Глава восемнадцатая. Когда я наконец добрался до постели, солнце уже светило вовсю

Когда я наконец добрался до постели, солнце уже светило вовсю, но я проспал почти до полудня, несмотря на кошмары. В это утро мне приснились вещи позавлекательней любого фильма ужасов. Огромным сердцем стучал барабан. Радеющие стонали. Епифания перерезала петуху горло, и птица забилась, извергая алый фонтан. Кровь текла и текла. Это было как тропический ливень, все вокруг напиталось кровью. Один за другим радеющие тонули в ней. Когда волны сомкнулись над головой Епифании, я побежал, скользя в липкой жиже.

Ослепнув от ужаса, я бежал по пустым ночным улицам. По сторонам громоздились пирамиды из мусорных баков, крысы размером с бульдога следили за мной из сточных люков. Воздух пах гнилью. Я бежал и бежал, и вот уже не за мной гнались, а я догонял кого-то, чья тень мелькала далеко впереди в перспективе бесконечных незнакомых улиц.

Я бежал изо всех сил, но не мог его догнать. Он ускользал от меня. Потом улицы кончились, и я гнал его по песчаному берегу, усеянному обломками кораблей и дохлой рыбой.

Впереди поднялась огромная морская раковина высотой с небоскреб. Незнакомец вбежал в нее. Я — за ним.

Внутри было высоко и гулко, как в перламутровом чреве собора. Мы бежали по спирали, стены сдвигались, и за последним поворотом я налетел на него. За его спиной содрогалась огромная плоть моллюска. Выхода не было.

Я схватил его за шиворот и развернул лицом к себе, вдавив в слизистую массу. На меня смотрел мой двойник, лицо из зеркала. Он обнял меня, как брата, и поцеловал в щеку. Господи, те же глаза, подбородок, нос. В груди стало легко и нежно. И тут он вцепился в меня зубами. Братский поцелуй перешел в свирепый укус. Его руки сомкнулись у меня на горле.

Я попытался оттолкнуть его, мы стали падать. Я шарил рукой по его лицу, нащупывая глаза. Потом мы повадились на твердый перламутр. Я вогнал большие пальцы ему в белки, и он отпустил мое горло. За все это время он не издал ни звука. Лицо его странно поддавалось под моими пальцами, знакомые черты растекались сырым тестом. Это был сгусток плоти без кости и хряща, руки вязли в нем, как в пудинге с нутряным салом. Я проснулся от собственного крика.

Горячий душ успокоил мне нервы. За двадцать минут я побрился, оделся и выехал в город. Я оставил свой «шевроле» в гараже и прошелся до киоска с пригородными газетами, что на углу небоскреба «Таймс». На первой странице «Нью-Йоркера Покипси» за понедельник была фотография доктора Альберта Фаулера. «Смерть известного врача».

На углу Парамаунт-билдинг есть аптекарский магазин Велана (он же забегаловка). Я зашел туда, заказал завтрак и за завтраком прочитал статью. В ней говорилось, что смерть Фаулера была признана самоубийством, хотя предсмертную записку обнаружить не удалось. Тело нашли в понедельник. Двое коллег Фаулера, обеспокоенные тем, что он не явился в клинику и не подходит к телефону, зашли к нему домой. В общем и целом все подробности были переданы верно. Женщина на фотографии, которую Фаулер прижимал к груди, была его жена. Ни о морфии, ни о пропавшем кольце ничего не говорилось. О том, что было найдено в карманах Фаулера, газета не сообщала, так что сам ли он снял кольцо или ему помогли, было неясно.

Я выпил еще чашку кофе и пошел в контору за почтой. Мне пришел обычный набор дешевых проспектов и письмо от некоего господина из Пенсильвании, обещавшего за десять долларов выслать мне брошюру с инструкциями по анализу сигаретного пепла. Я сгреб все в мусорную корзину и задумался над дальнейшим планом действий. Нужно было бы съездить на Кони-Айленд и попытаться найти мадам Зору, любимую гадалку Джонни Фаворита, но потом мне в голову пришла другая идея. Что, если еще раз наведаться в Гарлем? Чем черт не шутит — Епифания Праудфут еще многое может мне рассказать.

Я достал из сейфа свой дипломат и уже застегивал пальто, когда зазвонил телефон. «Междугородняя служба. Вас вызывает Корнелиус Симпсон. Звонок за ваш счет». Я сказал девушке, что согласен все оплатить. На том конце раздался мужской голос:

— Мне горничная передала, что вы звонили. Ей показалось, что дело срочное.

— Вы — Корнелиус Симпсон?

— Он самый.

— Я хотел бы задать вам несколько вопросов о Джонни Фаворите.

— А что за вопросы?

— В последние пятнадцать лет вы его видели?

Симпсон рассмеялся.

— В последний раз я его видел на другой день после Пёрл-Харбора.

— А что тут смешного?

— Ничего. С Фаворитом скорей плакать надо.

— Так что ж вы смеетесь?

— А вот как раз чтобы не плакать. Когда он ушел, знаете, во сколько мне это влетело? Так вот, чем рыдать, лучше уж посмеяться… Так что же нужно?

— Я пишу статью для «Лук» о забытых певцах сороковых годов. Джонни у меня первый в списке.

— А я его из своего списка вычеркнул.

— Вот и хорошо. Если бы я разговаривал только с теми, кто его любил, статья получилась бы скучная.

— А его никто не любил, кто с ним общался.

— Может быть, вы мне расскажете о его романе с Евангелиной Праудфут? У него же была какая-то из Вест-Индии?

— Понятия не имею. В первый раз слышу.

— Вы знаете, что он занимался вуду?

— Это что, куклы, булавки и прочая дребедень? Может быть. С него станется: он вечно с какой-то чертовщиной носился.

— То есть?

— Ну, например… А вот был случай. Мы были на гастролях — где, уже не помню — так вот, я смотрю, он на крыше голубей ловит. С такой сеткой еще, как собачник из мультиков. Ну, я подумал, мало ли, может, ему местная кормежка не нравится. Потом отыграли, захожу к нему в номер, а у него этот голубь лежит на столе, весь разрезанный, а он у него в кишках карандашом копается.

— Что за бред?

— Вот и я его спросил. Он мне сказал какое-то иностранное слово, я сейчас не помню уже. Я ему говорю: переведи, а он говорит, что это он так гадает. Якобы в Древнем Риме так жрецы гадали.

— Что-то больно на черную магию смахивает.

Паук засмеялся.

— Точно. Он постоянно с какой-то ерундой носился, то кишки эти, то йога, то еще чаинки какие-то, гадалки — черт-те что. У него еще кольцо было золотое, толстенное, с какими-то еврейскими надписями. Сам-то он вроде не еврей был.

— А кто?

— А черт его знает. Розенкрейцер какой-то. Он еще с собой череп возил в чемодане.

— Человеческий?

— Одно время и человеческий был. Якобы из могилы какого-то типа, который десять человек убил. Джонни говорил, что он ему силу дает.

— Похоже, он вас разыгрывал.

— Может, и так. Хотя ведь он перед каждым выступлением часами на него пялился. Многовато для розыгрыша.

— А вы не знали Маргарет Крузмарк?

— Маргарет… как вы сказали?

— Невесту его.

— А-а, это из высшего общества? Видел пару раз. А что?

— Какая она была?

— Красивая. Молчала все время. Знаете, такие девушки бывают: смотрит тебе в глаза и молчит.

— Я слышал, она гадала хорошо.

— Может быть, не знаю. Мне, по крайней мере, она ничего не нагадала.

— А почему они разошлись?

— Понятия не имею.

— А старые друзья? Есть кто-нибудь, кто все это знает?

— Да говорю же: не было у него друзей. Только череп разве.

— А Эдвард Келли?

— Не слышал. Был один Келли в Канзас-Сити, на фортепьяно играл, но Фаворита тогда и в помине не было.

— Ну, спасибо за разговор. Вы мне очень помогли.

— Не за что.

На этом мы распрощались.

Дата добавления: 2015-08-20