Глава третья.

Из Петербурга с нами выехали два солидных господина, инжене­ры Горного Департамента. А в Ека­теринбурге, как сказал нам с Надей Сенечка, присоединился молодой человек, командированный Ураль­ским Горным Управлением, знающий ту часть Алтая, где были обнаруже­ны залежи горного льна — асбеста. А еще, что очень важно, он знал доро­гу, быт, нравы и условия жизни этой малонаселенной части Алтая. Моло­дого человека звали Петр Петрович (фамилию не помню), о нем будет речь впереди, и немалая.

Станция Челябинск — это сеть, вернее связь, узел всех железных дорог Европейской России и Сиби­ри. Со станции Челябинск начало Великого Сибирского железнодо­рожного пути. От Петербурга до Вла­дивостока около девяти тысяч верст. Скорый поезд покрывал это рассто­яние примерно за двенадцать суток. Почему так подробно пишу? Мысль остановилась также на великом сухопутном Сибирском пути, тракте, по которому до постройки Сибир­ской железной дороги шествовали пешком в Сибирь на каторгу за тяж­кие преступления воистину несчаст­ные искупить свой грех за содеян­ное. Их пеший путь был не из легких. Начало этого пути-тракта был Ека­теринбург.

Итак, первая часть нашего марш­рута по железной дороге закончилась станцией Новониколаевск. В те вре­мена Новониколаевск был городом с деревянными тротуарами, плохо при­битыми в две-три доски, и то не на каж­дой улице, с забавными извозчиками, магазинчиками, в которых одновре­менно торговали, жили и готовили обед или распивали чай. В общем, все имело вид переезда в не совсем закон­ченной постройки дом, еще не успе­ли ни разобраться, ни устроиться тол­ком, все чего-то не хватало.

Конечно, я поняла много позднее, что Сибирь только начинала жить, приобретать свое лицо, ведь железная дорога была достроена не так давно, при Императоре Николае Втором.

Будущее богатой Сибири велико.

Итак, высадив нас на вокзале станции Новониколаевск Сибирской железной дороги, исчез экспресс. И с ним исчез комфорт, роскошный длинный вагон-ресторан, комфор­табельное уютное купе с электри­ческой лампой на столе и со склад­ным удобным креслом, читай хоть всю ночь, но самое интересное — это вагон-салон, прицепленный послед­ним к нашему поезду, в его огромном зеркальном окне, вместо глухой стен­ки конца вагона, перед вашими глаза­ми широко раскидывалась панорама меняющихся декораций, убегающих вдаль, и световые эффекты солнеч­ного дня. Это был наш теперешний кинематограф, но экраном была живая природа. Перед Вами развер­тывался центр и одновременно правая и левая сторона картины. Осо­бенно были хороши Урал и перевал через Уральские цепи гор. Это было шестьдесят лет тому назад, и кинема­тограф, возможно, был уже в проек­те. Вот секунда, а мы уже пролетели, проскочили великолепный ажурный железнодорожный мост через доволь­но широкую речку. Еще секунда- две — и поезд сделал поворот впра­во. Вы видите этот же мост в профиль, маленьким... Вдруг все исчезает, поезд прорезает гору, земляные стены с обе­их сторон нарастают все выше, выше и выше, Вы мчитесь по земляному коридору. Две-три секунды, неожи­данная темнота - ночь тоннеля. Дли­тельная минута, и поезд опять летел в объятиях света яркого солнышка. Особенно непередаваемые карти­ны видов были в часы заката солнца, по красоте эффектов окраски освеще­ния... Нет, всего не передашь, не рас­скажешь, надо видеть самому. О, как много, много дала мне эта поездка на Алтай нового, невиданного! Как интересна, величественна и много­гранна моя дорогая Родина!

Не могу умолчать и горжусь, что поезд весь был продуман, выработан, сконструирован нашими русскими инженерами, как сам паровоз, так и все вагоны, выдерживающие такую колоссальную скорость поезда. Все- все отлито, изготовлено на наших рус­ских чугунно-литейных плавильных заводах, а все металлы для изготов­ления были извлечены из недр земли нашей богатейшей Родины: железо, олово, свинец, медь. Все-все, от гай­ки, болта до последнего гвоздя, все сделано дома,

К вечеру нашего прибытия в Новониколаевск мы погрузились на миниатюрный, старенький, гряз­ненький пароходик, с волжскими красавцами сравнивать не прихо­дится. Пароходик службу нес хло­потливую, кряхтел, поскрипывал, потрескивал., но свисток гудел молод­цевато, как настоящего солидного парохода. Бегал он по Бие, притоку Оби, от Новониколаевска до Бийска и обратно, путь был не длин­ный. На пароходике не существовало ни первого, ни второго, ни третьего класса, ни багажного отделения, а была одна очень большая комната- каюта, если можно так назвать, с длинной широкой скамьей вокруг всей каюты. Петр Петрович пер­вый вскочил, предупредив, чтобы мы не отставали. Впервые я очути­лась в очень пестрой кампании, был тут из разных губерний наш пере­селенец, местный житель, кочевой народ: калмык, киргиз, бурят с осо­бого покроя косящими маленькими глазами, очень скуластый. Который киргиз, бурят или калмык, я сразу постигнуть не могла, все они каза­лись на одно лицо. Вся эта пестрая «кампаша» и мы, «бары», столичные жители, быстро заполнили парохо­дик, что привело бедную Надюшу к полному упадку духа до слез.

— Надюша, да ведь это медвежий угол, Тмутаракань. Ты только посмот­ри, угадай, который киргиз, который бурят... - Но мой веселый голос еще более ухудшил ее настроение.

— Чему ты всегда радуешься?

— Милая, да ведь это же наша Родина, не книжка, а натура.

Но Надюшу мог привести в нормальное состояние только Сенечка.

— Ты помнишь, детка, *— гово­рил он нежно, — наш последний раз­говор перед отъездом? Будь готова ко всем неудобствам, если не хочешь отпустить меня одного.

И Надюша не только успокоилась, но даже чувствовала себя как бы вино­ватой. А для меня была загадка — это колдовство любви, эта страшная без­ликая сила, безапелляционная, подчи­няющая, укрощающая и, как бы тебе тошно и горько не было, мгновенно делающая тебя вновь слепо счастли­вой. А ведь укротить взбалмошную, своенравную, не без упрямства, Надю­шу никому, кроме Сенечки, не удава­лось. В чем его секрет? Это останет­ся тайной.

Вернемся к пароходику. Бессон­ная ночь на пароходике... Сколько времени прошло с тех пор, как дав­но это было, а эта ночь, словно кни­га нецисаная, непечатная, натура, сама жизнь с раскрашенными кар­тинками, глаза видели, уши слыша­ли! Как сейчас вижу эту большую каюту-комнату, битком набитую узлами, котомками с привязанными к ним большими и малыми, медными и оловянными чайниками для кипятка, без них русский человек не путеше­ствует, бесконечное количество кор­зин, корзиночек, и между ними голо­вы людей, заваленные собственным багажом. Два дюжих матроса жив

о навели порядок. Главная задача — освободить пол, убрать багаж. Огром­ный, широкий, длинный стол посре­дине каюты был мгновенно завален чуть ли не до потолка, а не получившие места на скамейке монголы момен­тально устроились на освободившемся пыльном полу, свернувшись калачи­ками. Наверно, они были единствен­ные в эту ночь, кто отлично выспался. Бедная Надюша даже зажмурилась. Да, дорогая, да, без белоснежных про­стынь, без подушек, без идеального пружинного матраса можно крепко сладко спать на пыльном полу.

В Бийск мы прибыли рано-рано утром на рассвете и сразу попали с корабля на бал, не совсем удач­ное сравнение, но до некоторой сте­пени мы были ошеломлены, нам сразу было предложено занять места в неле­пых экипажах, которые были поданы и уже запряжены парой лошадей.

— Ручаюсь, — сказал Петр Петро­вич, — если вы остановитесь на неле­пых, как вы сказали, этих экипажах, то я доставлю вас в два дня и одну ночь, и вы не устанете. Если же вы желаете ехать в коробке, бричке или в тарантасе, то мы в один день сто, сто двадцать верст проехать не сможем, экипажи эти очень тря­ские, неудобные и вы через каждые тридцать верст будете требовать отды­ха, на это уйдет три дня и три ночи, а то и больше. Кроме того, я должен позаботиться на три дня о провизии, так как по дороге, кроме киргизских юрт, жилья нет, и, кроме лошадино­го молока, я ничего вам предложить не смогу.

Солнышко только-только просы­палось, потягивалось первым лучом- глазом, прогоняя предрассветный туман, розовело, перед нами раз­вертывалась широко раскинувшаяся степь, и только далеко-далеко спра­ва на горизонте что-то синело. Это была та часть Алтая, которая явля­лась целью нашего пути, так сказал мне Петр Петрович. Чудно и как-то радостно, необычайно весело. Беспре­дельность степи, ее ширь, простор, свобода породили ту особенную воль­ность радостного настроения, кото­рая овладевает нами в минуты, когда мы безотчетно счастливы, пусть даже коротко, пусть только заискрится, только блеснет, но это чувство сопри­косновения с природой сокровенно. Полулежишь, облокотившись на руку и на сено в плетеной корзине-люльке, так я назвала этот нелепый экипаж, прикрепленный к очень длинным дрогам, которые при езде гнутся, но не ломаются и не потрескивают, а способствуют качке, укачиванию, как в люльке. Каждый нырок, уха- бинку, неизбежность проселочных дорог, не чувствуешь и не подпрыги­ваешь, наоборот, хочется вытянуть­ся, закрыть со счастливой улыбкой глаза, вдохнуть полной грудью пьяня­щий свежий душистый воздух полей и уснуть крепко-крепко после паро­ходика.

Мы, бары, все как один просну­лись в час дня, потому что люлька не укачивала, не убаюкивала, лоша­ди были выпряжены, это была наша первая остановка в первый день пути. Когда-нибудь бывало с вами, чтобы после очень крепкого сна, страшного или интересного, сразу просыпались, как от толчка, и действительность еще казалась продолжением сна, что над вами голубое-голубое небо, где-то ржут лошади и долетают отдаленные голоса... Боже мой! Да ведь я же в люльке, скорей, скорей захотелось встать и знать, почему не едем и что, что будет дальше. Окружающая кар­тина сильно изменилась, река Бия, которая поблескивала с левой сто­роны, когда мы выехали из Бийска, исчезла, ее сменила беспредельная степь. А с правой стороны дороги то, что неясно синело утром, сейчас силь­но приблизилось, и хотя еще было далеко до цели, но горы уже обрисо­вывались.

— А куда девалась степь, которая утром как с правой, так и с левой сто­роны казалась бесконечной? — спро­сила я Петра Петровича.

— Дорога, по которой мы поеха­ли из Бийска, шла на юг, а горы Алтая резко поворачивали, уходили на запад. Что проделали и мы, повернув так­ же резко на запад, достигли опоясок, вернее подножие Алтая. Этот чудный лес с правой стороны нашей дороги полон ручьев, водопадиков, попадают­ся болотины. Этот сток воды — кольцо защиты Богатыря Алтая от следопы­та с его небрежными не притушен­ными кострами, из-за которых воз­никают пожары в лесу. Мы поедем вдоль этого леса рядом с ним. Все вре­мя будет подъем, хотя мало заметный, но лошади местами пойдут шагом. Далее мы выедем на правую сторону берега очень сильного потока, несу­щего свои воды в Бию. Называется этот поток — река Быстряга. На карте этого названия нет, он не отмечен, как и много ему подобных. Здесь будет конец нашего пути.

Прекрасно выспавшиеся, нагу­лявшись в лесу, мы с удовольствием умылись в речушке-ключике, громко разговаривающей, с пол-аршина глу­бины. Вода прозрачная, все камуш­ки на дне пересчитать можно, вода холодная, вкусная, нам страшно захо­телось есть.

С того момента, как экспресс вытряхнул нас на платформу стан­ции Новониколаевск, мы очутились во второй фазе нашего путешествия, то есть без привычного удобства и комфорта, конечно, как и долж­но быть, не всем это понравилось, не всем было по душе. Могу только о себе сказать, что все-все, что свер­шалось, происходило сейчас на пути моем, была и есть самая интерес­нейшая книга, которую я когда-либо в жизни читала.

Итак, по щучьему ли велению или из «Тысячи и одной ночи» маг и волшебник, Петр Петрович, пригласил нас на завтрак, сервированный средь поля под открытым небом. Стоял стол и шесть складных стульев, а на сто­ле— каравай ржаного сибирского хлеба, чудесное сливочное масло, жареные цыплята, нежно-розовое малороссийское сало, горячая огром­ная сковорода яичницы и чуть ли не ведерный бурак, на Севере он называется туес, молока, да какого вкусного, густого как сливки.

Туес и бурак — это берестовый цилиндрической формы сосуд с тугой деревянной крышкой, незаменимая посуда для кваса и молока на поле­вых работах.

Я с удовольствием наблюдала нашу чопорную петербургскую публи­ку, с каким аппетитом кушали, и так быстро опростились, не называю кто, но один из них с таким удовольстви­ем обгладывал куриную ножку, дер­жа ее в руке, хотя были ножи и вил­ки. Я последовала его примеру. Пока мы завтракали, лошади были запряже­ны, а корзины-люльки были превра­щены в нечто вроде экипажа, мягкое сиденье и можно глубоко откинуться на мягкую спинку, задок корзинки, если кому захочется удобно подре­мать или переменить позу или вытя­нуть ноги.

Петр Петрович сказал, что мы будем ехать до сумерек, и он нас угостит горячей полевой похлебкой и горячим чаем.

— А сейчас едем, едем. Нельзя терять ни минуты, завтра около деся­ти вечера наш путь будет закончен.

Второй, последний, день пути про­шел в большом напряжении и нетер­пении. Дорога, по которой мы ехали после завтрака, была как-то мало наезжена, мы въехали в густой лес, и сопровождавшая нас с самого Бийска с левой стороны степь исчезла. Вот и сумерки, а мы все едем и едем, чувствуя себя сжатыми узким коридором леса. Как и вчера вечером, взошла луна, и верхушки деревьев засеребрились. Чувствовался подъем, лошади пошли шагом. Алее, как казалось, все больше и больше расступался и одновременно опускался все ниже и ниже, а мы подымались все выше и выше на один из бесчисленных отрогов Алтая. Лошади встали, послышался шум падающей воды. Петр Петрович предложил нам выйти из экипажей.

— Я хочу показать вам одно из загадочных чудес Алтая. При освещении луны, предупреждаю, оно фантастично и жутко, но днем совсем дру­гое впечатление. Пойдемте.

Мы, как бы взбираясь на самую верхушку горы, подошли к невысокой каменной стене. Шум падающей воды усилился. Не знаю, как почувствовала себя Надюша, но воистину мое серд­це сильно забилось, до боли сжалось. Мгновенно меня охватил ужас, я пере­жила гибель, смерть. На меня неслась, налетела бурная река, ослепитель­но освещенная луной. Повторяю, я почувствовала себя уже смытой, снесенной, искалеченной.

Голос Петра Петровича, я увере­на, всех нас привел в себя.

— Ваш испуг устроило колдов­ское освещение луны с переливами световых и теневых до полного мра­ка эффектов. Провал, куда падает вода, настолько затенен, что кажется, что река летит на вас без остановки. Днем этого эффекта нет. Но по сво­ей структуре, построению, не руками, не человеческой мыслью сооружен­ный из целого камня на обрыве скалы, не то бассейн, не то колодец не без­ынтересен днем. Сейчас мы поедем по берегу этого потока, и через пол­часа наш путь будет окончен. Этот горный поток называется Быстряга, а водопад — Чертова Заверть, это мест­ные названия, на карте их нет. Таких потоков на Алтае не перечесть.

Петр Петрович правильно назвал картину, которую он нам показал, «фантастичной и жуткой». Она была создана колдовством луны, а назва­ние Чертова Заверть предупреждаю­ще говорило о присутствии нечистой силы, и воображение рисовало водо­ворот, пучину, омут. А лунная ночь полной пригоршней бросала цвети­стые, ослепительно искристые блики, оттенки на брызги воды, которые раз­бивались о встречные камни, взлетая вверх, рассыпались, как фонтан, перед падением в пропасть.

Но день этот еще не закончил­ся. Мы действительно через полчаса въехали в широко открытые ворота и остановились около большого двухэ­тажного дома. Вы не удивлены? А вот мы, бары из Москвы и Питера, от нео­жиданности были ошеломлены, что в такой глуши, в полном безлюдье, в тридевятом царстве в тридевятом государстве живут своеобразные богатейшие помещики алтайские. О них речь впереди.

Дата добавления: 2015-08-17