Книппер Анна Васильевна Милая, обожаемая моя Анна Васильевна 36 страница

Некто позвонил мне и вежливо пригласил прийти 12 февраля 1991 г. в кинотеатр "Москва" на демонстрацию фильма "Дорогой мой Верховный правитель". Я знал, что работа над фильмом давно закончена, студийный его просмотр уже состоялся, и данное приглашение расценил как свидетельство долгожданного выхода его на экран. Придя в кинотеатр, я обнаружил, во-первых, что и я, и приглашенные мною во множестве друзья станут не просто зрителями нового кинофильма, а участниками тематического вечера под названием (кажется) "Россия - крах или спасение" и, во-вторых, что программой вечера предусмотрен не один, а целых два фильма: упомянутый "Верховный" и - до него - еще один (не помню точного названия, что-то вроде "Русского зарубежья"). А началось все с выступления довольно милого непрофессионального фольклорного коллектива из научных работников, которые были и сами по себе очень симпатичны, и репертуар их не вызывал возражений, но время, время! Затем в первом из двух обещанных фильмов поглядели на русских эмигрантов, убежденных, что лучше России ничего на свете нет, а если в ней что-нибудь и неладно сейчас, оно вскоре как-то перемелется. Все это выяснилось из достаточно тягучих и зачастую не вполне предметных бесед с русскими эмигрантами, перемежавшихся продолжительными храмовыми сценами и церковными песнопениями (все время вспоминалось: "Не поминай имени Господа твоего всуе!"). Под конец показали почему-то кадры с рыбой, рвущейся к родным нерестилищам в верховьях дальневосточных рек, и у зрителя - у меня по крайней мере - сложилось впечатление, что, если эту рыбу ловить хорошенько, вот тогда и удастся спасти Россию. Допускаю, что авторы предполагали иной смысл.

По окончании фильма состоялся утомительный сеанс токования на тему национальной гордости и проч., всего того, что тысячу раз уже было говорено, давно набило оскомину и ничего, кроме скуки, у нормального человека уже, по-моему, не вызывает. Все это заняло часа, наверное, три с половиной, и у многих присутствующих вместе с раздражением от необходимости все это выслушивать росло также беспокойство относительно дальнейшего развития событий. Помнится, в подобных случаях Андрей Волконский предупреждал: "Achtung, beriozki!"

Вот уже третий час с начала вечера, а до "Дорогого Верховного..." неизвестно, дойдет ли дело и когда. Крепнет не только досада на льющиеся со сцены патриотические рулады, но появляется намерение поискать сортирчик, начинаем интересоваться съестным, словом, мысли и внутренние процессы уклоняются от тематики вечера, и остается только один вопрос, который хочется произнести по возможности более желчно: "Господа, когда же все это кончится?"

Наконец появляются желанные титры - и поехали! Но чертики, разбуженные всем предшествовавшим, - беспокойство, душевный дискомфорт и раздражение делают свое дело: что ни кадр, то новые к нему претензии - тут невнятица и ничего нельзя понять из произносимого с экрана, здесь неясно, какую цель преследовали авторы долгим панорамированием тюремных засовов, шершавых стен и других атрибутов несвободы. А вот и М.Р. Капнист зачитывает самой ей доселе неизвестные сведения о Колчаке, причем звучит все это так, будто она сама присутствовала при различных поворотах биографии Колчака. Далее она же читает интимнейшие строки из писем Анны Васильевны, которые если уж и решаться читать прилюдно, то, по-моему, это следовало бы делать только хорошо поставленным голосом с правильным московским произношением - спокойно и безо всякой акцентуации, т.е. так, как говорила сама Анна Васильевна. К тому же на момент съемок фильма Мария Ростиславовна была, по-видимому, сильно простужена, что сказалось на качестве чтения (Мария Ростиславовна чудо из чудес, но - сама по себе! Она была прекрасна, когда говорила свои собственные слова и совершала никем не предписанные ей действия, например ставила свечу в церкви и молилась. Или когда говорила по телефону: "Хорошо, хорошо, деточка, я жду" - в ответ на призыв автомата ждать ответа. А вот Анну Васильевну ей ни за что было не изобразить, как бы она ни старалась). Ну и так далее.

Наконец истек и этот фильм, а времени-то уже двенадцатый час. Организаторы выискивают меня и приглашают высказаться, очевидно рассчитывая, что, тронутый фильмом до глубины души, я пролью белогвардейскую слезу вполне в духе фарса, развернутого ими незадолго перед этим, например воскликну что-нибудь, как это делал на собрании "Союза меча и орала" тов. Бендер: "Ваше политическое кредо?" И можно будет рявкнуть мне в ответ: "Всегда!" Или, глядя в пространство, исполню "Боже, Царя храни...". Я же скрипучим голосом пробрюзжал что-то насчет дурного планирования вечера и, соответственно, чересчур позднего времени для дискуссий, сделал замечание "Литературной России", представитель которой здесь тоже имелся, относительно неправомочности перепечатки ими воспоминаний Анны Васильевны из "Минувшего" (действительно, "Литературная Россия" произвела на свет спецвыпуск, в котором без особых церемоний перепечатала записки Анны Васильевны из этого сборника, не оговорившись ни словом о том, каким образом этот текст возник на ее страницах). Наконец все как-то само собой свернулось, и зрители потянулись к выходу. Мое и без того малосимпатичное лицо выражало (наверное - я-то себя не видел) неприязнь к происходящему и к самому себе за участие в нем. На выходе ко мне подскочил кто-то из организаторов вечера и, указывая на дверцу, за которой мелькнул накрытый стол, спросил что-то вроде "Не будет ли угодно закусить?" "Никак нет, не могу-с!" - следовало бы проскрипеть мне в ответ, и, возможно, примерно так я и сделал.

Приготовленное выступление - я-то рассчитывал на добропорядочный просмотр и обсуждение фильма и, соответственно, заготовил какие-то слова осталось непроизнесенным; вот его набросок:

"Появление на экране фильма, который мы только что видели, - событие, само по себе знаменательное. Для тех же, кто знал участников событий, о которых идет речь в фильме, оно знаменательно вдвойне. В зале сегодня множество людей, близко и давно знавших Анну Васильевну, и, к сожалению, никого, кто хотя бы видел другого героя - Александра Васильевича Колчака. Совсем недавно были две годовщины: одна - смерти Анны Васильевны, это было 31 января, и другая - годовщина расстрела Колчака 7 февраля. Давайте просто помолчим несколько секунд в память об этих замечательных людях, и пусть каждый подумает о них как угодно, но без подсказок!

Действительно, дело историков - разбирать, кто был прав, а кто виноват, и дело истории - расставить все по местам. Мы же, те, кто знал Анну Васильевну, можем только порадоваться, что сегодня о ней говорят широко и вслух. Не всегда содержание появляющихся публикаций исторически, да и просто этически, точно взвешенно, примером чего является большая статья в журнале "Ветеран". Автор ее, писатель Чистохвалов, задним числом вовлекает Колчака в заговор против Распутина, затем венчает его с Анной Васильевной, а под конец объявляет, что г-жа Тимирева и по сей день живет в Москве. В качестве главного инструмента для придания оттенка исторического правдоподобия своим фантазиям писатель Чистохвалов использует такую формулировку: "А пусть мне кто-нибудь докажет, что это не так!"

Но все это говорится здесь только в связи с тем, что публикаций на тему Колчак - Тимирева стало очень много, настолько много, что я просто не все их знаю. Главной из них - и ей я радуюсь без оговорок - стали воспоминания самой Анны Васильевны в сборнике "Минувшее", воспроизведенном репринтно в издательстве "Прогресс" в конце 1990 г.

Я далек от мысли излагать здесь свое мнение об Анне Васильевне слишком для меня велика и дорога эта тема и, кроме того, я боюсь заблудиться и все испортить".

Другой просмотр того же фильма прошел двумя месяцами позже - 24 марта в очень удобном зале бывшего ДК строителей Дворца Советов, теперь Дома науки и техники, и был организован несравненно лучше первого: перед демонстрацией фильма выступили моряки, географы и исследователи Арктики, существенно пополнившие представления присутствовавших о роли Колчака в отечественной географической науке, военно-морской теории и практике, а также о его участии в Белом движении. Несколько слов об Анне Васильевне сказал я. На этот раз я с удовольствием убедился в том, что фильм лучше, чем показалось мне во время первого просмотра, хотя многие из отмеченных тогда недостатков таковыми и остались.

Как и планировалось, в журнале "Знамя" (No 5 за 1991 г.) действительно удалось опубликовать несколько стихотворений Анны Васильевны, а в газете "Известия" за 18 октября 1991 г. появилась статья Л.И. Шинкарева о днях заключения в Иркутской тюрьме, которые выпали на долю А.В. Колчака и Анны Васильевны и стали последними днями жизни Александра Васильевича. Пересказывать или цитировать эту статью не буду, скажу только, что ее ядро составляет написанная в тюрьме записка Колчака Анне Васильевне. Шинкареву удалось в довольно давние времена заполучить эту записку в архиве КГБ. Он переписал ее содержание и прочел его Анне Васильевне, когда однажды - это было в конце 60-х годов - пришел к ней. В статье явственно заметно, какое сильное впечатление произвело на Шинкарева прикосновение к истории отношений двух любящих людей, оказавшихся на грани между жизнью и смертью. Маленькие неточности вроде того, что "на Плющихе Анну Васильевну приютили дальние родственники" (можно ли считать родную сестру и родного племянника дальними родственниками, а возвращение в свою квартиру, которая как раз и приютила этих довольно близких родственников, рассматривать как снимание угла?), так вот, эти неточности нисколько не задели меня при чтении статьи Шинкарева, поскольку ее задача состояла вовсе не в раскрытии родственных отношений Анны Васильевны с Е.В. Сафоновой и И.К. Сафоновым; то, что побудило автора к написанию статьи, сказано там весьма внятно и выразительно.

Роман Владимира Максимова "Заглянуть в бездну" прямо посвящен А.В. Колчаку и А.В. Тимиревой и их отношениям, своей высотой так контрастировавшим с той кровавой и жестокой эпохой, на фоне которой они развивались.

Позже появилась толстенная, вышедшая двумя томами книга Юрия Власова "Огненный Крест". Здесь автор пытается разобраться в путанице исторических причин и следствий, в перекрестье которых оказались А.В. Колчак и А.В. Тимирева. Анне Васильевне были также посвящены еще несколько более или менее, на мой взгляд, удачных небольших публикаций в московских изданиях - с похвалой отмечу, например, журнал "Семья" и др.; не обошли эту тему и нецентральные издания, например "Листок Магнитки" и "Кавказская здравница".

Сергей Дроков, работающий над историей колчаковского движения, опубликовал ряд материалов, где также идет речь об Анне Васильевне. Интонация его публикаций - по крайней мере в том, что касается Анны Васильевны, - пришлась мне полностью по душе.

Итак, если не считать множества упоминаний об Анне Васильевне в самых разных исследованиях и статьях о деятельности А.В. Колчака, выше отмечены наиболее заметные публикации, имевшие целью специально или попутно познакомить желающих с обстоятельствами жизни и творчества Анны Васильевны.

Когда умерла Анна Васильевна, поэт А. Величанский произнес слова, несколько резанувшие вначале мой слух; он сказал: "Анна Васильевна прожила счастливую жизнь". Вглядываясь в события, составлявшие эту жизнь, поневоле спросишь: как же можно считать ее счастливой? И тем не менее я соглашусь с Величанским. Да, жизнь Анны Васильевны всегда была наполнена глубоко человеческим и потому, быть может, драматическим содержанием. Однако все, о чем мы говорили выше в связи со счастливым детством, давало ей возможность видеть людей и среди лагерных зеков, а красоту и величие мира находить и за тюремной оградой. Ощущение причастности к людям не оставляло ее в условиях даже совершенно нечеловеческих, в которые ее столько раз помещали тоже, казалось бы, люди.

Везде и во всем находила Анна Васильевна материал для творчества. Его негасимая искра, Бог знает когда в ней зажженная - не в детстве ли, - всегда держала ее на плаву. Что бы она ни делала - малярила ли в Енисейске, была оформителем спектакля в лагерной КВЧ, делала бутафорию в Рыбинском драмтеатре или изобретательно сочиняла удивительные яства из скудного продовольственного сырья, - за что ни бралась, все становилось для нее делом, в котором ей было интересно себя проверить и показать.

Никогда, даже в самых тяжких обстоятельствах не производила Анна Васильевна впечатления человека несчастного, загнанной жертвы обстоятельств; наперекор всему она оставалась хозяйкой своего положения. Уверенность в себе, в своей правоте и непобедимости и вместе с тем мягкость и приветливость, доброта, ум, интерес к собеседнику, готовность поделиться своим душевным богатством - все это, возможно, и дает право считать жизнь Анны Васильевны счастливой.

Это - мой комментарий, а вот и само стихотворение А. Величанского, которое названо "Посвящается всем им":

Тюрьмы, лагерей и ссылки

был баснословен срок.

Всех потеряла - сына,

мужа, отца. Жесток

век наш. Не хватит влаги

горькой на всех людей.

Но ссылка, тюрьма и лагерь

стали опорой ей.

Гордость судьбою, либо

силы людской предел

но казался счастливым

страшный ее удел.

Не дал ей Бог недуга

женственна и мила

как старую подругу,

смерть она приняла

В комнате той, где тени

смотрят с портретов на

встречу их. Но на деле

смерть, как всегда, одна.

А вот что сказал об Анне Васильевне Никита Игоревич Кривошеин:

С Анной Васильевной я виделся довольно часто, но в довольно короткий отрезок времени - после моего возвращения в Москву из лагерей в 1961 г. и до отъезда из страны в 1971-м.

Я очень рад, что можно о ней вспомнить прилюдно, и тем более, что мы это делаем в таком месте, которое для русско-парижского антуража уже более чем "обаналено", - на кладбище. [Все приводимые здесь слова Кривошеина были им сказаны в телеинтервью, которое взял у него В.Меньшов на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа под Парижем в 1992 г. - И.C.]. Если говорить об Анне Васильевне, то может получиться, что кладбище это - далеко не самое банальное, первое приходящее в голову место, потому что по всему ходу ее жизни сама судьба должна была распорядиться так, чтобы Анна Васильевна оказалась именно здесь - это было бы, а также и казалось для нее наиболее естественным окончанием жизни.

Очень интересно, что в отношении нее судьба распорядилась иначе: во-первых, она не оказалась вне России и, во-вторых, раз уж так получилось, то все должно было привести к ее скорой гибели и никто из нас с ней никогда бы не встретился.

Я уверен, что она не погибла только по милости судьбы, не благодаря самой себе или своему желанию выжить, а потому, что явно - и это было во всем ее облике - у нее были ценности намного более отвлеченные, чем собственное существование. Именно поэтому она и выжила и в казахстанской степи в сорокаградусные морозы, и, наверное, ей было еще труднее выжить, когда второй самый близкий ее человек был убит большевиками. [B данном случае имеется в виду сын Анны Васильевны - Володя Тимирев. - И.С.] То, что она выжила, к этому не стремясь, было, несомненно, видно в том ее облике, который я застал (при этом я говорю не о внешнем облике, а ведь была она женщиной красивой - не то что хорошо сохранившейся, не то что "и в старости красивой", а просто красивой женщиной, что в таком возрасте мало о ком можно сказать).

Возвращаясь к этому кладбищу, можно, конечно, только удивляться и благодарить судьбу за то, что она - эта судьба - ее в России оставила. Анна Васильевна, насколько я помню, никогда не жалела о том, что не оказалась вне страны, не жалела и явно понимала, что ее жизнь вне страны была бы бесполезна, что она - из тех немногих, которые должны через одно поколение передать память о прежней России и даже нечто большее, нечто мировоззренческое, нравственное, далеко выходящее за рамки разных интересных подробностей о прошедшей жизни, - нечто гораздо большее. Так и получилось.

И то, что она сумела уже по возвращении из бесконечных ссылок рассказать, и знала, что и кому рассказать, - это отчасти связано и с секретом ее выживания, состоящим, как я уже говорил, в том, что у нее были ценности большие, чем ее собственная жизнь.

Есть еще и нечто другое, что в моей памяти странным образом сближает Анну Васильевну с человеком, радикально отличавшимся от нее во всем. Это может показаться странным, но если вдуматься, то совсем нет: когда Анна Васильевна узнала о расстреле А.В. Колчака, молодая Н.Я. Мандельштам скорее приветствовала большевистский переворот и не подозревала, что наступит время, когда кто-то сможет ассоциировать ее с женой вождя Белого движения. Но получилось, что жизнь их обеих сблизила своей кровавой сутью - они выжили, хотя у каждой из них было по крайней мере тысяча и один более чем веских, объективных и внутренних поводов исчезнуть бесследно; можно даже удивляться, что они не покончили с собой. А ассоциация между ними возникла у меня вот из-за чего, вот что, по-моему, их объединяло - это преодоленная ненависть, которая у них, несомненно, была, но они сумели из этого какого-то естественного состояния вышагнуть и выжить не назло, а ради чего-то.

Меня, я помню, потрясало, когда за каждым углом в Москве я видел "живее всех живых" или что-то подобное, - чувство ненависти меня просто захлестывало, а Надежда Яковлевна и Анна Васильевна научились жить, будто этого вообще не было, они это окружение убили в себе, просто отказав ему в существовании. Ну, кроме этого, у Анны Васильевны были и собственные стихи, и редкая способность создавать красоту вокруг себя, и, как у многих лагерников, поразительный гедонизм, умение радоваться всему.

Опять о кладбище - Анна Васильевна и все, покоящиеся рядом с ней в Москве, и те, что остались Казахстане и на Колыме, а также все, покоящиеся здесь, - о каждом из них можно сказать, что хотя Господь и не дал им дожить - немного, каких-нибудь 10-15 лет - до августа 91-го и русского флага над Кремлем, но я думаю, они и Оттуда видят это и радуются этому.

В своих мемуарных записках актриса С.В. Гиацинтова высказала одну мысль, прельстившую меня как ключ к долго не дававшейся загадке. Мысль эта выглядит примерно так (прошу у читателя прощения за передачу ее в собственном изложении): неверно, что трудное начало жизни является школой преодоления тягот, закалкой, придающей человеку способность противостоять им достойно, - нет! Прошедший такую школу привыкает к позиции настороженности, он научается языку зла, чтобы отвечать злу на его же языке, т.е. включается в систему, вместо того чтобы противостоять ей. Настоящую сопротивляемость человеку дает как раз счастливое детство. Жизнь в разумной и любящей семье, условия любви, понимания и человечности как бы витаминизируют душу, сообщают ей запас прочности, дающий выстоять в трудных условиях. Человек со счастливым детством обретает духовные ориентиры, помогающие ему всегда сохранять свои лицо и достоинство. Я не раз находил подтверждение справедливости этих слов, как правило, на примере людей - увы! - старшего поколения, тех, чье детство пришлось на мирные докатастрофические времена России. Бывали, конечно, исключения, но они - исключения из правил.

Сестра Анны Васильевны, Елена, прекрасно выразила в небольшом эссе фундаментальную роль детства, родителей или, говоря вообще, корней в становлении личности. Думаю, что Анна Васильевна если бы и не подписалась под этими словами, то уж по крайней мере согласилась с ними, и поэтому нахожу их в высшей степени подходящими для завершения настоящих заметок; приведу этот короткий текст целиком.

Отец посадил меня перед собой на седло. Копыта мягко стукали о землю, звонко о камень. Я держалась обеими руками за луку. Перед лукой в такт движению двигалась шея гнедой лошади, гриву шевелило ветром, пахло солнцем и лошадиным потом, и ветер гнал седые волны по склонам холма и по далеко внизу уходившей ковыльной степи. Когда мы въехали на вершину, перед нами открылся и - огромный, белый - встал Эльбрус.

В белизне вечных снегов он стоял, как видение, и синее небо уходило вверх.

Отец сказал: "Гляди и запомни. Может быть, ты уже никогда не увидишь такой красоты".

Через всю жизнь я пронесла услышанный тогда - пяти лет - неуловимый ухом ритм, ритм соединения прекрасной белой неподвижности Эльбруса и спокойного движения колышущейся степи.

Он живет во мне неистребимо, как дыхание, как биение сердца, пока оно мое живое сердце - бьется во мне.

ПЕРЕЧЕНЬ ИМЕН

Аксельрод Елизавета Григорьевна (1912-1981) - художник, жена Е.Л. Лифшица и мать А.Е. Лифшица.

Андаева Раиса Германовна (1936) - искусствовед, преподаватель Пермского Университета.

Антонова Вера Семеновна (1886-1983) - соседка по дому, друг семьи Анны Васильевны, работала дворником.

Басманова Марина Павловна - художник.

Бирштейн Вадим Яковлевич (1939) - микробиолог, участник правозащитного движения в брежневско-андроповские времена.

Бирштейн Макс Авадьевич (1915) - художник, друг Володи Тимирева, ездивший вместе с ним в экспедиции на Каспий и участвовавший в выставках сделанных там работ.

Вайнонен Василий Иванович (1898-1964) - балетмейстер, постановщик балетных спектаклей в лучших музыкальных театрах страны, друг Анны Васильевны.

Волконский Андрей Михайлович (1933) - пианист, композитор, создатель и руководитель ансамбля "Мадригал"; в настоящее время живет в Италии.

Величанский Александр Леонидович (1940-1990) - поэт. В доперестроечные времена практически не публиковался в России - только Твардовский в "Новом мире" в 1969 г. опубликовал несколько его стихотворений. После 1989 г. публикации пошли одна за другой.

Гедикян Владимир Михайлович (1929) - художник.

Гедикян Тамара Павловна (1929) - жена В.М. Гедикяна.

Гернет Нина Владимировна (1902-1982) - детская писательница, подруга Елены Васильевны Сафоновой.

Гефтер Михаил Яковлевич (1918-1995) - историк, общественный деятель.

Глебова Людмила Николаевна (1917-1990) - художник, сестра Т.Н. Глебовой.

Глебова Татьяна Николаевна (1900-1985) - художник, жена В.В. Стерлигова.

Горжевская Елизавета Давидовна (1941) - жена А.Величанского, ныне работник издательства "Прогресс".

Грановская Наталья Юрьевна (1938) - жена В.В. Троицкого, инженер-химик.

Дмитриев Владимир Владимирович (1900-1948) - художник театра, большой друг Анны Васильевны.

Дулов Александр Андреевич (1931) - химик, популярный автор и исполнитель песен на гитаре.

Житков Борис Степанович (1882-1938) - писатель, сотрудничал и дружил с Е.В. Сафоновой и с семьей Анны Васильевны.

Зубарева Людмила Николаевна (1939) - моя жена.

Калинина Фаина Степановна (1925) - балерина Новосибирского театра оперы и балета, ныне пенсионер.

Капнист Мария Ростиславовна (1914-1994) - киноактриса, большой друг Анны Васильевны, познакомилась с ней в заключении.

Кашкаров Юрий Данилович (1937-1995) - журналист, в последние годы был гл. редактором "Нового журнала", издаваемого в США.

Книпер Всеволод Константинович (1888-1942) - муж Анны Васильевны, инженер-путеец.

Кривошеин Игорь Александрович (1890-1986) - сын известного русского политического деятеля А.В. Кривошеина, герой Французского Сопротивления во времена Второй мировой войны; умер во Франции.

Кривошеин Никита Игоревич (1934) - сын И.А. и Н.А. Кривошеиных, переводчик, в настоящее время живет во Франции.

Кривошеина Нина Алексеевна (1895-1981) - в девичестве Мещерская, автор книги "Четыре третьих нашей жизни", дружила с Анной Васильевной; умерла во Франции.

Кругликов Вячеслав Иванович (1930) - журналист-фотограф, муж Н.Н. Татарской.

Лазарева-Станищева Марина Сергеевна (1918) - художник, внучка академика архитектуры Ф.О. Шехтеля.

Лазуко Альбина Кузминична (1938) - искусствовед, работает в Русском музее С.-Петербурга.

Лимчер Ксения Федоровна (1898-1973) - друг Анны Васильевны.

Линк Кирилл Павлович (1924-1983) - мальчишкой был частым гостем в доме Анны Васильевны, ему покровительствовал Володя Тимирев; воевал, служил шофером у Василия Сталина; строитель.

Линк Павел Фердинандович (1900-1938) - отец К.П. Линка, шофер посольства Германии; расстрелян в 1938 г. якобы за шпионаж в пользу Германии.

Лифшиц Андрей Ефимович (1937-1989) - сын Е.Г. Аксельрод и Е.Л. Лифшица, инженер горного машиностроения; погиб в Израиле.

Лифшиц Виктория Георгиевна (1945) - жена А.Е. Лифшица, в настоящее время живет в Израиле.

Лифшиц Ефим Львович (1909-1983) - художник, муж Е.Г. Аксельрод и отец А.Е.Лифшица.

Малютин Владимир Михайлович (1937) - он же "Кит", инженер; в настоящее время работает в области медицинского страхования.

Мейлах Михаил Борисович (1941) - литературовед, специалист по советской литературе 20-30-х годов; был арестован и осужден КГБ в 1981 г. за распространение т.н. "антисоветской" литературы, отбывал наказание под Пермью.

Меньшов Валерий Владимирович (1938) - он же "Жук", кино- и телеоператор.

Михайлова Анна Евгеньевна (1931) - дальняя родственница Сафоновых по линии Варвары Ивановны Сафоновой.

Некрасов Виктор Платонович (1911-1992) - писатель, вынужден был покинуть СССР в 1974 г.; умер во Франции.

Ольшевская Ольга Павловна (1936) - биолог, преподаватель, в 1989 г. приняла послушание в Свято-Амвросиевском Казанском женском монастыре (Шамординской пустыни).

Ольшевский Иван Алексеевич (1965) - сын О.П. Ольшевской, предприниматель.

Пешкова (Татарская) Наталья Никитична (1925) - журналист, дочь Н.Ф. Пешкова; в детстве часто и подолгу жила в семье Анны Васильевны, впоследствии стала ее большим другом.

Пешков Никита Федорович (1887-1938) - морской офицер, старпом на "Варяге", знаком с Анной Васильевной со времен ее свадьбы в 1911 г.; помог Анне Васильевне с устройством на работу в РУСКАПА (русско-канадско-английское пассажирское агентство); в 1925 г. был арестован и осужден за контрреволюционную деятельность (три года отбывал на Соловках, затем был лишен права проживать в центральных и пограничных городах). Умер от туберкулеза.

Пешкова Екатерина Павловна (1876-1965) - общественный деятель, жена А.М.Горького.

Писарев Леонид Алексеевич (1938) - художник.

Рогинская Ирина Николаевна (1915-1977) - дружила с Володей Тимиревым и Анной Васильевной.

Сафонова (Вышнеградская) Варвара Ивановна (1863-1921) - мать Анны Васильевны.

Сафонов Василий Ильич (1852-1918) - отец Анны Васльевны, известный русский музыкальный деятель, один из основателей Московской консерватории.

Сафонов Василий Ильич (1967) - мой сын, программист.

Сафонова Елена Васильевна (1902-1980) - сестра Анны Васильевны, художник; ею выполнены иллюстрации к книгам "Что я видел" Б.С. Житкова, "Доктор Айболит" К.И. Чуковского и др.

Сафонов Иван Васильевич (1891-1955) - брат Анны Васильевны, скрипач.

Сафонов Илья Васильевич (1887-1931) - брат Анны Васильевны, виолончелист.

Сафонова Ольга Васильевна (1899-1942) - сестра Анны Васильевны, художник, моя мать.

Севрюгин Владимир Алексеевич (1940) - преподаватель, журналист.

Севрюгина Ольга Ивановна (1946) - жена В.А. Севрюгина.

Середнякова Евгения Захаровна (1892-1966) - жена М.А. Середнякова, мать Е.М. Шапошниковой и бабушка Н.В. Шапошниковой.

Середняков Михаил Алексеевич (1890-1966) - юрист, муж Е.З. Шапошниковой, отец Е.М. Шапошниковой, дед Н.В. Шапошниковой.

Синицына Валентина Георгиевна (1930) - одна из жилиц коммуналки, где я неудачно вил свое первое семейное гнездо.

Смородский Кирилл Александрович (1898-1942) - художник, мой отец.

Сорокина Ирина Васильевна (1945) - жена Л.А. Писарева.

Стужина Эмилия Павловна (1931-1973) - востоковед, заведовала краеведческим музеем г. Рыбинска, преподаватель МГУ, переводчица литературы с китайского, большой друг Анны Васильевны.

Стерлигов Владимир Васильевич (1904-1973) - художник, в 60-70-е годы был одним из лидеров Ленинградского художнического авангарда.

Сулержицкий Дмитрий Леопольдович (1903-1968) - сын сподвижника Станиславского по созданию МХАТ.

Сулержицкая Мария Николаевна (1905-1987) - жена Д.Л. Сулержицкого; оба - друзья Анны Васильевны.

Татарская Наталия Никитична (см.: Пешкова Н.Н.)

Тимирев Владимир Сергеевич (1914-1938) - сын А.В. Книпер, художник. В 1938 г. расстрелян якобы за шпионаж в пользу Германии.

Тихомирова Мария Ильинична (1960) - моя дочь, медицинская сестра.

Троицкий Вадим Владимирович (1935) - виолончелист, кум Анны Васильевны по крещению М.И. Тихомировой.

Филипьева Наталья Николаевна (1905-1965) - двоюродная сестра Анны Васильевны по линии матери, мать О.П. Ольшевской.

Черкасова Мария Валентиновна (1938) - биолог, журналист.

Хлебникова Ольга Николаевна (1892-1966) - деревенская учительница, работавшая в прикалужской деревне в 60-х.

Шапошников Вадим Боpисович (1916-1982) - журналист, друг Володи Тимирева.

Шапошникова Елена Михайловна (1918-1981) - дочь М.А. и Е.З. Середняковых, жена В.Б. Шапошникова, мать Н.В. Шапошниковой.

Дата добавления: 2015-08-17