Стиль и язык периодики.

Даже беглый взгляд на литературу и журналистику первых лет советской власти оставляет неизгладимое впечатление от свежести и необычности языка. И это вполне объяснимо: огромной была агитационная роль слова, в литературу, на газетную полосу пришел народный, крестьянский язык, были исключительно сильны новаторские тенденции. Возможно, современному читателю покажется непонятной некоторая вычурность: она выражается в изменении обычной расстановки слов, в несколько искусственной ритмизации речи. Например:

«Под крышей Биржи грелись не только спекулянты всех рангов.

Попадались и «редкостные» музейные экземпляры.

Бывшая княгиня Волконская.

Аристократка, французский язык, салонные манеры и все такое прочее.

Когда-то блистала на балах и празднествах, кружила головы…

Теперь…

Регистрировалась на Бирже чернорабочей.

Наблюдались всевозможные проделки, чтобы обмануть проверочную комиссию.

Ничего не стыдились, ничего не стеснялись.

Переодевание – стало массовым явлением.

Приходили на Биржу чуть ли не в лохмотьях.

Дыра на дыре, заплатка на заплатке.

- Рябило в глазах.

А им хоть бы что.

- Один разок щегольну в лохмотьях, а там опять хорошо.

Много было таких.

А на другой день встречали их разряженными и раздушенными.

Хитрили все. Очень хитрили» (Кого вычистили? (без подписи). // Орловская правда, 1924, 26 апр.).

Сравним:

«Блеснули хоругви, тускнели иконы черные, желтились свечи в руках. По верху гробница с «нетленными» (мощами. – А.К.) плыла. Митры золотые, скуфьи черные. Пели «живые», пели мертвые, пели белые, пели черные. Летала холстина, рубли серебряные, бумажки черные»[339].

«Перед глазами зажмуренными –

лентой развернутой –

проходил Ташкент, город невиданный:

сытый,

хлебный,

улыбающийся.

Глядят оттуда буграми высокими:

черные куски,

белые куски,

пшеница багарная,

пшеница поливная»[340].

Может показаться, что все эти три отрывка написаны одним автором. Что ж, мода порой играет немаловажную роль.

Практические все факты брались журналистами, авторами очерков и фельетонов, рассказов из будничной жизни. Газетчики стремились найти в повседневности и следы прошлого, и приметы нового. Один из образцов жанра «заметки по поводу» - публикация под заголовком «Шли они»:

«Они возвращались с работы.

Увидав руины бывш. женского монастыря (в Орле. – А.К.), сдвинули свои каскетки на левое ухо, передвинули на правое, потом двинули их на лоб, почесали в затылках.

- Долго ему туту стоять и рассыпаться в прах? – проговорил тот, который был повыше.

- Клуб сделаем… - ответил второй, пониже.

- Клуб будет из него оченно велик… Куда этакая махина!

- Завод можно устроить…

- Завод!… Хны… Завод… а что ты на этом заводе будешь делать?…

- Тогда в расход пустить…

- Чего в расход?… Как в расход?

- Разобрать по кирпичу… выбрать лес, железо и – продать кому надо… Вот тебе и весь сказ… Чего так-то стоять!

- Тогда лучше приспособить под квартиры… полсотни-то семейств смело втиснется… А то что из того, что разберешь или так оставишь стоять… через 2-3 года и звания не останется.

- Это правильно.

- Да уж куда правильней! Стоит и глаза только мозолит… Верующие-то теперь где они?! Будет, довольно, покланялись!

- А теперь кланяйся коммунхозу – дай квартирку!

- А ты организуй-ка жилтоварищество и дело с концом…

И то, товарищ, правда… давай-ка сорганизуем» (Орловская правда, 1926, 21 сент.).

Обстановка обрисована скупо, двумя-тремя беглыми штрихами, однако автор старается вызвать у читателя определенное чувство. Важную роль играет речевая характеристика. В 1920-е годы с ее помощью стремились достичь как минимум две цели: в репликах идет развитие действия и характеризуются персонажи. Экономность, живость и простота приема были как нельзя кстати газетчикам. Характеристика героев, как правило, была сжата до предела, практически всегда имела идеологическую окраску. Иные бытовые зарисовки писались языком доклада. Вот выдержка из заметки под заголовком «Среди парикмахеров»: «Рабочий парикмахер далек еще от пролетарского правосознания, от психологии и солидарности. Своеобразная особенность парикмахерского ремесла заставляет рабочего парикмахера иметь постоянное общение с элементами в значительном большинстве нэпманского пошиба, мелкобуржуазного и мещанского уклада. Отсюда у рабочего-парикмахера засоренное классовое сознание» (Орловская правда, 1924, 11 июня).

Большинство текстов того времени несут большую оценочную, эмоциональную нагрузку. Любопытны попытки некоей мистификации. Например, привнесение на страницы газеты простонародного языка, попытка дать слово «человеку из толпы» (этот метод активно использовался классиками юмора и сатиры М.Булгаковым, М.Зощенко). В пример приведем написанное, конечно же, журналистом «Орловской правды» от имени вчерашних беспризорников «Письмо из детдома № 21» опубликованное под заголовком «Уважительная причина»:

«Хоть и говорят, что в детдоме, приемнике-распределителе, дети очень невоспитанные, хулиганят, жульничают на базарах, ходят ободранные и почти босяком, но от кого же это все зависит? Ясное дело – от завдома и завхоза. Когда здесь была завдомом Сигаль, то этого не было. У нас был и «уголок», и библиотека, и стенная газета, и разные игры, и много книжек. С нами занимались, с нами проводили экскурсии и прогулки, у нас был пионер-кружок. А теперь при Цихоцком, как ни попросишь книжку или поиграть с нами, все – «некогда» да «некогда». Уткнется носом в угол и сидит или совсем куда-то по своим делам уйдет. Ну, мы одни от скуки и не знаем, что делать. Руководители не лучше. И не добьешься от них ничего, и колотят нас. И мы не только что в доме сидеть, а норовим как-нибудь из него задать стрекача, куда угодно, только не оставаться в своем детдоме тосковать тоску безысходную. От тоски и бежим на базар, от тоски и хулиганим, от нужды и воруем все, что только под руку попадается» (Орловская правда, 1926, 25 сент.).

Зощенковские мотивы налицо и в сатирической миниатюре Николая Басова «Человек в кампаниях»[341]. Довольно смело критикуя приверженность партийного руководства и журналистов к всевозможным ударным неделям и месячникам, Басов рисует сценку: милиционер, выполняя план очередную «ударную норму» кампании по борьбе с хулиганами, арестовывает автора-героя. Тот сидит в кутузке и размышляет:

«У нас теперь на советской земле вся жизнь протекает по кампаниям. То ОДД. То ОДН, то ОДР, то еще что-нибудь. Недели не проходит, чтобы не было какой ни на есть кампании. Прямо говоря, жить неудобно от них. Как мухи. От одной отделался – другая, от другой – третья. И так без передышки. Раньше об этих кампаниях и слуху не было. Жили себе тихо и благосклонно. А теперь как газету взял, так кампания…

В кампанию по приему в партию, из боязни перед начальником, вступил я в ВКП(б). Поругался с родными, а вступил. В кампанию же по очистке рядов от чуждых и примазавшихся элементов меня выкинули. И с родными поругался и остался беспартийным.

На субботнике по восстановлению транспорта паровоз меня в груди буфером пихнул с переломом ребра.

На что уж кампания по восстановлению Донбасса, и то беда. Уехал на Донбасс мой сосед по квартире, бывший запальщик с шахт, и с ним сбежала наша любимая супруга.

Когда «Руки прочь от Китая» - я, как на грех, купил за личные средства портфель китайской работы, который у меня на второй же день уперли совместно с двумя сотнями казенных денег, благодаря чему неделю МОПРа просидел в угрозыске.

При режиме экономии и сокращении госаппарата меня сократили в первую же очередь с выходным пособием в размере 2-х недель, и с того момента я безработный.

Читаю я в газетах грозные слова в смысле хулиганства и начинает меня бить дрожь».

Имитация размышлений обывателя вырастает в миниатюре «Человек в кампаниях» в грозное обличение всей системы общественной жизни тех лет, уродливо существующей под прессом партийного аппарата. Шуточный монолог окрашивается трагическими тонами: где же искать спасения обывателю от постоянных «прочесываний», сокращений, новых и новых требований власти? Автор только ставит вопросы, ставит их с иронией, с сочувствием к своему герою. И даже дает подсказку: спасение в милицейской кутузке? Время ответило на эти вопросы и ироничные подсказки весьма скоро и жестоко: обывателю было предложено вообще забыть о своих нуждах и невзгодах, автору же просто запретили писать на подобную тематику. С началом 1930-х годов сузится не только круг проблем, поднимаемых в прессе, изменится и стилистика, ставшая сухой и бесцветной, чисто пропагандистской. За ироничный фельетон журналист отныне будет рисковать получить не нагоняй от начальства, а тюремный срок или высшую меру наказания.

В текстах 1920-х годов мы практически не встречаем развернутых, поэтических описаний природы. Едва ли не единственное исключение – уникальная публикация, первое в орловской прессе описание полета на аэроплане. Репортаж был опубликован почему-то без подписи (по всей вероятности, его автором был Николай Васильев), не было указано место расположения аэродрома (город Орел?), из текста неясно, был ли все-таки автор на борту? Что-то его сдерживало – может быть, военная тайна (в случае, если самолет был военным)? Любопытно также то, что репортаж с достаточно простым заголовком «Полет на аэроплане в тихое летнее утро» был опубликован в Петров день (орловцы по привычке ждали чуда – «солнышко играет»).

Приведем несколько выдержек из этого выдающегося из общего ряда материала:

«Машина, обратите на нее внимание, совершенно новый, изящный, новейшего образца самолет: дерево в совершенстве обработанное, хорошо отполированное, а материя на крыльях натянута, как барабан…

Летчик дает установленный сигнал и видит, как вынимают из-под колес подставки и машут руками, желая удачи. Еще сигнал, и механики бегут за самолетом…

Подъемная сила становится больше веса, и аэроплан быстро и легко отрывается от земли.

Внизу остается земля со всей своей суетой и треволнениями. Вверху в чистом ясном воздухе с неимоверной быстротой уверенно движется самолет – результат стольких умственных напряжений, воображения, попыток, ошибок, неудач, успехов и многих погибших жизней.

Еще момент, и самолет, пробираясь сквозь облака, попадает в новый мир пространства. О, что за вид! Никакие слова не выразят того, что открылось взору… 5000 метров (около 5 верст)… Солнце всходит быстрее, чем когда-либо видели это простые смертные на земле. Далеко внизу земля, окутанная туманом и темно-синими тенями, а высоко, высоко, светло-прозрачные облака с легким розоватым оттенком. А кругом целые горы медленно плывущих облаков. Солнце поднимается, и они окрашиваются во всевозможные, сливающиеся друг с другом, цвета – от ослепительно белого до пурпурового и темно-фиолетово-синего… И при все этом растущее с высотой ощущение широкого, ясного, безмолвно-величавого одиночества.

Разве есть слова, чтобы описать это чудо?

… Летчик на своем самолете так высоко, что направо от себя он видит яркое утро и улыбающуюся землю, нежащуюся под ласковыми лучами солнца, а налево – все еще темную ночь, покрывающую бесчисленные города, селения, деревни и все те места, где скоро закишит множество проснувшихся людей, которые своим неустанным трудом творят чудеса, провозвестником которых является гудящий самолет» (Орловская правда, 1924, 12 июля).

Однако в своей массе публикации газет 1920-х годов весьма далеки от образцов стиля. К примеру, в резолюции совещания рабселькоров в Орле было однозначно записано: «Язык газеты сделать более живым. Встречающиеся в телеграммах и других отделах иностранные слова пояснять в скобках»[342].

Профессиональные вопросы журналистского цеха.

1920-е годы – время формирования нового статуса журналиста-профессионала. Этот процесс сопровождался огромными трудностями: старые кадры оказались невостребованными, не было средств для привлечения в редакции талантливой молодежи, для ее обучения. Немногочисленные штатные сотрудники редакций жили впроголодь, писали многочисленные заметки на самые разные темы, имея по множеству псевдонимов[343].

Осенью 1921 года в Орловской губернии была проведена регистрация всех работников печати[344]. По ее итогам в январе 1922 года в Орле состоялся первый губернский съезд работников печати. С докладом на нем выступил редактор газеты «Земледелец и рабочий» В.И.Кондратьев. Были детально проанализированы причины нестабильной работы изданий, непрофессионализма сотрудников, низкого качества оформления газет. Речь шла о скудных заработках, отсутствии помещений для редакций, плохом финансировании закупок бумаги. Выступавший на съезде член редколлегии газеты «Земледелец и рабочий» Т.М.Левин сообщил, что на прошедшем накануне городском совещании работников печати Орла было высказано пожелание организовать Союз журналистов губернии (видимо, после грозных событий осени 1919 года о прежнем Союзе уже прочно забыли). Съезд принял постановление создать Союз журналистов Орловской губернии и избрал его временное правление. 18 февраля 1922 года в газете «Земледелец и рабочий» появилась информация «На собрании журналистов» о том, что вместо временного правления избрано постоянное бюро Союза журналистов Орловской губернии в составе: В.И.Кондратьев (председатель), В.В.Виноградов, Т.М.Левин, В.Н.Парахин, И.И.Селихов.

Как уже отмечалось, в докладе XI Орловскому губернскому съезду Советов о деятель­ности губернского экономического совещания (1922 год) была высказана тревога: «Общее положение губернского органа печати до самого послед­него времени было крайне неудовлетворительно. Прежде всего, в от­ношении материальном, а затем в отношении обеспечения работника­ми... Попытки привлечения квалифицированных газетных работников из центра (Москва, Харьков) не имели успеха...»[345].

В циркуляре ЦК РКП(б) о периодической печати от 20 февраля 1922 года подчеркивалось: «Считаясь с тем, что кадры журналистов-коммунистов крайне ограниченны и что без партийных газетных специалистов партийно-советская печать удовлетворительно поставлена быть не может, Центральный Комитет указывает на необходимость перевода на газетную работу возможно большего количества всех взятых на учет журналистов. Мобилизацию журналистов, хотя бы временную, на негазетную работу ЦК считает крайне нецелесообразной, ибо газета требует систематической, беспрерывной, планомерной работы»[346].

Однако, несмотря на объективные трудности первых послереволюционных лет, система советской печати крепла, у нее зарождались свои традиции. Современным журналистам небезынтересно, например, будет узнать, что в те годы так называемый день орловской пролетарской печати отмечался 2 марта[347]. Первоначально эту дату использовали, конечно же, не для чествований начинающих журналистов, а в первую очередь как повод для встреч газетчиков с рабочими на предприятиях, для более активного привлечения подписчиков на «Орловскую правду».

Шли годы, первые коммунистические газетчики – «печрабы» (печатные работники) - входили в пору творческой зрелости, иные уже завершали свой путь. Один из первых «типично советских» журналистов в Орле – Иван Селихов Газетчик с дореволюционным стажем, руководитель губернской газеты, работник губкома партии, он стал настоящим примером для молодежи, стремившейся влиться в ряды мастеров пера (его автобиография «Моя жизнь» была опубликована в «Орловской правде» 11 июля 1924 года). А в 1923 году он написал стихотворение «Пролетарская печать», посвященное пятилетнему юбилею первой советской газеты в Орле:

Слово, искреннее слово!

Жизнь твоя темнее ночи…

Заковали тебя в цепи,

Ослепили тебе очи.

Но придет пора благая:

Ты расскажешь нам сначала

Всё, что ты сказать хотело,

Но о чем века молчало[348].

И.И.Селихов умер летом 1926 года. В заметке о похоронах «Орловская правда» писала:

«В воскресенье, 18 июля, на Братском кладбище (ныне сквер у областной библиотеки им. И.А.Бунина. – А.К.) отдали земле прах одного из старейших орловских литераторов – Ивана Ивановича Селихова… Тов. Стебаков, старый печатник, ныне председатель губпрофсовета, хорошо знавший Ивана Ивановича, выступавший от лица губпрофсовета и губкома ВКП(б), охарактеризовал умершего как профессионального работника, который в годы суровой черной реакции полезно работал для объединения печатников в мощную профессиональную организацию. М.Г.Бурнашев, старый товарищ по работе у торгового прилавка, вспомнил далекие дни их общей юности, когда они с покойным И.И. тянули лямку каторжного труда, сначала «мальчиков», а потом «молодцов» в винно-бакалейных магазинах орловских купцов» (Орловская правда, 1926, 24 июля).

На 8-м губернском съезде работников просвещения был поднят вопрос о положении газетчиков (хотя III Всероссийский съезд журналистов в январе 1922 года принял решение оформить вхождение журналистов в профсоюз печатников, те отказались, и журналистам пришлось снова войти в профсоюз работников просвещения на правах секции). В отчете[349] о съезде «Орловская правда» писала: «Представитель секции работников печати отметил малое внимание губпросов и ЦК проса[350] к положению работников печати, малую возможность подготовки кадров молодых работников, в особенности в губернских центрах… В своем заключительном слове т. Канчеев (представитель ЦК союза. – А.К.) ответил на вопросы по докладу и уделил вскользь пару минут секции работников печати» (Орловская правда, 1926, 4 нояб.).

А вот мнение одного из орловских журналистов – сотрудника «Орловской правды», секретаря бюро секции работников печати Николая Васильева (выдержка из его статьи «О социальном страховании писателей» в московском журнале):

«Редкий журналист-литератор находится в обеспеченном материальном положении, в, безусловно, подавляющем количестве случаев – это работник, который не знает, что он будет иметь завтра кусок хлеба, как он будет жить.

Специфическая особенность работы журналиста-литератора создала то, что журналист-литератор – «одиночка», «квартирник», «сдельщик» лишен права быть социально обеспеченным наравне с рабочим от станка, с рабочим-«сдельщиком», рабочим-«квартирником».

Журналист-литератор позже всех прочих профессий и квалификаций сколотил свою профорганизацию и профессионально оформился. До 1921 г. журналист-литератор никак не мог выбрать для себя надлежащую профорганизацию и потому блуждал то по Рабису, то попадал в профсоюз полиграфистов, а то просто был распылен по всем профсоюзам Республики по месту своей случайной работы в советских и прочих учреждениях и организациях.

С 1921 г. он примкнул и вошел в Рабпрос и образовал свою секцию работников печати, и с этого времени начинается углубление и расширение профработы среди журналистов-литераторов»[351].

Однако знакомство с протоколами заседаний бюро секции работников печати при Орловском губпросе (1926 год) показывает, что в основном деятельность профессионального союза сводилась к второстепенным, малозначительным вопросам: ликвидация «политнеграмотности и профнеграмотности» разбор личных конфликтов журналистов, распределение немногочисленных путевок, передача книг из библиотеки «Орловской правды» в библиотеку союза, организация экскурсий в музеи, приобщение к занятиям физической культурой, касса взаимопомощи и т.д.[352].

Невозможность обеспечить достойное материальное содержание работников печати вынуждала руководящие органы вести политику, направленную на возможное сокращение количества печатных органов. Один из образцов этих действий – содержание редакционной статьи, опубликованной весной 1927 года в «Орловской правде». В статье «О печати в губернии (К постановлению губкома о «Красном знамени»)» подчеркивалось:

«В губернии издавались газеты «Орловская правда» - губернский руководящий орган, «Наша деревня» - губернская крестьянская газета и «Красное знамя» - орган Елецкого укома партии и уисполкома. Все эти газеты вместе имели тираж, немногим превышающий 10 000 экземпляров[353] – это одна газета на 36 – 40 дворов. На деле же в деревню проникало едва 50 процентов тиража.

Посмотрим, чем газеты отличались друг от друга? «Орловская правда» при наличии «Нашей деревни» предназначалась преимущественно для городского читателя, что подтверждалось и цифрами распространения ее по городам губернии…

Если в «Орловской правде» расширить соответствующим образом отдел «Жизнь деревни», то есть давать в ней агрономические и другие материалы, которые публиковались в «Нашей деревне», последнюю можно было бы без ущерба упразднить. «Красное знамя» ничем не отличалось бы от «Орловской правды», если бы заметки рабселькоров и хронику «По Ельцу» печатать в «Орловской правде», что вполне осуществимо, потому что «Орловская правда» выходит ежедневно и в большем формате, чем «Красное знамя».

Исходя из всего этого, губком решил газету «Наша деревня» изданием прекратить, а в отношении «Красного знамени» предложить Елецкому укому решить вопрос о ее дальнейшем существовании» (Орловская правда, 1927, 9 апр.).

Постановление было исполнено: подписчики переданы «Орловской правде», а многие елецкие редакционные работники вошли в состав губернской газеты (но не все: например, в личном листке по учету кадров Е.К.Горбова[354] значится: «апрель 1926 – апрель 1927 – инструктор елецкой уездной газеты «Красное знамя», «август 1928 - июнь 1934 – зав. промышл. отделом окружной, а впоследствии районной газеты «Красное знамя», следовательно, Е.К. Горбов в результате закрытия уездной газеты в Ельце остался безработным почти на полтора года). Редактор «Красного знамени» Н.И.Кошуба (руководил газетой с 1925 года – тогда это был «Набат») перешел в «Орловскую правду» на должность ответственного секретаря.

Дата добавления: 2015-08-26