Решительный вопрос в деле о предумышленном убийстве

Несколько лет тому назад один молодой адвокат выступал обвинителем по делу о предумышленном убийстве, и нет сомнения, что Королевское человеколюбивое общество имело полное основание наградить его медалью за спасение погибающих. Не знаю, принято ли обществом поощрять спасение от виселицы, как и от воды.

Подсудимый совершил необыкновенно жестокое убийство (помнится, он убил жену), и главной уликой против него было «предсмертное заявление» его жертвы. Так как это заявление было сделано ею в отсутствие подсудимого, то оно могло быть оглашено на суде только по удостоверении того, что было сделано «с полным сознанием приближения смерти».

В подтверждение обстоятельства, необходимого для оглашения этого заявления, был вызван врач. Его показание должно было неизбежно отправить подсудимого на виселицу. Человеколюбивый обвинитель спросил:

- Она боялась смерти?

- Нет,— сказал врач.

Юный спасатель посмотрел на своего стряпчего, заглянул в свои заметки, посмотрел на свидетеля.

Врач был совершенно спокоен, как и подобает быть врачу за свидетельской решеткой; он знал очень хорошо, что от него требовалось. Но он ждал соответствующего вопроса.

Однако остроумный молодой обвинитель повторил свой первый вопрос:

- Боялась она смерти или нет? Ответ:

- О нет; нимало. Судья:

- Заявление покойной не может быть оглашено; садитесь, свидетель. А вы, г-да присяжные заседатели, не мо жете признать предумышленного убийства; остается убийство неумышленное.

Так и пришлось ответить присяжным. Вот назидательный урок для начинающих: спрашивать о чем следует, а не о посторонних вещах; хороший урок для всех присутствовавших молодых адвокатов (а равно и для тех, которым придется прочесть эти строки) — уметь воздержаться от перекрестного допроса. Один вопрос со стороны защитника — и подсудимый попал бы на виселицу. Это было вполне справедливо (я не склонен к чрезмерному человеколюбию), но это не входило в обязанности адвоката, защищавшего этого негодяя.

Это случилось на первых порах моей адвокатской деятельности, но я как теперь вижу эту сцену. Беспомощный взгляд обвинителя; тонкая улыбка судьи, видимо, ожидавшего, что за первым вопросом последует тот, который был необходим для обвинения; быстрый, проницательный взгляд свидетеля; он стоял перед судом, облокотившись на решетку с небрежно сложенными руками, и на его лице было то выражение, с которым смотрит на вас собеседник, задавший загадку, когда ваш ответ и очень близок, и вместе с тем бесконечно далек от разгадки,— все это стоит передо мной как живое. Помню, с каким напряженным нетерпением я ждал, будет ли предложен нужный вопрос. Я был огорчен, что этого не случилось, ибо, по моему убеждению, если когда-либо подсудимый заслуживал всех последствий предсмертного заявления, это был тот зверь, который тогда избег петли благодаря ошибке неумелого адвоката.

Вот живой красный омар. Врач, вне всякого сомнения, говорил и правду, и неправду. По прямому смыслу слов, это была правда, по существу вопроса — неправда: ибо женщина несомненно сознавала свой близкий конец. Но это был случай, когда жизнь или смерть зависят от одного слова, и я думаю, что врач был прав, отвечая по буквальному смыслу слов.

Боялась ли она смерти, знала ли, что умирает, сознавала ли, что приближается смерть, все эти вопросы могли выражать одну и ту же мысль. Вне суда, они может быть, одинаково достигали бы цели, но на суде слова — те же оковы: они замыкают дела и мысли людские в твердые границы. Как было бы хорошо, если бы человеческая речь всегда точно передавала человеческую мысль! Половина всех наших споров, особенно споров судебных, происходит от свойственной нашим словам способности расширять свой смысл до того, что одно и то же выражение обнимает собой вещи, прямо противоположные.

5. ДЕЛО О КРАЖЕ ЛОШАДИ

Это дело разбиралось на выездной сессии; защита, как увидит читатель, в значительной степени была основана на юмористическом освещении фактов. Подсудимый обвинялся в краже лошади. Он был задержан полицейским в ту минуту, когда верхом на чужой лошади въезжал в провинциальный городок, где происходила ярмарка. Это было в расстоянии трех или четырех миль от того места, где паслась лошадь. На суде было установлено, что в изгороди, окружавшей выгон, был пролом, выходивший на большую дорогу. Лошадь шла крупной рысью, когда полицейский остановил ее.

Догадливый свидетель от избытка усердия показал, что подсудимый ехал страшно скоро. На шее у лошади был недоуздок, за который держался подсудимый. Он не остановился, когда его окликнул полицейский.

- Не остановилась ли лошадь?

- Нет, сэр.

- А лошадь, кажется, знала город? Хозяину приходи лось оставлять ее там на постоялом дворе для корма?

- Не могу знать, сэр.

- Не можете знать; вы никогда об этом не слыхали?

- Слыхать слыхал, а наверное не знаю.

- Вы сказали, что подсудимый не объяснил вам, каким образом при нем оказалась лошадь.

- Никак нет.

- А не говорил ли он, что с утра долго шел пешком?

- Это говорил.

- Не говорил ли он, что ходил искать работы в го род Г.?

Свидетель улыбается и, поглаживая подбородок, отвечает:

- Этого, кажется, не говорил.

- Кажется, не говорил. Вы уверены, что не говорил?

- Наверное сказать не могу, сэр. Он как будто упоминал, что ходил искать работы.

- Так; и что работы не было?

- Так точно.

- И что идет обратно в В.?

- И это сказал, сэр.

- А куда он ходил за работой?

Полицейский колеблется и опять берется за подбородок, на этот раз с большим успехом:

- Помнится, он действительно сказал, что ходил в Г., сэр.

Присяжные улыбаются и покачивают головами. Это уже очень походит на увиливание от ответов со стороны свидетеля.

- Как велико расстояние между городом Г. и городом В.?

- Около четырнадцати миль, сэр.

- Не говорил ли он, что шел все время пешком?

- Так точно.

- И что устал?

- Может быть, и это говорил.

- Говорил или нет?

- Кажется, говорил.

- И что лошадь паслась на дороге?

- Да; кажется, сказал.

- Кажется; а вы не помните, что сказал?

- Ну, сказал.

- И что у лошади был недоуздок на шее?

- Кажется, что-то вроде этого говорил; наверное только и этого не могу сказать.

- Почему же нет? Попытайтесь-ка. Надо правду говорить.

- Ну, сказал.

- И что сел верхом, чтобы прокатиться? Свидетель наконец видит, к чему клонится допрос, и улыбается; за ним улыбаются присяжные, улыбается и судья. Судья:

- Сказал он это или нет, свидетель?

- Пожалуй, что и сказал, милорд.

- А конь его и увез?

Общий хохот. Блюститель порядка качает головой.

- Ведь он ускакал? Вы сами сказали.

- Ускакал, это верно.

- Кто ускакал?

Свидетель погружается в размышление и долго поглаживает подбородок. Хохот продолжается.

- Должно быть, конь.

- А не объяснял ли вам подсудимой, что он не мог остановить лошади, потому что недоуздок бы у нее на шее, а не на морде?

- Кажется, говорил; только не наверное.

- Отчего же не наверное? Ведь сказал? Свидетель (с силой):

- Ну, сказал, коли вам нужно.

Я не могу, конечно, передать тон этих вопросов; но все вместе взятое привело присяжных в самое благодушное настроение.

Судья в своем напутствии не слишком настаивал на уликах. Подсудимый был механик, временно потерявший заработок. Можно думать, что кражи и на самом деле не было, как бы подозрительны ни казались факты. Его знали в округе за честного рабочего; с другой стороны, выяснилось, что у лошади было большое знакомство в том городе, где происходила ярмарка.

А самое главное, у подсудимого было безупречное прошлое, у лошади — сомнительное.

Нет, не виновен.

Дата добавления: 2015-08-20