Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АрхитектураБиологияГеографияДругоеИностранные языки
ИнформатикаИсторияКультураЛитератураМатематика
МедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогика
ПолитикаПравоПрограммированиеПсихологияРелигия
СоциологияСпортСтроительствоФизикаФилософия
ФинансыХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника

Духовная жизнь Америки 1 страница

Духовная жизнь Америки 3 страница | Духовная жизнь Америки 4 страница | Духовная жизнь Америки 5 страница | Духовная жизнь Америки 6 страница | Духовная жизнь Америки 7 страница |


Читайте также:
  1. 1 страница
  2. 1 страница
  3. 1 страница
  4. 1 страница
  5. 1 страница
  6. 1 страница
  7. 1 страница

Перевод с норвежского языка А.А. Исаковой

 

Условия духовной жизни

 

I. Патриотизм

 

Первое, что поражает и одуряет приехавшего в Америку иностранца, это, разумеется, сильный шум, неутомимо клокочущая жизнь на улицах, беспокойная, дерзкая торопливость движения во всех направлениях. Если он приедет в Нью-Йорк летом, его ещё несколько озадачит вид мужчин без пиджака, без жилета, в одних подтяжках поверх сорочки, прогуливающихся по улицам под руку с дамами, разодетыми в шёлковые платья. Это сразу производит чуждое впечатление, вольное впечатление; есть какая-то стремительность в такого рода этикете. И стремительность эта не исчезает, хотя бы вы путешествовали в жилете. Здесь всюду то же самое ликующее «ура» во всех вещах, та же стукотня, то же шумное движение во всём совершающемся.

Страна представляет собой союз новосёлов в первые дни его основания, мир, где люди только что начали жить, общежитие в его возникновении. Здесь царит вся та лихорадочная возня и весь тот гам, который всегда сопутствует переселению человека; каждый день — день переселения. Этот шум и гам вполне естественны у людей, едва расположившихся на новом месте и теперь пустившихся в поиски постоянного жилья для себя и своих; и вот этот-то шум и гам публицисты, писатели и поэты провозгласили и воспели у нас, как последствие свободных учреждений республики. И сами американцы убеждены, что вся эта торопливость, энергия и беспрестанная сутолока являются чертой, врезанной самой свободой в американский характер. Не возражайте! Это возвышающая сила свободы!

В два столетия Америка сделала людей из негоднейших выродков Европы; из праздношатающихся сделала она порядочных работников; все мы знаем удивительные рассказы о том, как люди, еле-еле шлёпавшие здесь в деревянных башмаках, там стали так легки на ногу, — и всё это прежде всего благодаря свободным учреждениям республики. Не возражайте! Это была возвышающая сила свободы!

Но подобное объяснение быстрого превращения эмигрантов человеку сведущему кажется слишком идеальным; причина лежит много ближе: она экономическая. То же самое семейство, которое здесь живёт на две кроны в день, там просуществует не меньше, как на полдоллара, и, по большей части, требуется разнообразнейшая деятельность, чтобы добыть эти полдоллара в день; приходится сильно побегать за деньгами. Вот почему чувствуешь себя там на чужбине, которая, как бы долго там ни прожил, всегда останется для тебя чужбиной. Весь американский строй жизни так отличен от того, к которому эмигрант привык дома, что он никогда не проникнется им кровно, он всегда будет чувствовать себя там иностранцем. Зато это должно делать людей нервными и заставляет их быть проворными. Люди ходят в беспрерывном страхе, угнетённые всеми этими непривычными условиями жизни, оглушённые новизной, сбитые с толку чужбиной. Под влиянием аффекта им уже кажется, что весь вопрос сводится к покупке пары новых башмаков, и они приходят в ужас, если недостаточно знают английский язык для того, чтобы торговаться. Сердца их трепещут при одном виде жёлтой кредитки, получаемой ими из рук местного кассира, и они что есть духу, с места в карьер бросаются бежать, чтобы уплатить подати. Покой их утрачен, зато деятельность их повышается, они становятся много легче на подъём. Пребывание в Америке действительно стимулирующее средство. Силы и мысль приведены в движение, но ведь лёгкими на подъём становятся люди здесь с того мгновения, как спускаются на берег и должны заработать деньги, чтобы снискать себе первое пропитание — следовательно, задолго до того, как войдут в соприкосновение с политической свободой республики.

Другое впечатление, останавливающее на себе внимание иностранца, как только он начнёт разбираться в отдельных явлениях этой шумной жизни, — это американский патриотизм. Неожиданно попадается ему навстречу на улице процессия заслуженных воинов, странно разукрашенных людей с пёстрыми бантами, с маленькими флажками на шляпах, медными медалями на груди, марширующих в такт под звуки жестяных дудочек, в которые они сами же и дуют. И в этом марше нет иного значения, — просто демонстративное шествие в такт вдоль по улицам, под звуки сотни жестяных дудочек. Никакого иного значения. Это торжественно движущаяся процессия есть выражение тёплой любви американцев к своему отечеству.

Уличное движение приостанавливается, пока процессия эта проходит, даже омнибусам разрешено стоять, а народ, занятый дома, высыпает на подъезды, чтобы полюбоваться на это еженедельно повторяющееся явление. Для всех является прямой гражданской обязанностью смотреть на эту потешную процессию без улыбки. Десяток людей с жестяными дудочками — патриоты. Солдаты в последнюю войну наказали аристократов южных штатов за то, что те не пожелали повиноваться, а потому американский народ в этот день теперь выстраивается в пары, чтобы показать свою готовность опрокинуться на каждого противящегося его желанию. Прямо невероятно, до чего наивен правоверный американец, когда он наказывает любого случайно подвернувшегося врага.

Патриотизм его безграничен. Он неусыпен и столь же криклив, сколь горяч. Американская пресса за последнее время печатала речь одного господина, обращённую к Англии, по поводу рыболовного трактата с Канадой, а в частной беседе я слышал, как американцы приглашали Англию сунуться, только сунуться с этим! Несколько времени тому назад умер в городе Нью-Йорке член германского рейхстага — Ласкер[1], лидер немецкой национал-либеральной партии, и что же? Американский конгресс послал выражение своего участия — Бисмарку! Но ведь Бисмарк — человек, он, собственно, не чувствовал себя расположенным горевать о смерти своего злейшего противника, он не в состоянии был ухватить и постичь славный такт янки, а потому вложил американскую бумагу в конверт, запечатал и отослал обратно[2]. Но в Америке произошёл взрыв патриотизма: как это мог осмелиться Бисмарк обращаться с их высочайшим посланием, как с простой бумажкой! Ну, теперь только сунься к ним Германия — только сунься!

Американские газеты этого времени преисполнены горечи по отношению к Бисмарку. Путешествуя туда-сюда, я тогда просматривал их немало, и, как только касалось этого вопроса, общественное мнение было прямо-таки сплошным скрежетом зубовным. В конце концов, некоторые крупные газеты на Востоке признались, что конгресс совершил неловкость, послав это официальное выражение сочувствия германскому правительству; но уже день спустя эти же самые большие газеты были опять как раз того же мнения, что и раньше; народ уже оказал своё давление на них, это выразилось в том, что они потеряли подписчиков между вчерашним днём и сегодняшним.

Американский патриотизм не гнушается никаким предлогом для проявления и не боится никаких последствий своей горячности. Он так крут, что, не имея соответственной степени интеллигентности, переходит зачастую в чистейшую заносчивость глупца. Вот страна: Америка! Всё, что вне её, не может быть хорошо. На всём свете нет подобной свободы, такого развития, такого прогресса, таких умных людей, как в стране, называемой Америкой. Иностранца часто оскорбляет это тупое самодовольство. Изо дня в день невозможно избегнуть таких случаев, в которых оно проявляется, и он снова и снова принуждён страдать от этого всеобщего чувства превосходства со стороны американцев. Им пренебрегают, его высмеивают, дурачат, презрительно жалеют и издеваются над ним.

Из-за этого постоянного унижения, в конце концов, происходит то, что он сам пытается превратиться, по силе возможности, в американца, пытается «американизироваться» — нечто, за что политические кандидаты на должности ко дню выборов награждают его своими белыми дощечками. Он живо обучается формальному американизму, научается говорить по-английски, научается носить шапочку на левое ухо, научается вести свою даму по внутренней стороне тротуара, и вообще по внешности формируется по тому самому аппарату, которым отпечатан каждый янки в своей стране. Тогда американская национальная гордость насыщена: в Америке одним американцем стало больше.

Но эта национальная гордость проявляется зачастую и в весьма наивных формах. Если иностранец часто чувствует себя оскорблённым ею, то его не раз поразит и та косность, то грубое невежество, на котором эта национальная гордость покоится. Он будет изумлён, до чего мало этот народ, столь довольный собой, знает о других народах. Та же вещь, которой американцы гордятся у себя, зачастую оказывается устаревшей и давно известной в Европе, между тем как они и не знают об этом; нередко приходилось мне слышать, как норвежскую брошку или немецкую ручку для пера выдавали за американское изобретение. У меня был с собою нож у пояса, нож, висящий в ножнах, который возбуждал немало восхищения; на одной ферме в Дакоте он произвёл много больше впечатления, нежели моя собственная особа. «Да, чего только ни выдумают эти черти — янки!» Мне понадобилась целая неделя времени для доказательства всему этому люду, что нож этот есть шведское изобретение.

И это невежество по отношению к чужбине отличает не только низшие слои общества, отнюдь нет; оно царит во всех сословиях, во всех возрастах и всюду. Незнакомство с другими народами и чужими заслугами составляет национальный порок американского народа. Американцы не учатся широкому познанию мира в коммунальных школах. Санкционированная география в этих школах это география Америки, санкционированная история — история Америки; весь остальной мир представлен всего лишь на двух-трёх страничках добавления. Американские коммунальные школы поторопились признать образцовыми. Ораторы, воспевшие Америку, и печать, разучившая эту песню, единогласно признали, что подобных народных школ нет, нет в нашем отечестве, и вообще можно голову отдать на отсечение, что нет народных школ, равных американским. Им, например, ставилось в единственную в своём роде заслугу то, что они не преподают никакой религии. Во-первых, это вовсе уж не так «единственно в своём роде», а во-вторых, американские коммунальные школы на самом деле не обходятся без религии. Это не верно. Это не более как сказка. У них нет специального преподавания религии, но там при каждом удобном случае контрабандой навязывают детям самое прямолинейное, правовернейшее христианство, там вкладывают его в них догмат за догматом, во всё продолжение школьного периода.

Я в этом убедился даже на одном уроке арифметики, когда один из учеников уличён был в том, что кидает бумажные шарики: он должен был, не угодно ли, помолиться Иисусу Христу в искупление. К тому же преподавание в коммунальных американских школах каждое утро начинается с молитвы, пения псалмов и чтения отрывка из Библии. Итак, не мешало бы петь потише об исключении религии из этих школ... Но что является всё же грубейшим анахронизмом в этих школах, так это именно то, что они совершенно не знакомят детей с чужими народами и событиями вне Америки. Американские дети растут, не получая иных сведений о вселенной, кроме тех, какие им даёт Америка. Поэтому-то и столбенеют они, услыхав, что швед изобрёл поясной ножик, и поэтому же американский патриотизм так несоответственно заносчив. И такая неосведомлённость проявляется в такой сильной форме не в одних только низших слоях, но и выше, до самых вершин: мне приходилось встречать её у самих учителей. В высшей школе в Эльрое в 1883 году один преподаватель был весьма поражён, когда я сообщил ему, что и в Норвегии есть телеграф — в 1883 году! — а на марки тех писем, которые я получал из дому, смотрел он так, что во мне это вызвало впечатление, будто он глазам своим не верит.

— У вас тоже есть почта! — сказал он.

— Теперь 1883 год, — отвечал я.

Этот учитель — так же, как и ученики его школы — получил понятие о Норвегии по руководству, в котором приведены четыре страницы из путешествия американского президента Тайлера, изучавшего Норвегию в 50-х годах из крытых дрожек[3].

В Америке приходится 60 миллионов людей на 2 970 000 квадратных миль земли (кроме Аляски), на этой земле есть 1,5 миллиона квадратных миль, годных для пашни, но из этих 1,5 миллионов и посейчас распахана всего девятая доля — и всё-таки в последнем отчётном году Америка могла вывезти 283 миллиона бушелей[4] зерна, после того, как 50 миллионов людей, бывших у неё тогда налицо, напитались досыта. А питаются в Америке не мало. Янки поглощает еды приблизительно в три раза больше, нежели европеец, и от трёх до четырёх раз больше, нежели скандинав. Тогда как скандинавские страны имеют 12 бушелей зерна и 51 фунт мяса на человека в год, Америка имеет 40 бушелей зерна и 120 фунтов мяса в год на человека.

Если бы вся годная для запашки земля в Америке была вспахана, она могла бы прокормить 600 миллионов людей только по расчёту касательно одних благоприобретённых земель за последний отчётный год (1879), который был средним, а Эдуард Аткинсон, весьма известный агроном Соединённых Штатов, доказывает в своём новом сочинении, что в Америке на ферме, прокармливающей теперь 10 человек, можно было бы прокормить 20, только засевая землю более соответственными по времени года продуктами, только урегулировав несколько агрикультурное пользование землёй. Потому что американское солнце так жарко, что фрукты под ним созревают в несколько дней, а земля в Америке так жирна, что по ней скользишь, словно по мылу; она может давать чуть не безграничный урожай при подобающих условиях, — из чего американский фермер не умеет извлечь пользы. Он эксплуатирует землю в продолжение двадцати-тридцати лет, не удобряя её, всю жизнь свою сеет он семена своих же собственных полей, он сеет пшеницу на том же самом поле десять-двадцать лет подряд, он никогда не вспахивает луга и никогда не даёт ниве отдыха. По расчёту Эдуарда Аткинсона, при немного упорядоченной эксплуатации всей американской земли, годной для запашки, Соединённые Штаты в состоянии будут прокормить количество людей в 12 сотен миллионов — то есть приблизительно каждое без исключения дитя человеческое, находящееся в данное время на любом клочке земли.

Итак, народу не достаточно[5].

Что касается вопроса о том, заселена ли земля, то на это можно смело сказать: нет, она не заселена. Это выдумка и басня. Во-первых, она «заселена» таким образом, что акционерные общества владеют тысячами акров, которых они не эксплуатируют, а только дожидаются, возможно, более высокого подъёма цен на землю. Одна компания имеет 75 тысяч акров, другая 120 тысяч и т. д. Эта земля, в сущности, фактически не заселена; она только составляет собственность владельцев, но её не разрабатывают. Во-вторых, последняя ревизия показала, что, помимо этого способа «заселять» землю, незанятая, годная для запашки общественная земля нашлась в 19 из соединённых штатов; в этих 19 штатах незанятой, годной для пашни общественной земли нашлось 561 миллион 623 тысячи 981 акр. И одни только эти колоссальные пространства могут, по расчёту Аткинсона, прокормить 100 миллионов людей — хотя бы они поглощали в три-четыре раза больше, нежели в Скандинавии.

Итак, земля не заселена.

Причины стеснения иммиграции покоятся на шатком основании. Они лишь незрелый плод американского патриотизма; всё дело в том, чтобы не допускать в жизнь никакой чужой помощи, никакого чужого содействия. Это плоды сильно развитой, чисто-китайской веры американцев в себя, в силу которой иностранные рабочие силы не хотят ни признать необходимыми, ни превосходящими рабочие силы страны. Вот до каких границ доходит американский патриотизм, вот на какой ступени стоят американские патриоты. Комитет конгресса, заседавший для всестороннего обсуждения вопроса об ограничении, разослал во все страны американским посланникам запрос, не является ли теперь для американцев правом и обязанностью закрыть Америку для иностранцев, не заключается ли в этом для них патриотическое геройство? И все послы всех стран единогласно ответили, клянясь Вашингтоном: Ты прав! Ты сказал, да будет так!

Сила и размеры американского патриотизма совершенно непостижимы для того, кто сам не испытал их на себе в повседневной жизни. Они доходят до такой степени, что иностранец вынужден отрицать свою национальность и при первом удобном случае утверждать, что он прирождённый американец; быть прирождённым янки является зачастую для рабочего человека вопросом получения работы, особенно в больших учреждениях, как, например, в банках, общественных конторах, железнодорожных предприятиях. Единственный народ, который, несмотря на национальную ненависть после войны за независимость, пользуется уважением американцев, это англичане. На Англию во многих отношениях смотрит Америка, как на свой образец и пример для подражания, а остатки старой английской цивилизации являются самым модным товаром в современной Америке. Если хочешь сделать янки комплимент, надо принять его за англичанина; он зашепелявит как высокородный лорд, а когда поедет в омнибусе, то даст кондуктору разменять золотую монету или крупную кредитку.

 

II. Ненависть к иностранному

 

Какова же культура у этого народа, знающего только самого себя? Как протекает духовная жизнь в этой стране, обладающей в лице граждан такими патриотами?

Если бы Америка была старым государством, у которого позади долгая история, положившая свою печать на характер людей, вложившая в народ свою, оригинальную жизненную идею, — у Америки, быть может, была бы формальная причина довольствоваться самой собою и изгонять всё иноземное. В наше время это составило бы аналогию, например, китайщины парижской литературы, Но в стране, подобной Америке, где всё до такой степени пестро и лишено гармонии, в этом союзе новосёлов, в котором никакие особенности культуры ещё не успели пустить корни, в котором ещё не утвердился никакой определённый духовный облик, — в такой стране эта самостоятельность и самодовольство создают много препятствий к прогрессу в его новейших проявлениях. Они составляют для него своего рода вето, своего рода запрет, переступить который нельзя безнаказанно. Поэтому часто бывало, что произведения, оказавшие сильнейшее влияние на духовную жизнь в Европе, встретили в Америке жесточайшие пинки со стороны местных разгневанных патриотов. Писатель Уолт Уитмен[6] в 1868 году был свергнут со своего поста в департаменте внутренних дел в Вашингтоне за литературную дерзость, допущенную им в его книге «Листья травы», дерзость, которая у нас однако же допускается даже в рождественских рассказах. Что Уитмен позднее впал в милость и получил место в другом департаменте, объясняется отнюдь не тем, что обратили, наконец, внимание на его литературные заслуги, а единственно только неожиданным соображением о том, что ведь Уитмен оказывал помощь больным и раненым, он явился патриотом во время войны за освобождение[7]. Вот чем он взял, и не чем иным. В действительности он и до сего дня пребывает в той же немилости у американской литературной критики; его бойкотируют, его книг никто не покупает, семидесятилетний старик-писатель существует теперь исключительно только добровольными пожертвованиями из Англии... Молодой американец Уэлльс издал в 1878 году сборник стихов под заглавием «Boheme». Уэлльс обладал весьма изящным талантом, это был мерцающий лирик, заря чего-то ещё неопределившегося, но прекрасного, и вот его живо заставили замолчать. Обнаружено было, что он находится под влиянием европейской литературы, этот юноша, его лирика отзывала чужбиной, это был поэтический вызов американским стихоплётам. Он был вынужден умолкнуть, крупные журналы заставили его замолчать. Он читал Шелли[8], чего ему не следовало делать, и немножко изучил Альфреда де Мюссе[9].

Что было ещё хуже; надо удивляться, зачем это когда-то была напечатана такая чуждая стране шумиха. Этот человек был попросту вышвырнут из американской литературы... Чарльз Стюарт Уэлльс, вот как его звали.

Прямо невероятно, до чего Америка стремится стать своим собственным, особым миром в мире. То, что у неё достаточно народу, должно обозначать, что у неё достаточно ума; и в этом блаженном убеждении она задерживает наплыв всякого плодотворного влияния извне; ни в коем случае не желают американцы пользоваться новыми влияниями из других стран. Это не сразу бросается в глаза, этого не заметишь проездом. Это узнаётся при ежедневном общении, при посещении судебных заседаний и церковных служб, при изучении театров и литературы, при поездках на восток и запад, когда проникаешь в общественную жизнь, в школу, в семью, читаешь их газеты и прислушиваешься к их беседам на улицах, поплаваешь под парусами на их реках вместе с ними и поработаешь вместе в прериях, — только сплавившись таким образом в одну массу с ними, получаешь до некоторой степени полное представление, до чего всеобъемлюще в американцах это китайское чувство. В Америке, безусловно, больше, чем в какой бы то ни было стране на свете, скрещивается космополитических элементов; этих элементов в ней слишком много, чтобы она могла последовательно держаться в стороне от современных культурных течений внешнего мира. Её культура отмечена веками и трудом другого народа, это заимствованная культура, привезённая в страну вместе с первыми колонизаторами, культура, процветавшая когда-то в Европе и теперь умирающая в Америке, это старая английская культура. «Воспитанные, как большинство из нас, на английском образе мыслей, — говорит один редко самоотверженный американский писатель, — мы всё ещё не приспособили свою натуру к новым условиям, в которых живём теперь. Наши философы всё ещё не научили нас, что есть лучшего, а поэты наши всё ещё не воспели нам, что есть прекраснейшего в той жизни, которой живём мы. А потому мы всё ещё питаемся старой английской мудростью и всё ещё тянем старозаветную песню».

Воспринять влияние иностранной культуры Америка отнюдь не может даже в том, в чём, как ей самой известно, Европа опередила её. Помириться с этим ей не позволяет её честь. Та же самая идея, которая сказалась в воспрещении иммиграции, породила таможенный сбор Соединённых Штатов на произведения литературы и искусства. В прошлом году Европа уплатила 625 тысяч долларов за разрешение показать американцам современное искусство — 2,5 миллиона крон, ни больше, ни меньше. Вот как принимают искусство по ту сторону океана, — не говоря уже о худших таможенных стеснениях, которым подвергается современная литература. В то самое время, как американская государственная казна переполнена деньгами, с которыми не знают, что делать, современное искусство обложено 35 процентов таможенного сбора. Из этого тотчас же видно, что культура в Америке умирает, наверняка, — наверняка от ветхости. Как можно было оставить в покое Уолта Уитмена, раз он написал книгу, содержащую хоть одно человеческое слово об одном человеческом деянии! Как мог Уэлльс безнаказанно написать стихи под влиянием европейской поэзии! Замечательно, что американский таможенный закон допускает в своих постановлениях два исключения относительно искусства; первое — это достойно внимания — патриотического характера: американские художники, живущие за границей, могут присылать свои произведения в Америку беспошлинно; тем не менее, если картина в раме, они обязаны особо уплатить пошлину за раму, потому что рамы заграничные так плохи! Другое исключение — это опять знаменательно — касается антикварных вещей. Министерство финансов (!) издало в 1887 году постановление, впоследствии утверждённое, в силу которого живопись, относящаяся ко времени ранее 1700 года, может ввозиться беспошлинно — в качестве антикварной вещи. Этот характерный факт указывает степень усердия американцев к прогрессу. Культура, вновь и вновь изучаемая Америкой, — это культура, ставшая древностью, культура до 1700 года. Но как бы янки не испортили свою душу этим дерзким искусством старого времени!

Мы привыкли во всех своих газетах, под заголовком «Из Америки», видеть одну историю страннее и невозможнее другой о том, чего могут достичь американцы как в области открытий, так и искусства. И мы смотрим на эти гениальные черты, как на естественное проявление духовной деятельности и великого ума американцев. Между тем теперь обнаружилось, что большая часть этих рассказов под заголовком «Из Америки» сочинена в Европе, так что американская пресса впервые черпает их оттуда. Сообщение, будто богатые дамы в Нью-Йорке вставляют в свои зубы мелкие брильянтики, чтобы улыбка их была как можно более лучезарна, — сообщение это впервые было перепечатано в нью-йоркских газетах из бельгийских, где оно стояло в столбце под заглавием: «Из Америки». Да, я убеждён, что каждый из европейских репортёров помнит, как он когда-то в дни своей дико фантастической юности сочинял и печатал в своём листке удивительные истории об Америке. Ведь это так удобно — выдумать басню об Америке, этой далёкой стране, этом конце света. И американцы отнюдь не обижаются на эти истории, они по справедливости смотрят на них, как на подсказывания, получаемые ими задаром, и, по-видимому, они очень рады этому даровому подсказыванию. Американскому народу многое подсказывают. Самый шум, производимый им, та дикая поспешность, с которой он работает, являются в известном смысле плодами подсказывания; народ, о котором меньше прокричали, выполнит совершенно ту же работу с гораздо меньшим шумом и более умеренными жестами. Шумливость составляет черту американского характера, она является шелестом крыльев духа рекламы.

Американец Роберт Бьюкенен три года тому назад написал в «North American Review» статью, дающую характеристику его соотечественников, за которую его ругали целый год и которой ему и до сих пор не забыли. Это всего пять-шесть строк, отчеканенных твёрдой рукою. Его слова тем более полны значения, что сам он старик, в религиозном отношении в высшей степени ортодоксальный, тогда как в литературе состоит величайшим поклонником Лонгфелло[10]. Даже этот человек признал состояние культуры в своём отечестве отчаянным, даже он рискует своим добрым именем и славой, высказывая это: «Американцы, — говорит он, — это нация, в которой понимание искусства совершенно вымерло, нация, которая, в сущности, вовсе не имеет литературы, которая придерживается индифферентизма ко всем религиям; которая испорчена из конца в конец, от самых вершин общественной жизни до самых низших слоёв общества; которая одновременно очень чувствительна к критике и сама всё критикует с какой-то кровожадностью; которая боготворит доллар и материальные блага свыше всего иного; которая презирает всякие условные формы, а сама пребывает в рабстве, в худшем смысле этого слова; которая слишком тороплива, чтобы создать какую-нибудь свою собственную идею, а потому живёт обломками чужой философии, занесённой из Европы».

Я не стану утверждать, чтобы эти слова были преувеличением, я, наоборот, полагаю, что они совершенно верны. В Америке сложилась жизнь, которая сводится исключительно только к вопросам пропитания, наживы, материальных благ и средств. Американцы так увлечены этой борьбой за наживу, что все их способности поглощаются ей, все их интересы уходят в неё. Сердца их выветрены этими постоянными вычислениями и расчётами, для мысли их нет более дорогого предмета, как текущие финансовые операции. Единственный предмет, преподаваемый ежедневно в их коммунальных школах, это арифметика; счёт и статистика составляют зёрна всех их рассуждений, счёт и статистика проникают даже в пасторские проповеди. В точности вычисляется, сколько будет стоить спасти такую-то душу, проживающую в доме номер такой-то, и приход требует покрытия этой суммы. В точности вычисляется, какая степень вероятия в том, чтобы Роберт Ингерсолль подвёргся вечному проклятию, при чём делается подсчёт его грехов и сверх того его сравнивают с Томасом Пейном, который, как известно, тоже не безгрешен[11]. Интерес американцев к числам обнаруживается во всех их делах и поступках. Даже тогда, когда они дарят что-нибудь, они ждут, чтобы их спросили, сколько стоил подарок; когда жених преподносит что-нибудь своей невесте, он сообщает — счастливый, как юный бог — цену своего подарка; от большей или меньшей суммы, уплаченной за подарок, зависит большее или меньшее его достоинство. Я не знал на первых порах, что этого в Америке требует шик, и, когда однажды — правда, очень неожиданно и очень незаслуженно — получил в подарок золотое перо, было замечено, что я не обратил на это золотое перо никакого внимания, только потому, что я не спросил подарившего, сколько оно ему стоило. Право, нет конца вещам, ценность которых американцы переводят на деньги.

Но, с другой стороны, в Америке почти и в зачатке нет тех вещей, которых нельзя было бы перевести на деньги; здесь как бы вовсе не существует ростков духовной жизни. И как могут янки стать современным культурным народом, раз они не хотят следовать примеру других народов даже в тех отношениях, в которых они сами сознают превосходство этих народов перед собой? Этого не допускает их понятие о любви к отечеству. Патриотизм жестяных дудочек совершенно пропитывает их представления и превратил вполне позволительное национальное чувство собственного достоинства в непозволительное высокомерие, которого никто и ничто не в состоянии переломить. А между тем в Америке процветание, в конце концов, только исключительно материальное; страна, в качестве отражения культурного состояния народа, не достигла больше ничего. Искусство, литература, юриспруденция, наука, политика, религиозный культ — всё это до такой степени обветшало, что пренебрежение их к плодам культуры других стран может прямо привести в остолбенение. У республики явилась аристократия, несравненно более могущественная, чем родовитая аристократия королевств и империй, это аристократия денежная. Или, точнее, аристократия состояния, накопленного капитала. Потому что при малейшем, отложенном про чёрный день капитальчике янки чувствует себя в той же степени аристократом, как самый гордый дворянин у нас дома чувствует себя высокородным. Эта аристократия, культивируемая всем народом с чисто религиозным благоговением, обладает «истинным» могуществом средневековья, не имея каких либо его благородных качеств; она груба и жестока соответственно стольким-то и стольким-то лошадиным силам экономической непоколебимости. Европеец и понятия не имеет о том, насколько владычествует эта аристократия в Америке, точно так же, как он не воображает себе, — как бы ни была ему знакома власть денег у нас дома, — до какого неслыханного могущества может дойти эта власть там.


Дата добавления: 2015-08-26; просмотров: 48 | Нарушение авторских прав


<== предыдущая страница | следующая страница ==>
ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЕ НАВЫКИ И ЗНАНИЯ| Духовная жизнь Америки 2 страница

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.011 сек.)