Глава 2. Мужские образы «нижнего мира» в балладах Жуковского

В отличие от женских образов, которые мы анализировали в прошлой главе, мужские отличаются своим инфернальным происхождением. При этом сам образ может соединять в себе разную конативную семантику: негативную (изображение исконно адских существ, демонов преисподней) и более нейтральную с элементами сверхъестественного. К образам с подобной семантикой относятся поэтические образы смерти или демонические образы, близкие по значению. В данном ключе смерть не изображается, как подлинно религиозный символ, чаще всего другие мифические существа наделяются властью забирать человеческую жизнь в загробное царство. В немецком романтизме лик смерти нашел своё отражение в «Лесном Царе», забравшем душу умирающего ребенка. Фантастичность, мистицизм, присущий романтизму сглаживает негативное отношение к природе образа, вместе с тем не умоляет его функционирования в построении «демонического» пространства в художественном мире произведения.

В балладах Жуковского, представленных в данной главе, мы расскажем о демонических образах, обладающих разной степенью отражения поэтики «демонического».

Так в переводе баллады Бюргера «Ленора», поэт рисует нам ужасного «мертвеца-жениха», вернувшегося из царства мертвых за своей возлюбленной. Позже, тот же «жених-мертвец» нашел свое место в образной системе баллад «Людмила» и «Светлана».

В «Лесном Царе» Жуковский, следуя за Гете, по-особому интерпретирует мифический образ Короля Ольх. При этом акцентирует внимание на грамматических особенностях перевода.

§ 1. Поэтическое воплощение дьявола в «Балладе, в которой описывается, как одна старушка ехала верхом на черном коне вдвоём, и кто сидел впереди»

Тема демонизма на протяжении многих веков привлекала писателей, при всей разности мотивов и подходов, у художников слова всегда было живо желание воссоздать целостность мира, исправить его. Для этого необходимо было прежде всего обнаружить источник зла. Особенно эта тенденция характерна для романтического направления, в котором явно обнаруживается тенденция к обострению вопросов нравственности, морали и устройства миропорядка в целом.

«Дьявол» – наиболее распространенное наименование злого духа, предводителя демонов, хозяина царства тьмы. Само слово «дьявол» (лат. diabolus) этимологически восходит к греческому слову διάβολος – клеветник, обвинитель. «Дьявол – это ангел, отделенный от Бога своей гордыней, который не прибывает в истине; он – доктор лжи, поскольку ложь была изобретена им самим. Бездонной глубине падения дьявола должно соответствовать его былое неизмеримое величие, уступающее лишь величию Господа. Главные атрибуты дьявола – его зло и ложь, между тем богословские попытки описать сущность Сатаны через идею зла, как «причинения страдания» неминуемо приводили к неразрешимой дилемме «благого демона» - Бессильного Бога (либо дьявол – слуга Бога, его палач, либо – всесильный демон, которого не может одолеть сам Господь)». [48]

В каждую культурную эпоху церковь приписывала злому духу определенные обвинения, связанные с предательством всевышнего, наделяла его разными чертами и силой. При этом сам Сатана неизменно оставался воплощением зла, греховной, демонической стороны жизни. Каждый художник, будь то рукописец или поэт хоть раз обращался к образу нечистого в своем творчестве, поскольку символика данного образа универсальна, она несет единую отрицательную коннотацию. Различаться может лишь способ подачи образа – у любого автора он индивидуален.

В предыдущей главе мы говорили о разных вариантах интерпретации образа ведьмы в балладе «Старушка из Беркли» Роберта Саути и перевода данного текста Жуковским. При сопоставлении мы выяснили, что сам образ ведьмы, как демонического существа близок обоим поэтам, но и Жуковский и Саути приносят в него характерные для своей культуры индивидуальные особенности. Что же касается образа Сатаны, то аналогичный процесс наблюдается и здесь: при сходной семантике образ дьявола по-особому представлен у каждого автора.

Так, в английском варианте баллады Саути не принижает величия демона. Об этом свидетельствует сохранение грамматических норм при употреблении имени существительного «the devil»:

And in He came with eyes of flame,

The Devil, to fetch the dead;

And all the church with his presence glowed

Like a fiery furnace red.

«И Он вошел с глазами, полными огня, Дьявол, дабы принести смерть. И вся церковь из-за его присутствия была похожа на раскаленную до красна печь».

Обратим внимание, как поэт графически отобразил лексему «дьявол» на письме: имя и местоимение он написал прописной буквой. Следовательно, образ Сатаны не принижен, ни как авторской, ни так и с читательской позиции – Дьявол наравне с Господом имеет право на грешную душу ведьмы. Жуковский отказывается от подобного «возвеличивания», а именно упраздняет наименования злого духа, ограничиваясь лишь местоимением «он», при этом, если Саути сохранил прописную букву, то Жуковский, напротив, использует личное местоимение без каких-либо грамматических изменений:

И он предстал весь в пламени очам,

Свирепый, мрачный, разъяренный;

И вкруг него огромный божий храм

Казался печью раскаленной!

Однако русский романтик не умалил поэтичности образа верховного демона. Напротив, как отмечает И. Семенко: «Переводя балладу, Жуковский изобразил могущество Сатаны в тонах несколько более сильных, чем у Саути: так, Жуковским введены стихи[49]:

И стук у врат: как будто океанПод бурею ревет и воет,Как будто степь песчаную оркан Свистящими крылами роет.

Более того Жуковскому пришлось изменить структуру фабулы баллады. Это связано в первую очередь с эпизодом появления Дьявола на третью ночь отпевания ведьмы. В тексте Саути злой дух сам забирает труп женщины из гроба:

He laid his hand on their on chains,

And like flax they moldered asunder;

And the coffin lid, which was barred so firm,

He burst with his voice of thunder.

And he bade the Old Woman of Berkeley rise,

And come with her Master away:

«Он опустил свои ладони на стальные цепи, и как лен они развалились пополам. И гроб, который был так надежно защищен, открылся. Он разразился громовым голосом. Тогда Старуха из Беркли восстала и последовала за своим хозяином».

В переводе Жуковского Сатана не смог войти на святую землю, он ждал ведьму снаружи, и только когда она приблизилась, дьявол схватил остывшее тело и умчался прочь на коне во мглу ночи. Поэтому поэту необходимо было наделить демона речью:

Едва сказал: "Исчезните!" цепям -Они рассыпались золою;<…>И вскрылся гроб. Он к телу вопиет: "Восстань, иди вослед владыке!" И проступал от слов сих хладный потНа мертвом, неподвижном лике. И тихо труп со стоном тяжким встал,Покорен страшному призванью;И никогда здесь смертный не слыхалПодобного тому стенанью. И ко вратам пошла она с врагом...

Вместе с тем подобная реструктуризация не была изначально задумана Жуковским. «Баллада претерпела длинную цензурную историю, – пишет И. Семенко, – «После цензурного запрета, наложенного в конце 1814 г., Жуковский в середине 1820-х годов опять сделал попытку напечатать балладу — в журнале «Московский телеграф», под измененным заглавием «Ведьма». Однако попытка не удалась; цензором было сделано следующее заключение: «Баллада «Старушка», ныне явившаяся «Ведьмой», подлежит вся запрещению, как пьеса, в которой дьявол торжествует над церковью, над богом. В конечном счете, Жуковскому пришлось радикально изменить те строфы, где речь идет о появлении самого Сатаны и о его победе; Сатана остается перед дверью храма, не дерзая в него войти; рука его не прикасается к гробу».[50]

Таким образом, после последней редакции, по сюжету баллады праведная сила церкви восторжествовала над властью дьявола. Хотелось бы отметить, что подобная трактовка образа довольно гармонично соединила в себе не только отношение к злому духу со стороны православной церкви, но и основную концепцию художественного мироощущения самого Жуковского. Ни в одной другой балладе, представленной как в данной работе, так и в творчестве поэта в целом мы не найдем иного изображения категории демонического, т.е. «демонического» в его прямом значении. Поэтому образы, используемые автором, будь то сверхъестественные или же исконно инфернальные, как образ дьявола, в отличие от исконной коннотации, которую подразумевает семантика мифического существа, представлены в менее негативном свете.

Следовательно, поэтический образ дьявола в переводе Жуковского осознанно искажен автором. Для поэта философский вопрос о «благом демоне» давно перестал быть загадкой, поскольку сила злого духа никогда не сравнится с праведной силой Господа.

Дата добавления: 2015-08-17