагами Бисмарк и Катрейн: охранителем социальных установлений, наносящих ущерб массам.

Социалистическую идею нельзя победить ни насилием, ни авторитетом, поскольку, и то, и другое на стороне социализма, а не его противников. Если сегодня пустить в ход пушки и пулеметы, они окажутся на стороне социализма и синдикализма, а не против него. Ведь большая часть наших современников захвачены духом социализма или синдикализма. Массы не верят в капитализм.

3. Битва идей

Ошибочно думать, что неудача уже осуществившихся социалистических экспериментов может помочь в преодолении социализма. Факты сами по себе ничего не доказывают и не опровергают. Все определяется истолкованием и объяснением фактов, идеями и теориями.

Человек, тяготеющий к социализму, будет по-прежнему объяснять все зло мира частной собственностью и искать спасения в социализме. Неудачи русского большевизма социалисты объясняют чем угодно, только не свойствами самой системы. С социалистической точки зрения один капитализм ответствен за то, что нищета этого мира оказалась столь устойчивой. Социалисты видят только то, что хотят видеть, и слепы ко всему, что противоречит их теории.

Только идеи могут одолеть другие идеи, и только идеи капитализма и либерализма могут одолеть идеи социализма. Решение может быть найдено только в битве идей.

Либерализм и капитализм обращаются к холодному, уравновешенному уму. Они пользуются строгой логикой, избегая эмоций. Социализм, напротив, работает на эмоциях, пытается разрушить логические построения призывом к личной заинтересованности и заглушить голос разума апелляцией к примитивным инстинктам.

Даже по отношению к тем немногим, кто интеллектуально развит, кто способен к независимому рассуждению, это дает социализму преимущества. Для других же, для массы тех, кто не способен мыслить, позиция социалистов кажется несокрушимой. Оратор, раздувающий страсти толпы, считается более умелым, чем тот, кто обращается к ее разуму. Потому-то перспективы либерализма в этом противостоянии кажутся очень скверными.

Такой пессимистический взгляд на мир совершенно ошибочен. Он неверно оценивает влияние, которое может оказать на массы разумное и спокойное рассуждение. Он также сильно преувеличивает роль самих масс и соответственно элементов массовой психологии в создании и утверждении господствующих идей эпохи.

Массы действительно не способны мыслить. Но по этой причине они следуют за теми, кто мыслить способен. Интеллектуальное руководство принадлежит тем немногим, кто мыслит. Сначала их влияние распространяется на малый круг тех, кто способен понять и воспринять мысль других; через этих посредников идеи достигают масс и здесь кристаллизуются в общественное мнение своего времени. Социализм стал господствующей идеей эпохи не потому, что сначала массы продумали мысль о социализации средств производства, а затем передали ее интеллектуально более развитым классам. Такого не утверждает даже исторический материализм, это обиталище призраков в выдуманной романтизмом "народной душе", и историческая правовая школа. Психика масс сама по себе никогда не порождала ничего, кроме массовых преступлений, разрушений и погромов [MacIver, Community, London, 1924, Р. 79 ff.]. По своим результатам идея социализма, конечно, есть не что иное, как разрушение, но все-таки это идея. Она должна быть додумана до конца, а на это способны только самостоятельные мыслители. Подобно любой другой крупной идее она пришла к массам только через посредничество интеллектуалов среднего класса. Народные массы не были изначально социалистичными -- даже сегодня они склонны скорее к аграрному социализму и синдикализму. {Под аграрным социализмом подразумевается довольно широкий круг воззрений, связанных с требованием национализации земли. По утверждениям их сторонников, национализация земли позволит устранить капиталистическую эксплуатацию наемных рабочих, ибо каждый гражданин сможет получить участок земли для ведения собственного хозяйства. Особую популярность, главным образом в Англии, Ирландии и США, получили взгляды американского экономиста и публициста Генри Джорджа (1839--1897). В России их пропагандировал и развивал Л. Н. Толстой. Под синдикализмом в данном случае Л. Мизес подразумевает тот общественно-экономический строй, который пропагандировался популярными в рабочем движении начала XX в. анархо-синдикалистами. Согласно их воззрениям после победы над буржуазией экспроприируемые у нее средства производства не обобществляются, а переходят в собственность отдельных синдикатов -- профсоюзных объединений, т. е. становятся групповой собственностью. В этом смысле Мизес противопоставляет синдикализм социализму как воплощению идеи единой, общенародной собственности.} Первыми социалистами были интеллектуалы; они, а не массы, являются носителями социализма. [Это, конечно же, справедливо и для немцев. Почти вся интеллигенция в Германии ориентирована социалистически: в националистических кругах это государственный, или, как теперь обычно говорят, национал-социализм, в католических кругах -- это церковный социализм, в других -- социал-демократия, или большевизм.] Власть социализма подобно всякой другой власти имеет духовную природу, и она находит поддержку в идеях, которые интеллектуальные лидеры несут в массы. Если интеллигенция отшатнется от социализма, его власти придет конец. Массы не могут долго противостоять идеям лидеров. Разумеется, отдельные демагоги могут ради карьеры и вопреки собственным убеждениям внушать людям идеи, возбуждающие их низменные инстинкты, рассчитывая тем самым на успех. Но, в конечном счете, пророк, знающий про себя, что он лжив, не в силах одолеть того, кто наделен силой искреннего убеждения. Нельзя коррумпировать идеи. Ни за деньги, ни за другое вознаграждение не завербовать борцов против идей.

Человеческое общество есть произведение разума. Общественное сотрудничество сначала следовало изобрести, затем -- возжелать, а уж потом осуществить в деятельности. Историю делают идеи, а не "материальные производительные силы", эти туманные и мистические построения исторического материализма. Если мы сможем преодолеть идеи социализма, если человечество сможет осознать общественную необходимость частной собственности на средства производства, тогда социализму придется уйти со сцены. Это единственное, что имеет значение.

Победа социалистических идей над либеральными есть результат того, что на место целостного подхода, который учитывает общественные функции отдельных институтов и общее действие всего социального механизма, пришел абстрактный подход, при котором отдельные части общественного организма выступают как изолированные образования. Социализм видит отдельные группы людей -- голодных, безработных, богатых -- и обрушивается на мир с критикой; либерализм видит общественный процесс в его целостности и соподчиненности взаимосвязанных явлений. Он хорошо знает, что и частная собственность на средства производства не способна обратить землю в рай небесный; он никогда не пытался утверждать ничего, кроме того простого факта, что социалистическое устройство общества нереализуемо, а значит, не может обеспечить более высокое благосостояние, чем капитализм.

Никто не понимал либерализм меньше, чем те, кто присоединился к нему в последние десятилетия. Они верили, что должны бороться с "уродствами" капитализма, тем самым без раздумий принимая характерную для социалистов антиобщественную установку. У общественного строя не бывает "уродств", которые можно было бы произвольно отсечь. Если явление возникает как закономерный результат системы частной собственности на средства производства, его нельзя осуждать исходя из этических или эстетических установок. Спекуляция, например, которая связана с самой сущностью хозяйствования, в том числе и при социализме, в ее капиталистической форме не может быть осуждена из-за того, что моральные цензоры не понимают ее общественных функций. Эпигоны либерализма были не более удачливы в своей критике социалистической системы. Они постоянно утверждали, что социализм есть благороднейшая и прекраснейшая идея, к осуществлению которой следовало бы стремиться, если бы ее можно было осуществить, но, увы, это не так, поскольку люди нравственно несовершенны. Трудно понять, почему кто-либо может утверждать, что социализм лучше капитализма, если он не в силах доказать, что социалистическая система функционирует лучше капиталистической. Столь же оправданным было бы заявление, что механизм, построенный на принципах вечного двигателя, был бы лучше подчиненного законам механики, если бы только первый удалось заставить работать. Если концепция социалистической общественной системы содержит ошибку, из-за которой система не может функционировать, тогда социализм нельзя даже и сравнивать с капитализмом, поскольку последний вполне работоспособен. Точно так же нельзя нежизнеспособную систему считать более благородной, более прекрасной или справедливой.

Социализм действительно невоплотим, но вовсе не оттого, что он требует возвышенных и альтруистических характеров. Одной из целей этой книги было доказать, что у социализма отсутствует качество, необходимое всякой экономической системе, которой приходится иметь дело с опосредованными процессами производства жизненных благ, а не просто собирать булки с дерева: это способность рассчитывать, а значит, рационально действовать. Как только понимание этого станет всеобщим, социалистические идеи должны исчезнуть из сознания разумных людей.

В предыдущих частях книги было показано, насколько безосновательно утверждение, что социализм должен наступить, поскольку к этому неизбежно ведет развитие общества. Мир склоняется к социализму потому, что большинство хочет его. Люди хотят социализма, так как верят, что именно он принесет им процветание и более высокий уровень жизни. Утрата этой веры будет означать конец социализма.

Заключение. Историческое значение современного социализма

1. Социализм в истории

Нет ничего труднее, чем отчетливо увидеть исторические перспективы современных движений. Близость явления искажает истинные пропорции. Историческое суждение прежде всего требует дистанции.

Всюду, где живут европейцы или потомки европейских эмигрантов, мы видим работу социализма; в Азии он стал знаменем, вокруг которого собираются враги европейской цивилизации. Если интеллектуальное господство социализма останется непоколебленным, тогда через короткое время вся основанная на сотрудничестве культура, которую Европа пестовала тысячелетиями, будет разбита вдребезги. Ведь социалистическое устройство невозможно. Все порывы к социализму ведут только к разрушению общества. Заводы, рудники и железные дороги остановятся, города опустеют. Население промышленных районов вымрет или разбредется. Крестьянин вернется к натуральному замкнутому домашнему хозяйству. Без частной собственности на средства производства не останется в конечном итоге ничего, кроме производства для своих непосредственных нужд.

Нет нужды в деталях описывать культурные и политические последствия такого преобразования. Конные набеги и грабежи кочующих степных племен опять станут опустошать Европу. Кто сможет противостоять им на скудно населенной земле после того, как износится оружие, оставшееся от высокой техники капитализма?

Это одна возможность. Но есть и другие. Может так случиться, что некоторые народы останутся социалистическими и после того, как остальные вернутся к капитализму. Тогда только социалистические страны будут двигаться к упадку. Капиталистические страны продолжат путь к более высокой стадии разделения труда, пока в силу фундаментальных законов общества, которое втягивает людские массы в систему персонального разделения труда, а земли -- в систему территориального разделения труда, они не цивилизуют отсталые народы или не уничтожат их в случае сопротивления. Такой всегда была историческая судьба народов, которые не вступили на путь капиталистического развития или преждевременно останавливали движение по нему.

Может быть, однако, что мы чудовищно преувеличиваем важность современного социалистического движения. Возможно, что оно имеет не большее значение, чем вспышки гнева против частной собственности, проявившиеся в средневековых еврейских погромах, в движении францисканцев или во времена Реформации. Возможно, что большевизм Ленина и Троцкого не более значим для современного капитализма, чем господство в Мюнстере анабаптистов Книппер-доллинга и Бокельзона для капитализма XVI столетия. { Анабаптисты -- участники религиозно-политического движения, занимавшие во время Крестьянской войны в Германии крайне революционные позиции, пропагандировавшие общность имущества и уравнительное потребление. В 1533--1534 гг. анабаптисты, укрепившиеся в северогерманском городе Мюнстере, создали здесь мюнстерскую коммуну: конфисковали в общую пользу имущество церкви и богатых горожан, упразднили деньги, запретили торговлю и ввели для всех обязательный труд при уравнительном распределении предметов потребления. Главную роль в жизни коммуны после гибели "пророка" Яна Матиса стали играть Ян Бокельзон, более известный под именем Иоанна Лейденского (1508--1535), и его приспешник Бернт (Бернард) Книппер-доллинг (1490--1536).} Как тогда цивилизация преодолела эти атаки, так и теперь она может восстать из бурь нашего времени еще более сильной и очищенной.

2. Кризис цивилизации

Общество есть продукт воли и действия. Только человек способен желать и действовать. Мистика и символизм коллективистской философии не могут скрыть того факта, что все разговоры о мышлении, желании и действиях общества есть всего лишь образные высказывания и что концепция чувствующего, мыслящего, водящего и действующего общества есть просто антропоморфизм. Общество и индивидуум взаимно предполагают друг друга. Те предшествовавшие выделению индивидуумов первобытные совокупности, существование которых можно предположить на основании логических и исторических соображений, могли представлять собой стадо или стаю, но они не были обществом, т. е. союзом, возникшим и существующим в силу сотрудничества мыслящих субъектов. Люди построили общество, превратив свое поведение во взаимообусловленную кооперацию.

Основа и исходная точка общественной кооперации заключается в поддержании мира, сущность которого образует обоюдное признание "наличной собственности". Из владения de facto, { de facto -- фактически (лат.)}, поддерживаемого силой, возникает правовой институт собственности и одновременно правовой порядок и аппарат принуждения для поддержания его. Все это есть результат сознательного, понимающего свои цели воления. Но это воление направлено только на получение самых непосредственных и прямых результатов. Об отдаленных последствиях оно не может знать и не знает ничего. Люди, созидающие мир и правила поведения, озабочены только нуждами текущего часа, дня, года; они и не задумываются, что одновременно трудятся над созиданием громадного и хорошо структурированного образования -- человеческого общества. Отдельные институты, в своей совокупности поддерживающие существование общественного организма, созданы только для пользы текущего момента. Они представляются своим создателям обособленно полезными и необходимыми; их общественная функция остается для них чуждой.

Ум человека медленно созревает до признания социальной взаимозависимости. Сначала общество представляется для индивидуума настолько таинственным и непостижимым образованием, что, уже отказавшись от идеи Бога при объяснении явлений природы, он все еще предполагает божественную волю, которая владычествует над судьбой человека. Кантовская Природа, которая ведет человечество к особой цели, Гегелевский Мировой дух и Дарвиновский Естественный отбор есть последние великие проявления такого подхода. На долю либеральной философии общества досталось объяснить общество через действия человека, не прибегая к метафизическим приемам. Только либерализм преуспел в истолковании общественной функции частной собственности. Он не удовлетворился идеей "справедливости", которая принимается как данность, не подлежащая дальнейшему анализу, или обусловливается неуяснимой склонностью к праведному поведению. Либерализм основывает свои выводы на учете и оценке последствий поступков.

В старину собственность была священной. Либерализм разрушил этот ореол святости, как и все другие. Он "низвел" собственность до уровня полезных земных отношений. Собственность уже не воспринимается как абсолютная ценность -- она получает признание как полезное средство. В области философии такое изменение представлений происходит без особых затруднений: на смену неудовлетворительной доктрине приходит удовлетворительная. Но в жизни и в сознании масс фундаментальные революции представлений не проходят гладко. Это не пустяк, когда идол, в страхе, перед которым человечество жило тысячелетиями, оказывается разрушенным и трепещущий раб внезапно делается свободным. То, что было законом в силу веления Бога, становится законом в силу человеческого волеизъявления. Прежде определенное делается неопределенным; добро и зло, справедливость и несправедливость -- все это колеблется, шатается. Старые скрижали закона разбиты, и человек должен сам создать для себя заповеди. Этого нельзя достичь путем парламентских дебатов или мирным голосованием. Пересмотр нравственного кодекса не может быть произведен без глубокого потрясения умов и взрыва страстей. Чтобы признать общественную полезность системы частной собственности, нужно прежде убедиться в пагубности всех других систем.

Что именно в этом существо великой борьбы между капитализмом и социализмом, становится очевидным, когда мы сознаем, что тот же процесс разыгрывается и в других сферах нравственной жизни. Не одна проблема собственности служит сегодня предметом дискуссий. То же самое с проблемой кровопролития, которая будоражит весь мир в различных обличьях, особенно в форме проблемы войны и мира. Но предельно очевидной становится принципиальная однородность процессов, происходящих в нравственной сфере, когда мы обращаемся к сексуальной морали. И здесь вековые предписания трансформируются. То, что было табу, священным установлением, теперь соблюдается, лишь поскольку признается благом для человека. Этот пересмотр основ нравственных предписаний побуждает поставить под сомнение все нормы поведения, господствовавшие до сих пор. Люди спрашивают: действительно ли они необходимы или же без них можно обойтись.

Во внутренней жизни индивидуума отсутствие морального равновесия порождает тяжкие психологические шоки, известные в медицине как неврозы [Freud, Totem und tabu, Wien, 1913, S. 62 ff. <Фрейд З., Тотем и табу: Психология первобытной культуры и религии, М.-Пг., 1923, С. 40 и след.>]. Это характерная болезнь нашего времени, времени меняющейся нравственности и духовного созревания народов. В общественной жизни разлад изживается в конфликтах и ошибках, которые мы переживаем с содроганием. Так же как для жизни отдельного человека чрезвычайно важно, сумеет ли он выйти здоровым и полным сил из страхов и волнений периода созревания, или же на всю жизнь покроется рубцами, которые постоянно будут мешать развитию его способностей, так и для общества не менее важно, как выдержит оно битвы вокруг проблемы организации. Либо подъем к более тесной общественной взаимосвязи индивидуумов, а значит, и к более высокому уровню благосостояния, либо упадок кооперации и потому упадок общественного богатства -- такой выбор стоит перед нами. Третьего не дано.

Великое общественное противоборство идет через мысль, волю и поведение отдельных людей. Общество живет и действует только в отдельных людях; оно есть не что иное, как определенная совокупность индивидуумов. Каждый несет на своих плечах часть общества; никто не может сбросить свою долю ответственности на других. И никто не найдет спасения для себя лично, если общество как целое устремляется к закату. Потому каждый в собственных интересах должен отважно бросить все свои силы в битву душ. Никто не может безучастно остаться в стороне; усилия каждого сказываются на общем выборе. Каждый человек, хочет он того или нет, участвует в грандиозной исторической схватке, в решительном сражении, которое нам навязала наша эпоха.

Общество создано не Богом и не мистическими "силами природы" -- оно создано Человечеством. Сохранит ли общество способность к развитию или оно обречено на упадок, зависит от человека (в том смысле, в каком причинная обусловленность всех событий позволяет нам говорить о свободной воле). Хорошо ли общество или дурно -- об этом можно спорить. Но тот, кто предпочитает жизнь смерти, счастье страданию, благосостояние нищете, тот должен поддерживать существование общества. А тот, кто желает, чтобы общество существовало и развивалось, должен также принимать без каких бы то ни было ограничений и оговорок частную собственность на средства производства.

Приложение. К критике попыток сконструировать систему экономического расчета для социалистического общества

Мы можем разделить системы, изобретенные для того, чтобы сделать возможным экономический расчет при социализме, на две основные группы. При этом мы оставляем в стороне работы, основанные на трудовой теории ценности, как изначально ошибочные. В первую группу войдут те, которые соскальзывают к синдикалистским построениям, во вторую -- те, которые пытаются обойти неразрешимость проблемы, принимая, что экономические данные неизменны. Ошибочность предложений обеих групп ясна из сказанного нами выше (см. главы 5--6 (часть II) в настоящем издании). Для лучшего понимания приведем следующие критические замечания о двух типичных конструкциях такого рода [ Archiv fur Sozialwissenschaft, 51 Bd., S. 490--495].

В статье "Социалистическое счетоводство" [ Ibid., 49 Bd., S. 377--420] Карл Поланьи попытался разрешить "общепризнанную ключевую проблему социалистической экономики". { Поланьи Карл (1886--1964) -- австрийский экономист, социолог, антрополог и историк; после гитлеровского захвата Австрии эмигрировал в Англию, затем работал в США.} Сначала Поланьи однозначно признает, что проблема экономического расчета неразрешима в "централизованной административно управляемой экономике" [ Ibid., S. 378, 419]. Его попытка решения проблемы имеет в виду только "функционально организованную социалистическую переходную экономику". Так он называет тип общества, примерно соответствующий идеалу английских гильдейских социалистов. Его представления о природе и возможностях предлагаемой системы, к сожалению, не менее туманны и смутны, чем представления гильдейских социалистов. Политическое общество рассматривается как собственник средств производства, но "собственность не дает прямого права распоряжения производством". Это право принадлежит ассоциациям производителей, выбираемым работниками различных отраслей производства. Отраслевые ассоциации производителей объединяются в Конгресс ассоциаций производителей, который "представляет все производство в целом". Ему противостоит "Коммуна" как вторая "главная функциональная ассоциация общества". Коммуна является не только политическим органом, но также "реальным носителем высших целей общества". Каждая из этих двух функциональных ассоциаций выполняет "в своей собственной области законодательные и исполнительные функции". Соглашение между этими двумя главными функциональными ассоциациями образует высшую власть в обществе [ Ibid., S. 404].

Дефектом этой конструкции является неясность относительно коренного вопроса: что это -- социализм или синдикализм? Как и гильдейские социалисты, Поланьи явно приписывает собственность на средства производства обществу, коммуне. Он полагает, что таким образом устраняет упрек в синдикализме. Но в следующем предложении он отрицает то, что говорил в предыдущем. Собственность -- это право распоряжения. Если право распоряжения принадлежит не коммуне, а ассоциациям производителей, то они и являются собственниками, и перед нами -- синдикалистское общество. Дано либо одно, либо другое, так как между социализмом и синдикализмом не может быть ни соглашения, ни чего-то среднего. Поланьи не видит этого. Он говорит: "Функциональные представители (ассоциации) одного и того же человека не могут быть в непримиримом конфликте между собой; это фундаментальная идея всякой функциональной конституции. Для разрешения каждого возникающего конфликта создаются либо совместные комитеты Коммуны и ассоциаций производителей, либо своего рода Высший конституционный суд (координирующие органы), которые, однако, не имеют законодательных полномочий и только ограниченные исполнительные полномочия (охрана закона и порядка и пр.)" [ Ibid., S.404, Anm. 20]. Эта фундаментальная идея функциональной формы конституции, однако, ложна. Если политический парламент избирается всеми гражданами, имеющими равное право голоса, -- а это молчаливо предполагается как у Поланьи, так и в других родственных конструкциях, -- то вполне возможны конфликты между ним и парламентом ассоциаций производителей, создаваемым на основе совершенно иной избирательной системы. Эти конфликты не могут быть разрешены совместными комитетами или конституционным судом. Такие комитеты способны прекратить раздор, только если в них одна из главных ассоциаций имеет перевес. Если они равномощны, может случиться так, что комитет не примет никакого решения. Суд не может разрешать конфликты в сфере политической или хозяйственной деятельности. Суды принимают решения только на основе уже существующих норм, применяя их к конкретному случаю. Если им приходится рассматривать вопросы целесообразности, тогда на деле они представляют собой не суды, но высшую политическую инстанцию, и все, что было сказано о комитетах, приложимо к ним.

Дата добавления: 2015-08-26